Соляной караван

Выход каравана назначили на 17 мая.

Старушка, мать Серхио, вынесла древнюю оловянную курильницу. Старший брат Хиларио с женой, прежде чем вьючить животных, выставили угощенье. Уселись полукругом.

Наконец трое караванщиков обнажили головы и опустились на колени.

Вздымая дымящую благовонными травками курильницу, они заклинали богов охранить их в пути и посодействовать успеху путешествия.

Серхио — ему за пятьдесят — пришлось долгонько уговаривать своего зятя Хиларио. Тот, хотя и сетовал, что не придется ему податься, как обычно, на зимние заработки в Санта-Крус, согласился. Не портить же отношения с тестем!

Вдвоем они уломали и отца Хиларио — Грегорио. «Ты, мол, человек в этом деле опытный, сколько лет ходил с караваном». Грегорио поначалу отнекивался: «Ходить-то ходил, много лет ходил. Да три года назад продал все стадо, тридцать вьючных самцов». — «А кто лучше тебя знает тропы на плоскогорье? У кого давние «казейрос» в долинах?» Словом, уломали и Грегорио. Селение Пампа-Аульягас находится на берегу озера Поопо, что в двухстах километрах к югу от озера Титикака. Тут, на высоте 3600 метров, проживают около трех тысяч индейцев аймара. Холодное и засушливое плато позволяет им разводить лам и овец да выращивать немного картошки и квинои — небогатой зерновой культуры из рода лебеды. Но частенько и эту малость уносят засухи и заморозки. Так было и в это лето.

Хорошо, хоть соль от засухи не зависит. Теперь жителям Пампа-Аульягаеа придется зерно выменивать за соль у кечуа — жителей восточных долин. Так было, считают индейцы, всегда: когда есть нечего, отправляются в горы караваны.

Соль испокон веку привозили — неделя туда и обратно — с солончаков Уюни, что милях в шестидесяти от Пампа-Аульягаса. Привозили на ламах — единственном вьючном животном континента, способном довольствоваться скуднейшим кормом, разреженным воздухом и такими тропами, что и тропами-то не назовешь.

Вот и пришлось Серхио, Грегорио и Хиларио вспомнить древний горский промысел — снарядить караван соли.

С этим караваном отправился в роли подручного этнограф Терри Л. Уэст, изучающий быт индейцев Альтиплано. Его записи позволяют нам проследить и путь каравана и понять, как влияют на жизнь горцев в Андах способ их хозяйствования и особенности ламы.

«С караваном ходить — только мучиться» — так говорят даже самые опытные погонщики. Впереди трехмесячный поход в самую глухомань восточных андских долин, куда шоссе, слава богу, еще не дошли.

Кечуа — жители долин — отдают за соль древесину, лекарственные травы, а главное — маис.

Караванщики посещают определенные долины, распределяя свой товар по обширному, но всегда традиционному району обмена. И стараются иметь дело с постоянными партнерами. Караванщики-аймара и покупатели-кечуа вообще-то не связаны ни племенными, ни родственными узами. Но вековечный меновой ритуал имеет свои строгие законы. Караванщики не застрахованы от краж животных и товара. Жители долин обеспокоены потравами посевов и истощением пастбищ пришлыми караванами. Все эти сложности веками регулировались с помощью «казейрос».

Итак, на этот раз караван вел Серхио. На него и возлагалась задача — при соблюдении приличий выгодно провести операцию.

«Когда помогает кто-то из местных, другие больше доверяют,— так определил он тонкости своей миссии.— Если случится опять идти, будем иметь постоянных клиентов. А если сына берешь, он станет казейро — постоянным партнером в торговле — сыну отцовского клиента».

Большинство караванщиков начинали в помощниках у своих отцов лет в шесть-восемь. Если не было мальчишек в семье, брали дочерей, племянниц. Порой помощник уходил с чужим погонщиком — далеко не во всякой семье были свои вьючные ламы.

Как и века назад, с временными помощниками расплачивались, предоставляя им пяток животных под вьюки, а уж товаром они запасались и мену производили на свой страх и риск.

На помощников падает самая тяжелая работа в пути: доставлять воду, собирать кизяк для очага, а по прибытии на торговые точки развозить товар. А главное — в пути он учится у погонщиков обращению с ламой. Сама лама, без которой бы не было и караванов, заслуживает более подробного разговора. Животное она норовистое, полностью прирученным его никак нельзя считать.

Да и что такое лама? Существуют ведь в роде лам четыре вида — лама, гуанако, альпака и викунья. Самая дикая из них — гуанако, травоядное животное, некогда распространенное от севера Перуанских Анд до Патагонского плато и буковых лесов Огненной Земли. Оно тысячелетиями снабжало человека всем: мясом и жиром для еды, шерстью и шкурой для одежд и жилищ, жилами для шитья и даже вдохновляющими сюжетами для мифологии.

В Пампа-Аульягас, селении у озера Поопо, пришел с высокогорий Альтиплано караван лам. Мешки, веревки, одежда, мясо, шерсть, сама тягловая сила — все от лам, одомашненных индейцами более четырех тысяч лет назад.

Ко времени появления европейцев на Южно-Американском континенте численность их была колоссальной. Десятки миллионов гуанако паслись в Патагонии и на Огненной Земле, еще больше — на пустынных высокогорьях Анд. Но это в прошлом.

Добытчики пищи издревле первыми оценили достоинства крупной дичи. Охотники за шкурами проявили избирательный вкус, безжалостно выбивая молодняк гуанако — «чуленго», чтобы добыть мягкие, прочные коричневые шкурки удивительно красивой и разнообразной расцветки.

Создание колоссальных ранчо — эстансий на континенте, особенно на юге его, разделило бескрайние угодья гуанако непроходимыми для животных изгородями, прервало традиционные пути их миграций. А многотысячные отары прожорливых овец окончательно одолели их в борьбе за пастбища. В наши дни на всем континенте, по оценкам специалистов-пессимистов, их поголовье исчисляют в 50 тысяч; оптимисты решаются назвать сто пятьдесят тысяч.

На карте лишь отдельные точки на самом юге материка, означающие сегодняшние районы обитания, остались на месте сплошных ареалов гуанако.

Викунья, или вигонь, весит килограммов пятьдесят. Она предпочитает горные высоты около четырех тысяч метров. Из-за более скудных условий проживания рост ее до метра в холке, расцветка скромная — светло-коричневая.

Альпаку ценили особо и одомашнили в незапамятные времена из-за тонкой и длинной шерсти. Только альпаковую шерсть пускали во время оно на накидки, плащи верховных правителей инков.

Самое крупное, и самое важное в нашем рассказе, животное — собственно лама. Она весит до 120 килограммов, шубу носит богатую из длинной, густой и тонкой шерсти. Ламу и используют под вьюками по всему горному бездорожью Альтиплано.

Среди специалистов-ламоведов нет даже единого мнения ни о сроках одомашнивания ламы и альпаки, ни о точных их предках.

Тому есть особые причины. После столетий колонизации материка ученым достался для изучения изуродованный мир, где многие экологические связи были непоправимо разрушены.

Всех четырех — весь род — объединяет удивительная приспособленность к жизни на высотах. Гемоглобин их извлекает больше кислорода из разреженного воздуха, чем гемоглобин других теплокровных.

Все эти особенности безгорбого верблюда Южной Америки — а род ламы относится к семейству верблюдовых — и сделали ламу нужным и ценным для индейцев домашним животным. Но и путь каравана таков, чтобы быть наиболее удобным для ламы, ибо она не только служит, но и диктует свои условия.

...Соль, которую взялся доставить караван Серхио, была и в глыбах и рассыпная. Рассыпную распределили по мешкам из очесов грубой ламьей шерсти. Мешок перекидывали через спину животного, так что соль разделялась на равные части, и приторачивали свитой из шерсти же веревкой длиной метра в два с половиной. Соляные глыбы тоже подбирали равными по весу и паковали в солому. Каждое взрослое животное тащило фунтов по пятьдесят товара — эта единица поклажи и есть стандарт при обмене.

Обычный дневной переход начинался на позднем зимнем рассвете, часов в девять. Выходу в путь предшествовала долгая, утомительная и шумная процедура погрузки. Но при всем том дело шло раз навсегда заведенным порядком. Перво-наперво подгоняли животных с пастбища поближе к груде клади. Затем длинную веревку подковой укладывали на земле. Как только ламы оказывались внутри «подковы», свободные концы веревки поднимали, сводили вместе и связывали, как можно туже стягивая подвижную и непокорную толпу животных. Теперь веревочный «корраль» стискивал стадо на уровне боков. Второй веревкой перетягивали табун по ногам. Один помощник вталкивал самых строптивых внутрь, а погонщики забирались в гущу табуна. Дальше надо было ухитриться связать животных по пять-шесть штук, накинув веревку вокруг шей. Разбив таким образом стадо, можно было приступать собственно к навьючиванию поклажи.

Погонщики сновали от кучи груза к связанным ламам, приторачивали мешки и глыбы скользящим узлом. Когда вся пятерка навьючена, веревки снимали и отпускали этих лам попастись, пока нагрузят остальных. Спустя час, навьючив бивачную утварь на трех безропотных — сравнительно с ламами — осликов, с воплями сгоняли животных на тропу и трогались в дневной переход. Утренняя процедура занимала никак не меньше часа.

Разгрузка происходила подобным же образом, только в обратном порядке. Со временем погонщики навострились обходиться без корралей. Всего и дела-то: согнать лам в плотную кучу, ухватить одной рукой и ослабить скользящий узел, а другой — снять пятидесятифунтовый груз!

Но даже при ускоренном темпе нужно снять мешки и тюки, распутать и смотать веревки, снести груз в одну кучу и сложить из него ветрозащитную стенку. Каждый погонщик прекрасно отличал своих лам, вьюки и веревки. Лишь закончив со своими делами, помогали новичкам.

Один помощник немедленно отправлялся за водой, другой сооружал из камней очаг. Наскоро заморив червячка болтушкой из муки и подсахаренной холодной воды, все рьяно бросались собирать хворост и кизяк для костра.

Едва заходило солнце, караванщики, теснясь вокруг огня, ждали, когда сварится горячая, вторая за день, еда. Серхио и Грегорио готовили по очереди. И голод заставлял всех вычищать миски до блеска, хотя меню было незатейливо и скудно. И утром и вечером погонщиков ждало «лахуа» — тушенка из муки, сала, картошки, морковки и луковицы. В котелок закладывали порой кусочек тощего вяленого ламьего мяса с костью.

Поначалу путь каравана пролегал мимо деревушек и полей. Но по мере того как углублялись в горы, идти пришлось через продуваемые высотными ветрами плато и ущелья. Тогда холод поднимал всех среди ночи. Приплясывая, позевывая, проводили они время, прижимаясь к тощему огоньку костра, накутав на себя куртки, свитеры, пончо.

И все же даже в самых глухих и холодных местах можно было заметить следы давнего пребывания человека. Круглые пастушьи хижины из камней и соломы, клочки картофельных полей, одинокие пастухи, женщины с привязанными на спинах младенцами... Тропы, пробитые в незапамятные времена охотниками.

Шли дни и ночи, похожие друг на друга. Только ночи становились все холоднее. И чаще замечали погонщики на щебенке и на стенке ущелий, когда приходилось буквально протискиваться в скалах с грузом, капли крови.

На каждой ночевке и так забот хватало: осматривали и чинили мешковину, подправляли растрепавшуюся соломенную упаковку, заменяли и перевивали веревки. А теперь, значит, вечером надо разыскать в табуне поранившихся животных, подлечить наиболее опасные раны. Грегорио осматривал копыта, выковыривал ножом осколки щебня. Очистив рану, смазывал ее жиром ламы. Если копыто было сильно повреждено, накладывали шину — оборачивали ногу куском ламьей кожи и стягивали сыромятными шкурками. Иногда животное щеголяло в такой «сандалии» несколько дней, пока не выздоравливало. Ослабевших животных освобождали от части груза, переложив его на других. Чем ближе подходили к долинам, тем тщательнее следили за здоровьем животных. Обидно ведь потерять транспорт перед самым финишем.

В пути были две недели, но ничто вокруг не указывало на приближение цели. Все те же каньоны, кручи. Утром, в начале перехода, теплая прогретая долина распахивалась перед глазами, персиковые деревья карабкались по стенам ущелья. А к полудню снова вздымались плоскогорья, открытые ветрам и скудные травкой, с редкими стадами лам и овец.

Только пятого июня почувствовали перемену: ночь была теплой, можно выспаться.

Вниз по долине реки Москари шли еще два дня. От брода через бурный приток тропа полезла вверх. Караван цепочкой карабкался с уступа на уступ. Ламы, теснясь, обгоняли друг друга, плевались и норовили укусить соперника за шею и уши. Пока двое помощников пытались ликвидировать «дорожное происшествие», погонщики сдерживали напирающих снизу животных.

Серхио ворчал: «Нужно быть терпеливым, как боженька, когда идешь с этими тварями».

Тропа все же вырвалась на холм, где и решено было заночевать. Первым, еще затемно, проснулся искусанный Серхио: его угораздило устроиться со своим одеялом на муравейнике. Но главное — вышли на место. Здесь кончался путь длиной в 22 дня и 180 миль.

Этот холм и стал основной базой для каравана. Теперь предстояло доставить груз на осликах мелкими партиями к жилищам постоянных клиентов.

Хижины и навесы лепились к склонам долины. Терн и кактусы венчиками обрамляли пятнышки пастбищ, росчисти, вырубки, клочки обработанной земли на относительно плоских склонах. Крестьяне обрывали початки, вырубали голые стебли и складывали их для просушки в огромные кучи — на топливо. На нижних сучьях деревьев развешивали стебли недоспелой кукурузы — подкормить скот. Грядки бобов, гороха, бахчи с тыквами тоже ждали уборки.

Уборка урожая в долине была в разгаре. И караванщики с согласия местных земледельцев включились в очистку и отбор маиса. Во внутренних двориках горками, грудами высилась неочищенная кукуруза. Рассыпав на одеяле порцию отобранных початков, погонщик разувался и босыми ногами топтал их, отделяя зерно от кочерыжки. С недоспевших початков зерно обдирали руками, и ладони вскоре покрывались ссадинами и царапинами. Значит, зерно еще сыровато и имело смысл подождать, пока оно подсохнет. Ведь грузить сырое и более тяжелое зерно не имело смысла. Хотя очистка — дополнительная нагрузка для караванщиков, они шли на это охотно: можно было самим отобрать початки поспелее.

В глуши, доступной лишь караванам, до сих пор в ходу не весовые, а объемные меры. Если урожай удался, земледельцы довольно щедры при обмене и расплачиваются за прошлые долги. Соль ведь очень нужна — в пищу людям, в пойло и на лизунец для коз и прочего скота.

Перевозчики надеялись, что крестьяне постараются избавиться от излишков урожая. Ведь за зиму насекомые-зерноеды могут превратить зерно в труху, пригодную лишь на подкорм кур и индюшек.

Но и к земледельцам долины этот год был немилостив. Словом, Серхио, Грегорио и Хиларио наменяли зерна меньше, чем рассчитывали. У Серхио было четырнадцать мер — около 700 фунтов, у Грегорио — десять мер, у Хиларио — еще меньше, и он зарекся ходить с караваном, считая, что, подработав зимой в Санта-Крусе, он на заработанные наличные купит маис на рынке.

Двенадцатого июля последний караван собрался в обратный путь...