Автор вступительной статьи и примечаний И.Д. Рожанский.

Аристотель

О НЕБЕ

перевод А.В. Лебедева

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Примечание

КНИГА ТРЕТЬЯ (Г)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Мы рассмотрели выше первое небо и его части, а также звезды, которые в нем движутся, [установили], из чего они состоят и какова их природа, а кроме того, [показали], что они не возникли и неуничтожимы.

Поскольку класс естественных вещей включает в себя с одной стороны сущности, а с другой — их действия и претерпевания (под сущностями я разумею простые тела, как-то: огонь, землю и рядоположные им тела, а также все, что из них состоит, как-то: Вселенную и ее части, равно как и животных и растения и их части; под [1] действиями и [2] претерпеваниями — [1] движения каждого из этих, [т. е. простых], и прочих, т. е. составных, тел, причина которых — сила, внутренне присущая самим [элементам]; [2] их изменения и взаимные превращения), то ясно, что естественная история по большей части имеет своим предметом тела, так как все естественные сущности либо суть тела, либо соединены с телами и величинами (что в свою очередь ясно, во-первых, из [общего] определения естественных вещей, а во-вторых, из их частного рассмотрения).

Поскольку о первом элементе уже сказано — и каков он по своей природе, и то, что он неуничтожим и не возник, — остается сказать о двух других¹. А говоря о них, нам одновременно придется рассмотреть возникновение и уничтожение, ибо возникновение если и есть вообще, то только в этих элементах и в том, что из них состоит. Но это-то, пожалуй, и следует рассмотреть прежде всего: есть ли оно или нет?

Те, кто философствовал в поисках истины до нас, расходились в своих воззрениях [на этот счет] и с теми взглядами, которые теперь высказываем мы, и между собой. Одни из них полностью отрицали возникновение и уничтожение: ничто сущее, утверждают они, не возникает и не уничтожается — это нам только кажется. Таковы Мелисс и Парменид с их сторонниками. Теории их — пусть даже во многом правильные— нельзя все же считать естественнонаучными, так как вопрос о существовании лишенных возникновения и абсолютно неподвижных вещей должен рассматриваться не физикой, а другой, первенствующей над ней дисциплиной. А они полагали, что, кроме бытия чувственно-воспринимаемых вещей, никакой другой реальности нет, но в то же время впервые поняли, что без такого рода [неизменных] вещей никакое познание или мышление невозможны, и потому перенесли на первые те воззрения, которые были справедливы для вторых. Другие, как будто нарочно, держались прямо противоположного взгляда, ибо есть и такие, кто полагает, что нет такой вещи, которая была бы невозникшей, но что все возникает, а возникнув — одно остается неуничтожимым, а другое снова уничтожается. Таковы прежде всего Гесиод и его последователи, а затем помимо них первые натурфилософы². Третьи полагают, что все возникает и течет, и ничто не незыблемо, и лишь одна-единственная вещь сохраняется — то, из чего это все возникает путем естественного переоформления; таков, по-видимому, смысл утверждений Гераклита Эфесского да и многих других³. И наконец, имеются некоторые, кто всякое тело считает возникшим, полагая, что [тела] слагаются из плоскостей и разлагаются на плоскости⁴.

Большинство вышеперечисленных мыслителей должны стать темой для особого разговора. Что же касается сторонников последней теории, полагающих, что все тела состоят из плоскостей, то ясно с первого взгляда, сколько противоречий с математикой из нее вытекает, а между тем справедливо либо не ниспровергать математику, либо ниспровергать ее на основании принципов более достоверных, чем ее аксиомы. В частности, ясно, что по той же самой теории, по которой тела слагаются из плоскостей, плоскости должны слагаться из линий, а линии — из точек, и тем самым нет необходимости, чтобы частью линии была линия. Этот вопрос уже исследован в трактате о движении, где показано, что неделимых линий нет⁵. Но что касается логических противоречий, вытекающих из утверждений тех, кто признает неделимые линии, применительно к физическим телам, то их следует вкратце рассмотреть и здесь, ибо невозможные заключения, имеющие силу для математических объектов, будут справедливы и для физических объектов, но не все невозможные заключения, справедливые для физических объектов, будут иметь силу для математических, так как математические объекты имеют абстрактное значение, а физические — конкретное. Имеется много атрибутов, которые не могут быть присущи неделимым объектам, но по необходимости должны быть присущи физическим, например все делимые атрибуты: неделимому не может быть присуще делимое, а менаду тем все [физические] атрибуты делимы двояко: либо по виду, либо акцидентально. По виду — как, например, цвет делится на белый и черный, а акцидентально — если делимо то, чему они присущи, так что даже все простые, [т. е. неделимые по виду], физические атрибуты делимы в последнем смысле. Поэтому рассмотрим противоречивость [теории элементарных плоскостей] на примере таких атрибутов.

Если каждая из двух частей не имеет никакой тяжести, то невозможно, чтобы обе вместе имели тяжесть; чувственные тела либо все, либо некоторые (например, земля и вода) имеют тяжесть; с чем [эти мыслители] согласились бы и сами. Стало быть, если точка не имеет никакой тяжести, то ясно, что ее не имеют и линии, а если линии — то и плоскости, откуда следует, что ее не имеет и ни одно из тел.

А что точка действительно не может иметь тяжести — очевидно [из следующего]. Все тяжелое может быть более тяжелым, и все легкое — более легким, чем что-то другое. Но более тяжелое или более легкое, вероятно, не обязательно должно быть тяжелым или легким, точно так же как все большое [может быть] большим, но не все большее — большое, ибо есть много [предметов], которые, будучи малы в абсолютном смысле, тем не менее больше других. Стало быть, если все, что (будучи [само по себе] тяжелым) является более тяжелым, необходимо должно быть большим по тяжести, то все тяжелое делимо. Однако точка, согласно аксиоме, неделима. Кроме того, если тяжелое есть нечто плотное, а легкое — разреженное (плотное отличается от разреженного тем, что содержит большее количество в равном объеме), а точка может быть тяжелой или легкой, то она может быть и плотной или разреженной. Однако плотное делимо, а точка неделима. Если же все тяжелое по необходимости должно быть либо мягким, либо твердым, то отсюда легко вывести невозможное заключение: мягкое, [по определению] , есть то, что уступает давлению, твердое — то, что не уступает, но то, что уступает давлению, делимо.

Равным образом тяжесть не может состоять из частей, не имеющих тяжести. Ибо как они определят, сколько нужно частей и каких для того, чтобы получилась тяжесть, если не хотят фантазировать? И если всякая тяжесть больше [другой] тяжести по тяжести, то получится, что и каждая из лишенных тяжести [частей] имеет тяжесть. В самом деле, допустим, что четыре точки [вместе] имеют тяжесть. Тяжесть, которая состоит из большего числа [точек], чем данная, будет тяжелее тяжелого, но то, что тяжелее тяжелого, по необходимости должно быть более тяжелым по тяжести (точно так же, как и то, что белее белого, [должно быть более белым] по белизне), и, следовательно, если отнять равное [количество], то большая [на одну точку] тяжесть окажется на одну точку тяжелее. Следовательно, одна точка также будет иметь тяжесть.

Кроме того, абсурдно, что плоскости могут слагаться только по линии [своих границ]. Линию с линией можно слагать двумя способами: [наращивая величину] в длину или в ширину, и плоскость с плоскостью должна слагаться точно так же. Линия может слагаться с линией, не присоединяясь [концом к концу], а налагаясь по всей длине. Но если [плоскость с плоскостью] может слагаться, [налагаясь] по всей поверхности, то в результате такого сложения плоскостей получится тело, которое не будет ни элементом, ни состоящим из элементов.

Кроме того, если различие в тяжести между телами зависит от числа плоскостей, как определено в «Тимее»⁶, то ясно, что и линия и точка будут иметь тяжесть, ибо, как мы сказали выше, отношения [точка: линия, линия : плоскость, плоскость : тело] аналогичны. Если же различие объясняется не этим, а тем, что земля тяжела, а огонь легок, то тогда и среди плоскостей одни будут легкими, другие — тяжелыми, а стало быть — и среди линий и точно так же — среди точек, так как плоскость земли будет тяжелее плоскости огня.

В целом, [по их теории], получается, либо что вообще нет никакой величины, либо по крайней мере что [всякая величина] может быть упразднена, поскольку точка относится к линии так же, как линия — к плоскости, а плоскость — к телу: разлагаясь одно на другое, все они в конце концов разложатся на первичные [элементы], в результате чего могли бы существовать одни точки и ни одного тела. Кроме того, если время [по своей структуре] такое же, то и оно было бы однажды или могло бы быть упразднено, поскольку неделимое «сейчас» есть как бы точка на линии.

То же [противоречие] вытекает из учения тех, кто слагает Вселенную из чисел (некоторые, например кое-кто из пифагорейцев, полагают, что природа состоит из чисел): естественные тела очевидным образом имеют тяжесть и легкость, а единицы не могут ни иметь тяжесть, ни, [следовательно], образовывать при сложении тела.

ГЛАВА ВТОРАЯ

То, что всем простым телам по необходимости должно быть присуще некоторое естественное движение, ясно из следующего. То, что они движутся, очевидно. Поэтому если они обладают не своим собственным движением, то должны двигаться насильственно, а «насильственно» означает то же, что «противоестественно». Но если им присуще противоестественное движение, то должно быть присуще и естественное, «против» которого — противоестественное. И если противоестественных движений много, то естественное — одно, ибо естественное движение каждого тела простое, а отклонения от него многообразны⁷.

Кроме того, это ясно из покоя, ибо покоиться [тела] также должны либо насильственно, либо естественно. Насильственно они покоятся там, куда и движутся насильственно, естественно — там, куда естественно. Между тем очевидно, что некое тело покоится в центре.

Стало быть, если оно покоится естественно, то ясно, что и движение сюда для него естественно; но если [оно покоится] насильственно, то что препятствует его движению? Если [препятствует] нечто находящееся в состоянии покоя, то мы повторим то же самое рассуждение: либо мы придем к чему-то последнему, что покоится естественным образом, либо получим прогресс, в бесконечность, что невозможно. Если же то, что препятствует движению [Земли], — нечто движущееся,} как утверждает Эмпедокл, по словам которого Земля покоится под действием вихря, то спрашивается: куда бы она двигалась, [если бы вихрь не препятствовал], раз в бесконечность двигаться невозможно? Ничего невозможного не происходит, а пройти бесконечное из конца в конец невозможно. Поэтому движущееся по необходимости должно где-то остановиться и оставаться там не насильственно, а естественно. Но если [телу] присущ естественный покой, то присуще и естественное движение, именно перемещение к месту покоя.

Поэтому Левкипп и Демокрит, утверждающие, что первичные тела вечно движутся в пустоте и бесконечном [пространстве], должны были бы указать, каким именно движением они движутся и каково их естественное движение. Ибо даже если каждый из элементов насильственно движим другим, тем не менее у каждого из них должно быть и какое-то естественное движение, вразрез с которым идет насильственное. И причем, первая движущая [причина] должна двигать не насильственно, а естественно, ибо если не будет первого естественного двигателя, но всякий предшествующий двигатель будет двигать сам в свою очередь движимый силой, то мы получим прогресс в бесконечность.

То же самое должно быть верно и в том случае, если, как написано в «Тимее»⁸, до того, как возник космос, элементы двигались беспорядочно: [это] движение по необходимости должно было быть либо насильственным, либо естественным. Но если [элементы] двигались естественно, то при внимательном рассмотрении оказывается, что космос [уже] должен был существовать. Ибо и первый двигатель должен был двигать в силу своего собственного естественного движения⁹, и [элементы], которые двигались не насильственно, должны были покоиться, заняв свои собственные места, и располагаться в том же порядке, что и теперь: имеющие тяжесть [должны были двигаться] к центру, имеющие легкость — от центра. Но таким устройством обладает космос.

Кроме того, можно было бы задать еще один вопрос: возможно ли было или невозможно, чтобы в своем беспорядочном движении [элементы] в некоторых случаях смешивались в такие смеси, из которых состоят сложносоставные естественные тела, например кости и мясо? Нечто подобное происходит, по словам Эмпедокла, в эпоху Любви:

Выросло много безвыйных голов...¹⁰

Что же касается тех, кто полагает бесконечное число [элементов], движущихся в бесконечном [пространстве], то, если двигатель один, [у атомов] по необходимости должно быть одно движение, откуда следует, что они движутся не беспорядочно; если же число двигателей бесконечно, то и число движений должно быть бесконечным, ибо если оно конечно, то будет иметься некоторый порядок: от того, что [атомы] движутся не в одном направлении, беспорядка не получится, поскольку и в известном нам космосе не все [тела] движутся в одном направлении, а только однородные.

Кроме того, беспорядочно [двигаться] означает не что иное, как [двигаться] «противоестественно», так как природа есть порядок, свойственный чувственно-воспринимаемым [вещам]. И в то же время абсурдно и невозможно, чтобы [элементы] обладали беспорядочным движением, длящимся бесконечно, поскольку природа вещей есть то, что свойственно большинству из них большую часть времени. Таким образом, у этих [мыслителей] получается как раз наоборот: беспорядок природосообразен, а порядок и космос противоестественны. Однако ничто природосообразное не происходит как попало. По-видимому, это правильно понял Анаксагор: он начинает космогонию с неподвижных [вещей]. Да и другие [мыслители] пытаются [объяснить происхождение космоса], представляя [первичное состояние] в виде [неподвижной] смеси, которая затем приводится в движение и разделяется. А начинать космогонию с уже разделившихся и движущихся [элементов] нелогично. Вот почему Эмпедокл опускает космогонию в эпоху Любви: он не мог бы составить Небо, строя его из обособленных [элементов] и соединяя их силою Любви, ибо космос состоит из уже разделенных элементов и потому должен возникать из нерасчлененного единства.

Итак, то, что у каждого тела имеется некоторое естественное движение, которое для него не насильственно и не противоестественно, очевидно из вышеизложенного. А то, что некоторым¹¹ телам по необходимости должно быть присуще устремление (rhope) тяжести и легкости, ясно из нижеследующего. Мы утверждаем, что двигаться они должны по необходимости, но, если движущееся [тело] не имеет естественного устремления, оно не может двигаться либо к центру, либо от центра. Пусть А будет [тело], лишенное тяжести, В — [тело], имеющее тяжесть. Допустим, что лишенное тяжести прошло расстояние ГΔ, а В в равное время — расстояние ГЕ, [которое будет больше], так как имеющее тяжесть пройдет большее расстояние. Стало быть, если тело, имеющее тяжесть, разделить в той же пропорции, в какой ГЕ стоит к ГΔ (разве оно не может стоять в таком отношении к одной из содержащихся в нем частей?), то, раз все [тело] проходит все расстояние ГЕ, [указанная] часть по необходимости должна проходить в равное время расстояние ГΔ, откуда следует, что [тело], лишенное тяжести, и [тело], имеющее тяжесть, [в равное время] пройдут равное расстояние, а это невозможно. То же рассуждение справедливо и для легкости.

Кроме того, если допустить существование движущегося тела, у которого нет ни легкости, ни тяжести, то оно по необходимости должно двигаться насильственно, и это насильственное движение должно быть бесконечным. В самом деле: [1] им движет некоторая сила; [2] чем меньше и чем легче тело, тем большее расстояние оно пройдет под действием одной и той же силы. Тогда допустим, что [тело], лишенное тяжести (обозначенное через А), прошло расстояние ГЕ, а [тело], имеющее тяжесть (обозначенное через В), — в равное время расстояние ГΔ. Стало быть, если тело, имеющее тяжесть, разделить в той же пропорции, в какой ГЕ стоит к ГΔ, то получится, что часть, отнятая от имеющего тяжесть тела, проходит в равное время расстояние ГЕ, поскольку все [тело] проходило расстояние ГΔ, ибо скорость меньшего тела будет относиться к скорости большего так же, как большее тело [по величине] относится к меньшему. Следовательно, тело, лишенное тяжести, и тело, имеющее тяжесть, в равное время пройдут равное расстояние, а это невозможно. Таким образом, поскольку лишенное тяжести [тело] будет двигаться на расстояние, большее, чем любое [наперед] заданное, оно будет двигаться на бесконечное расстояние. Ясно, следовательно, что любое заданное [по величине] тело по необходимости должно иметь либо тяжесть, либо легкость.

Но поскольку природа есть причина движения, содержащаяся в самой вещи, сила — [причина движения, содержащаяся] в чем-то другом или [в самой вещи], поскольку она другое, а всякое движение либо естественно, либо насильственно, то естественное движение (как, например, для камня движение вниз) будет [всего лишь] ускорено силой, тогда как противоестественное движение будет полностью произведено самой [силой] . В обоих случаях [сила] пользуется воздухом как своего рода орудием [для передачи движения], поскольку по своей природе он легок и тяжел: движение вверх он способен осуществлять, поскольку он легкий (когда подвергнется толчку и получит начало [движения] от силы), а движение вниз — поскольку тяжелый; и в том и в другом случае [сила] передает [[движение] телам, как бы приложив [его к воздуху]. Вот почему [предмет], приведенный в движение силой, продолжает двигаться даже тогда, когда то, что привело его в движение, больше его не сопровождает. Если бы не существовало тела с такими свойствами, [как у воздуха], насильственное движение было бы невозможным. Сходным образом [воздух], словно попутный ветер, подгоняет и естественное движение каждого [тела]. Итак, что среди указанных тел каждое — либо легкое, либо тяжелое, а также каков механизм их противоестественных движений — показано.

А из сказанного ранее¹² ясно, что невозможно ни возникновение всех [тел], ни возникновение какого-либо [тела] в абсолютном смысле. Возникновение всей телесной материи (soma) невозможно, коль скоро невозможно существование обособленной пустоты¹³, ибо в том месте, в котором, согласно допущению, находится возникающее в данный момент [тело], до этого по необходимости должна была быть пустота, поскольку [предполагается, что до этого] никакого тела не было. Возникновение одного тела из другого, например огня из воздуха, возможно, а возникновение абсолютно из ничего при полном отсутствии какой-либо предсуществующей величины невозможно. Конечно, тело, существующее в действительности, могло бы возникнуть из тела, существующего в возможности, но если тело, существующее в возможности, не предсуществует в виде какого-нибудь другого тела в действительности, то должна существовать обособленная пустота.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Остается сказать, каким телам присуще возникновение и почему. Поскольку познание всегда осуществляется через первоначала, а имманентные первоначала суть элементы, необходимо рассмотреть, какие из тел, имеющих возникновение, являются элементами и почему, а затем — сколько их и каковы их свойства.

Мы выясним этот вопрос, если предпошлем [его рассмотрению] определение природы элемента. Под элементом тел будем понимать то, на что разлагаются остальные тела и что содержится в них потенциально или актуально (как именно — пока остается спорным), но само неделимо на качественно иные [части]: такой или почти такой смысл все и всегда вкладывают в слово «элемент».

Коль скоро элемент есть то, что мы сказали, некоторые тела по необходимости должны быть элементарными. В самом деле, в мясе, дереве и каждом из [тел] такого рода потенциально содержатся огонь и земля, так как очевидно, что они из них выделяются, а в огне мясо или дерево не содержатся ни потенциально, ни актуально — иначе они бы из него выделялись. И даже если бы существовало одно-единственное элементарное тело, они не содержались бы и в нем, ибо, если оно стало мясом, костью или чем бы то ни было еще, отсюда еще не следует, что они содержались в нем потенциально: необходимо также исследовать способ возникновения.

Теория элементов Анаксагора прямо противоположна теории Эмпедокла. Последний утверждает, что огонь, земля и рядоположные им тела суть элементы тел и что все тела состоят из них; Анаксагор, наоборот, — что подобочастные вещества (т. е. мясо, кость и все подобное) — элементы, а воздух и огонь — смеси этих и всех остальных «семян», поскольку и тот и другой представляют собой скопление всех подобочастных [телец], невидимых [вследствие малости], — этим и объясняется, почему из этих [двух тел] возникает все («эфир», по его терминологии, то же, что огонь¹⁴). Но поскольку у всякого естественного тела имеется свое собственное движение, а движения делятся на простые и смешанные, и причем простые движения принадлежат простым телам, а смешанные — смешанным, то ясно, что должны существовать какие-то простые тела, ибо простые движения существуют. Таким образом, ясно и то, что элементы существуют, и почему.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Следующий вопрос, подлежащий рассмотрению: конечны ли элементы по числу или бесконечны, и если конечны, то сколько их? Сначала покажем, что они не бесконечны по числу, как полагают некоторые, и начнем с [опровержения] тех, кто, как Анаксагор, признает элементами все подобочастные тела. Всякий, кто полагает таким образом, неправильно понимает «элемент». Наблюдение показывает, что [не только простые, но] и многие смешанные тела делятся на части, подобные [целому и между собой], — примером могут служить мясо, кость, дерево и камень. Стало быть, поскольку сложное не может быть элементом, не всякое подобочастное тело будет элементом, а только то, которое, как сказано выше, неделимо на части, качественно отличные [от целого].

Но даже если понимать элемент так, как они, нет никакой необходимости постулировать бесконечное число [элементов], поскольку, приняв ограниченное число, можно будет объяснить все то же самое: результат будет тем же, даже если элементов будет только два или три, как доказывает Эмпедокл. В самом деле, раз, даже несмотря на это их допущение, оказывается, что не все вещи состоят из подобочастных (так, они не считают, что лицо состоит из лиц или что какое-либо другое естественно оформленное образование [состоит из частей, подобных целому]), то ясно, что намного лучше принимать ограниченное число начал, и причем как можно меньшее, если может быть доказано все то же самое¹⁵. Так считают и математики: они всегда берут в качестве начал то, что ограничено либо по виду, либо по количеству.

Кроме того, если одно тело отличается от другого по своему видовому отличию, а число видовых отличий тел ограничено (поскольку тела различаются по чувственно-воспринимаемым свойствам, а их число ограничено, что, однако, должно быть доказано), то ясно, что и число элементов по необходимости должно быть ограниченным.

Столь же абсурдные следствия вытекают из утверждений других [сторонников бесконечного числа элементов] — Левкиппа и Демокрита из Абдер. Они утверждают, что первичные величины по числу бесконечны, по величине неделимы, из одного не возникает многое, из многого — одно, но все порождается путем их сочетания и «переплетения»¹⁶. В каком-то смысле эти [философы] также считают все вещи числами и состоящими из чисел: хотя они и не говорят этого определенно, но смысл их слов именно таков. Кроме того, они утверждают, что поскольку тела различаются конфигурациями, а число конфигураций бесконечно, то и число простых тел бесконечно. Но какова именно конфигурация каждого из элементов — этого они не уточнили и только огню приписали форму шара, а различия между воздухом, водой и остальными [телами] свели к величине и малости [их атомов], полагая, что природа их представляет собой как бы «панспермию» всевозможных [по конфигурации] атомов. Во-первых, они допускают ту же ошибку, [что и Анаксагор], приняв неограниченное число начал, хотя [исходя из ограниченного числа] можно было доказать все то же самое. Во-вторых, если различия конфигураций не бесконечны, то ясно, что и число элементов не может быть бесконечным. В-третьих, утверждающие существование неделимых тел, неизбежно должны войти в конфликт с математическими науками и отрицать многие положения здравого смысла и данные чувственного опыта, о чем было сказано ранее, в трактате о времени и движении¹⁷. В то же время, [в-четвертых], они вынуждены сами себе противоречить, ибо если элементы неделимы, то невозможно, чтобы воздух, земля и вода различались по величине и малости [атомов], так как в этом случае они не могут возникать друг из друга: в процессе выделения самые крупные тельца иссякнут навсегда [и перестанут выделяться], а между тем они утверждают, что вода, воздух и земля возникают друг из друга именно так, [т. е. путем выделения]. В-пятых, даже стоя на их собственной точке зрения, число элементов нельзя считать бесконечным, коль скоро тела различаются конфигурациями, а все фигуры состоят из пирамид: прямолинейные фигуры — из прямолинейных пирамид, а шар — из восьми [пирамидальных] частей [со сферическими основаниями]. Ибо [тем самым] у фигур должно иметься некоторое [ограниченное] число элементарных начал и потому — будет ли такое начало одно, два или больше — простых тел будет по числу ровно столько же. В-шестых, если [1] каждому элементу присуще свое собственное движение, [2] простому телу присуще простое движение, [3] а число простых движений не бесконечно (как потому, что число простых перемещений не превышает двух, так и потому, что не бесконечно число мест), то это еще одно доказательство того, что число элементов не бесконечно.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Поскольку элементы должны быть ограничены по числу, остается рассмотреть, сколько их — один или несколько. Некоторые принимают только один, из коих одни полагают его водой, другие — воздухом, третьи — огнем, а четвертые — веществом более тонким, чем вода, но более плотным, чем воздух, которое, как они говорят, «объемлет все Небосводы» в силу своей «безграничности»¹⁸.

Те, кто полагают этот единственный элемент водой, воздухом или веществом более тонким, чем вода, но более плотным, чем воздух, а потом порождают из него остальные тела, [дифференцируя его] атрибутами «разреженность» и «плотность», незаметно для самих себя допускают нечто первичное по отношению к элементу. Возникновение из элементов, как они утверждают, есть соединение, а [возврат] к элементам — распадение, откуда следует, что первичным по своей природе должно быть состоящее из более тонких частиц. Но поскольку тончайшим из всех тел они считают огонь, первичным по природе будет огонь. При этом не имеет никакого значения, [берется ли в качестве первоэлемента вода, воздух или то, что реже воды, но плотнее воздуха], поскольку [во всех трех случаях] первичным по отношению к остальным должно быть какое-то одно [тело], которое не должно быть средним [между самым редким и самым плотным].

Далее, «плотность» и «разреженность» как принципы порождения остальных тел ничем не отличаются от «толщины» и «тонкости», поскольку тонкое¹⁹ разреженно, а толстое²⁰ плотно. А «тонкость» и «толщина» в свою очередь означают то же самое, что «малость» и «величина», поскольку тонкое состоит из мелких частиц, а толстое — из крупных: тонким является то вещество, которое [при малом весе] занимает большой объем, а таково состоящее из мелких частиц. Таким образом, из их посылок вытекает, что существенное различие между остальными телами они сводят к величине и малости [частиц]. Но при таком определении [сущности тел] у них получится, что все относительно: не будет «огня», «воды», «воздуха» в абсолютном смысле, но одно и то же [тело] по отношению к такому-то телу будет «огнем», а по отношению к какому-нибудь другому — «воздухом», как это получается и у тех, кто полагает несколько элементов, но утверждает, что они различаются величиной и малостью. В самом деле, коль скоро каждое [тело] количественно определено, размеры [их корпускул] будут стоять в определенном отношении друг к другу, и, следовательно, любые тела, состоящие в таком отношении между собой, должны быть «воздухом», «огнем», «землей» и «водой» соответственно, поскольку отношения меньших тел могут быть присущи большим.

Что касается тех, кто полагает [единственный] элемент огнем, то этого [абсурда] им удается избежать, но из их посылок по необходимости вытекают другие логические противоречия.

Одни из них придают огню форму, как те, кто считает его пирамидой, из коих одни рассуждают довольно примитивно: самая острорежущая из фигур — пирамида, самое острорежущее из тел — огонь; а другие приводят более тонкий аргумент: все тела состоят из наиболее тонкочастного, все телесные фигуры — из пирамид, поскольку же тончайшее из тел — огонь, мельчайшая и первичная фигура — пирамида, а первичная фигура принадлежит первичному телу, то огонь — пирамида²¹.

Другие о форме огня не говорят ничего и лишь допускают, что он состоит из самых тонких частиц, при соединении которых, как они говорят, из него возникают остальные тела, «словно при плавлении золотого песка»²².

Из утверждений и тех и других вытекают одни и те же трудности. Если они считают первичное тело атомарным, то мы повторим вышеизложенные аргументы против этой гипотезы. А кроме того, этот взгляд недопустим с естественнонаучной точки зрения. Ибо если все тела сопоставимы по количеству и величины подобочастных тел относятся между собой так же, как величины [отдельных ] элементов²³ (например величина всей воды относится к величине всего воздуха так же, как величина элемента воды к величине элемента воздуха, и то же самое справедливо для остальных [тел]), а воздух [в массе] больше воды и вообще более тонкочастное более толсточастного, то ясно, что элемент воды меньше элемента воздуха. Следовательно, раз меньшая величина содержится в большей, то элемент воздуха делим. И точно так же — элемент огня и вообще более тонкочастных тел.

Если же [они считают первичное тело] делимым, то тем, кто придает огню форму, придется утверждать, что часть огня не огонь, так как пирамида не состоит из пирамид, а также отрицать, что всякое тело либо элемент, либо состоит из элементов, так как часть огня не огонь и не какой-либо другой элемент; а тем, кто определяет огонь размером [частиц], придется допустить, что существует элемент, первичный по отношению к элементу, и т. д. до бесконечности, коль скоро [они признают, что] всякое тело делимо и что элементом является то, которое состоит из самых мелких частиц. Кроме того, им также приходится утверждать, что одно и то же [тело] по отношению к такому-то [телу] — огонь, а по отношению к другим — воздух, вода и земля.

Общая ошибка всех, кто принимает один элемент, в том, что они допускают одно-единственное естественное движение и одно и то же для всех [тел]. Наблюдение показывает, что всякое естественное тело содержит в себе причину своего движения. Стало быть, если все тела — одно тело, у всех должно быть одно движение, и причем, чем больше их становится, тем быстрее они должны двигаться этим движением, точно так же как и огонь, чем больше его становится, тем быстрее движется присущим ему движением вверх. Но факт тот, что [по мере увеличения объема] многие тела быстрее движутся вниз. Вследствие этого, а кроме того, так как выше было установлено, что естественных движений несколько, ясно, что один элемент невозможен. Поскольку же число элементов не бесконечно и не равно одному, оно по необходимости должно быть больше одного и конечным.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прежде всего рассмотрим, вечны ли элементы или возникают и уничтожаются: решив этот вопрос, мы выясним и сколько их, и каковы они.

Вечными они быть не могут, ибо мы видим, как огонь, вода и каждое из простых тел разлагаются. Разложение по необходимости должно либо быть бесконечным, либо остановиться. Если оно бесконечно, то бесконечным будет не только время разложения, но и время сложения, так как разложение и сложение каждой из частей происходят последовательно. В результате чего получится, что вне бесконечного времени имеется другое бесконечное время, так как и время сложения будет бесконечным, и предшествующее ему время разложения. Тем самым вне бесконечности получается бесконечность, что невозможно. Если же разложение где-то остановится, то тело, на котором оно остановилось, будет либо неделимым, либо делимым, но никогда не могущим разделиться до конца, как это, по-видимому, хочет сказать Эмпедокл. Неделимым оно быть не может в силу аргументов, изложенных выше. Но точно так же оно не может быть и делимым, но никогда не могущим разложиться до конца. В самом деле, меньшее тело легче поддается уничтожению, чем большее. Стало быть, если уж большое тело подвержено такому виду уничтожения, при котором происходит разложение на меньшие части, то тем более вероятно, что ему подвержено меньшее. Так, мы наблюдаем, что огонь уничтожается двумя способами: во-первых, от своей противоположности (когда он гаснет), во-вторых, от самого же огня (когда он блекнет). Во втором случае меньший огонь подвергается уничтожению со стороны большего, и причем тем быстрее, чем он меньше. Таким образом, элементы тел по необходимости должны быть подвержены уничтожению и возникновению.

А раз они подвержены возникновению, то должны возникать либо из бестелесного, либо из тела и если из тела, то либо из иного, [чем они], либо друг из друга. Теория, порождающая их из бестелесного, допускает обособленную пустоту. В самом деле, все возникающее {возникает в чем-то, и} то, в чем оно возникает, должно быть либо бестелесным, либо иметь тело. Если оно имеет тело, то в одном и том же месте одновременно окажется два тела: возникающее и предсуществующее. Если же оно бестелесно, то по необходимости должна существовать обособленная пустота, а что это невозможно — доказано ранее²⁴.

С другой стороны, элементы равно не могут возникать из тела, ибо допущение противного влечет за собой существование отличного от элементов и первичного по отношению к ним тела. Если это тело имеет тяжесть или легкость, то оно должно быть одним из элементов; если не имеет никакого тяготения, то должно быть неподвижным и математическим. Если же оно таково, то не будет находиться в [каком-либо] месте, ибо, где тело покоится, туда оно может и двигаться: противоестественно, если [покоится] насильственно, и естественно, если [покоится] не насильственно. Следовательно, если оно находится в определенном месте, то будет одним из элементов, а если не в месте, то из него ничего не возникнет, ибо возникающее и то, из чего оно возникает, должны быть совмещены.

Поскольку элементы не могут возникать ни из чего-то бестелесного, ни из иного, чем они, тела, остается допустить, что они возникают друг из друга.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поэтому надлежит рассмотреть, каким способом они возникают друг из друга — так ли, как полагают Эмпедокл и Демокрит, или так, как полагают те, кто разлагает [элементы] на плоскости? Или же помимо этих имеется еще какой-нибудь способ?

Эмпедокл и Демокрит и их сторонники не отдают себе отчета в том, что они принимают не возникновение [элементов] друг из друга, а кажущееся возникновение: они утверждают, что каждый [элемент], «содержась» [в другом], «выделяется» [из него], — как будто возникновение происходит из сосуда, а не из материи — и отрицают, что возникновение какого-либо элемента сопровождается его изменением. Но даже если принять это допущение, из него вытекают ничуть не менее абсурдные следствия. [Во-первых], согласно общепринятому мнению, та же самая величина не становится тяжелее при сжатии, но те, кто утверждают, что вода содержится в воздухе и выделяется из него, вынуждены так считать, ибо, возникнув из воздуха, вода тяжелее, [чем когда она содержалась в нем в рассеянном состоянии]. Во-вторых, одно из двух смешанных вместе тел не должно после отделения занимать всегда больший объем, [чем до отделения], однако, когда воздух возникает из воды, он занимает больший объем: более тонкочастное тело занимает больший объем. Это становится очевидным в момент перехода [одного элемента в другой]: когда жидкость выпаривается [на огне] и переходит в воздухообразное состояние, то сосуды, содержащие в себе [жидкие] массы, взрываются от тесноты. Поэтому, если нет абсолютно никакой пустоты и тела не расширяются, как утверждают сторонники этой теории, то невозможность [возникновения-выделения] очевидна. Если же есть пустота и расширение, то абсурдно то, что отделяющееся [тело] необходимо и во всех случаях занимает больший объем. И наконец, [в-третьих], возникновение [элементов] друг из друга должно иссякнуть, если только в конечной величине не содержится бесконечное число конечных. В самом деле, всякий раз, как из земли возникает вода, от земли отнимается некоторая величина, поскольку возникновение происходит путем выделения, и то же самое повторяется снова, когда [вода возникает] из оставшейся [земли]. Стало быть, если это будет продолжаться вечно, то получится, что в конечной [величине] содержится бесконечное число [конечных], по, так как это невозможно, [элементы] не будут возникать друг из друга вечно. Итак, о том, что взаимопереход элементов путем выделения невозможен, сказано.

Остается допустить, что они возникают путем изменения друг в друга. Это [может происходить] двояко: либо путем переоформления, как, например, из одного и того же куска воска могут возникнуть и шар и куб, либо — как утверждают некоторые — путем разложения на плоскости.

Из допущения, что они возникают путем переоформления, по необходимости вытекает утверждение, что [элементарные] тела неделимы, ибо если они делимы, то часть огня не будет огнем, равно как и часть земли — землей, так как ни часть пирамиды не является во всех случаях пирамидой, ни часть куба — кубом.

Если же [элементы возникают] путем разложения на плоскости, то, во-первых, абсурдно, что по этой теории не все [элементы] возникают друг из друга, а ее сторонники по необходимости должны это утверждать и [действительно] утверждают. То, что один-единственный [элемент] непричастен переходу [в другие элементы] , лишено разумного основания и не наблюдается в чувственном опыте, который показывает, что все элементы в равной мере превращаются друг в друга²⁵. Выходит, что, толкуя о явлениях, они высказывают вещи, не согласующиеся с явлениями. Причина же этого в том, что они неправильно установили исходные принципы, желая все возвести к предвзятым мнениям. Принципы чувственно-воспринимаемых вещей, вероятно, должны быть чувственно-воспринимаемыми, вечных — вечными, преходящих — преходящими и вообще принадлежащими к тому же роду, что и подчиненные им вещи. А они из пристрастия именно к этим [принципам] ведут себя в точности как те, кто любой ценой защищает в спорах свои тезисы: не сомневаясь в истинности своих исходных принципов, они приемлют любое [абсурдное следствие], которое из них вытекает, как будто о тех или иных принципах не должно судить по результатам и особенно по их конечной цели! Но конечная цель творческой науки — произведение, а физической — то, что в каждом конкретном случае непреложно является через ощущение²⁶.

Между тем из их посылок вытекает, что элемент по преимуществу — земля и что только она неуничтожима, поскольку неразложимое равнозначно неуничтожимому и элементу, а [они утверждают, что] только земля неразложима на другое тело. А в случае с разложимыми элементами нерационален излишек треугольников, который получается при взаимопереходе элементов по той причине, что они состоят из неравного числа треугольников. Далее, сторонники этой теории — хотят пни того или нет — должны считать, что возникновение [элементов] происходит не из тела, ибо о том, что возникло из плоскостей, нельзя сказать, что оно возникло из тела. Кроме того, они вынуждены утверждать, что не всякое тело делимо, и тем самым вступать в конфликт с наиточнейшими науками — с науками математическими, которые даже умопостигаемое считают делимым, тогда как они из желания спасти свою предпосылку не признают [делимым] всякое чувственно-воспринимаемое [тело]. И действительно, те, кто принимают [особую] конфигурацию для каждого элемента и через нее определяют сущность каждого из них, по необходимости должны считать их неделимыми, ибо пирамиду или шар можно разделить так, что остаток не будет шаром или пирамидой, откуда следует либо что часть огня не огонь и что существует нечто первичное по отношению к элементу (так как всякое тело либо элемент, либо состоит из элементов), либо что не всякое тело делимо.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Попытка придавать [определенные] конфигурации простым телам абсурдна в целом. Во-первых, потому, что мировое пространство (to holon) окажется в результате этого незаполненным; среди плоских фигур способны заполнять пространство, по общему мнению, три: треугольник, квадрат и шестиугольник; среди телесных — только две: пирамида и куб. Между тем они вынуждены принимать больше двух фигур, так как допускают большее число элементов. Во-вторых, наблюдение показывает, что все простые тела, и особенно вода и воздух, принимают форму того вместилища, которое их содержит. Стало быть, форма элемента-корпускулы при этом сохраняться не может: иначе совокупная масса [корпускул] не касалась бы содержащего [ее вместилища] во всех точках. Но если [элемент] переоформится, он уже не будет водой, поскольку его отличительным признаком была форма. Таким образом, ясно, что конфигурации элементов не могут быть определенными. Но похоже, что природа сама указует нам то, что доказывает разум. Ибо как во всех остальных случаях субстрат должен быть безобразным и бесформенным — а это наилучшее условие для того, чтобы «всевосприемлющее начало», как написано в «Тимее»²⁷, могло формоваться, — так и элементы надо рассматривать как своего рода материал для сложных [тел]; именно потому [, что они аморфны, элементы] и могут изменяться друг в друга, утрачивая при этом свои качественные различия. И кроме того, [в-третьих], каким образом могут возникать плоть, кость или какое бы то ни было из сплошных тел? Они не могут возникнуть ни из элементов (так как в результате составления [многогранников] континуума не получается), ни из составляемых вместе плоскостей (так как в результате составления [плоскостей] возникают сами элементы, а не [тела], состоящие из элементов). Так что, ежели кому угодно разобраться в такого рода теориях с тщанием, а не принимать их походя, то он увидит, что они устраняют возникновение из [мира] бытия. Но даже в рассуждении тех свойств, способностей и движений, которые они прежде всего имели в виду, когда распределили [фигуры между телами] таким образом, фигуры не сообразны с телами. Так, например, поскольку огонь подвижен и способен греть и жечь, одни приписали ему форму шара, а другие — пирамиды: по их мнению, эти фигуры наиболее подвижны, так как имеют меньше всего точек касания и наименее устойчивы, и обладают самой большой способностью греть и жечь, так как одна — целиком угол, другая — самая остроугольная, а жгут и греют они углами.

Во-первых, и те и другие допустили ошибку в том, кто касается движения. Даже если эти фигуры самые подвижные из всех, то это не означает, что они подвижны в смысле движения огня, ибо движение огня — вверх и по прямой, а эти фигуры хорошо приспособлены к круговому движению, так называемому качению. Во-вторых, если земля — куб на том основании, что она устойчива и покоится, а между тем покоится она не где попало, но в своем собственном месте, а из чужого — при отсутствии препятствий — движется — и то же самое справедливо для огня и остальных [элементов] , — то ясно, что и огонь, и каждый из элементов в чужом месте будет шаром или пирамидой, а в своем собственном — кубом. В-третьих, если огонь греет и сжигает с помощью углов, то все элементы будут иметь нагревающую способность, хотя, вероятно, одни — в большей степени, другие — в меньшей: все они имеют углы — и октаэдр, и додекаэдр, и пирамида, а по Демокриту, даже шар как своего рода угол режет благодаря своей высокой подвижности. Поэтому различие [между элементами] будет чисто количественным, а то, что это ложь, очевидно. Одновременно окажется, что и математические тела жгут и греют, так как они также имеют углы и среди них также имеются неделимые сферы и пирамиды, особенно если, как они утверждают, существуют неделимые величины. Если же физические способны, а математические нет, то надо указать, в чем различие, а не утверждать безотносительно, как утверждают они. В-четвертых, если сжигаемое превращается в огонь, а огонь — это шар или пирамида, то сжигаемое должно превращаться в шары или пирамиды. То, что фигуре [огня] свойственно резать и разделять, можно считать разумно обоснованным; но то, что, [рассекая], пирамида по необходимости производит пирамиды или шар — шары, лишено всякого разумного основания и ничем не отличается от утверждения, что нож разрезает [вещи] на ножи, а пила — на пилы! В-пятых, смешно наделять огонь фигурой, предназначенной только для разделения. Считается, что огонь скорее соединяет и сводит вместе, нежели разделяет: разделяет он разнородное, а соединяет однородное, и причем соединение имеет место по существу (ибо огню свойственно сплавлять и единить), а разделение — привходящим образом, поскольку, соединяя однородное, он исторгает инородное. Поэтому надо было наделить [огонь фигурой, предназначенной] либо и для того и для другого, либо предпочтительно для соединения. В-шестых, поскольку горячее и холодное противоположны по способности, то холодному невозможно приписать какую-либо конфигурацию, так как конфигурация, которая ему приписывается, должна быть противоположна [конфигурации частиц горячего], но, однако, ни одна фигура не противоположна другой фигуре. Вот почему холодное они все обошли молчанием, хотя следовало либо все [свойства] определить через конфигурацию [частиц], либо ни одного. Некоторые, правда, попытались объяснить свойство холодного, но сами себе противоречат. Они утверждают, что холодным является крупночастное, так как оно оказывает стискивающее действие и не проходит через поры. Ясно, что горячим в таком случае будет то, что проходит [через поры], а таково во всех случаях мелкочастное. Откуда следует, что горячее и холодное различаются величиной и малостью, а не конфигурациями [частиц]. И к тому же если пирамиды неравны по величине, то большие будут не огнем и их форма будет причиной не воспламенения, а прямо противоположного действия.

Таким образом, из сказанного ясно, что различия между элементами определяются не конфигурациями. Поскольку же важнейшие различия между телами суть различия в свойствах, действиях и способностях (а мы утверждаем, что у каждого естественного [тела] имеются действия, свойства и способности^, то прежде всего надлежит трактовать об этих [характеристиках тел], дабы, исследовав их, мы постигли специфическое отличие каждого элемента от всех остальных.

Примечания к книге третьей

1 Как поясняет Симплиций, под «двумя другими» Аристотель имеет в виду две пары элементов: пару легких (огонь, воздух) и пару тяжелых (земля, вода). — 341.

2 По мнению Симплиция, «первые натурфилософы» (ргotoi physiologesantes) — это легендарная школа Орфея и Мусея. — 342.

3 Милетцы: Фалес, Анаксимаидр, Анаксимен. — 342.

4 Атомистическая концепция Платона, изложенная в «Тимее», к критике которой Аристотель и переходит. — 342.

5 Отсылка к «Физике» VI 1. — 343.

6 «Тимей» 56 Ь. — 344.

7 Строго говоря, это противоречит утверждениям, высказанным в первой книге (I 2), где говорится, что у каждого естественного движения имеется всего лишь одно (ему противоположное) противоестественное. Но в данном случае речь идет, очевидно, о всем многообразия движений, которые в той или иной степени отклоняются от естественного, не будучи ему прямо противоположными. — 345.

8 «Тимей» 30а. — 346.

9 См. прим. 10 кн. II. — 346.

10 DK 31, В 57. — 347.

11 Т. е. подлунным. — 348.

12 «Физика» IV 6—9. — 349.

13 Под обособленной (kechorismenon) пустотой Аристотель понимает пустоту, находящуюся между телами, в отличие от пустоты, находящейся в самих телах (с помощью которой атомисты объясняли сжатие и расширение тел). — 349.

14 См. I 3, 270 в 24. — 351.

15 К тому же выводу Аристотель приходит в результате подробного разбора анаксагоровской концепции материи в «Физике» (14). — 352.

16 «Переплетение» (peripalaxis) — термин, употреблявшийся, по-видимому, самим Демокритом. — 352.

17 «Физика» VI 1—2, где была установлена непрерывность времени и движения. — 352.

18 По мнению некоторых древних комментаторов (Александр Афродисийский), а также современных нам исследователей (Bernet, Joachim, M. H. Карийский), Аристотель имеет здесь в виду Анаксимандра с его беспредельным. Другие отрицают это. Zeller и Dieis выдвинули гипотезу, что неназванным автором концепции «промежуточного» первоначала был малоизвестный философ-эклектик V века до н. э. Идей из Гимеры. — 353.

19 Т. е. состоящее из тонких частиц. — 354.

20 Т. е. состоящее из толстых частиц. — 354.

21 Кому принадлежит теория, о которой здесь говорит Аристотель? Этот вопрос занимал еще древних комментаторов. Как пишет Симплиций, «Гераклит принял огонь в качестве единого первоначала, но он не говорил, что огонь состоит из пирамид, а пифагорейцы, утверждавшие, что огонь состоит из пирамид, не считали его единым первоначалом». — 355.

22 Цитата из Гераклита. Подробнее см. А.В. Лебедев. Новый фрагмент Гераклита (Реконструкция металлургической метафорики в космогонических фрагментах Гераклита). — «Вестник древней истории», 1979, № 2; 1980, № 1. — 355.

23 Здесь «элемент» в смысле «корпускула», «атом». — 355.

24 «Физика» IV 6—9. См. также прим. 12 . — 357.

25 Согласно атомистической теории Платона, огонь, воздух и вода могут переходить друг в друга, поскольку их атомы образованы из прямоугольных треугольников с отношением сторон 1/2:3/2:1; земля же всегда остается землей, ибо ее атомы состоят из равнобедренных треугольников, стороны которых относятся как 2/2:2/2:1 («Тимей» 53 с и далее). Начиная с этого места и вплоть до конца третьей книги, Аристотель производит скрупулезнейший разбор платоновской атомистики. — 359.

26 Аристотелевская классификация наук изложена в ряде трактатов — «Метафизике», «Топике» и «Никомаховой этике» (см. вступительную статью к первому тому данного собрания сочинений). — 359.

27 «Тимей» 51 а. — 361.