Автор вступительной статьи и примечаний И.Д. Рожанский.

Аристотель

О НЕБЕ

перевод А.В. Лебедева

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

Заглавие этого трактата требует некоторых комментариев. Задачи, которые ставит перед собой Аристотель в этом сочинении, имеют мало общего с проблематикой традиционной астрономии, описывающей и объясняющей различные небесные явления, и прежде всего видимые движения Луны, Солнца и планет. И это не потому, что научная астрономия в эпоху Аристотеля еще не существовала: в IV в. до и. э. астрономия как самостоятельная область исследований уже окончательно оформилась, о чем, кстати сказать, свидетельствует и сам Аристотель, ставящий вопрос, является ли астрономия особой наукой или частью физики («Физика» И 2, 193 b 26). Дело в том, что трактат «О небе» связан с астрономией лишь весьма косвенным образом. Что касается заглавия трактата, то в сочинениях самого Аристотеля оно нигде не встречается; поэтому не исключено, что оно было продуктом творчества редак­торов аристотелевских рукописей. Но если это и не так, все равно заглавие трактата мало что говорит нам о его содержании. Ибо, как указывает сам Аристотель («О Небе» I 9, 278 b 11—21), слово «небо» — ouranos — имеет у греков три значения: 1) небо как внешняя, окаймляющая космос сфера, на которой размещены неподвижные звезды; 2) небо как часть космоса, расположенная между Луной и сферой неподвижных звезд; 3) Небо как обозначение всего того, что окружено сферой неподвижных звезд, включая подлунный мир и Землю. В последнем из этих значений термин «Небо» совпадает по своему содержанию с термином «Вселенная» (to pan). В заглавии аристотелевского трактата «Небо» выступает именно в этом, третьем значении, ибо темой трактата является устройство космоса в целом, а не какой-либо его части. Надлунные сферы и заполняющий их пятый элемент — эфир выделяются Аристотелем лишь постольку, поскольку они занимают более высокое положение в иерархической структуре Вселенной, или, как говорит сам автор, «имеют более ценную природу» (timioteran echon ten physin) («О Небе» I 2, 269 Ь 16), именно поэтому они рассматриваются в трактате в первую очередь. Но затем Аристотель переходит к рассмотрению подлунного мира и его четырех изменчивых и переходящих друг в друга элементов, и этим вопросам он посвящает две последние книги трактата, отличающиеся от двух первых лишь несколько меньшим объемом.

Приступим к более детальному анализу содержания трактата. В заключительных главах «Физики» Аристотель, казалось бы непосредственно, подвел нас к рассмотрению круговращений сфер надлунного мира и определяемых ими видимых движений небесных светил. Можно было бы думать, что трактат «О Небе» явится логическим продолжением «Физики». Отчасти это оказывается верным, но только отчасти. Дело в том, что первая книга «О Небе» начинается с рассуждений, не имеющих, по сути дела, ничего общего с ходом мыслей, развиваемых в последней книге «Физики». В то же время эти рассуждения настолько своеобразны и настолько характерны для духа древнегреческого мышления вообще, что мы не можем не обратить на них особого внимания читателя.

В первых строках трактата дается определение предмета «науки о природе» (peri physeos episteme). Прежде всего отметим это обозначение, кажущееся не­сколько архаичным по сравнению с более привычным нам термином «физика», употребляемым Аристотелем в других случаях (he physikc) (см., «Физика» II 2, 193 b 26). Ведь именно таким (peri physeds) было традиционное заглавие, приписывавшееся сочинениям почти всех философов-досократиков от Анаксимандра до Диогена из Аполлонии. Эта наука, говорит Аристотель, изучает преимущественно тела (somata) и величины (megethe), равно как их свойства (pathe) и виды движения (kineseis), а также начала (archai) этого рода сущности. Основным свойством тел и величин является их непрерывность; при этом дается определение непрерывности, в сжатом виде повторяющее то, о чем мы уже читали в шестой книге «Физики». Гело определяется как непрерывная величина, имеющая (в отличие от линий и плоскостей) три измерения. Величин с большим числом измерений быть не может, ибо три (и тут следует прямая ссылка на пифагорейцев) есть число, выражающее законченность (совершенство) . Таким образом, именно тело есть законченная (совершенная) величина, а из всех тел наиболее законченным (совершенным) следует считать тело, включающее в себя все остальные тела в качестве своих частей, т. е. Вселенную. Ведь любая часть Вселенной ограничена другими частями, с которыми она соприкасается, и потому не может считаться законченной или полной в самом строгом смысле; таковой может быть лишь Вселенная как целокупность всех вещей. Заметим, что в нашем пересказе мы пользуемся словами «законченное» и «совершенное» как синонимами, ибо в греческом языке им соответствует одно и то же прилагательное teleion. Логический аспект оказывается здесь неотделимым от эстетического.

По мнению некоторых исследователей, в трактате «О небе», и в особенности в его первой главе, отразился сравнительно ранний период духовного развития Аристотеля, когда он еще находился под влиянием Платона и пифагорейцев; этим, в частности, и объясняется специфический характер изложенных рассуждений законченности или совершенстве Вселенной. Возможно, что это и так. С другой стороны, вполне допустимо, что в данном случае проявился характерный для Аристотеля плюрализм, о котором мы говорили выше, в связи с первыми книгами «Физики». Соображения, развитые в первой главе первой книги «О Небе», — независимо от того, были ли они отмечены печатью платонизма или нет, — могли рассматриваться Аристотелем в качестве одного из возможных подходов, причем именно этим подходом он нашел уместным воспользоваться в данном курсе своих лекций. Для вопроса о времени написания трактата «О Небе» это обстоятельство может и не иметь решающего значения.

Следующие три главы посвящены доказательству существования и свойствам пятого элемента — эфира, из которого состоят небесные тела. Исходным пунктом в этом вопросе служит для Аристотеля рассмотрение различных видов простых перемещений. Существует два вида перемещений, которые можно назвать простыми, — прямолинейное движение и движение по кругу. Прямолинейное движение, поскольку оно простое, в свою очередь может иметь двоякий характер и быть либо движением к центру Вселенной, либо движением от центра к периферии. Все остальные движения, составленные из комбинаций этих трех видов простых движений, будут сложными. Тела, как и движения, также могут быть простыми или сложными. Предполагается, что каждое из простых тел обладает определенным, лишь ему свойственным естественным движением (или движением «по природе»). Разумно допустить, что естественные движения простых тел будут простыми движениями. Действительно, мы знаем, что два известных нам простых тела — огонь и воздух — стремятся двигаться вверх, т. е. от центра Вселенной, а два других — вода и земля — стремятся падать вниз, т. е. перемещаться к центру Вселенной. Однако движение по кругу не будет естественным движением ни для одного из этих четырех простых тел (элементов). Поскольку движение по кругу не только просто, но и первично по отношению ко всем прочим перемещениям (это было показано в последней книге «Физики»), то оно должно быть естественным движением для какого-то простого тела, первичного по отношению к четырем известным нам элементам и обладающего более божественной природой. В отличие от прочих тел этот пятый элемент (или «первое тело» — proton soma, как его называет Аристотель) не будет обладать ни тяжестью, ни легкостью; кроме того, разумно будет считать его невозникшим, неуничтожимым и неподверженным ни росту, ни качественному изменению. Ведь всякое возникновение, уничтожение и изменение происходят (как мы знаем из «Физики») путем перехода из одной противоположности в другую, у пятого же элемента нет ничего ему противополож­ного (так же как нет простого движения, которое было бы противоположно круговому движению); кроме того, у него нет материи, из которой он мог бы возникнуть. Эти логические рассуждения Аристотель подкрепляет данными человеческого опыта и преданиями, дошедшими до нас от наших предков. После этого, решив, что вопрос о существовании эфира ясен, Аристотель переходит (в гл. 5—7) к другому вопросу — к вопросу о конечности или бесконечности Вселенной.

В общем виде проблема бесконечности обсуждалась в третьей книге «Физики». Наряду с отображениями, указывавшими на невозможность актуального существования бесконечно большого тела, там также разъяснялось, в каком смысле допустимо говорить о бесконечном, например, если речь идет о безграничной делимости непрерывной величины, о бесконечности времени и т. д. В трактате «О Небе» проблема бесконечности ставится более узко, а именно лишь применительно ко Вселенной в целом. Так как Вселенная есть сложное тело, состоящее из многих частей, то для решения этого вопроса достаточно будет показать, что все эти части не могут быть бесконечными, ведь сумма конечных частей всегда будет конечной величиной. Такими частями Вселенной являются элементы. И вот Аристотель показывает, что ни один из элементов не может иметь бесконечно большой величины. «Первое тело» — эфир — не может быть бесконечно большим, ибо с помощью геометрических соображений можно доказать, что бесконечно большое тело не может двигаться по кругу. Аналогичные соображения применимы и к остальным четырем элементам. В частности, указывается, что бесконечно большое тело, естественное движение которого направлено к центру Вселенной, должно обладать бесконечно большим весом; это допущение, однако, приводит к ряду невозможных следствий. Кроме того, нетрудно убедиться, что бесконечное тело не может подвергаться воздействию со стороны другого тела — все равно, конечного или бесконечного —или производить действие на другое тело. Между тем все чувственно-воспринимаемые тела обладают способностью действовать или испытывать воздействия, а всякое тело, которое находится в каком-либо месте, является чувственно-воспринимаемым. Следовательно, бесконечно большого тела быть не может.

Доказав, таким образом, что Вселенная не может быть бесконечно большим телом, Аристотель доказывает и другой важный тезис — о ее единственности (гл. 8—9). Невозможность существования многих миров вытекает из аристотелевского учения о движении. Если бы помимо нашего существовал еще и другой мир, то в этом мире был бы свой центр и своя периферия, а следовательно, и свои естественные движения — к центру мира или к его периферии, а также по КРУГУ вокруг центра. Поскольку, однако, все миры должны состоять из одних и тех же элементов (и Аристотель приводит соображения, почему это должно быть именно так), то получится, что для одного и того же элемента движение, которое будет естественным по отношению к центру одного мира, окажется насильственным по отношению к центру другого. Ссылка на удаленность одного мира от другого, по мнению Аристотеля, не основательна. Следовательно, либо надо отказаться от допущения, что природа элементов в различных мирах одна и та же (а это было бы нелепо), либо же необходимо принять, что все миры обладают одним центром и одной периферией, а это эквивалентно тезису о единственности нашего космоса. Далее этот же тезис обосновывается еще и иначе — с помощью аристотелевской доктрины о форме и материи.

В последних трех главах (10—12-й) первой книги Аристотель доказывает, что Вселенная не возникла и не может быть уничтожена. При этом он рассматривает воззрения своих предшественников, придерживавшихся других точек зрения: что мир возник, но будет существовать вечно (Платон в «Тимее»); далее, что мир возник и затем погибнет, как и всякая другая вещь (име­ются в виду, по-видимому, атомисты, хотя Аристотель прямо на них не ссылается); наконец, что мир периодически возникает и гибнет (Гераклит и Эмпедокл). После разбора этих мнений следует серия очень тонких и отвлеченных рассуждений, принадлежащих, пожалуй, к наиболее трудным местам всего аристотелевского свода сочинений, не исключая «Метафизики». В ходе этих рассуждений, острие которых направлено против концепции сотворения мира, изложенной в «Тимее» Платона, Аристотель приходит к выводу, что все невозникшее должно быть неуничтожимым, и наоборот. То же, что обладает обоими этими предикатами, является по необходимости вечным. В заключение Аристотель указывает, что к этим заключениям можно было бы прийти и с помощью менее общих и более физических соображений.

Вторая книга трактата «О Небе» производит менее цельное впечатление. В первой главе резюмируются некоторые результаты, полученные в первой книге (о вечности и единственности Неба), и указывается, что эти результаты находятся в соответствии с мифологи­ческими и религиозными представлениями наших предков. Стиль аристотелевского изложения резко меняется, становясь простым и понятным; от абстрактных хитросплетений двенадцатой главы первой книги здесь не остается и следа. Самое любопытное при этом то, что, говоря о небе, Аристотель имеет в виду уже не Вселенную в целом (как это было в первой книге), а лишь ее периферийную часть, т. е. небосвод с Солнцем, Луной и звездами. Все эти отличия побуждают нас предположить, что первая глава второй книги «О Небе» представляет собой отрывок из какого-то более раннего сочинения Аристотеля (возможно, как думают некоторые исследователи, из не дошедшего до нас диалога «О философии»), вставленный сюда, по всей видимости, самим автором. Такие вставки можно обнаружить и в других частях аристотелевского свода.

Вторая глава еще в большей степени производит впечатление инородного включения. В ней подвергаются критике пифагорейские спекуляции о значении противоположности «правое — левое» применительно ко Вселенной в целом. Аристотель указывает, что если у Вселенной имеется правая и левая сторона, то тем более ей должны быть присущи такие еще более фундаментальные характеристики, как верх и низ, перед и тыл. В своей совокупности эти три пары присущи далеко не всякому телу, а прежде всего одушевленному существу, способному самостоятельно двигаться (так, у растений, которые не могут сами двигаться, мы находим различие только верха и низа). Далее Аристотель развивает весьма странную точку зрения, согласно которой направление верх — низ совпадает с направлением небесной оси, причем верхом Вселенной следует считать не видимый нами южный космос. Правая же и левая сторона определяются теми направлениями, откуда восходят или соответственно куда заходят небесные светила. Эта точка зрения находится в крича­щем противоречии с другими местами, в которых Аристотель многократно и настойчиво подчеркивает, что направление верх — низ совпадает с любым направлением от периферии Вселенной к ее центру.

В следующей, третьей главе рассматривается вопрос: почему наряду с круговым движением внешней небесной сферы существуют и другие движения, в том числе другие круговые движения (Луны, Солнца, планет)? Почему не вся Вселенная движется вечно и равномерно по кругу как нечто целое и единое? Аристотелевские соображения по этому поводу весьма любопытны. Для того чтобы имело место движение по кругу, необходимо, чтобы нечто, находящееся в центре, оставалось в покое (своеобразное предвосхищение принципа относительности: данное тело может считаться движущимся лишь постольку, поскольку есть другое тело, по отношению к которому оно движется!). Но это покоящееся тело не может быть частью неба, естественным движением которого является движение по кругу: то, что покоится в центре, должно обладать естественным стремлением двигаться к центру Вселенной. Так обосновывается существование земли как элемента, отличного от эфира. Но если существует земля, то должен существовать и огонь, обладающий противоположным естественным движением. Между этими двумя противоположностями необходимо существуют тела, находящиеся в промежутке между ними. Существование противоположностей, действующих друг на друга, обусловливает процессы возникновения и уничтожения. Но этим же в свою очередь предполагается наличие нескольких круговращений, ибо при наличии только одного неизменного круговращения отношения между элементами всегда оставались бы одними и теми же. Более подробно об этом Аристотель будет говорить в следующем своем сочинении—«О возникновении и уничтожении».

Отметим одну важную особенность трактата «О Небе». В нем очень много говорится о круговращении небесной сферы как о чем-то изначальном, этой сфере присущем «по природе». С другой стороны, мы не на ходим здесь ни слова о первичном двигателе, доказательство существования которого составляло, как мы видели, основную тему последней книги «Физики». Более того, в ряде мест именно Небу приписываются предикаты, которые обычно являются предикатами высшего божественного существа. «Дело бога — бессмертие, т. е. вечная жизнь, поэтому богу по необходимости должно быть присуще вечное движение. Поскольку же Небо таково (ведь оно — божественное тело), то оно в силу этого имеет круглое тело, которое естественным образом вечно движется по кругу» («О Небе» II 3, 286 а 9—12). Подобные высказывания побудили ученых аристотелеведов делать предположения об относительной хронологии трактата «О Небе» и тех частей «Физики» и «Метафизики», в которых говорится о первичном двигателе. Эти предположения порой оказывались диаметрально противоположными. Так, если Йегер видел в концепции вечного двигателя печать еще не преодоленного платонизма, то его оппонент фон Арним усматривал в этой же концепции окончательный итог, к которому пришел зрелый Аристотель в своей философии природы, трактат же «О Небе» относился этим исследователем к более раннему периоду философского развития Стагирита. Возможно, что, если бы сам Аристотель мог узнать о спорах, которые будут вестись учеными по поводу его учения через две с лишним тысячи лет после его смерти, оп посмеялся бы над ними, разъяснив, что в лекциях «О Небе» он просто не нуждался в доктрине вечного перводвигателя. Возможно... И все же представляется крайне любопытным, что он смог изложить свою космологию, не прибегая к этой доктрине.

В ходе дальнейшего изложения (гл. 4—6) Аристотель показывает, почему небо имеет строго сферическую форму, почему оно вращается в данную, а не в противоположную сторону и почему это вращение всегда остается равномерным. Как мы и должны были ожидать, среди аргументов Аристотеля не последнее место занимают соображения, имеющие эстетический или, лучше сказать, аксиологический характер (например, что сфера — наиболее совершенное из всех геометрических тел и др.), чуждый науке Нового времени.

Следующие несколько глав (7—12-я) посвящены звездам и планетам. В них говорится о том, что звезды, подобно окружающему их небу, состоят из эфира (а не из огня, как думали многие до этого), далее, что они имеют шарообразную форму и что они движутся не самостоятельно, а вместе с орбитами («кругами»), к которым они прикреплены. В то же время Аристотель полемизирует с пифагорейским учением, согласно которому небесные светила при своем движении издают звуки, соотносящиеся друг с другом так же, как тона музыкальной гаммы. В своей совокупности эти звуки будто бы образуют чудесную гармонию. Аристотель называет это учение изящным и поэтичным, однако по существу нелепым и показывает, почему дело не может обстоять таким образом. Переходя к планетам («блуждающим звездам»), Аристотель ставит два вопроса, которые представляются ему важными, хотя и очень трудными. Первый: почему число круговых движений, совершаемых отдельными планетами, не просто возрастает по мере удаления от сферы неподвижных звезд, а подчиняется каким-то более сложным закономерностям. Другой вопрос: почему внешняя сфера несет на себе огромное количество звезд, в то время как каждая из планет движется отдельно и поодиночке. Попытки Аристотеля ответить на эти вопросы показывают, что здесь он достиг предела возможностей современной ему астрономической науки. Рациональное объясне­ние, основанное на представлении о небесных светилах «как о телах и единицах, имеющих порядковый номер, но совершенно неодушевленных» (II 12, 292 а 18—20), кажется ему уже недостижимым, и он прибегает к воззрениям, разделявшимся пифагорейцами и Платоном, согласно которым планеты, Луна и Солнце суть божественные существа, причастные жизни и деятельности. Объяснения, которые при этом дает Аристотель, основаны на идеях цели и блага и с точки зрения современной нам науки представляются не только ошибочными, но и антинаучными по самому своему существу.

Последние две главы (13-я и 14-я) второй книги посвящены Земле как телу, находящемуся в центре Вселенной. Аристотель весьма подробным образом излагает мнения предшествовавших ему мыслителей о положении, форме и движении Земли. Критический разбор этих мнений основан главным образом на доктрине естественных и насильственных движений; опираясь именно на эту доктрину, Аристотель отвергает и высказанное в «Тимее» (40 В — С) предположение о вращении Земли вокруг оси — предположение, впоследствии развитое учеником Платона Гераклидом Понтийским. Вслед за этим разбором, содержащим массу исключительно ценной информации о взглядах философов-досократиков, Аристотель формулирует и обосновывает свои тезисы — о том, что Земля находится в центре Вселенной, что она неподвижна и имеет шарообразную форму.

В третьей книге «О Небе» речь идет о четырех элементах подлунного мира. Как указывает Аристотель, их рассмотрение невозможно без рассмотрения процессов возникновения и уничтожения, ибо эти процессы происходят именно в этих элементах и в тех вещах, которые из них состоят. Как и в других случаях, Аристотель разбирает мнения своих предшественников, особое внимание уделяя учению, которое изложено в «Тимее» и согласно которому все вещи состоят из неде­лимых плоскостей. Учение это, по мнению Аристотеля, не выдерживает критики ни с математической, ни с физической точки зрения. С математической потому, что оно допускает существование неделимых величин, а с физической — поскольку из него следует, что либо вещи, составленные из плоскостей, должны быть невесомы, либо же точки, из которых состоят линии и плоскости, окажутся обладающими весом. И то и другое нелепо. Аналогичной критике попутно подвергаются пифагорейцы, конструирующие всю природу из чисел.

Вторая глава третьей книги во многом перекликается с главами 2—3 первой книги: и там и здесь речь идет о естественных движениях элементов и о тех местах, где они естественным образом покоятся. Подвергаются критике учения, допускающие первичное беспорядочное движение (атомисты, Платон в «Тимее», Эмпедокл). Из факта существования естественных движений выводится наличие тяжести или легкости у тел подлунного мира. Рассматривается роль силы как причины, содействующей естественному движению и вы зывающей движение насильственное. Обосновывается невозможность возникновения физических тел из ничего.

В последующих главах третьей книги Аристотель уточняет понятие элемента, рассматривает вопрос о том, конечны ли элементы по числу или бесконечны, обосновывает тезис о взаимопревращаемости элементов и критикует теории предшествующих мыслителей, особое внимание обращая на атомистические теории Демокрита, Платона и др. Этим теориям Аристотель противопоставляет свои представления о действиях, претерпеваниях и способностях элементов.

Логическим продолжением третьей книги является, казалось бы, трактат «О возникновении и уничтожении». Между ними, однако, находится четвертая книга, целиком посвященная одной проблеме — проблеме тяжести и легкости. Основная особенность аристотелевской доктрины тяжести и легкости состоит в том, что различие между этими двумя свойствами имеет, согласно Аристотелю, не относительный, а абсолютный характер; у тяжелых тел естественное движение направлено к центру космоса, у легких же ему присуще противоположное направление. В свою очередь направления естественных движений определяются местами в космосе, которые по природе присущи тому или иному элементу. Детально развивая эти идеи, Аристотель высказывает свои соображения по поводу того, что число элементов подлунного мира необходимо равно четырем.

Аристотелевская доктрина тяжести и легкости принадлежит к тем разделам физики Стагирита, которые можно было считать устаревшими даже при его жизни. От нее отказался уже один из его ближайших последователей — Стратон, а если говорить о его предшественниках, то гениальный набросок теории тяготения, данный Платоном в «Тимее» (62С—63Е), представляется значительно более соответствующим духу науки Нового времени, чем все рассуждения Аристотеля об естественных местах и движениях.

Не следует ли сходным образом оценить и всю аристотелевскую космологию, изложенную в трактате «О Небе»? Правда, в этом сочинении отсутствует (еще отсутствует?) идея первичного двигателя, стоящего во главе иерархии недвижных божественных сущностей, — идея, представлявшая теологический аспект философии Аристотеля, который позднее позволил Фоме Аквияскому приспособить эту философию к нуждам христианского вероучения. Это, однако, не делает трактат «О Небе» более приемлемым с точки зрения науки Нового времени. Развитая в этом трактате система мира представляла собой тщательно разработанное и глубоко продуманное учение, отдельные части которого были теснейшим образом связаны друг с другом. Бесспорно, аристотелевское учение явилось одним из величайших достижений человеческого гения. Но именно в силу своей разработанности, взаимосвязанности, внутренней жесткости оно было неспособно к видоизменениям и к дальнейшей эволюции. Пока оно не стало общепринятым и общеобязательным, к нему еще можно было относиться как к одной из возможных картин мира. Однако позднее, в эпоху позднего средневековья, оно стало непререкаемой догмой и тем самым превратилось в оковы, в панцирь, стеснявший дальнейший прогресс научной мысли. Этот панцирь надо было либо терпеливо носить, либо сбросить целиком. Последнее и было сделано в период научной революции XVI— XVII вв. Космология Аристотеля была той частью его универсальной системы, от которой наука Нового времени отказалась раньше всего.