Автор вступительной статьи и примечаний И.Д. Рожанский.

Аристотель

О ВОЗНИКНОВЕНИИ И УНИЧТОЖЕНИИ

перевод Т.А. Миллера

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Примечание

КНИГА ПЕРВАЯ (А)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Что касается возникновения и уничтожения тех [предметов], которые по своей природе возникают и уничтожаются, то нужно одинаково для всех них разобрать их причины и дать им определения; нужно, далее, [выяснить], что такое рост и качественное изменение и следует ли полагать, что природа качественного изменения и возникновения одна и та же или пет, как это определяется и самими названиями.

Из древних [философов] одни утверждают, что так называемое простое возникновение есть качественное изменение, другие же полагают, что возникновение отлично от качественного изменения. Тем, кто заявляет, что все едино и что все [вещи] возникают из одного, приходится называть возникновение качественным изменением и утверждать, что то, что в собственном смысле слова возникает, качественно изменяется¹. А те, кто полагает, что материя множественна, как, например, Эмпедокл, Анаксагор и Левкипп, признают, что это разные вещи. Анаксагор, впрочем, не понял своих собственных слов: он хотя и говорит, что возникать и гибнуть — это то же, что качественно изменяться, однако, подобно прочим, утверждает, что элементов много². Ведь, по мнению Эмпедокла, имеется четыре телесных [элемента], а всего вместе с приводящими в движение насчитывается шесть³, Анаксагор же, как и Левкипп с Демокритом, считает, что их бесконечно много. Анаксагор считает элементами подобочастные, как, например, кость, плоть, мозг и из прочих все те, у которых часть совпадает по названию с целым⁴. Демокрит же и Левкипп говорят, что все прочие [вещи] состоят из неделимых тел, бесконечных по количеству и формам, и отличаются друг от друга составом, а также положением и порядком этих [элементов]⁵.

Совершенно очевидно, что последователи Анаксагора и Эмпедокла говорят противоположные вещи. Эмпедокл утверждает, что огонь, вода, воздух, земля — это четыре элемента, и притом более простые, чем плоть, кость и сходные с ними подобочастные. Последователи же Анаксагора считают простыми [телами] и элементами эти [подобочастные], землю же, огонь, воду и воздух признают составными, поскольку они представляют собой смесь всевозможных семян этих [подобочастных].

Итак, тем, кто думает, что все происходит из единого, приходится называть возникновение и уничтожение качественным изменением, поскольку субстрат всегда остается одним и тем же, и мы в таких случаях говорим, что он меняется в качестве. А те, кто признает большее число первичных родов⁶, различают качественное изменение и возникновение, поскольку возникновение и уничтожение происходит [в таком случае] от соединения и разъединения [этих родов]. Поэтому-то Эмпедокл и говорит:

Нет никакого рожденья, [как нет и губительной смерти,]

Есть лишь смешенье одно с расторженьем того, что

смешалось⁷.

Ясно, что это рассуждение связано с их основным положением и что именно поэтому они говорят так. Однако и им приходится утверждать, что качественное изменение существует помимо возникновения, хотя с тем, что они говорят, это не может согласовываться. В том, что мы правы, легко убедиться. Ведь так же как мы видим изменение в величине, называемое ростом и убылью, в то время как сущность остается той же, — точно так же мы видим и качественное изменение. Но когда говорят, что [перво] начал много, а не одно, то этим делают качественное изменение невозможным. Ведь свойства, благодаря которым, как мы говорим, оно происходит, — это различия элементов. Я имею в виду теплое — холодное, белое — черное, сухое — влажное, мягкое — твердое и каждое из остальных, как Эмпедокл и говорит:

Вот пред тобою горячее и лучезарное солнце...

Вот и дождем нисходящая, темная, хладная влага⁸.

Остальные элементы он определяет таким же образом.

Поэтому если невозможно из огня возникнуть воде, а из воды — земле, то из белого не произойдет черное, а из мягкого — твердое. Это рассуждение применимо и к остальным [свойствам], а ведь именно в этом и заключается качественное изменение. Поэтому ясно, что надо всегда предполагать у противоположностей единую материю⁹, идет ли речь об изменении в отношении их места, о росте и убыли или о качественном изменении. К тому же эта [материя] существует так же необходимо, как и качественное изменение. Ведь если происходит качественное изменение, то субстрат есть один элемент и у всех [веществ], переходящих друг в друга, одна материя; точно так же, когда субстрат один, то происходит качественное изменение.

Эмпедокл, по-видимому, говорит противное и тому, что мы наблюдаем, и самому себе. Ведь он утверждает, что ни один из элементов не возникает из другого, а все прочие [вещи] произошли из них, а вместе с тем, приведя всю природу, кроме Вражды, к единому, он полагает, что каждая [вещь] снова возникает из единого¹⁰. Очевидно, что из единого благодаря обособлению каких-то различий и свойств возникли и вода и огонь, подобно тому как он называет солнце светлым и горячим, а землю — тяжелой и твердой. Если же устраняются эти различия (а они устранимы, раз они возникли), то ясно, что земля должна возникать из воды, а вода — из земли, равным образом и любой из прочих [элементов] — не только тогда, но и теперь, если изменятся их свойства. По словам Эмпедокла, они способны снова соединяться и обособляться, особенно потому, что Вражда и Любовь все еще противоборствуют друг другу. Так что и тогда [элементы] возникли из единого: ведь когда не было огня, земли и воды, все было единым.

Неясно также в учении Эмпедокла, следует ли считать их началом единое или многое. Я говорю об огне, земле и стоящих в одном ряду с ними. Дело в том, что единое есть элемент, поскольку оно лежит в основе, как материя, из которой, изменяясь благодаря движению, возникают земля и огонь. Поскольку же единое возникает из сложения многих соединяющихся [элементов], а они [получаются] из разделения, — эти многие в большей мере относятся к элементам и первичнее по своей природе.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Теперь следует сказать вообще о простом возникновении и уничтожении, имеется ли оно или нет и каким образом происходит, а также о прочих простых движениях, например о росте и качественном изменении. Платон рассматривал возникновение и уничтожение только в том смысле, как они присущи предметам, и [он рассматривал] не всякое возникновение, а лишь возникновение элементов¹¹. А о том, как возникают плоть, кости и тому подобные вещи, он не говорит ничего, не говорит он и о том, как бывают присущи вещам рост и качественное изменение.

Вообще-то все, кроме Демокрита, останавливались на этом лишь поверхностно. Демокрит же, по-видимому, размышлял обо всех их: он [выгодно] отличается [от других] способом [своего рассуждения]. Ведь никто не определил, что такое рост, иначе, чем это сделал бы, скажем, первый встречный, говоря, что [предметы], соединяясь с подобными себе, растут, и ничего не говоря о том, как это происходит. Не говорят они также ни о смешении, ни о действии и претерпевании, ни о том, как одно действует, а другое испытывает естественные воздействия. Демокрит же и Левкипп признали [первоэлементами] фигуры и с помощью этих [фигур] объясняют качественное изменение и возникновение: возникновение и уничтожение — их разъединением и соединением, а качественное изменение — их порядком и положением. А так как они считали истинным то, что [заключено] в явлениях, явления же противоположны друг другу и их бесконечное множество, то они считали фигуры бесконечными [по числу], так что одно и то же при изменении состава кажется разным людям противоположным, и что вообще от малой примеси оно меняется и принимает совершенно иной вид при смещении одной [составной части]. Ведь трагедия и комедия составляются из одних и тех же букв.

Поскольку почти все полагают, что возникновение и качественное изменение не одно и то же, но что возникновение и уничтожение происходят путем соединения и разъединения, а качественное изменение — тогда, когда меняются преходящие свойства, то мы должны внимательно заняться, этими вопросами: ведь они вызывают много небезосновательных недоумений.

В самом деле, если [принять, что] возникновение — это соединение, то [из этого предположения] вытекает много невозможных [следствий]. Вместе с тем имеются другие доводы, трудно опровержимые, заставляющие признать, что иначе быть не может. Если же возникновение не есть соединение, то либо [следует признать, что] вообще нет возникновения или оно есть качественное изменение, либо же надо попытаться [как-то иначе] решить этот вопрос, как бы труден он ни был.

Начало [решения] всех этих [трудностей — ответ на следующий] вопрос: действительно ли вещи возникают, изменяются в качестве, растут и претерпевают противоположное этому, потому что первичные составные части (ta prota) суть неделимые величины, или же вовсе нет никакой неделимой величины? Различие тут огромно. Затем, если [неделимые] величины [существуют] , то что они такое — тела ли, как думают Демокрит и Левкипп, или плоскости, как сказано в «Тимее». Мы уже говорили в другом [месте], что бессмысленно доводить деление до плоскостей¹². Поэтому более основательно [утверждение], что существуют неделимые тела. Однако и это [утверждение] содержит много несуразного. Тем не менее с помощью этих [неделимых], как уже сказано [выше], можно объяснить качественное изменение и возникновение, если одно и то же меняется от поворота и соприкосновения [неделимых] и от различия их фигур. Именно так считает Демокрит. Он говорит, что цвета [самого по себе] не существует, потому что [предмет] окрашивается при повороте [фигур] . Те же, кто доводят деление до плоскостей, делают [всякое объяснение] невозможным. Ведь при складывании [плоскостей] возникают лишь объемные тела, и [эти философы] даже не пытаются вывести из плоскостей какое-либо свойство.

Причина того, что они в меньшей степени способны обозреть общепризнанные [факты], заключается в недостатке опыта. Поэтому те, кто лучше знает природные [явления], скорее могут делать предположения о первоначалах, позволяющих связать вместе многое. Напротив, те, кто [чрезмерно] предаются пространным рассуждениям и не наблюдают за тем, что присуще [вещам] , легко обнаруживают узость своих взглядов. На основании этого можно понять, сколь отличны друг от друга исследующие природу и рассуждающие чисто умозрительно. Существование неделимых величин одни доказывают тем, что в противном случае, по их словам, сам-по-себе-треугольник [был бы] многим, Демокрит же убедился в этом, по-видимому, на основании относящихся к делу доводов, основанных на изучении природы. В дальнейшем станет ясно, о чем именно мы здесь говорим¹³.

Ведь если допустить, что какое-то тело, имеющее величину, делимо повсюду и такое деление возможно, то это [допущение] приведет к трудностям. [А именно], чем же будет то, что избегнет деления? Ведь если тело делимо повсюду и если такое деление возможно, то тело может быть разделено сразу на всем протяжении, хотя бы это деление и не было осуществлено одновременно. И если бы это произошло, то тут не было бы ничего невозможного, так же как если бы проводилось деление пополам. И вообще, если [тело] по природе делимо повсюду, то ничего невозможного не будет, если оно разделится, даже если бы оно было разделено на несчетное множество [частей] (хотя, пожалуй, никто так не станет делить).

Итак, поскольку тело делимо повсюду, допустим, что оно разделено. Что же останется? Величина? Это невозможно, так как тогда осталось бы что-то неразделенное, тело же, [как было сказано], делимо повсюду. Но если не останется ни тела, ни величины, а будет [только] деление, то тело будет состоять либо из точек и его составные части окажутся не имеющими протяжения, либо вообще будет ничем, так что получится, что оно возникло и составлено из ничего и целое будет не чем иным, как видимостью. Равным образом если бы тело состояло из точек, то оно не было бы количеством. Ведь когда точки соприкасались друг с другом, и величина была единой, и они были вместе, они никак не увеличивали целое. Ведь при делении на две или большее число частей целое не делается ни меньше, ни больше, так что, хотя бы даже все точки сложились вместе, все равно они не составили бы никакой величины.

А если при делении тела возникает нечто похожее на опилки и таким путем от величины отделяется какое-то тело, то [сохраняет силу] тот же довод: каким образом это [новое] тело делимо? А если отделяется не тело, но какая-то отдельно существующая форма или свойство и если величина — это точки или соприкосновения, то [опять-таки] нелепо, чтобы величина состояла из невеличин. Кроме того, где будут находиться точки и будут ли они неподвижные или движущиеся? Соприкасание всегда бывает одно между двумя [предметами], так как существует нечто помимо соприкасания, как и помимо деления и точки.

Все обстоит именно так, если предположить, что любое тело какой бы то ни было величины делимо повсюду. И еще: если я разломлю палку или что-нибудь другое, а потом сложу, то снова [получится] то же самое, равное себе и единое. И очевидно, что дело обстоит именно так, в какой бы точке я ни ломал палку. Значит, в возможности она делима повсюду. Так что же остается в ней помимо деления? Даже если остается какое-то свойство, то каким образом [палка] раскладывается на эти [точки и свойства] и составляется из них? Или как они отделяются [от нее]? Поэтому если величины не могут состоять из соприкасаний или точек, то необходимо должны существовать неделимые тела и величины. Однако стоит нам допустить это, как и здесь получаются такие же несообразности, что уже были рассмотрены в другом месте¹⁴. Но непременно надо попытаться найти решение этих вопросов, поэтому еще раз с самого начала повторим то, что вызывает затруднение.

В том, что всякое воспринимаемое чувствами тело и делимо в любой точке и неделимо, нет ничего нелепого. Ведь в возможности оно делимо, а в действительности остается [неразделенным]. Но быть одновременно повсюду делимым [даже] в возможности, по-видимому, невозможно. Ведь если бы это было возможно, то и [на деле] осуществилось бы, не так, чтобы [тело] было одновременно и неделимым и разделенным в действительности, а так, чтобы оно было разделенным в любой точке. Значит, ничего не осталось бы и тело уничтожилось бы, превратившись в [нечто] бестелесное. И тогда оно вновь могло бы возникнуть или из точек, или вообще из ничего. Но разве это возможно? Однако очевидно, что оно делится на отдельные и все уменьшающиеся величины, которые отстоят и отделены [друг от друга]. Поэтому если делить его на части, то дробление не будет бесконечным, и [тело] не может быть разделено одновременно во всякой точке (ведь это невозможно), а может быть разделено лишь до какого-то предела. Значит, необходимо должны содержаться [в теле] невидимые неделимые величины, особенно если будут происходить возникновение и уничтожение: первое — путем соединения, второе — путем разъединения.

Таков довод, заставляющий, по-видимому, признать существование неделимых величин. А теперь скажем, что в нем скрыт паралогизм и где именно скрыт¹⁵.

Дело в том, что когда нет смежных точек, то величины, с одной стороны, повсюду делимы, с другой стороны, нет. Когда допускают такую [делимость], то полагают, что точка имеется где угодно и повсюду, так что величина необходимо делится вплоть до того, что ничего не остается. Ведь в ней повсюду есть точка, так что величина состоит или из соприкасаний, или из точек. Но делимость величины повсюду означает, что в любом месте [в ней] есть одна точка и что все точки расположены по одной и не больше, чем по одной (ведь точки не следуют друг за другом), поэтому величина делима не повсюду. Ведь если она делима посредине, то будет делима и в точке, смежной с серединой. Но этого нет: ведь нет момента [времени], соприкасающегося с моментом, и точки — с точкой¹⁶. Так же обстоит дело с делением и со сложением.

Поэтому разъединение и соединение бывают, но не разъединение на неделимые величины и не соединение из неделимых величин (ведь здесь много несообразного), и не таким образом, что деление происходит повсюду (оно было бы, если точка примыкала бы к точке), но [разъединение] бывает на малые и более мелкие части, а соединение — из более мелких частей. Однако соединение и разъединение не определяют собой простого и завершенного возникновения [и уничтожения] вопреки утверждению некоторых, будто изменение в том, что непрерывно, есть изменение в качестве. Вот в этом-то и вся ошибка. Дело в том, что простое возникновение и уничтожение происходят не путем соединения и разъединения, а тогда, когда целое изменяется из одного в другое. Некоторые же считают всякое такое изменение качественным изменением. Но здесь есть различие. Ведь в том, что лежит в основе [изменения], одно касается определения [формы], другое— материи. Когда изменение происходит в том и другом, то имеет место возникновение или уничтожение, когда же оно касается свойств и есть нечто привходящее, то [оно] качественное изменение.

То, что разъединяется и соединяется, легко подвержено уничтожению. Ведь если капли воды разделить на более мелкие части, то воздух возникает скорее, а если соединить их, то [он возникнет] более медленно. В дальнейшем это станет более ясным¹⁷. Теперь же будем считать установленным, что возникновение не может быть таким соединением, о каком утверждают некоторые.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сделав такие различения, мы должны прежде всего рассмотреть, существует ли что-нибудь полностью возникающее и гибнущее, или на самом деле этого нет, а всегда что-то возникает из чего-то, как, к примеру скажу я, из больного — здоровое или из здорового — больное, из малого — большое, а из большого — малое и все остальное тем же путем. Ведь если есть простое возникновение, [нечто] происходило бы из просто несущего, так что было бы правильно сказать, что некоторым вещам присуще не-сущее. Ведь определенное возникновение бывает из не-сущего в определенном смысле, например, из не-белого или из не-красивого, а простое возникновение — из просто не-сущего.

«Простое» же [в данном смысле] означает либо первое в каждой категории сущего, либо общее и всеобъемлющее. В первом случае будет возникновение сущности из не-сущности. А чему не присуще быть ни сущностью, ни определенным предметом, тому, ясно, не свойственна ни одна из прочих категорий, таких, как качество, количество, место, иначе свойства были бы отделимы от сущностей. Если же «простое» означает то, что вообще не существует, то это есть общее отрицание всего, поэтому возникающее необходимо возникает из ничего.

Подробно это исследовано и различено нами в других сочинениях¹⁸, теперь же надо коротко сказать, что в одном смысле возникновение бывает из не-сущего вообще, а в другом — всегда из сущего. Ведь возникновению необходимо предшествует существующее в возможности, а в действительности не существующее, называется же оно и так и эдак. Так вот, разобрав это, снова надо исследовать вопрос, представляющий величайшую трудность: каким образом происходит простое возникновение — из того ли, что существует в возможности, или как-то иначе. Ведь можно недоумевать по поводу того, происходит ли [вообще] возникновение сущности, т. е. «вот этого» [предмета], а не «вот такого», «вот столько», «там». То же самое можно сказать и об уничтожении. Ведь если что-то возникает, то ясно, что в возможности, но не в действительности должна быть некая сущность, из которой произойдет возникновение и в которую необходимо изменится уничтожающееся. Будет ли этой сущности присуща в действительности какая-либо из прочих [категорий]? Я имею в виду, например, следующее: то, что как определенный предмет существует только в возможности, но прямо не есть что-либо определенное и существующее, может ли оно обладать количеством, качеством и местом? Ведь если [присуще] лишь в возможности, то небытие, таким образом, оказывается отдельно существующим и, что особенно страшило прежних философов, [сущее] возникает из предшествующего ему ничто. Если же это не определенный предмет, т. е. сущность, а нечто из прочего названного, тогда получится, как мы сказали, что свойства существуют отдельно от сущностей.

Итак, надо, насколько это возможно, заняться этими вопросами, а также тем, в чем причина постоянного возникновения — и простого и частичного. Причиной мы называем и то, откуда начало движения, и самое материю. Нам надо говорить о причине в этом последнем смысле. А о причине в первом смысле уже сказано раньше, в наших книгах о движении¹⁹: [там было установлено], что существует нечто все время неподвижное и нечто вечно движущееся. Рассуждать о неподвижном начале — дело иной, первой философии²⁰. О приводящем в движение все остальное посредством [[своего собственного] непрерывного движения и о том, какая из отдельных причин вызывает это [движение], будем говорить потом. Теперь же скажем о причине, относящейся по виду к материи, — [о причине того,] почему в природе никогда не иссякают возникновение и уничтожение. Одновременно, пожалуй, станет ясным и то, что сейчас вызывает недоумение: как следует говорить о простом уничтожении и возникновении.

Немалое затруднение вызывает также [вопрос], какова причина непрекращающегося возникновения, если действительно уничтожаемое исчезает, превращаясь в не-сущее, а не-сущее есть ничто. Ведь не-сущее не есть ни [определенный] предмет, ни качество, ни количество, ни место. Раз всегда что-то из существующего исчезает, то почему Вселенная давно уже не исчезла и не погибла бесследно, если то, из чего возникает каждая вещь, было конечно. Ведь возникновение не прекращается не потому, разумеется, что бесконечно то, из чего происходит. Такого быть не может: актуально бесконечным ничто не бывает, а любая [вещь] бесконечна лишь в возможности при делении, так что [казалось бы] может быть один только вид непрекращающегося возникновения — когда возникающее становится все меньше и меньше. Но мы этого не наблюдаем.

А не потому ли изменение [одной вещи в другую] необходимо бывает нескончаемым, что уничтожение одного есть возникновение другого и возникновение одного — уничтожение другого? В этом и следует полагать достаточную для всех причину, одинаково [объясняющую] возникновение и уничтожение любой вещи.

С другой стороны, нужно рассмотреть, почему в одних случаях говорят о простом возникновении и уничтожении, а в других — не простом [определенном], если возникновение того и уничтожение этого то же самое, что уничтожение того и возникновение этого. [Вопрос] требует некоторого рассуждения. Ведь мы говорим: «сейчас просто уничтожается», а не «только вот это уничтожается» и мы называем одно простым возникновением, а другое — уничтожением, но «это становится чем-то», а не просто «возникает». Ведь мы говорим, что учащийся становится сведущим, но не говорим, что он просто возникает. Подобно тому как мы часто даем определения, говоря, что вот это означает то-то, а вот это нет, — точно так же получается с искомым [сейчас], потому что изменяющееся отлично от того, во что изменяется. Например, переход в огонь — это, пожалуй, и простое возникновение, и уничтожение чего-то, например земли, а возникновение земли — это определенное (но не простое) возникновение, хотя и полное уничтожение, например, огня, в соответствии с учением Парменида, который говорит, что существуют две вещи — сущее и не-сущее, огонь и земля²¹. Неважно, о чем идет речь, об этом или другом предмете, поскольку мы исследуем характер [изменения], а не то, что лежит в его основе. Итак, простой переход в не-сущее — это простое уничтожение, а переход в простое сущее — это простое возникновение. Чему бы ни давалось определение — огню, воде или чему-то другому, из них одно будет сущее, а другое — не-сущее.

Это один способ различения простого возникновения и уничтожения от не простых; другой способ — различение по материи — по тому, какова она. Ведь чем больше отличительные свойства [материи] указывают на определенный предмет, тем больше это есть сущность, а чем больше они означают лишенность, тем в большей мере это не-сущее. Например, тепло — это некая категория и форма, а холод — лишенность, и между землей и огнем имеются такого рода различия.

Большинство же людей различает [то или иное изменение] скорее по воспринимаемости или невоспринимаемости. Когда происходит изменение в материю, воспринимаемую чувствами, они говорят о возникновении, когда же в незримую — то об уничтожении. Они ведь различают сущее от не-сущего по тому, воспринимается ли оно чувствами или не воспринимается ими, подобно тому как познаваемое считается сущим, а непознаваемое — не-сущим. Ведь восприятие [для них] равносильно знанию. Так же как относительно самих себя они считают, что живут и существуют, поскольку обладают восприятием или способностью воспринимать, — так они судят и о [других] вещах, в чем-то нащупывая истину, хотя то, что они говорят, неправильно.

Выходит, что мнение и истина неодинаково судят о простом возникновении и уничтожении. Ведь дыхание и воздух слабо ощущаемы (поэтому говорят, что уничтожаемое просто уничтожается, превращаясь в них, а что-то возникает, когда изменяется в нечто осязаемое, т. е. в землю), согласно же истине, их следует считать в большей мере определенной вещью и формой, чем землю.

Итак, мы сказали о причине, почему простое возникновение есть уничтожение чего-то, а простое уничтожение — возникновение чего-то. Это зависит от различия в материи: от того, сущность ли она или нет, и сущность ли она в большей мере или нет, и будет ли материя, из которой или в которую [нечто изменяется], в большей мере восприниматься чувствами или в меньшей мере.

Однако почему об одних [вещах] говорится, что они просто возникают, а о других — лишь что они становятся чем-то, но не то, что они возникают друг из друга в том смысле, в каком мы сейчас сказали? Ведь сейчас мы дали именно такое определение, и если всякое возникновение есть уничтожение чего-то и всякое уничтожение — возникновение чего-то, то почему мы не говорим о возникновении и уничтожении также и тогда, когда [вещи] превращаются друг в друга? То, о чем мы сказали вслед за этим, таит в себе иную трудность: почему об обучении не говорят просто «возникать», а говорят «стать знающим», а про то, что рождается, говорят «возникает»?

Эти различия зависят от различия в категориях. Ведь в одних случаях речь идет об «вот этом» [предмете], в других — о «таком-то», в иных — о «столько-то». О том, что не означает сущности, не говорят, что оно просто возникло, но лишь, что оно становится чем-то. Однако во всех случаях, когда говорится о возникновении, речь идет о возникновении согласно одному из двух рядов [противоположностей]²². Так, например, в отношении сущности — если возникает огонь, но не земля, в отношении же качества — если возникает знающее, но не тогда, когда возникает незнающее.

Итак, сказано о том, что и вообще, и в самих сущностях одно просто возникает, другое нет, и о том, что субстрат есть материальная причина непрекращающегося возникновения, потому что он способен изменяться [из противоположного] в противоположное, а у сущностей возникновение одного всегда есть уничтожение другого и уничтожение одного — возникновение другого. И вовсе не следует спрашивать, почему происходит возникновение при постоянном уничтожении. Ведь так же как о простом уничтожении говорят, когда [нечто] переходит в не воспринимаемое чувствами и в не-сущее, так и о возникновении из не-сущего говорят, когда оно происходит из не воспринимаемого чувствами. Итак, имеется ли какой-то субстрат, или нет его, возникновение происходит из не-сущего. Поэтому [вещь] возникает точно так же из не-сущего и уничтожается, переходя в не-сущее. Естественно поэтому, что возникновение не прекращается. Ведь возникновение — это уничтожение не-сущего, а уничтожение — возникновение не-сущего.

Однако относительно не-сущего может возникнуть ряд вопросов: что оно — одна ли из двух противоположностей, например есть ли земля (и тяжелое) несущее, а огонь (и легкое) —сущее, или же земля—это тоже сущее, а не-сущее — это материя земли, равно как и огня? Обладает ли каждая из них разной материей? Или же она одна и та же, иначе они не могли бы возникать друг из друга и из противоположностей? Ведь огню, земле, воде, воздуху присущи противоположности. Или материя в одном смысле одна и та же, в другом смысле разная? Ведь в их основе всегда лежит одно и то же, но бытие их не одно и то же. Сказанного об этом достаточно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь скажем, чем отличается возникновение от качественного изменения. Ведь мы утверждаем, что эти изменения отличаются друг от друга. Субстрат есть одно, а свойство, естественно принадлежащее субстрату, — другое, и с каждым из них происходит изменение. Изменение имеет место тогда, когда воспринимаемый чувствами субстрат, оставаясь тем же, меняется в своих свойствах, все равно, будут ли они противоположными друг другу или промежуточными, например тело, оставаясь одним и тем же, бывает здоровым, а потом больным, и медь, иногда закругленная, а иногда угловатая, остается одной и той же. А когда изменяется целое и не остается воспринимаемого чувствами субстрата, например когда все семя превращается в кровь, или вода — в воздух, или воздух как целое — в воду, то это ([для одного] возникновение, а для другого — уничтожение, особенно если происходит изменение из не воспринимаемого чувствами в воспринимаемое осязанием или всеми [остальными] чувствами, как, например, когда вода возникает [из воздуха] или уничтожается, [превращаясь] в воздух, — ведь воздух почти неощущаем. Когда какое-либо из противоположных друг другу свойств остается одним и тем же в возникающем и уничтожающемся, например когда из воздуха возникает вода и оба прозрачны или холодны, тогда то, во что происходит изменение, не обязательно должно быть другим свойством того, [что сохраняется]. Иначе это будет качественным изменением. Например, исчез, образованный человек, а возник необразованный человек, человек же остается одним и тем же. Если бы образованность и необразованность сами по себе не означали свойство человека, то имело бы место возникновение необразованности и уничтожение образованности. Однако они свойства человека, [только образованного и необразованного], поэтому происходит возникновение и уничтожение образованного человека и необразованного человека. Здесь мы имеем свойство того, что остается одним и тем же. Вот почему такие изменения называются качественными.

Итак, когда изменение [из противоположного] в противоположное относится к количеству, тогда это рост или убыль; когда к месту — то это перемещение; когда к свойству и качеству — то это изменение; когда же не остается чего-либо,, противоположность чего есть качество или вообще привходящее свойство, тогда имеется возникновение [одного] и уничтожение другого.

Материя же — это больше всего и в собственном смысле слова субстрат возникновения и уничтожения, однако в некотором смысле она есть субстрат и других видов изменения, потому что все субстраты способны принимать определенные противоположности.

Таково решение нами вопроса относительно того, имеется или нет возникновение и уничтожение и как они происходят; то же самое и относительно качественного изменения.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Остается сказать о росте, чем он отличается от возникновения и качественного изменения и как растет каждое растущее и убывает любое убывающее.

Сначала следует рассмотреть, только ли в том они отличны друг от друга, что имеет прямое отношение [к делу]. Например, только ли в том, что изменение одного в другое (как, например, из сущности в возможности в сущность в действительности) есть возникновение, тогда как изменение в отношении величины

есть рост и убыль, а то, что касается свойства, — качественное изменение? Происходит ли в обоих [последних] случаях изменение того, что существует в возможности, в то, что существует в действительности, или неодинаков способ изменения? Ведь очевидно, что изменяющееся в качестве, равно как и «возникающее», не обязательно меняет свое место, тогда как растущее и убывающее меняют его, хотя иначе, чем перемещающееся. Ведь перемещающееся все целиком меняет место, а растущее — так, как подвергаемое ковке: само оно остается на месте, а части меняют место, но не так, как части шара. В шаре целое неизменно, части же меняют свое место, части же растущего занимают все большее место, части убывающего — все меньшее.

Ясно, что изменения возникающего, изменяющего качество и растущего отличаются друг от друга не только тем, что именно претерпевает в них изменение,, но и тем, как это происходит. А как надо себе представлять область изменения при росте и убыли? Рост и убыль, надо полагать, касаются величины. Так вот, возникает ли тело и величина из того, что в возможности есть величина и тело, а в действительности бестелесно и лишено величины? Так как понять это можно двояко, то как именно происходит рост? Из материи ли, существующей сама по себе, или [материи], содержащейся в другом теле? Или ни то, ни другое невозможно? Ведь отдельно существующая материя или совсем не займет места, или будет подобна точке, пустоте, не воспринимаемому чувствами телу. Однако первое недопустимо, а во втором случае [материя] неизбежно заключена в чем-то. Ведь возникающее из нее всегда будет находиться где-то, поэтому и она [существует где-то] либо сама по себе, либо как привходящее свойство. Если же [материя] находится в чем-то и все же так отделена от него, что она не есть часть его ни сама по себе, ни как привходящее свойство, то в этом случае получится много несообразностей. Я имею в виду, например, если воздух возникает из воды, то не оттого, что вода изменяется, а потому, что материя воздуха находится в воде, как в сосуде. Ведь ничто не мешает материям быть бесконечными [по числу], а потому и возникать в действительности. Но еще не очевидно, что воздух именно так возникает из воды, что он выходит, а [вода] остается.

Лучше поэтому признать, что материя во всех случаях неотделима [от тела], что она одна и та же и едина по числу, по определению же не едина. По тем же самым причинам нельзя полагать, что материя тела — это точки или линии. Материя — это то, точки и линии чего суть границы; она никогда не может быть без свойств и без формы.

Итак, существует полное возникновение одного из другого, как мы уже определили в других местах²³, и под действием чего-то существующего в действительности— одного вида, или однородного (например, огонь — от огня, человек — от человека), т. е. чего-то действительного²⁴. Твердое же не возникает от твердого. И так как имеется и материя телесной сущности, но уже для определенного [тела] (ведь общего тела не существует), то она же есть материя и величины и свойства, отделимая мысленно, но не в пространстве, если не считать, что и свойства отделимы.

Из рассмотрения этих трудностей становится очевидным, что рост не есть изменение из существующей в возможности величины, но не существующей в действительности. Ведь иначе пустота была бы отделима, а это невозможно, как мы уже сказали раньше²⁵. Далее, подобное изменение свойственно не росту, а возникновению. Ведь рост — это увеличение имеющейся величины, а убыль — это уменьшение (поэтому растущее должно уже иметь какую-то величину), так что рост не должен рассматриваться как величина, [ставшая] действительностью из непротяженной материи, иначе это было бы скорее возникновение тела, чем рост.

Нужно еще раз, как бы ведя исследование с начала, рассмотреть, каковы те рост и убыль, причины которых мы исследуем.

Очевидно, что [при росте] увеличивается любая часть растущего, а при убыли — уменьшается; и при прибавлении чего-то происходит рост, а при убавлении — убыль. Так вот, рост необходимо происходит от [добавления] либо чего-то бестелесного, либо тела. Если это от добавления бестелесного, то тогда пустота существует отдельно, но материя величины не может существовать отдельно, как уже сказано раньше. А если от добавления тела, то тогда будут два тела в одном и том же месте — растущее и вызывающее рост. Но и это невозможно.

Однако нельзя сказать, что рост или убыль происходит тем же путем, каким воздух возникает из воды. Ведь в этом случае объем стал больше, но это не рост, а возникновение того, во что произошло изменение, и уничтожение противоположного. Это не рост ни того, ни другого, разве что обоим, возникающему и уничтожающемуся, присуще нечто общее, например тело. Но ни вода не увеличилась, ни воздух, а одно исчезло, а другое возникло. А если что возросло, так это тело. Но и это невозможно. Ведь, по нашему рассуждению, растущее и убывающее должны сохранять то, что им присуще. Речь идет о трех вещах: во-первых, любая часть растущей величины становится больше, например если это плоть, то увеличивается любая часть плоти; во-вторых, происходит прибавление чего-то; в-третьих, растущее остается и сохраняется. А при простом возникновении или уничтожении оно не остается, при качественном же изменении, или росте, или убыли растущее или изменяющееся в качестве остается одним и тем же. Не остается одним и тем же во втором случае свойство, а в первом — величина. Если же ростом будет сказанное [возникновение воздуха из воды], то рост будет возможен без какого-либо прибавления и без чего-либо сохраняющегося, убыль — без какого-либо убавления, и при этом растущее может не остаться [самим собой]. Но эта [особенность] сохраняется, так как рост его предполагает.

Может вызвать затруднение и такой вопрос: что такое растущее? Есть ли это то, к чему что-то прибавляется? Например, если [у человека] растет голень, то становится больше она, а не пища, благодаря которой она растет. Почему же не увеличились и то и другое? Ведь больше стало и то, что прибавлено, и то, к чему оно прибавлено, так же как когда смешивают вино с водой, ведь и того и другого одинаково становится больше. Не потому ли, что сущность одного остается, а другого — нет, как, например, пищи. Ведь и там, [где смешивают], говорится о том, что [увеличивается] в смеси, например о вине, ведь как целое эта смесь действует как вино, а не как вода. Подобным образом происходит и качественное изменение: если плоть изменяется в качестве, то она остается плотью и ее сущность сохраняется; а приобретается одно из существенных свойств, которого раньше не было, то это качественное изменение. А то, с помощью чего нечто изменяется в качестве, иногда претерпевает что-либо, а иногда и нет. Вызывающее качественное изменение и начало движения [находится] в том, что растет и изменяется в качестве. Ведь в них заключено движущее, поскольку увеличиваться может и [пища], вошедшая внутрь, и тело, вкусившее ее, если, например, пища становится ветром. Однако после этого она уничтожается, и не в ней находится движущее.

Мы уже поставили достаточно вопросов, теперь на- , до попытаться найти решение трудности [в целом]. Остается в силе утверждение, что если растущее сохраняется и растет оттого, что [к нему] что-то прибавляется, то это рост, а если убавляется — то это убыль; далее — что любой воспринимаемый чувствами признак [при этом] становится больше или меньше; и то, что тело не есть нечто пустое, что две величины не могут одновременно находиться в одном и том же месте и что рост не происходит от [прибавления] чего-то бестелесного.

Постигнуть причину этого можно после [следующего] разграничения, во-первых, что неподобочастные [тела] растут оттого, что растут подобочастные (ведь каждое [тело] состоит из них), и, во-вторых, что плоть, кость и любая из подобных частей двойственна, как и все прочие, имеющие в материи свою форму. Ведь материя, как и форма, называется плотью или костью.

Можно допустить, что при добавлении чего-то форма возрастает в любой своей части, материя же не [возрастает]. Рассуждать здесь надо так же, как если бы кто мерил воду одной и той же мерой: ведь здесь все время возникает новое и новое. Так растет и материя плоти: не к любой ее части добавляется [новое], но одно исчезает, а другое присоединяется, фигура же и форма [возрастают] в любой своей части. А что рост происходит соразмерно, это особенно ясно, когда речь идет о неподобочастных, например о руке. Отличие материи от формы здесь более очевидно, чем когда речь идет о плоти и подобочастных. Поэтому и о мертвеце мы думаем, что он есть скорее плоть и кость, чем рука или предплечье. Поэтому в одном смысле растет любая часть плоти, а в другом нет. В отношении формы имеет место присоединение к любой части, в отношении же материи нет. Целое, однако, становится больше, если присоединилось нечто, что называется пищей и противоположно плоти, и если оно изменилось в ту же форму, [какую имеет плоть], например если влажное прибавлено к сухому и после присоединения изменилось в сухое. Ведь в одном смысле подобное растет за счет подобного, а в другом — неподобное за счет неподобного.

Можно также задать такой вопрос: каким должно быть то, за счет чего [вещи] растут? Ясно, что в возможности это то, что растет, например если речь идет о плоти, то в возможности это плоть, а в действительности — другое. Погибнув, это другое стало плотью, однако не оно само по себе становится плотью, но то, что растет благодаря ему, иначе было бы возникновение, а не рост. Какое же воздействие привело к росту? Не смешение ли, наподобие того, как при добавлении воды к вину последнее в состоянии превратить смесь в вино? И как огонь, охвативший горючее, так и способствующее росту в растущем, т. е. в том, что в действительности есть плоть, сделало плоть существующей в действительности после присоединения того, что есть плоть в возможности. Стало быть, [присоединяемое] должно быть вместе [с растущим], ибо если они обособлены, то было бы возникновение. Ведь таким путем можно произвести огонь, подложив в уже имеющийся [огонь] дрова. И в этом случае имеется рост, а когда загораются [впервые] сами дрова, то это возникновение [огня].

Не возникает количество вообще, как не возникает живое существо, которое не было бы ни человеком, ни каким-то другим отдельным существом. А что здесь [в возникновении] живое существо вообще, то там [в росте] количество вообще. Растут же плоть, кость, рука и их подобочастные. Путем присоединения определенного количества чего-то, а не такого-то количества плоти. Поскольку [пища] есть в возможности и то и другое, например столько-то плоти, постольку она и вызывает рост. Ведь и количество и плоть должны возникнуть. А поскольку она только плоть [в возможности], она питает. Этим так отличается по своему определению питание от роста. Поэтому [животное] питается, пока оно остается живым, даже если оно и уменьшается, но растет оно не всегда. Питание — это то же самое, что рост, но бытие их разное. Ведь поскольку прибавляемое есть в возможности столько-то плоти, постольку оно способствует росту плоти, а если оно есть в возможности только плоть, то это питание. Такая форма без материи есть некая сила, которая находится в материи, подобно [какому-то] протоку. Когда же присоединяется какая-либо материя, которая в возможности есть [такой] проток и при этом обладает в возможности количеством, то эти протоки увеличатся. Если же [форма] больше уже не обладает силой действия, то (подобно воде, которая, будучи добавляемой к вину, делает его водянистым и в конце концов превращает в воду) происходит уменьшение количества, хотя форма сохраняется.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Так как нужно сначала сказать о материи и о так называемых элементах, суть, ли они [начала] или нет и вечен ли каждый из них или каким-то образом возникает, а если они возникают, то все ли одним способом друг из друга, или среди них один есть нечто первое, — то прежде всего необходимо сказать о том, о чем сейчас говорится неопределенно. Ведь все те, кто говорит о возникновении элементов²⁶, и те, кто [считает вещи состоящими] из элементов²⁷, употребляют [слова] «разъединение», «соединение», «действовать», «претерпевать». Но соединение — это смешение. А как происходит то, что называется смешением, они не определяют ясно. Изменяться же в качестве, разъединяться и соединяться невозможно, если нет чего-то действующего и чего-то претерпевающего. И те, кто признает, что элементов много, считают, что они возникают путем воздействия друг на друга и претерпевания друг от друга. Впрочем, и тем, кто возводит все к одному [элементу], приходится говорить о действии, и в этом Диоген прав, говоря, что если бы все не было из одного, то невозможно было бы действовать друг на друга и претерпевать друг от друга²⁸, например охладиться теплому и потом снова согреться. Ведь ясно, что не тепло и холод изменяются друг в друга, а субстрат. Поэтому, где имеют место действие и претерпевание, там должна лежать в основе единая природа.

Говорить, что все вещи таковы, неправильно: таковы [лишь] те, которые действуют друг на друга и претерпевают друг от друга. Однако если надо рассматривать действие, претерпевание и смешение, то нужно рассмотреть и соприкасание, ведь ни действовать, ни претерпевать в собственном смысле не способны те [вещи], которые не могут соприкасаться друг с другом, и не могут смешаться те, которые раньше не пришли в какое-то соприкасание. Поэтому нужно разобрать три вещи: что такое соприкасание? что такое смешивание? что такое действие?

Начнем с первого, потому что те вещи, которые смешиваются друг с другом, должны соприкасаться, а равным образом те, из которых одно действует, а другое претерпевает его воздействие. Поэтому сначала следует сказать о соприкасании. Так же как почти каждое имя имеет много значений и одни имена тождественны лишь по звучанию, а иные произведены от других, первичных — точно так же обстоит дело и со [словом] «соприкасание». Однако «соприкасание» в собственном смысле слова говорится о вещах, которые имеют какое-то положение. А положение имеется у тех, которые занимают какое-то место. Ведь и математическим предметам следует в такой же мере приписать место и касание, хотя бы каждый из них существовал отдельно или иным образом. Итак, если, как уже определено раньше, соприкасаться означает иметь края вместе²⁹, то соприкасающиеся предметы — это такие, которые имеют определенные размеры и положение и у которых края находятся вместе. А так как положение имеется у того, что занимает место, а первое отличие места — это верх и низ и тому подобные виды противолежания, то все соприкасающиеся друг с другом [тела] будут обладать тяжестью или легкостью, обеими вместе или одной из них. Но такие [тела] способны претерпевать и действовать. Поэтому очевидно, что соприкасаются друг с другом по природе тела, которые, будучи раздельными величинами, имеют свои границы вместе и которые способны двигать и быть приведенными в движение друг другом. А так как движущее не всегда одинаковым образом приводит в движение движимое им, но в одних случаях нуждается и само в движущем, а в других остается неподвижимым, то ясно, что так же обстоит дело и с действующим. Ведь и о движущем говорят, что оно на что-то действует, и о действующем — что оно движет. Тем не менее здесь существует различие, которое должно быть уточнено. В самом деле, ведь не всякое движущее способно действовать, если только действующее понимать как противоположное претерпевающему. «Претерпевать» же говорится о тех вещах, для которых движение есть свойство. Свойство же — это то, в отношении чего происходит только качественное изменение, например белизна, тепло. Но приводить в движение — это [нечто] большее, чем действовать. Итак, ясно, что в одном смысле те, что движут, касаются движимых [предметов], а в других нет. Вот общее определение касания: касаются имеющие положение вещи, из которых одна способна двигать, а другая — быть приводимой в движение. Друг же с другом [соприкасаются] способное двигать и способное быть приводимым в движение, которым присуще действование и претерпевание.

В большинстве случаев касаемое соприкасается с касающимся. Ведь движущее почти всегда приводит в движение то, что находится на его пути, и в этих случаях необходимо и (совершенно очевидно) касается касающегося. Бывает же, что мы иногда говорим «только движущее касается движимого», а касаемое при этом не касается касающегося. Но поскольку однородные вещи приводят в движение оттого, что они сами приведены в движение, то, по-видимому, [само] касаемое [тоже] необходимо касается. Поэтому если что-то движет, будучи неподвижным, то оно касается движимого, но его ничто не касается. Мы ведь говорим иногда, что огорчающий трогает нас, но мы его не трогаем. Итак, мы определили то, что относится к касанию в природных [вещах].

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Теперь надо сказать о том, что такое действовать и испытывать воздействие. Рассуждения, которые мы нашли об этих вещах у наших предшественников, противоречат друг другу. Большинство из них единодушно утверждают, что подобное совершенно ничего не претерпевает от подобного, поскольку ни одно из подобных не бывает способно действовать или претерпевать воздействие больше, чем другое (ведь подобным все это присуще в равной мере). А неподобное и разное по природе своей способно воздействовать друг на друга и подвергаться воздействию. Ведь даже когда меньшее пламя гасится большим, они говорят, что оно это претерпевает в силу противоположности, ибо большое противоположно малому. Только Демокрит, один из всех, говорил нечто особое. А именно, он утверждает, что воздействующее и подвергающееся воздействию — это и одно и то же, и подобное, потому что разные и непохожие друг на друга [предметы] не могут испытывать воздействие друг от друга, и даже когда разные [вещи] как-то действуют друг на друга, то это бывает с ними не в силу того, что они разные, а в силу того, что им присуще нечто тождественное.

Такие имеются высказывания и говорящие так, видимо, противоречат друг другу. Причина такого противоречия в том, что и те и другие касаются одной стороны, когда надо рассмотреть все в целом. Ведь о подобном и совершенно неразличимом можно с полным основанием говорить, что оно ничего не претерпевает от себе подобного. В самом деле, в силу чего одно из них будет воздействовать больше, чем другое? Если оно способно претерпевать от себе подобного, то так же может претерпевать и от самого себя. Но если бы это было так, то не могло бы быть ничего непреходящего и неподвижного, раз подобное способно действовать в силу того, что оно подобно. Ведь тогда все само себя приведет в движение. Точно так же будет и там, где имеется полное различие и нет никакого тождества. И действительно, ни белизна не может подвергаться воздействию линии, ни линия — белизны, разве, пожалуй, лишь при случайном совпадении, например если линия окажется белой или черной. Дело в том, что одно не может заставить другое изменить свою природу, если они не принадлежат к противоположностям или не состоят из них. А так как испытывать воздействие и воздействовать не в природе любой вещи, а присуще лишь тем, которые суть противоположности или содержат в себе противоположности, то воздействующее и претерпевающее необходимо должны принадлежать к одинаковому и одному и тому же по роду, но к неодинаковому и противоположному по виду. Ведь тело по природе способно испытывать воздействие от тела, вкус — от вкуса, а цвет — от цвета, вообще однородное — от однородного. Причина этого в том, что каждая [пара] противоположностей принадлежит к одному и тому же роду. А противоположности и воздействуют друг на друга, и испытывают воздействие. Поэтому воздействующее и испытывающее воздействие должны быть в одном смысле тождественны, а в другом — разные и несходные друг с другом. А так как воздействующее и испытывающее воздействие одни и те же и подобны по роду, но неодинаковы по виду, а именно таковы противоположности, то очевидно, что противоположности и [вещи], промежуточные между ними, способны по своей природе воздействовать и испытывать воздействие. Ведь уничтожение и возникновение целиком связаны с ними.

Поэтому понятно, что огонь нагревает, холодное охлаждает и что вообще способное воздействовать уподобляет себе претерпевающее. Ведь воздействующее и испытывающее воздействие суть противоположности; а возникновение есть [изменение из противоположного] в противоположное. Поэтому подвергающееся воздействию необходимо должно измениться в воздействующее, ведь таким путем возникновение [будет изменением] в противоположное. И хотя и те, [кто говорит, что подобное действует на подобное, и те, кто говорит, что оно действует на неподобное], естественно высказывают неодинаковые утверждения, тем не менее и те и другие касаются природы вещей. Так, мы иногда говорим, что испытывает воздействие субстрат (например, что человек выздоравливает, согревается, замерзает и т. п.), а иногда — что холодное согревается, больное выздоравливает. И то и другое правильно (и то же относительно воздействующего: иногда мы говорим, что человек согревает, а иногда — что тепло согревает, ведь в одном смысле воздействие испытывает материя, а в другом противоположное). Вот почему те, кто обращал внимание на субстрат, полагали, что воздействующее и испытывающее воздействие должны иметь нечто тождественное, а те, кто обращал внимание на противоположности, думали наоборот.

О действии и претерпевании следует рассуждать так же, как о приведении в движение и нахождении в движении. Ведь и «двигать» означает двоякое: приводит в движение, по-видимому, и то, в чем находится начало движения (ведь начало — первая из причин), и, с другой стороны, то последнее, к чему [стремится] движимое и возникающее³⁰. Точно так же и относительно действия, и про врачевателя, и про вино мы говорим, что они исцеляют. Ничто не мешает первом движущему оставаться неподвижным во время движения, в некоторых случаях это даже необходимо³¹, но последнее [движущее] всегда движет, будучи само движимым. А. когда речь идет о воздействии, то первое воздействующее ничего не претерпевает, а последнее и.: само претерпевает. Ведь то, что не имеет той же материи, воздействует, ничего не испытывая, как, например, врачевание (способствуя исцелению, оно ничего не претерпевает от исцеляемого). Пища же, когда воздействует, и сама при этом что-то испытывает: оказывая свое действие, она в то же самое время или согревается, или охлаждается, или претерпевает что-нибудь другое. Врачевание есть здесь как бы начало, а пища — как бы последнее движущее и соприкасающееся [с движимым] .

Итак, из [вещей], способных действовать, те, у которых форма не находится в материи, воздействуют, не испытывая воздействия, а те, у которых находится, — сами подвержены воздействию.

О материи мы говорим приблизительно так: любая из противолежащих друг другу [вещей] имеет одну и ту же материю, которая есть как бы род, и то, что способно стать теплым, неизбежно согревается, когда находится вблизи него способное нагревать. Поэтому, как было сказано, одни из воздействующих не подвержены воздействию, а другие подвержены. С воздействующими дело обстоит так же, как и с движением. Ведь и там первое движущее неподвижно, и тут первое воздействующее не подвержено воздействию. Воздействующее есть причина в смысле начала движения. Однако то, ради чего [происходит действие], само не воздействует, поэтому здоровье само не действует, разве что иносказательно. Ведь когда имеется воздействующее, то испытывающее воздействие становится [чем-то] ; когда же оно находится в каком-то состоянии, то оно больше не становится [чем-то], а уже есть. Формы, т. е. цели, — это некоторые состояния, материя же как материя подвержена воздействию. Так, огонь в своей материи содержит тепло, но, если бы тепло было чем-то отдельно существующим, оно не испытывало бы никакого воздействия. Тепло, пожалуй, не может существовать отдельно [от материи], но если бы имелись такие [отдельно] существующие вещи, сказанное было бы относительно них верно. Итак, мы разобрали, что такое воздействовать и испытывать воздействие, чему они присущи, почему и как.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Снова скажем о том, как могут происходить [действие и претерпевание]. Одни полагают, что всякий [предмет] испытывает воздействие из-за того, что последнее и в самом строгом смысле воздействующее проникает через какие-то поры. Они говорят, что именно таким образом мы видим и слышим и воспринимаем всеми остальными чувствами и еще что [предметы] видимы через воздух и воду, т. е. через прозрачные [вещества], потому что у них имеются поры — невидимые из-за малого размера, но частые и расположенные рядами. И чем их больше, тем они более прозрачны. Некоторые же, как, например, Эмпедокл, относят это не только к действующим и испытывающим воздействие [предметам]; они также утверждают, что смешиваются те [вещества], у которых поры подходят друг к другу³².

Наиболее последовательное объяснение всех [вещей] на основе единого учения дали Левкипп и Демокрит, которые признали началом то, что по природе таково. Некоторые из древних думали, что сущее необходимо должно быть единым и неподвижным³³, потому что пустота есть не-сущее, а если нет отдельно существующей пустоты, то движение невозможно; с другой стороны, и множественности [вещей] не может быть, если нет того, что отделяет [предметы друг от друга]. Мысль, что Вселенная не непрерывна, а разделена на соприкасающиеся [предметы], совпадает, по их мнению, с утверждением, что она не едина, а множественна и что имеется пустота. Ведь если Вселенная повсюду делима, то она уже не едина, а потому и не множественна, а есть [только] пустота. Утверждение же, что она где-то делима, а где-то нет, похоже на выдумку. Ведь до каких пор и почему одна часть целого такова, [т. е. неделима] и заполнена, а другая разделена? Далее, точно так же им приходится отрицать, что существует движение. Исходя из таких доводов, они, не обращая внимания на [показания] чувств, пренебрегая ими и полагая, что надо следовать [только] разуму, объявили Вселенную единой, неподвижной, а некоторые и бесконечной. Ведь [всякая] граница соприкасалась бы с пустотой. Вот так и по таким причинам некоторые высказывались об истине. В рассуждениях это, по-видимому, выходит складно, однако на деле подобные взгляды близки к безумию. Ведь нет человека столь безумного, чтобы считать, что огонь и лед — это одно; лишь между прекрасными [вещами] и теми, что в силу привычки кажутся [таковыми], некоторые в своем безумии не видят никакого различия. Левкипп же полагал, что у него есть доводы, которые согласуются с чувственным восприятием и не отрицают ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, ни множественности существующего³⁴. В этом он согласился с [данными] явлений, а с теми, кто создал [учение] о едином, он пришел в согласие, говоря, что движение не может быть без пустоты, что пустота есть небытие и что ничто из существующего не есть небытие. Ведь подлинно сущее есть совершенно полное бытие. Но оно не едино, а [есть бесконечное] множество [частиц], невидимых из-за малости своих размеров. Они носятся в пустоте (ибо пустота существует) и, когда соединяются, вызывают возникновение, а когда разделяются — уничтожение. Они действуют и испытывают воздействие в той мере, в какой им случается соприкасаться друг с другом, потому что тогда они [уже] не единое. Их соединение и переплетение ведут к возникновению [вещей], а из подлинно единого не могло бы возникнуть множество, равно как и из подлинно многих — единое. Это невозможно. Но, подобно тому, как Эмпедокл и некоторые другие утверждают, что воздействие происходит через поры, так и [он говорит, что] всякое качественное изменение и всякое претерпевание происходят указанным путем: благодаря пустоте происходят разделение и уничтожение, равно как и рост [вызывается] проникновением твердых [частиц] [в поры]. И Эмпедоклу приходится говорить почти то же, что и Левкиппу: существуют некоторые твердые [частицы], причем они неделимы, если в них нет повсюду сплошных пор. Но это [предположение] несостоятельно, поскольку в таком случае помимо пор не было бы никакого тела, и все было бы пустотой. Значит, соприкасающиеся [частицы] необходимо должны быть неделимыми, а между ними должна быть пустота, то, что он называет порами. Так говорит и Левкипп о действии и претерпевании.

Таковы, пожалуй, те способы действия и претерпевания, о которых говорят [эти философы]. Ясно также, как именно они говорят об этом, и это оказывается более или менее согласующимся с теми положениями, которых они придерживаются. У других это получается хуже, например у Эмпедокла: у него не ясно, каким образом происходят возникновение, уничтожение, качественное изменение. Ведь, по их мнению, первотела, из которых все складывается и на которые все в конце распадается, неделимы, различаясь лишь фигурой. У Эмпедокла же очевидно, что всем остальным телам вплоть до элементов присуще возникновение и уничтожение, но не ясно, как возникает и уничтожается скопление самих этих элементов, и это он не может объяснить: ведь он не говорит, что и у [самого] огня, как и у всех прочих [первичных тел], есть элемент, как написал Платон в «Тимее»³⁵.

Учение Платона отличается от учения Левкиппа тем, что, в то время как Левкипп признает неделимыми твердые [частицы], Платон признает таковыми плоскости; у Левкиппа неделимые твердые [частицы] различаются бесконечным множеством фигур, у Платона же [эти фигуры] ограничены [по числу], хотя и тот и другой говорят о неделимых [телах], имеющих определенную фигуру. Благодаря этим [неделимым] и происходят возникновения и разложения; согласно Левкиппу, двояко — через пустоту и путем соприкасания (ведь именно в точках касания всякое [тело] делимо), согласно же Платону — лишь через соприкасания, поскольку он утверждает, что пустоты нет.

О неделимых плоскостях мы уже говорили раньше³⁶. Более подробное рассмотрение того, что происходит с неделимыми телами, мы сейчас оставим в стороне, скажем только в виде небольшого отступления, что каждое неделимое [тело], по [учению Левкиппа], не подвержено [внешним воздействиям] (ведь испытывать воздействия можно лишь через пустоту) [и] не способно оказывать какое-либо действие: ведь оно не может быть ни холодным, ни твердым. Но нелепо также приписывать тепло одной лишь шаровидной фигуре. Ведь тогда необходимо, чтобы его противоположность — холод — относилась к какой-то другой фигуре. Нелепо также, чтобы эти [свойства] — я имею в виду тепло и холод — были присущи [неделимым] и в то же время им не были присущи тяжесть и легкость, твердость и мягкость. Демокрит, впрочем, утверждает, что каждое из неделимых, чем больше, тем тяжелее, так что ясно, что оно и теплее. Если они таковы, то они не могут не испытывать воздействия друг от друга, например воздействия очень горячего на чуть теплое. Если имеется твердое неделимое, то имеется и мягкое. Но ведь мягкое называется так, потому что испытывает какое-то воздействие, ибо мягкое означает податливое. Нелепо также, чтобы неделимым ничего, кроме фигуры, не было присуще, а если присуще, то лишь что-то одно, например одному холод, другому тепло. В таком случае у них не одна природа. В равной степени невозможно (и то) также, чтобы одному неделимому было присуще несколько [свойств]: ведь, будучи неделимым, оно имело бы свойства в одном и том же [состоянии], так что если станет испытывать холод, то там же будет еще как-то иначе действовать или что-то испытывать. То же самое относится и к другим свойствам. Сказанное касается как тех, кто говорит, что неделимые — это твердые [тела], так и тех, кто считает их плоскостями: ведь, не заключая в себе пустоты, неделимые не могут стать ни более разреженными, ни более плотными. Нелепо также, чтобы малые неделимые существовали, большие же нет. Вполне естественно, конечно, что большие [тела] ломаются скорее, чем малые, потому что они, подобно крупному, вообще легко распадаются, так как ударяются о многие другие. Однако почему неделимость в целом присуща малым [телам] скорее, чем большим? И еще: одна ли природа у всех этих тел или одни от других отличаются тем, что одни имеют, например, нечто огненное в своем протяжении, другие — нечто земное? Если у всех одна природа, то что их обособляет? Или почему они при соприкасании не становятся чем-то одним, как вода, когда она встречается с водой? Ведь последний случай не отличается от первого. Если же они различны, то каковы они? Ясно, что именно скорее их, чем фигуры, надо признать началами и причинами происходящего. И если они отличны по своей природе, то действовали бы и испытывали бы воздействие при встрече друг с другом. А что приводит их в движение? Если нечто отличное от них, то они подвержены воздействию, а если каждое движет само себя, то либо оно делимо, имея в себе одно что-то движущее, а другое движимое, либо ему будут в одном и том же отношении присущи противоположности и материя будет единой не только по числу, но и в возможности.

Для тех же, кто говорит, что претерпевание происходит из-за движения в порах, эти поры становятся излишни, так как это происходит, даже если поры заполнены. Ведь если все [тело] подобным путем испытывает воздействие, то, даже не имея пор и будучи непрерывным, оно будет испытывать его точно так же. Далее, как можно видеть сквозь [тела] при обстоятельствах, о которых они говорят? Ведь нельзя проникать через прозрачные [тела] ни в местах соприкасания, ни через поры, если каждая из пор заполнена. Чем [такое тело] будет отличаться от не имеющего пор? — Ведь оно также будет все заполнено. Однако, если поры даже пусты (хотя в них необходимо должны находиться тела), опять получится то же самое. Если же величина их такова, что они не могут принять никакого тела, то смешно думать, будто малое пусто, а большое или какого бы то ни было размера — нет, или думать, что пустота — это что-то иное, а не место тела. Ясно поэтому, что для каждого тела имеется пустота, равная его объему.

Вообще говоря, признавать поры излишне. Ведь если не производится никакого действия через соприкасание, то и через поры оно не произведется. Но если действие вызывается соприкасанием, то, даже если нет пор, одни вещи будут испытывать воздействие, а другие — оказывать его, поскольку они от природы приспособлены к взаимному воздействию и претерпеванию. Итак, из сказанного очевидно, что говорить о порах так, как их понимают некоторые, неправильно или бесполезно. Смешно измышлять поры, когда тела повсюду делимы. Ведь в силу того, что тела делимы, они могут разделяться [на части].

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Скажем теперь о том, каким образом присуща вещам [способность] порождать, действовать, испытывать воздействие. Начнем с того, о чем уже часто говорилось. Если нечто существует или в возможности, или в действительности как таковое, то ему свойственно [испытывать воздействие] не так, чтобы одна часть испытывала воздействие, а другая нет, а целиком, в силу того что оно таково; [ему свойственно испытывать воздействие] в меньшей или большей мере в зависимости от того, существует ли оно как таковое в большей или меньшей степени. В этом случае скорее, пожалуй, можно говорить о порах. Так, например, в металлах сплошь тянутся жилы [вещества], способного подвергаться воздействию.

Итак, всякое естественно сросшееся и единое [тело] не способно подвергаться воздействию, равно как и [тела], которые не соприкасаются пи друг с другом, ни с [другими телами], которые по природе своей способны действовать и испытывать воздействие. Привожу пример: огонь нагревает не только при соприкасании, но и на расстоянии; дело в том, что огонь нагревает воздух, а воздух, будучи по своей природе способным воздействовать и испытывать воздействие, нагревает тело. Мнение, будто [тела] могут одной своей частью испытывать, а другой не испытывать воздействие, мы уже разбирали вначале. Добавим еще вот что: если величина не повсюду делима, но существует неделимое тело или плоскость, то не может быть тела, повсюду подверженного воздействию, однако не может быть также и какого-либо непрерывного [тела]. А если это неверно и всякое тело делимо, то нет разницы, говорят ли «быть разделенным [на части] и соприкасаться» или «быть делимым». Ведь если тело может быть разделено в местах соприкасания, как некоторые говорят, то, хотя бы оно и не было еще разделено, оно разделится; [в самом деле], поскольку оно способно быть разделенным, в этом не будет ничего невозможного. Но нелепо [утверждать], что это бывает вообще только тогда, когда тела расколоты. Ведь такое рассуждение не оставляет места качественному изменению, а мы наблюдаем, как одно и то же тело, будучи непрерывным, бывает то жидким, то твердым, испытывая это не из-за разделения и соединения и не из-за поворачивания и соприкасания вопреки Демокриту. Ведь не из-за перемещения и не из-за изменения своей природы жидкое стало твердым, и не заключены в нем сухие и твердые, неделимые в своей массе, но все [тело] целиком бывает то жидким, то сухим и твердым. Затем, [если допустить это, то] невозможным станет рост и убыль, потому что если будет иметь место прибавление, а не полное изменение из-за смешивания чего-либо или из-за изменения самого тела, то никакая [часть] не станет большей. Итак, мы установили, что [вещи] порождают и действуют, возникают и испытывают воздействия друг от друга, а также разобрали, каким образом это возможно и что это не может происходить так, как утверждают некоторые.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Нам остается, применяя тот же способ исследования, рассмотреть смешение. Ведь это третье из того, чем мы сначала обещали заняться. Нужно рассмотреть, что такое смешение, что такое смешанное, каким вещам [смешение] присуще и как, а также и то, действительно ли бывает смешение, или это заблуждение. Ведь, как утверждают некоторые, одна [вещь] с другой не может смешиваться. Они говорят, что если смешавшиеся вещи еще существуют и не изменились в качестве, то они теперь смешаны ничуть не больше, чем прежде, но находятся в одинаковом состоянии, а если одна из них исчезла [при этом], то они не смешались, а одна из них существует, другая же нет, смешивание же происходит, когда [обе они] находятся в одинаковом состоянии. Так же обстоит дело и тогда, когда при соединении обеих каждая из смешиваемых [вещей] уничтожается, потому что вещи, не существующие вовсе, не бывают смешанными. Этот довод требует, по-видимому, чтобы мы определили, чем отличается смешивание от возникновения и уничтожения и смешиваемое от возникающего и уничтожающегося. Ведь ясно, что [между] ними должно быть различие, если есть [смешивание]. Поэтому, когда эти различия выяснятся, трудности смогут быть устранены.

Мы, однако, не говорим, что дрова смешались с огнем и что они смешиваются, когда горят, — ни сами со

своими частицами, ни с огнем, но [мы говорим], что огонь возникает, а дрова уничтожаются. Равным образом мы не говорим, что пища смешивается с телом или что форма, смешанная с воском, придает определенные очертания массе. Мы не говорим, что тело смешивается с белизной или вообще что свойства и состояния могут смешиваться с предметами. Ибо мы видим, что они сохраняются; невозможно также смешаться белизне и знанию или какому-нибудь другому неотделимому [свойству] .

Ошибаются те, кто утверждает, что когда-то все [вещи] были вместе и были смешаны³⁷. Ведь не всякая вещь может быть смешана со всякой, но каждая из смешанных должна существовать отдельно, свойства же отдельно не существуют. А так как одни вещи существуют в возможности, другие — в действительности, то допустимо, что смешанные вещи некоторым образом существуют и не существуют, когда в действительности из них возникло нечто отличное от них, а в возможности еще существуют обе вещи, какие они были до смешивания, и они не погибли. Это то затруднение, с которым наше рассуждение столкнулось раньше. Смешиваемые [вещи]—это, очевидно, [вещи], которые, будучи вначале разъединившимися, соединились, но могут вновь разъединиться. Они не остаются в действительности так, как тело и белый цвет, но и не уничтожаются ни одна из них, ни обе, потому что сохраняется их сила [действовать]. Поэтому опустим сейчас это, разберем же вопрос, который связан с этим: как соотносятся смешивание и чувственное восприятие? Имеется или нет смешение тогда, когда смешиваемые [тела] разделены на такие мелкие [частицы] и расположены рядом друг с другом таким образом, что каждая из них недоступна чувственному восприятию? Или смешение имеется тогда, когда любая частица одного из смешанных тел находится рядом с любой [частицей другого]? Именно в этом смысле принято говорить [о смешении], например, что ячмень смешан с пшеницей, когда любое [зернышко] одного находится рядом с [зерном] другого. Но если всякое тело делимо, то, раз тело, смешанное с телом, подобочастно, любая часть [одного] должна находиться рядом с любой частью [другого]. Но так как нельзя разделить [тело] на самые мелкие [части] и соединение не есть то же самое, что смешение, то ясно, что нельзя говорить о смешении, пока смешиваемые [части] сохраняются как малые [частицы]. Ведь это будет соединение, а не слияние и не смешение, и часть не будет обладать тем же соотношением составных частей, что целое. Если речь идет о смешении, то смесь должна быть подобочастна, и, как часть воды есть вода, так и часть смеси [будет такой же, как целое]. Если же смесь есть соединение мелких [частиц], то ничего такого не произойдет, а будут лишь доступные чувственному восприятию смешиваемые [частицы]. Одно и то же будет смесью для не отличающегося зоркостью, для Линкея же не будет ею³⁸. И делением также нельзя достичь, чтобы любая часть [одного] находилась рядом с частью [другого], потому что такое деление их невозможно. Итак, либо смешения нет, либо надо снова объяснить, как оно бывает возможным.

Итак, одни существующие вещи, как мы уже сказали, способны действовать, другие — претерпевать. При этом одни, у которых материя одна и та же, способны и действовать друг на друга, и сами испытывать воздействие друг от друга, другие же воздействуют, но сами не подвержены воздействию, а именно те, у которых не одна и та же материя. Между этими не бывает смешения; вот почему ни врачебное искусство, ни здоровье не производят здоровья путем смешения их с телом.

Среди [тел], способных воздействовать и испытывать воздействие, некоторые легко делимы, и когда большое количество одного из них соединяется с малым количеством другого или крупное с мелким, то это вызывает не смешение, а рост преобладающего [предмета]; происходит изменение одного из них в преобладающее. Так, например, капля вина не смешивается с 10 тысячами мер воды, но теряет свою форму и изменяется целиком в воду. Но когда они в какой-то мере равны по своим силам, каждое из них изменяет свою природу в направлении преобладающего, но становится не другим предметом, а чем-то средним и общим им обоим.

Ясно, что смешиваться способны те оказывающие воздействие [тела], которые содержат в себе противоположности, ибо именно они могут испытывать воздействие друг от друга. Мелкие [частицы], расположенные рядом с мелкими [частицами], смешиваются лучше, так как они легче и быстрее меняются местами друг с другом. Когда же оба [тела] велики, то это происходит медленнее. Поэтому из вещей, делимых и способных испытывать воздействие, смешиваются те, которые легко принимают любые очертания (ведь они легко делятся на мелкие [частицы], а это и значит принимать любые очертания). Так, например, жидкости больше всех других способны смешиваться, потому что из [вещей] делимых жидкость легче всех принимает любые очертания, если только она не вязкая, так как вязкие жидкости лишь увеличиваются или уменьшаются в объеме. Когда же только одна из [составных частей] способна испытывать воздействие или одна испытывает сильное воздействие, а другая — совсем слабое, то смесь, получившаяся из обеих, или ничем не превосходит [их по объему,] или превосходит ненамного., как это бывает [при смешении] олова и меди. Действительно, некоторые вещи податливы друг в отношении друга и двойственны [по своим свойствам]. Ибо они смешиваются едва заметным образом, и при этом одно составляет как бы носитель, другое — форму. В данном случае именно это имеет место. Ведь олово, как бы некое лишенное материи свойство меди, почти исчезает, и при смешении от него остается только цвет. Подобное происходит и с другими веществами.

Из сказанного ясно, что смесь действительно имеется. Ясно также, что она такое, по какой причине происходит и какие вещества способны смешиваться; ведь существуют такие [вещества], которые способны испытывать воздействие друг от друга, легко принимают [любые] очертания и легко делимы. При смешении они не должны ни уничтожаться, ни вообще оставаться тем же самым, смешение их не должно быть соединением и не должно быть доступно чувственному восприятию. Способное к смешению — это то, что, легко принимая любые очертания, способно испытывать и оказывать воздействие, оно способно смешиваться с такими же, как оно, ведь смешиваемое одноименно. Смесь же — это объединение способных к смешению [веществ], когда они уже изменились в качестве.

Примечания к книге первой

1 Имеются в виду ионийские «физики», утверждавшие, что в основе всего сущего лежит некое единое начало, — Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит, а из более поздних, может быть, Диоген из Аполлонии. — 382.

2 В дошедших до нас фрагментах сочинения Анаксагора мы не находим прямого утверждения, что «возникать и гибнуть это то же, что качественно изменяться». В одном из фрагментов говорится, что «никакая вещь не возникает и не уничтожается, но соединяется из существующих вещей и разделяется» (DK 59, В И). —382.

3 Четыре тела — огонь, воздух, вода и земля; «возбудители движения» — Любовь, стремящаяся соединить разнородные элементы, и Вражда, разделяющая их. — 382.

4 См. прим. 23 к кн. I «Физики». — 382.

5 DK 67, А 9. То, что сообщается здесь и в последующих главах о воззрениях Левкиппа и Демокрита, относится к числу наиболее важных свидетельств об основах атомистического учения, — 383.

6 Термин «роды» (gene) употребляется здесь в качестве синонима термина «элементы» (stoicheia). — 383.

7 DK 31, В 8. —383.

8 DK 31, В 21 (строки 3 и 5). — 383.

9 О материи, как необходимой основе всякого изменения см. «Физика» I 6—7. — 384.

10 Единое у Эмпедокла — определенная стадия в циклическом процессе космообразования, когда все элементы сливаются под действием любви, образуя огромный однородный шар (Сфэрос). В дальнейшем вражда, вытесненная за пределы Сфэроса, снова начинает в него проникать, обуславливая его разложение на отдельные элементы. — 384.

11 «Тимей» 52 d и далее. — 385.

12 «О Небе» III 1; 4. — 386.

13 За этим следует изложение аргументов сторонников атомистической концепции. По мнению С.Я. Лурье, все это место (316 а 14 — в 16) представляет собою точный пересказ не дошедшего до нас демокритовского текста. — 387.

14 Здесь, согласно С.Я. Лурье, Аристотель перестает излагать аргументы Демокрита и переходит к их критике. О том, что непрерывная величина не может состоять из неделимых частей, подробно говорилось в первых двух главах шестой книги «Физики» (231 а 21—233 а 33). — 388.

15 Паралогизм, по мысли Аристотеля, заключается в предположении, что деление возможно повсюду (gantei) и одновременно (hama); это предположение, однако, неправомерно, поскольку непрерывная величина не состоит из следующих друг за другом дискретных точек. — 389.

16 В греческом тексте здесь фигурируют два термина: semeion и stigme. Второй из них обозначает математическую точку, первый же имеет более широкий диапазон значений; из них значение «момент времени» хорошо согласуется с общим смыслом фразы. — 389.

17 В 10-й главе этой же книги. — 390.

18 «Физика» I 6—9. —390.

19 «Физика» VIII. — 391.

20 Определение предмета «первой философии» дано в «Метафизике» VI 1026 а 5—33). — 391.

21 Крайне неточное изложение учения Парменида. Аристотель смешивает «истину» Парменида, согласно которой бытие есть, а небытия нет, с «мнением», допускающим два начала, — огонь (свет) и землю (тьму). — 393.

22 Два ряда соответствующих друг другу противоположностей. У пифагорейцев это десять пар, перечисляемых Аристотелем в «Метафизике» (I 5, 986 а 21—26): предел — беспредельное, нечетное — четное, единое — многое и т. д.; у ионийских философов, включая Анаксагора, это физические «силы» (dynameis), теплое—холодное, сухое — влажное и т.д. Согласно Аристотелю, один из членов каждой такой пары «сил» бывает активен (сухое, теплое, а следовательно, и огонь, как комбинация этих двух качеств), другой же —пассивен (влажное, холодное, земля). — 394.

23 «Метафизика» VII 7; «Физика» 17. — 398.

24 Термин «действительность» (энтелехия) употребляется в данном случае как синоним формы. — 398.

25 «Физика» IV 6—9, где обсуждается проблема пустоты. — 398.

26 Анаксагор, Демокрит, может быть, также Платон. — 402.

27 Эмпедокл, который рассматривал четыре элемента как первичные, не сводимые ни к чему «корни» всех вещей. — 402.

28 DK 64, А 7. — 402.

29 «Физика» (V 3, 226 в 21— 23). — 403.

30 Аристотель подчеркивает различие между первичным двигателем как универсальной причиной всякого движения и ближайшей целью, к которой стремится данная вещь. — 407.

31 Речь идет о неподвижных двигателях, приводящих в движение небесные сферы. — 407.

32 Обстоятельное изложение теории пор и истечений Эмпедокла содержится в дошедшем до нас отрывке Феофраста (DK 31, А 86). — 408.

33 Подразумеваются элеаты — Парменид и Мелисс. — 408.

34 Следует отметить, что Аристотель называет здесь одного лишь Левкиппа, не упоминая о Демокрите, можно поэтому предполагать, что приводимые в этом абзаце соображения действительно принадлежали основоположнику атомистического учения. — 409.

35 «Тимей» 53 с и далее. — 410.

36 «О небе» III 1, 298 в 33—299а; 7, 2. — 410.

37 Имеется в виду прежде всего Анаксагор, но также и Эмпедокл с его Сфэросом. — 415.

38 Линией — один из аргонавтов, отличавшийся необычной остротой зрения. — 416.