IX. Письма Марии Челесты

Сейчас мы перейдем от драмы к идиллии. Ольшки назвал идиллической нотой в переписке Галилея письма его старшей дочери Марии Челесты¹. Помимо биографической ценности этих писем, они останутся памятником чистой и преданной души, ума, кротости и такта бедной затворницы францисканского монастыря². «Ничто, — пишет Ольшки, не может заменить впечатления изящества и свежести, веющих от ее писем отцу»³. Но под идиллическими строками этих писем мы находим ту же тему, что и иод драматическими строками документов инквизиционных процессов, — эпическую тему становления новой науки и нового метода, становления новых, моральных и эмоциональных черт, связанных в последнем счете с содержанием новой науки. Мы начинаем чувствовать моральную и эмоциональную атмосферу, в которой жил Галилей. Она резко отличается от атмосферы старой науки. Здесь нет никакой иерархии, никакой чопорности, никакого надутого и претенциозно, то чванства, столь смешивших Галилея когда-то в юности в Пизе, но и не только в юности и не только в Пизе. Напротив, для новой науки характерна атмосфера непринужденной и веселой человечности, простоты, сердечности, благожелательности, гуманизма в том смысле, который это слово приобрело в наше время.

Творчество великих ученых часто сравнивают с подвигам Прометея. Но для Галилея характерна и обратная операция — перенос на небо земного огня. Ведь он объяснил картину неба — правда, не мифологического, а реального — с помощью соотношений, найденных в очень земных мастерских, верфях и фортах. Во всяком случае Галилей не был пророком, принесшим людям скрижали априорного знания. Облик жизнерадостного, активного и веселого флорентийца, которому ничто человеческое не было чуждо, гармонирует с эмпирическими истоками его идей, а блеск и благородство, так явно пронизывающие переписку Галилея, гармонируют с элегантной простотой теоретических конструкций.

И нигде этот облик, вероятно, не был выявлен так отчетливо, как в письмах к самому близкому человеку — старшей дочери. Но письма к Марии Челесте исчезли — об этом мы сейчас скажем подробнее, упомянув предварительно о том, как дочери Галилея попали в монастырь.

Когда Галилей переехал во Флоренцию, девочки оказались в очень тяжелом положении. Они расстались со своей матерью и попали под власть матери Галилея, которая издавна не могла примириться с неосвященным церковью браком сына, а теперь, с годами, стала непереносимо деспотичной и раздражительной. Будущее не сулило им ничего хорошего. Незаконнорожденные бесприданницы не могли рассчитывать на брак. Единственная дорога вела в монастырь. Галилей хотел, чтобы это был флорентийский монастырь, он не допускал и мысли о полной разлуке. Задача была сложной: сестер нельзя было поместить в один и тот же монастырь — это запрещалось твердыми правилами, в монахини не принимали девушек моложе 16 лет, а дочерям Галилея было 10 и 11 лет, предварительное закрепление вакансий грозило настоятельнице лишением сана. Только через два года, осенью 1613 г., сестер приняли в качестве послушниц во францисканский монастырь святого Матфея в Арчетри — предместье Флоренции, в котором потом, много позже, поселился и Галилей. По достижении 16 лет сестры стали монахинями: Вирджиния под именем Марии Челесты, а Ливия — Арканджелы.

До 1614 г. Галилей жил в вилле своего венецианского друга Сальвиати, но после его смерти должен был переехать в другой дом. Он арендовал виллу близ Беллосгардо. Между юными монахинями и их отцом, помимо взаимных посещений — довольно редких, — установилась постоянная переписка. Слуги носили продовольствие, фрукты и цветы из Беллосгардо в Арчетри, чиненные сорочки Галилея и приготовленное в монастыре варенье — из Арчетри в Беллосгардо и письма в обоих направлениях.

Младшая сестра, Арканджела, нервная и болезненная, не участвовала в переписке с отцом. В немногих упоминаниях в письмах Марии Челесты ее образ встает бледной тенью, не существенной для биографии Галилея. Мария Челеста, работавшая в аптеке и в больнице монастыря, заведовавшая продовольствием, находила время не только информировать отца о своей жизни и следить за его сорочками, но фактически стала его заочным секретарем. Она снимала копии с документов, и слуга относил в Беллосгардо переписанные четким девичьим почерком письма к Галилею и его письма разным лицам, вместе с ее собственными подробными отчетами и маленькими записками. Сохранилось 120 писем Марии Челесты Галилею. Первое датировано 10 мая 1623 г., последнее — 10 декабря 1633 г., за несколько месяцев до смерти девушки.

Галилей писал ей часто, иногда ежедневно. В августе 1623 г. Мария Челеста пишет:

«Я тщательно храню письма, которые Вы мне пишете ежедневно, а как только освобождаюсь от дел, я перечитываю их вновь и вновь. Это мое самое большое наслаждение, и Вы можете представить, как я радуюсь, читая письма, которые Вам пишут лица, блистательные сами по себе и кроме того питающие к Вам такое уважение»⁴.

По-видимому, письма Галилея к Марии Челесте за десять лет (и каких лет — подготовки «Диалога» и инквизиционного процесса!) могли бы стать наиболее ценным источником сведений о душевном мире мыслителя в кульминационный момент его научного подвига. Но в 1634 г., когда Мария Челеста умерла, письма Галилея исчезли. Они не найдены поныне. Вероятно, в это время, после процесса Галилея, его письма могли навлечь гнев римской курии на монастырь и ухудшить положение самого Галилея. Поэтому они скорее всего были уничтожены.

Первое из сохранившихся писем Марии Челесты было отправлено после смерти сестры Галилея Вирджинии. В письме обычные утешения, но изложены они с такой логической и эмоциональной последовательностью и вместе с тем свежестью, что письмо невольно ассоциируется со стилем самого Галилея⁵.

В августе 1623 г. Маттео Барберини стал папой Урбаном VIII. Галилей написал об этом дочери, попросил ее переписать письма Барберини и, по-видимому, поделился своими планами. Мария Челеста посоветовала сразу же обратиться к папе. Галилей разъяснил, насколько это трудно, и Мария Челеста в очередном письме сетует на свою неосведомленность во внемонастырской жизни. Все это перемежается упоминаниями о мясе и вине из Беллосгардо — бедные затворницы очень плохо питались, о посланных в Беллосгардо засахаренных фруктах из монастырского сада и о воротничках для Галилея, выстиранных и накрахмаленных преданной дочерью, тревогами о здоровье Арканджелы и еще более — отца (Галилей в эти годы, как и позже, много и тяжело болел), кроткими жалобами на долгие периоды разлуки.

Осенью 1623 г. Галилей готовился к поездке в Рим, переписывался с князем Чези, надеялся на перемену обстановки и на новое отношение к коперниканству. Он делился с дочерью своими надеждами и по обыкновению послал ей новые письма из Рима, поддерживавшие его надежды. В ответ Мария Челеста писала:

«Вы сами можете представить, насколько приятно мне чтение писем, которые Вы мне постоянно посылаете. Уже одно проявление Вашей любви, побудившей Вас сообщить мне о покровительстве этих господ, наполняет меня радостью. И вое же мне было немного тяжело узнать о Вашем близком отъезде, потому что мне предстоит, если я не ошибаюсь, остаться без Вас надолго. Ваша милость может поверить в правдивость моих слов, когда я говорю, что кроме Вас у меня нет ничего, что приносило бы мне утешение. Но я не буду горевать из-за Вашего отъезда, потому что это значило бы выражать недовольство тем, что доставляет Вам радость. Поэтому я тоже буду радоваться и продолжать молить бога даровать Вам милость и здоровье для благополучного путешествия, чтобы Вы вернулись удовлетворенным и жили долго и счастливо»⁶.

Конец письма Мария Челеста посвящает своему брату Винченцо, совершившему какой-то проступок, рассердивший отца. Она просит отца простить сына ввиду его юности и взять Винченцо с собой в Рим, где легко может представиться случай найти для него покровительство, искать которого должны побудить Галилея его отцовский долг и природная доброта. Боясь показаться надоедливой, она не продолжает этой темы, но никогда не сможет перестать апеллировать к его благосклонности в отношении сына. В заключение она просит отца не забывать, что он уже давно обещал навестить их.

Семнадцатилетний Винченцо учился в это время в Пизе. В июне 1619 г. он получил от великого герцога Тосканского права законного сына Галилея. В Пизе попечительство и заботу о нем взял на себя Кастелли. Эгоистичный, неуравновешенный, расточительный и крайне упрямый юноша доставлял много огорчений и своему отцу и наставнику. В письме к Галилею от 6 декабря 1623 г. Кастелли жаловался, что его «приводит в отчаяние это каменное упрямство»⁷.

В ноябре 1623 г. вышел из печати «II Saggiatore».

21 ноября 1623 г. Мария Челеста пишет отцу, что хотела бы, чтобы он прислал ей только что изданную книгу, она очень хочет прочесть ее. Далее Мария Челеста говорит, что очень обеспокоена отсутствием письма от отца и, сверх того, тревожится, что внезапно наступившие холода могли ухудшить состояние здоровья Галилея. Поэтому она посылает это письмо с нарочным, который должен принести ей сведения о здоровье отца и о сроке его отъезда в Рим. Она уже заканчивает столовые салфетки для отца и ей нужно еще немного материи, которую она просит прислать. Дальше идут сведения о жизни сестер в монастыре. У Марии Челесты нет своей собственной спальни, одна из ее подруг, сестра Диаманта, разделила с ней свою, лишив себя при этом общества своей собственной сестры. Но комната до того холодна, что она не знает, как сможет там оставаться при постоянных головных болях, если отец не придет ей на помощь, прислав постельный полог, в котором он теперь не нуждается. Она чувствует себя плохо, но уже привыкла к болезненному состоянию, не обращает на него большого внимания. Сестра Арканджела все еще под наблюдением врачей. Она, Мария Челеста, посылает отцу немного печенья, приготовленного несколько дней назад, она рассчитывала передать это скромное приношение отцу, когда он придет проститься, но отъезд в Рим не так близок, и Мария Челеста посылает печенье из боязни, чтобы оно не зачерствело. В заключение она просит Галилея прислать его воротнички, требующие починки⁸.

Галилей просил дочь выяснить, в чем нуждается монастырь, чтобы попытаться в Риме что-либо получить.

Дочь ответила ему 10 декабря 1623 г.

«Ваше милое письмо, написанное несколько дней назад, дало мне надежду на возможность дать при свидании непосредственный ответ на ваш вопрос. Но погода препятствует Вашему прибытию, и я решила высказать свои мысли письменно. Я должна начать с выражения удовольствия, которое доставило мне Ваше доброе предложение о помощи. Я говорила об этом с мадонной-настоятельницей и некоторыми из старших матерей и все они высказали ту меру благодарности, какой заслуживает Ваше предложение. Но, совещаясь друг с другом, они не могли решить, о чем лучше всего просить, мадонна попросила совета у нашего покровителя — архиепископа. Он ответил, что для столь бедного нищенствующего монастыря наиболее разумным было бы просить о милостыне. Тем временем я обстоятельно поговорю об этом предмете с одной из монахинь, которая обладает, как мне это представляется, здравыми суждениями. Движимая не пристрастием или интересом, а чистым рвением к благополучию монастыря, она советовала и даже настаивала, чтобы я просила о вещи, которая несомненно будет столь же полезна для нас, сколько и легко выполнима для Вас, а именно, чтобы его святейшество даровал нам привилегию избирать своим духовником монаха из какого-либо монашествующего ордена, на условиях смены его через каждые три года, как это в обычае в других монастырях»⁹.

Далее следуют жалобы на невежественных, корыстных и грубых духовников из числа священников соседних церквей, которые всячески притесняют монахинь и послушниц.

Это письмо, со столь далекими от основного содержания жизни Галилея житейскими деталями, вызывает сейчас очень конкретные образы Италии XVII в. Совещания монахинь, их споры о том, что может дать монастырю поездка «первого математика и философа» великого герцога в Рим и его свидание с покровительствующим ему папой, застарелый голод в монастыре нищенствующего ордена, домогательства духовников, какая-то атмосфера беззащитности, покорности, печали. И в этом маленьком мирке, в письмах скромной монахини отражается большая историческая борьба. Среди писем Марии Челесты — послания сильных мира сего о нескончаемых переговорах, в которых решается судьба коперниканского учения.

Галилей еще с осени 1623 г. рвался в Рим. Он ожидал благожелательной встречи и реальных успехов во вновь начатой борьбе. Но тяжелая болезнь не позволила ему выехать в Рим раньше апреля 1624 г. Он заехал в Акваспарту к князю Чези и после совещания с ним направился в Рим. Здесь он провел два месяца, в течение которых не менее шести раз встречался и подолгу беседовал с папой Урбаном VIII. Папа осыпал Галилея подарками, обещал стипендию его сыну и написал новому великому герцогу Тосканы Фердинанду II, сыну Козимо II, о Галилее:

«Мы нашли у него не только научные заслуги, но и приверженность к благочестию, и он силен в тех качествах, которыми легко заслужить папское расположение. И теперь, когда он прибыл в этот город, чтобы приветствовать нас в нашем возвышении, мы любовно обняли его и не можем допустить, чтобы он вернулся в страну, куда призывает его Ваша щедрость, не снабдив его в изобилии выражениями нашей любви. И чтобы Вы могли убедиться, как дорог он нам, мы пожелали дать ему почетное свидетельство добродетели и благочестия. И далее мы сообщаем, что всякое благодеяние, которое Вы даруете ему, уподобляясь или даже превосходя щедростью Вашего отца, будет встречено нами с удовлетворением»¹⁰.

Аналогичные письма к герцогу и к его матери, герцогине Магдалене, написал кардинал-непот Франческо Барберини.

В отношении гелиоцентризма римская курия оставалась на прежних позициях. Но у Галилея могли появиться некоторые иллюзии. Кардинал Цоллерн говорил Галилею, что Урбан VIII в беседе с ним сказал, что церковь осудила коперниканство как необдуманное заблуждение, а не как ересь¹¹. Были некоторые сведения об отрицательном отношении Маттео Барберини к декрету 5 марта 1616 г., и у Галилея появились надежды, что он сохранил эту позицию, став Урбаном VIII. Наиболее обнадеживающим было отношение папы к «Saggiatore». Доминиканцы и иезуиты добивались включения этой книги в «Индекс». Генерал ордена иезуитов запретил членам ордена даже разговаривать о «Saggiatore»¹². Один из кардиналов, входивших в конгрегацию «Индекса», попросил генерала ордена театинцев Гевара дать отзыв о книге. Отзыв оказался положительным¹³.

По приезде во Флоренцию Галилей с несколько возродившимися надеждами готовит «Послание к Инголии» и продолжает подготовку будущего «Диалога». В продолжение 1625 г. он часто бывает в монастыре св. Матфея, но всю зиму 1625—1626 г. Галилей не посещает дочерей вовсе — быть может, из-за напряженной работы над трактатом. Мария Челеста жалуется в письмах на одиночество, говорит об угасании отцовской любви. Вскоре, однако, наладились обычные отношения. В письмах мелькают очень сдержанные даже не жалобы, а информации о болезнях, о холоде и плохой пище в монастыре (Мария Челеста спрашивает, нет ли на птичьем дворе в Беллосгардо престарелой худой курицы, — заболевшей затворнице нужен бульон). Галилей, по-видимому, жалуется на брата Микеланджело. Тому тоже несладко живется: неудачный музыкант, обремененный семьей, требует помощи, а затем у Галилея поселяется жена брата Клара с детьми и с нянькой. Все они перечислены в письме Марии Челесты, сопровождающем корзину с рождественскими подарками для каждого из ее родственников.

Обилие родственников в доме Галилея, вероятно, мешало ему, и он был рад, когда после его тяжелой болезни Микеланджело забрал свою семью. («Я дрожу при мысли, как страдала бы бедная Клара, если бы Вы умерли!» — писал Галилею его не слишком тактичный брат¹⁴). Зато Галилею пришлось уплачивать долги своего племянника и выслушивать жалобы на его распущенный врав. Этот племянник получил в Риме стипендию, предназначенную для сына Галилея, который не хотел надеть сутану, без чего церковная стипендия не выплачивалась. Но племянник не прижился в Риме и вскоре явился во Флоренцию, чтобы поселиться у Галилея. В 1628 г. в Беллосгардо появился и сын Галилея — Винченцо. Он часто ходил в монастырь, это было поводом для встреч с молоденькой сестрой одной из монастырских подруг Марии Челесты. Дело кончилось свадьбой, которая вызвала у Галилея и его дочери множество забот, отраженных в письмах. После свадьбы Винченцо с семьей поселился у Галилея. В марте 1629 г. Мария Челеста отправила отцу письмо с сравнительно редкими в их переписке излияниями. Она писала о жене Винченцо, а также о своей судьбе и о судьбе Арканджелы.

«И мне и сестре очень понравились приветливая манера новобрачной и красивые черты ее лица. Но наибольшую радость мне доставило видеть, что она полюбила Вас. Отсюда мы можем заключить, что у нее будет достаточно сердечного внимания и чувства долга, которые мы, будь это позволено, с наслаждением посвящали бы Вам. Но мы никогда не откажемся от нашей доли»¹⁵.

После этого идут трогательные заверения в дочерней любви, а затем, как в каждом письме, десятки мелочей — починка монастырских часов, возвращение посуды из-под присланных засахаренных фруктов, просьба забрать подаренную лютню и вместо этого подарить новые молитвенники («нам неважно, чтобы они были позолоченными, будет вполне достаточно, если они будут содержать имена святых, за последнее время включенных в календарь, и если шрифт будет хороший: они будут служить нам, даже если мы доживем до старости»)¹⁶.

Какое значение для жизни Галилея имел этот поток повседневности? Разумеется, изобилие родственников, изобилие ежедневно возникающих новых забот, отсутствие денег, долги и, конечно, болезни — все это мешало главному. Но вместе с тем трудно представить себе Галилея в качестве человека, которого не касается поток обычной реальной жизни, состоящей из маленьких дел, маленьких мимолетных огорчений и забот, мимолетных радостей. Выше уже говорилось, что Галилей не был ни Спинозой, очень далеким от сутолоки жизни, ни Лейбницем, погруженным в кипучую стихию политических, религиозных и дипломатических начинаний, вплоть до династически-матримониальных проектов. Это была натура, которая отзывалась на все впечатления бытия, резонировала на каждый звук, отдавалась с громадной энергией каждому порыву. Вспомним удивительную по глубине характеристику творческого гения в стихотворении Пушкина «Поэт». Речь идет о вспышках творческого гения («но лишь божественный глагол до уха чуткого коснется...»), разделенных пустыми интервалами («пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...»). Это один тип творчества — оно состоит из дискретных актов, вызванных специфическими впечатлениями. Галилей принадлежал к другому типу. Он тратил всю силу мысли и чувства на каждую, в том числе самую незначительную задачу, он оставался Галилеем, оставался тождественным себе на каждом бесконечно малом отрезке жизни, подобно частице в дифференциальном представлении движения. В этом отношении Галилей похож на свои произведения. В них сколь угодно малый эпизод обычной литературной полемики вызывает бурную реакцию. Он не проходит мимо самого мелкого эпизода, он тратит столько темперамента и отточенной мысли (их запас не может исчерпаться) на разбор случайного рассказа, возражения в беседе, письма, вопроса, наблюдения. Качающиеся люстры, струи адриатического прилива, производственные операции, письма, застольная беседа (с нее началась работа над «Cose che stanno in su l'acqua»), все это служит поводом для невероятной творческой активности. Произведения Галилея так же далеки от однозначной и объективной ткани «Математических начал натуральной философии», как образ их жизнелюбивого и общительного автора от образа Ньютона.

От мыслителя такого типа ждешь, что он и в повседневной жизни не будет отгораживаться от любых, в том числе очень малых впечатлений окружающей повседневной жизни.

По-видимому, это полное увлечение каждым новым непосредственным впечатлением было причиной редких свиданий с Марией Челестой. Когда Галилей приходил в монастырь, это было праздником для его дочерей и для всех окружающих. Щедрый, физически не выносивший, чтобы кто-либо рядом с ним был несчастен и терпел в чем-нибудь нужду, он казался ангелом-хранителем окружающих. Галилей обрушивал на всех — на дочерей, их подруг, настоятельниц монастыря — свою общительность, внимание, доброту. Но в Беллосгардо воспоминание о дочерях заслонялось новыми непосредственными впечатлениями, и он подолгу забывал посещать монастырь и писать дочери. Мария Челеста часто жалуется на это — у нее ведь нет ни других впечатлений, ни других радостей.

В творчестве Галилея поток живых наблюдений, новых ассоциаций, новых проблем мешал систематической, подготовке «Диалога». Работа затянулась на много лет, и причиной были не столько участившиеся болезни, сколько живое и активное увлечение все новыми вопросами. Но как бы то ни было, книга росла и постепенно все больше захватывала Галилея. Она стала источником непрерывных новых идей. Перечитывая написанные страницы, Галилей вспоминает прошлые работы, прошлые наблюдения, и эти воспоминания, сопоставления, обобщение и развитие ранее выдвинутых идей становятся серией непрерывных импульсов для дальнейшего труда. Теперь уже новые впечатления не могут отвлечь от «Диалога» внимание и интересы Галилея. Он поглощен им полностью. Та же психологическая особенность, увлечение тем, что стоит перед глазами, которая раньше уводила Галилея от рукописи, теперь не дает ему уйти, ведь теперь книга стоит у него перед глазами непрерывно.

На последнем этапе — он продолжался долго — Галилей меняет стиль работы, теперь все становится на место, книга приобретает четкую структуру, правда не всегда логическую, иногда, и даже часто, — психологическую. Обобщение всего, что было написано или продумано раньше, приближает Галилея к позднейшим мыслителям, систематизировавшим механическое объяснение природы. Но они в своих системах однозначными логико-математическими операциями выводили одну формулу из другой. Галилей же не столько логически выводит, сколько психологически компанует мысленные эксперименты, гносеологические высказывания, воспоминания, выдержки из старых трактатов, полемические атаки, остроты, эмоциональные излияния, — ведь его задача не только систематизировать и изложить, но и убедить. Однако эта обобщающая работа несколько изменила тот образ Галилея, который в наибольшей степени соответствовал первоначальной мобилизации мысленных экспериментов, гипотез, выкладок, примеров и полемических аргументов для «Диалога».

Разумеется, подобные реконструкции остаются гадательными — их нельзя проверить. Может быть, замечания о ходе работы над «Диалогом», хотя бы косвенные, были в исчезнувших письмах к Марии Челесте. Но скорее всего Галилей в этот период вообще писал меньше писем, потому что был целиком охвачен работой над «Диалогом».

Мария Челеста объясняла молчание отца по-своему. Она подозревала, что поселившиеся у Галилея родственники вытеснили ее и Арканджелу из его сердца. Но жалобы в ее письмах встречаются редко. По-прежнему их основное содержание — рассказы о монастырской жизни.

Эта жизнь становилась все более тяжелой. Осенью 1630 г. Мария Челеста просит отца сделать ей раму с провощенным холстом, чтобы закрывать высоко расположенное окно, оберегать себя от холода и в то же время получать хоть немного света. Оконных рам со стеклами в монастыре не было, они были вообще предметом роскоши.

Мария Челеста писала отцу, что такая работа подходит скорее плотнику, чем философу, и она готова встретить отказ. Но Галилей, по-видимому, сделал раму, может быть даже стеклянную.

Из писем мы узнаем, что Винченцо покинул отца, уехав с женой из Беллосгардо. Он боялся распространявшейся эпидемии чумы. Эта угроза не раз нависала над Флоренцией, а за три века до этого чума уничтожила почти все население города, отняв, в частности, у Петрарки его Лауру. Теперь чума появилась снова. Мария Челеста рекомендует отцу какие-то профилактические средства. Она очень боится за жизнь Галилея.

Заботит ее и положение больного отца после отъезда Винченцо. У Галилея, постоянно и тяжело болевшего, остался на руках внук Галилеино. Беллосгардо — большое поместье с мастерской, садом, виноградником и пашней — требовало постоянных забот. К счастью, в Беллосгардо появилась домоправительница по имени Пьера, которая очень понравилась Марии Челесте и уменьшила ее тревоги за отца.

У Галилея в это время возникли другие заботы. В марте 1630 г. «Диалог» был закончен. Началась тяжелая борьба за опубликование книги.

Еще в начале года — 16 февраля — Кастелли писал Галилею, что один из приближенных Урбана VIII, носивший титул магистра святого дворца Риккарди, убежден, что Галилей легко добьется в Риме разрешения на опубликование «Диалога». Кастелли ссылается на другого приближенного папы — Чиамполи. Тот творил, что личное обаяние и свойственная Галилею непреоборимая сила аргументов пробьют в Риме дорогу его книге¹⁷. В следующем письме¹⁸ Кастелли снова ободряет Галилея, напоминает о том, что Урбан за четыре года до этого освободил из тюрьмы Кампанеллу, что он якобы был недоволен декретом 5 марта 1616 г. В начале мая 1630 г. Галилей с рукописью «Диалога» отправился в Рим. История дальнейших мытарств в Риме и во Флоренции (они закончились разрешением публикации и выходом книги из печати в 1632 г., вернее не закончились, а перешли в трагические события 1632—1633 гг.) будет рассказана в следующей главе. Здесь мы ограничимся содержанием писем Марии Челесты, относящимся к условиям жизни Галилея.

После возвращения из Рима, больной, усталый, с трудом переносивший зной флорентийского лета, поглощенный подготовкой к публикации «Диалога», Галилей не появлялся в монастыре и редко писал дочери. Но вскоре он начал искать в ее письмах успокоения от напряженной и раздражающей борьбы за опубликование книги. Можно думать, что Галилей догадывался о сети интриг, которые плелись вокруг «Диалога», что у него появилось смутное ощущение заготовленной западни, недоверие к прелатам и чиновникам римской курии и к ее флорентийским представителям. Искренние, бесхитростные строки абсолютно преданного существа, казалось, растворяли осадок, остававшийся от общения со средой, которая была воплощением нетерпимости и лицемерия. Галилей в это время многократно перечитывает письма Марии Челесты.

У него появляется мысль о переселении в Арчетри. Здесь, в Беллосгардо, он чувствует себя одиноким. Уехала долго жившая у него родственница (вероятно, внучка его сестры) Вирджиния, а Винченцо забрал внука Галилея, маленького Галилеино. С Галилеем оставалась одна Пьера.

Весной 1631 г. Галилей решил поселиться вблизи монастыря, в Арчетри. По письмам Марии Челесты видно, как обрадовалась она такому решению и с каким жаром она взялась за поиски. Участвовал в этом и Винченцо. Все лето шли поиски и обсуждение появлявшихся возможностей. Наконец, 12 августа Мария Челеста написала отцу о находившейся рядом с монастырем вилле, принадлежавшей некоему синьору Мартеллини. Здесь и поселился Галилей. Последнее письмо Марии Челесты в Беллосгардо помечено 30 августа. Теперь отец и дочь могли видеться ежедневно. Длившаяся почти десять лет их переписка прервалась. Она возобновилась только во время пребывания Галилея в Риме — в 1632—1633 гг.

Примечания

1. Ольшки, III, 207.

2. См.: A. Favaro. Galilei e suor Maria Celeste. Firenze, 1891.

3. Ольшки, III, 207.

4. Ed. Naz., XIII, 122.

5. Ed. Naz., XIII, 116—117.

6. Ed. Naz., XIII, 43.

7. «In ogni modo sta duro senza rispondere, come se fosse incantato, ed io, quanto a me, ho il caso per desperatissimo». (Ed. Naz., XIII, 156.)

8. Ed. Naz., XIII, 149—150.

9. Ed. Naz., XIII, 157.

10. Ed. Naz., XIII, 183—184.

11. Ed. Naz., XIII, 182.

12. Ed. Naz., XIII, 154.

13. Ed. Naz., XIII, 265.

14. «L'ordinario passato oi crissi quello havevo sentito da nostre cognato, eche viveo con somme affano; che se voi (che Dio guardi) fussi mancato, in quanto cordoglio e travaglio saria ristato la misera Chiara e tutti noi di qua!» (Ed. Naz., XIII, 408).

15. Ed. Naz., XIV, 26.

16. Ed. Naz., XIV, 27.

17. Ed. Naz., XIV, 80.

18. Ed. Naz., XIV, 87—88.