Дружба Гей-Люссака с Гумбольдтом. Труды по эвдиометрии. Путешествие по Италии и Германии

Хотя немного знакомый с историей наук первой половины текущего столетия слыхал о тесной дружбе Гумбольдта с Гей-Люссаком и об ее влиянии на характер искусного химика, но никто не знает ее начала и продолжения. Нельзя не рассказать этого в нашей биографии.

До незабвенного путешествия, доставившего нам разнообразные сведения об Америке, Гумбольдт приготовлялся к нему прилежным изучением многих предметов. В свое путешествие, он определял эвдиометрически составные части воздуха; эта работа, производимая наскоро, не давала точных результатов. Гей-Люссак заметил ошибки и осуждал их со строгостью, простительною только по его молодости.

Само собою разумеется, что по возращению Гумбольдта, Бертолле принял его с чистосердечным дружеством и с той приветливостью, которой всегда отличался знаменитый химик, и которая навсегда осталась в памяти и в душе его знакомых.

Однажды в зале аркельского дома Гумбольдт заметил высокого молодого человека, скромного, но с наружностью, выражающею его внутреннее достоинство. «Это Гей-Люссак», — сказал ему тот физик, который недавно не побоялся подняться в атмосферу для решения важных ученых вопросов. — «И автор злой критики моих эвдиометрических опытов», — прошептал Гумбольдт. Несмотря на чувство естественной досады, Гумбольдт подошел к Гей-Люссаку и после нескольких лестных слов об его воздушном путешествии протянул к нему руку и предложил свою дружбу. Это как в трагедии: «Будем друзьями Циппа!» Но сюда нельзя применить тех горьких размышлений, которые, по словам Вольтера, заставили маршала Лафельяда сказать: «Ах, Август, как неприличны тебе слова Корнеля!» Вот начало взаимной привязанности, постоянной и принесшей много пользы наукам. И действительно, вскоре потом новые друзья произвели важные эвдиометрические работы.

Описание этих работ было читано в академии наук 1 нивоза XIII года. Главная их цель состояла в определении, какой точности можно достигнуть в разложении воздуха посредством вольтова эвдиометра; но в то же время физики, коснувшись вопросов химии и физической географии, на многие из них распространили яркий свет, о других же предложили весьма остроумные догадки. В этой самой записке находится то замечание, которое потом, в руках Гей-Люссака, превратилось в важную теорию; именно; оксиген и гидроген составляют воду, соединяясь в определенной пропорции ста объемов первого газа с 200-и второго.

В наших летописях наук встречаем много записок, изданных от имени двух авторов. Такое товарищество, редкое у иностранных ученых, имеет некоторые неудобства: публика несправедливо оценивает труды товарищей, когда в самом сочинении не означено ясно участие каждого из них; она часто осуждает слова: «мы думали, мы вообразили» на том довольно верном основании, что одна и та же мысль не может приходить на ум обоих товарищей в одно время, в одно мгновение. Поэтому одного из них считают работником, простым исполнителем мыслей другого.

Неудобство общих сочинений, проистекающее из человеческой природы, уничтожается, когда один из трудящихся решается избавить публику от ложных догадок. Такого товарища Гей-Люссак имел счастье найти в Гумбольдте. Вот что читаем в примечании к их общей записке: «В нашем сочинении мы утверждаем, что 100 частей оксигена по объему требуют для своего насыщения 200 частей гидрогена. Берцелий упоминал уже об этом явлении, как об основании всего, что после открыто относительно определенных пропорций; но проницательности Гей-Люссака принадлежит наблюдение полного насыщения. Я участвовал в опытах, но только один Гей-Люссак провидел важность наблюдений для теории».

Такое чистосердечное и честное признание не удивит знавших нашего знаменитого и достопочтенного товарища.

После мы возвратимся к этим замечательным трудам Гей-Люссака.

Гей-Люссак, репетитор Фуркруа, по дружбе и содействию Бертолле получил увольнение на год для путешествия с Гумбольдтом по Италии и Германии. До выезда из Парижа оба друга запаслись метеорологическими снарядами, особенно же снарядами для определения наклонения магнитной стрелки и напряжения магнитной силы в различных географических широтах. Они начали свое путешествие 12 марта 1805 г.; снаряды свои употребляли в Лионе, Шамбери, в С.-Жан-де-Морьене, в С.-Мишеле, Ланслебурге, на Монсенисе, и пр. О результатах их магнитных опытов буду говорить по случаю записки нашего товарища, помещенной в трудах аркельского общества.

В молодости Гей-Люссаку нравились теории Делюка, и многие из них считал он совершенно верными; но проезжая Альпы, он совершенно переменил свои убеждения; например, он понял, что для объяснения многих любопытных явлений надобно прибегать к действию восходящих потоков атмосферы^*.

Наши идеи о многих естественных явлениях проясняются и расширяются всего более путешествиями по горам, особенно в товариществе с таким опытным, остроумным и проницательным наблюдателем, каков был Гумбольдт.

Гей-Люссак и товарищ его путешествия, посетив Геную, приехали в Рим 5 июля 1805 г. и остановились во дворце Tommati alla Trinita di Monte, где жил В. Гумбольдт поверенный в делах от Пруссии.

Гей-Люссак приходил в восторг от своего товарища, прославившегося красноречивыми описаниями великих явлении в странах гористых; но в душе его возбудилось новое, неизвестное ему чувство изящного, когда он рассмотрел бессмертные памятники зодчества, живописи и ваяния и когда послушал ученых бесед Рауха, Торвальдсена и пр., живших также во дворце Томмати. Сверх того, он был свидетелем чарующего действия великих дарований: г-жа Сталь во всех блестящих обществах вечного города царствовала силой своего красноречия и остроумия.

Гей-Люссак прожил в Риме не без пользы и для химии. Благодаря благосклонности Моррикини, отдавшего свою лабораторию в распоряжение молодого путешественника, он объявил 7 июля, что в рыбьих костях содержится плавиковая кислота вместе с кислотой фосфорной, и 9 июля он кончил анализ квасцового камня из Тольфы.

15 июля 1805 г. Гумбольдт и Гей-Люссак оставили Рим и отправились в Неаполь вместе с Леопольдом Бухом, еще молодым, но уже сделавшимся известным замечательными геологическими исследованиями. Везувий, до того времени спокойный, как бы обрадовавшись трем знаменитым наблюдателям, пришел в сильное движение: полетела из него пыль, потекла лава, открылись электрические явления, словом, началось великолепное и страшное извержение.

Наконец, по словам одного из товарищей ученого химика, Гей-Люссак имел счастье быть свидетелем землетрясения, какого никогда не испытывал Неаполь.

Гей-Люссак воспользовался этим случаем для решения задачи, которая смеялась над проницательностью многих наблюдателей со времени Эмпедокла.

Мы скоро дадим отчет о трудах нашего друга, всходившего на Везувий сряду шесть раз.

Время, в которое не занимался горящим Везувием, Гей-Люссак посвящал рассмотрению собраний предметов естественной истории, особенно прежних вулканических произведений. Наши путешественники остались очень довольны предупредительностью и вежливостью маркиза Торре и полковника Поли; но не таков был доктор Томпсон: когда они явились к нему с одним неаполитанцем, тогда вступая в свой музей, он сказал: «разойдитесь, господа; за двумя мне легче смотреть, нежели за четырьмя». Хотели знать, в каком обществе лаззарони доктор Томпсон приобрел столь низкие чувства и научился грубому языку; но понятно без объяснений, что Томпсон не мог быть другим человеком, как медик и друг генерала Актона, управлявшего политическими убийствами, очернившими Неаполь в конце прошедшего столетия.

Путешествуя сухопутно и по морю в окрестностях Неаполя, Гей-Люссак исправил всеми принятые тогда ложные идеи: он нашел, что воздух, содержащийся в морской воде, состоит не из 21 части оксигена, но из 30 на 100. Вместе с Бухом он посетил Монте-Нуово и Эпомео. Увидав Монте-Нуово, Гей-Люссак совершенно согласился с Бухом, который начал тогда распространять в ученом мире мнение о поднятии гор из земли^**. Эпомео показалась им вулканом, выброшенным из земли без огня, без дыма и без кратера.

Кончив свои занятия в Неаполе, наши путешественники ненадолго возвратились в Рим.

17 сентября 1805 г. Гумбольдт, Бух и Гей-Люссак отправились из Рима во Флоренцию по нагорной дороге с намерением посетить знаменитые ванны в Ноцере, подле которых папы Климент XII и Бенедикт XIII построили настоящие дворцы для удобства больных, тративших много денег с июня по сентябрь. Там Гей-Люссак встретился с важной задачей: по химическому анализу Моррикини воздух тамошних вод должен содержать оксигена 40 частей на 100, т. е. почти вдвое более против пропорции в атмосфере; это казалось невероятным, и Гей-Люссак действительно доказал, что воздух воды, употребляемый в ваннах, содержит 30 частей оксигена, как воздух из всех источников. И так целительность ноцерской воды происходила от другой неизвестной причины, и тем удивительнее, что эта вода совершенно чиста и никакой реактив не производит в ней мутности. Не от этой ли чистоты зависит ее целительная сила?

В века мифологические герои, прославленные греческими поэтами, проходили пустыни для истребления разбойников и диких зверей: наши путешественники, как видим, странствовали для уничтожения заблуждений и предрассудков, которые приносили более вреда, нежели древние чудовища, побиваемые Геркулесом, Тезеем, Пиритоем и пр.

Наши ученые приехали во Флоренцию 22 сентября. Фабброни, директор музея, принял их с отличным уважением, и тем доказал, что он был достоин доверенности Тосканского правительства. Гей-Люссак находил большое удовольствие в его обществе, а более всего удивлялся глубоким знаниям Фабброни в объяснениях достоинств произведений Микеланджело и последовавших за ним знаменитых живописцев и ваятелей. Но Гей-Люссаку не понравились слова ученого директора, который на вопрос о величине наклонения магнитной стрелки отвечал, что прекрасные инструменты, украшающие физический кабинет великого герцога, не употребляются из боязни попортить их лак и полировку. Нашему товарищу также не понравились общества, в которых г-жа Фабброни, известная изяществом и красотою своих стихов, царствовала деспотически и одна управляла разговорами. Окружающие ее были только ее отголосками или только отвечали на ее вопросы.

К счастью, театральные обычаи наших соседей совершенно уничтожились, и в их обществе начались беседы свободные, в которых всякий принимает участие сообразно с своим положением и с своим более или менее смелым характером.

Между Флоренцией и Болоньей, куда наши путешественники прибыли 28 сентября, они останавливались в Пиетра-Мале для наблюдения над вечными огнями, которые изучал уже Вольт.

В Болонье Гей-Люссак посетил графа Замбекари, потерявшего шесть пальцев, спускаясь по веревке из горящего монгольфьера: несмотря на страдания, граф разговаривал с Гей-Люссаком о новом своем намерении, за которое он после заплатит своей жизнью, и которое состояло в том, что он хотел подняться на шаре с гидрогенным газом, нагреваемым лампами с двойным течением воздуха. И так аристократический физик вздумал случайное сгорание монгольфьера заменить неизбежным взрывом. Предвидение Гей-Люссака исполнилось.

Наши путешественники не долго пробыли в Болонье, которой университет потерял свою старую славу. Профессор химии Пеллегрини Савиньи оставил в уме Гей-Люссака худое воспоминание за то, что в своей «Химии» поместил изобретенные им способы составлять хорошие шербеты и превосходный бульон.

Гей-Люссак не совсем был прав, считая эти главы химии Пеллегрини достойными одних записных шарлатанов. Несмотря на мое уважение к мнениям Гей-Люссака, я осмелюсь думать, что кто подводит под общие и точные правила приготовление нашей пищи, особенно пищи бедных работников, тот разрешает важный вопрос гигиены. Потомство будет удивляться тому, что в XIX столетии большую часть питательных веществ приготовляют эмпирики, не рассуждающие и непросвещенные наукою.

Байрон рассказывает в своих записках, что в Равении одна светская дама просила Гумфри Деви доставить ей помаду, от которой чернели бы и росли брови.

Я не удивился бы негодованию нашего товарища, если бы от него потребовали такой же помады. Но великое различие между мазью щеголихи и правилами для улучшения пищи многочисленного класса людей, удовлетворяющих чувственности богачей.

Гумбольдт, Бух и Гей-Люссак приехали в Милан 1 октября. В этом городе жил тогда Вольт; но они с трудом его отыскали. Гражданское и военное управление столицы Ломбардии тотчас удовлетворяло желанию иметь адрес какого-нибудь подпоручика пандуров или кроатов, или какого-нибудь поставщика военных принадлежностей, или какого-нибудь гранда; но оно не заботилось о Вольте, о славе Ломбардии, и имя которого произносит потомство с глубоким уважением; оно знало только людей, не оставляющих следов своего существования.

С негодованием отворотим глаза от таких несообразностей наших обществ и станем продолжать наш рассказ.

Наши путешественники узнали в Милане, что ученый мир волновался опытами Конфиллячи, ученика Вольта, будто бы открывшего в воде соляную кислоту и соду, элементы без труда отделяемые вольтовым столбом. Они спросили о том Вольта, и знаменитый физик отвечал: «Я видел опыт, но не верю ему». Этими словами он намекнул на осторожность, которой надобно вооружаться против подобных невероятных явлений. Замечанием Вольта должно руководствоваться особенно при опытах, производимых чрезвычайно чувствительными снарядами, на которые действует самое присутствие производящего опыт. Выражение Вольта: видел, но не верю, было бы весьма полезно для нашего времени, предохранив многих сочинителей от самых странных и смешных промахов.

14 и 15 октября наши путешественники переправлялись через С.-Готар; но Гей-Люссак не мог наслаждаться удивительным и поучительным зрелищем; гигант скрывался под непроницаемым туманом. Неудача Гей-Люссака была вознаграждена в Люцерне подобным рассмотрением рельефа Швейцарии, составленного генералом Пфиффером.

В Геттингене, 4 ноября, великий натуралист Блюменбах, еще полный жизни и деятельности, с усердием оказал университетские почести нашему молодому соотечественнику.

16 того же месяца Гей-Люссак прибыл в Берлин, где всю зиму провел в доме гостеприимного Гумбольдта, в котором собирались все знаменитости города. Но более всего он проводил время в обществе химика Клапрота и физика Эрмана.

Гей-Люссак оставил Берлин весною 1806 г. и оставил неожиданно, получив известие о смерти Бриссона. Гей-Люссак надеялся получить его место в Институте.

Рассматривая ныне труды современников Гей-Люссака, имевших также надежду на избрание в академики, удивляемся, что присутствие нашего молодого друга считалось в 1806 г. необходимым; но надобно вспомнить, что в конце XVIII и в начале XIX столетий тот казался истинным физиком, кто владеет богатым собранием снарядов, хорошо вычищенных, покрытых лаком и красиво расположенных в стеклянных шкафах. Гей-Люссак имел только неказистые снаряды для ученых исследований, и потому опасался многих препятствий и соперников. Сохраним эти воспоминания для утешения тех, которые встречали или встретят неудачи в академических избраниях.

Примечания

*. Первые основательные идеи о восходящих потоках атмосферы и о погружении ее верхних слоев в нижние принадлежат нашему Ломоносову. См. его «слово об электрических явлениях». — Пер.

**. Не можем не напомнить читателям, что о поднятии гор за 50 лет до Буха писал Ломоносов. Вот что он говорил об этом предмете в своей Металлургии (стр. 511 и след., в Смирдинском издании соч. Ломоносова): «В начале сих рассуждений представляются первые величайшие горы, т. е. части нашего света, о коих сомневаться нельзя, что они сначала не были, но из-под воды возникли, когда явилась суша, и вода собралась в океаны, сиречь в великие моря, окружающие сушу. Натуральные и очевидные свидетели гласят сами, то есть, оных возвышений косогоры, хребты и вершины, и на них лежащие в несказанном множестве черепокожные. Наклоненные положения камней диких к горизонту показывает, что оные слои сворочены из прежнего своего положения, которое по механическим и гидростатическим правилам должно быть горизонтально. Когда горы со дна морского восходили, неотменно долженствовали составляющие их камни выпучиваться, трескаться, производить расселины, наклонные положения, стремнины, пропасти разной величины и фигуры отменной. От сего произошли отличные и разнообразные положения матерых частей света, островов около лежащих и мелей со дна морского почти до самой поверхности воды возвышенных. Сила, поднявшая таковую тягость ничему, по действиям послушницы Божиих повелений натуры, приписана быть может, как господствующему жару в земной утробе.

Морские черепокожные, на вершинах гор лежащие, что родились на дне морском, не сомневается ныне никто больше, кроме людей, имеющих весьма скудное понятие о величестве и древности света. Это хотя довольно показано в слове моем о рождении металлов; однако еще за благо признаю присовокупить здесь некоторые мои новые улики на тех, кои говорят и пишут, что раковины в горах и на горах лежащие суть некоторая игра роскошной натуры, т. е. что они тут родятся, где видны, тут и возрастают без всякой причины, и ни на какой конец произведенные. Сих я вопрошаю, что бы они подумали о таком водолазе, который бы из глубины морской вынесший монеты, или ружья, либо сосуды, которые во время морского сражения, или от потопления бурею издавна погрязли, и сказал бы им, что их множество производит там, забавляясь своим избытком, прохладная натура? Что? когда бы дно посреди земного шара, или и самого великого океана открылось, где воюющие финикиане, греки, карфагенцы, римляне, где возвращающиеся из восточной Индии, или из Америки флоты лишились имений и жизни и оказались бы художеством человеческим известно произведенные орудия, посуда, снасти, деньги, изображения разных Государей, на ходячих или в монетных кабинетах хранимых видим мы со всем подобные и того же тиснения; а притом бы стали рассуждать, что все то производит сама натура, т. е. исправляет в пучине морской кузнечное, ружейное, медничное и монетное дело? ...Не меньшего смеху и прозорства достойны оные любомудры, кои видя по горам лежащие в ужасном множестве раковины, крапинками, и всеми разность качеств и свойств, коими сих животных природы между собою различаются, показующими характерами сходствующие с живущими в море; и сверх того химическими действиями разделимые на такие же материи, не стыдясь утверждают, что они не морское произведение, но своевольной натуры легкомысленные затеи».

В следующем любопытные читатели найдут основательные опровержения современного возражения против поднятия гор со дна морского и против объяснения этого великого явления Ноевым потопом.