Характер, сочинения и открытия Ф. Араго

Читатели, без сомнения, пожалеют, что автобиография Ф. Араго оканчивается 1830 годом, т. е. тем временем, с которого началась общественная деятельность незабвенного ее автора, и когда он достиг зрелого возраста (44 года) и полного развития его умственных и физических сил. Надобно сожалеть об этом еще более потому, что никто из его сограждан, друзей и знакомых и даже его преемник в должности секретаря парижской Академии по математическим наукам в продолжение восьми лет по кончине Араго не собрался написать его биографии, или, по крайней мере, похвальной академической речи в исполнение академического устава. Один Флуран, другой секретарь той же академии по естественным наукам, в краткой надгробной речи сделал несколько замечаний о характере Араго и его влиянии на академические дела и на французских и иностранных ученых, входивших с ней в сношения. Если присоединим сюда парламентские речи Араго, то составим весь скудный запас для изображения личности человека, принадлежавшего к числу великих сподвижников распространения и совершенствования наук, промышленности и гражданской образованности во Франции в прошедшей половине текущего столетия. Посмотрим, что можно извлечь из этих материалов.

Биографии астрономов, физиков и геометров и автобиография самого Араго есть неоспоримые свидетельства его совершенной честности, беспристрастия, твердости, хладнокровия и находчивости в трудных обстоятельствах — свидетельства его постоянного стремления к общей пользе и его убеждений в том, что благоденствие государств основывается на законности и на успехах наук, которые, распространяясь в массе народа дружным содействием бескорыстных ученых, укореняют в ней уважение к закону и уверенность в необходимости честного труда. Те же сочинения свидетельствуют о его самопожертвовании в исполнении обязанностей. Действительно, много ли найдем примеров того мужества и терпения в борьбе с многочисленными препятствиями, какое показал Араго при своих геодезических работах в негостеприимной Испании того времени, среди полудикого населения? Неужели наука не внесет в свои летописи с благодарностью и удивлением сохранение результатов этих геодезических работ? Без них погибли бы для нее и неимоверные труды среди опасностей и огромные издержки французского правительства.

Гражданскую честность свою и находчивость в трудных обстоятельствах доказал Араго своей невольной связью с бешеным сыном Бриссо. Старый товарищ доверил ему свое безумное предприятие. Что делать? Выдать безумца в руки правительства — значит пренебречь естественными обязанностями товарищества. Допустить фанатика до преступления — значит участвовать в преступлении. Трудность положения еще увеличилась странным ответом матери Бриссо. Что же делать? Тогда Араго был еще молод и неопытен в делах подобной важности. Но он уже имел понятие о натуре человека, всегда имеющей какую-нибудь сторону, позволяющую овладеть и управлять действиями самого упорного характера. Араго открыл эту сторону в Бриссо и терпением своим достиг до того, что спас самого себя, отклонил фанатика от преступления и от своего отечества отогнал грозную тучу. Что бы произошло с возрождавшейся к порядку Францией, если бы пуля Бриссо пролетела через голову Наполеона? Пусть подумают об этом вопросе историки-философы, ищущие причин великих событий.

Беспристрастие доказал Араго своими биографиями, в которых он изобразил великих ученых с неизбежными недостатками человеческой натуры и дополнил эти изображения в своей автобиографии описанием слабостей Лапласа, не теряя полного уважения к его чудесному гению. Нельзя без особенного сочувствия прочитать замечания о его выборе в члены академии наук: «Даже теперь признаюсь, что выбор огорчил бы меня без ободрительного голоса автора «Небесной механики».

Если напомним читателям, что Араго, поборник законности и враг произвола властей, не опускает случая выставлять Наполеона великим покровителем наук, необходимых для благоденствия государств, и вместе с тем достойно карает его за ошибки, происходившие от кружения головы на необыкновенной высоте, на которую вознесся Наполеон своим гением и почти мифическими подвигами: свидетельством тому грубость Наполеона с бедным и безответным Ламарком. Беспристрастный Араго не умолчал и о ребячестве Пуассона во время коронации Наполеона, несмотря на то, что Пуассон был его учителем, покровителем и другом.

В биографиях Карно, Монжа и Ампера читатели, без сомнения, обратили внимание на глубокие педагогические заметки Араго, поучи-тельные для преподавателей и для начальников, имеющих власть определять учителей и профессоров к важной должности наставников и удалять от нее недостойных и неспособных. В своей автобиографии Араго обращается к тому же предмету и в лице малознающего Гассенфранца и старого добряка Барюэля ясно показывает ошибки по управлению Политехнической школы^*. С таким же беспристрастием обнаруживает он неприличное нарушение обязанностей экзаменатора достопочтенным Лежандром, впрочем, показавшим благородство своего характера тем, что не отказался исправить свою ошибку. Когда же дело касается законности, Араго является сильным защитником того же Лежандра, у которого правительство отняло пенсион за отвержение беззаконного предложения о выборе Бине и Навье. При этом случае нельзя не заметить, что Араго во всех академических выборах руководствовался только пользой наук, законностью и беспристрастием, несмотря на сильных противников, несмотря даже на ошибочные настояния самого Лапласа, и время всегда доказывало, что справедливость была на стороне твердого Араго. Без сомнения, убедился в том и Лаплас после бегства Николле.

Несмотря на пользу, которую приносили парижской академии беспристрастие и твердость Араго, оскорбленное самолюбие многих из ее членов и посредственность, всегда прибегающая к интригам, прозвали его академическим великим избирателем. Даже Лаплас позволил себе лично оскорбить его этом прозвищем. Но как смерть уничтожает все отвратительные сплетни и несправедливые жалобы и не может уничтожить одну только истину и добро, всегда обильные благодетельными следствиями, то над гробом Араго его благородным товарищем Флураном были произнесены следующие незабвенные слова: «Когда он явился в этой должности (секретаря академии), тогда в академии явилась новая деятельная жизнь. Науки засияли необыкновенным светом, и их благодеяние изобильно пролилось на все производительные силы государства». После этого можно ли удивляться, что Араго стал полновластным распорядителем ученого мира во Франции. Власть его стала почти неограниченной и для посредственности и шарлатанства казалась тяжелым деспотизмом? Но истинные и скромные дарования не боялись ее и находили в ней просвещенное и полное покровительство, потому, что как сказал тот же Флуран: «В Араго беспримерная проницательность соединялась с необыкновенным анализом, изложение и оценка трудов посторонних ученых были забавой для его ума» и потому что, как выразился Гумбольдт: «существенные отличия нравственной физиономии Араго состояли в силе и возвышенности страстного характера и в привлекательной мягкости чувства всегда готового на помощь другому». Для примера вспомним, что по настоянию Араго Дагерр получил национальную награду. Дело об этой награде началось следующим письмом Араго к министру внутренних дел в 1839 г.:

«Господин министр.

После пятнадцатилетних прилежных, трудных и дорогих изысканий господам Ньепсу и Дагерру удалось удержать изображения предметов в камере-обскуре и заставить солнечные лучи рисовать картины, в которых предметы математически точно сохраняют свои формы до малейших подробностей, и в которых с совершенством соблюдаются перспектива линейная и перемены в тонах перспективы воздушной.

Не преувеличивая, могу сказать, что окончательный способ Дагерра дает удивительные результаты. К сожалению, выгоды художника не могут быть обеспечены привилегией, потому что как скоро способ сделается известным, то всякий будет в состоянии им пользоваться, и самые неловкие превратятся в опытных рисовальщиков.

Столь прекрасное, неожиданное и общеполезное открытие, без сомнения, принесет честь государству, и государство обязано наградить изобретателя.

Я совершенно знаю, что г-н Дагерр отказался от соблазнительных предложений от лица многих сильных государей. Это обстоятельство еще более побуждает к принятию участия в изобретателе. Оно увеличивает уже большое число тех членов палаты, которые ожидают случая выразить сове расположение к художнику, потерпевшему неудачу в процессе о диораме.

Я, г-н министр, осмеливаюсь вас просить о подтверждении молвы, которая гласит, что вы сами желаете предложить Палате о национальной награде г-ну Даггеру. Если ваш ответ будет утвердительный, то я предоставляю дело в полное ваше распоряжение.

Но если, вопреки моему ожиданию, вы полагаете, что правительство не должно начать этого дела, то, без сомнения, вы не найдете неприличным мое предложение, которое я сделаю палате, чтобы она обратила внимание на открытие нашего остроумного соотечественника, потому что моим предложением исполнится общее желание членов палаты всех партий».

Дело кончилось присуждением национальной награды г-ну Дагерру.

Политическая деятельность Араго заключалась между 1830 и 1848 годами. Он был депутатом от его родины и членом муниципального парижского совета. Важные обязанности по этим званиям он исполнял со своей обычной твердостью, беспристрастием и, несмотря ни на какие личные отношения, смело стоял за законность и общую пользу. Он не следовал парламентским обычаям составлять партии, действующие систематически или согласно с министерством или против него, хотя бы предложения его палатам были беззаконны и вредны, или справедливы и полезны. Его гений, обширные теоретические и практические знания и его честность заставляли его думать, что министерство для поддержания своего существования даже из корыстных видов не будет действовать посредством тайных интриг и собирать около себя приверженцев наградами и раздачей доходных мест. Он думал, что всякое благоразумное министерство должно опираться на законы, на содействие благоденствию народа и на привлечение в свое управление честных людей, знающих и действующих не по прихотям сильных, а единственно в видах общей пользы. Он был уверен, что своекорыстие, интриги и двуличие рано или поздно обнаружатся и обратятся на голову в душе неблагонамеренных или ослепленных. Наконец, он был убежден, что министерство даже для личных выгод не должно вести тайной войны с народом. Если в парламентских речах своих Араго часто не одобрял предложения министерства, то единственно для его вразумления и для объяснения ему специальных вопросов касательно наук, искусств и технических работ, как обыкновенно, совсем неизвестных министрам и их советникам. Их всех парламентских речей Араго только одна принадлежит к речам чисто политическим — речь об изменении избирательного закона. Здесь он заступился за трудящийся класс народа, на котором лежит вся тяжесть удовлетворения государственных нужд, и ни один член которого не имел права спросить правительство, куда и как тратятся собираемые с него подати. По действующему тогда закону право на избрание депутатов приобреталось слишком дорогой ценой, и потому Палату Депутатов называли Палатой монополистов. Эта речь не понравилась дорогим депутатам, беспрестанно прерывавшим оратора, так что президент палаты несколько раз требовал, чтобы они терпеливо молчали до окончания речи. Неудовольствие палаты неудивительно: Араго неумолимо и неопровержимо указывал ей на такие обстоятельства в положении Франции, которые не предвещали ничего доброго. В речи Араго много поучительных мест, но мы не можем их выписывать и предложим здесь несколько строк из ее окончания.

«Я настоятельно требую перемены в избирательном законе, потому что я друг прогресса. Но объяснимся: я не желаю прогресса среди бури — в бурю плавают быстро, но не знают, куда. Кормчий не хладнокровен, волны часто срывают пассажиров, и корабль приходит в пристань полуразрушенным. Я хочу прогресса постоянного, правильного, без потрясений, без насилия. Такого прогресса достигнет наше государство изменением избирательного закона. Покуда народ не участвует в выборе депутатов, покуда он будет называть нас Палатой монополистов, до тех пор большая часть граждан будет смотреть на нас, как на людей, совсем не думающих о пользе государства и страданиях народа. Издаваемые нами законы граждане считают временными, а не постоянными и решительными. Но допустите народ к избирательству, и все изменится в его глазах. Каждую перемену в его положении он будет считать необходимой, законной, а с другой стороны новая палата окажет ему полную справедливость. Судя по некоторым признакам, заключаю, что народ не откажется о своих требований».

Предсказание Араго сбылось: прошло только восемь лет после его речи, как лукавый Людовик-Филипп был изгнан из Франции со всем своим семейством. «Лукавый? Почему?» Ответ на этот вопрос может найти всякий, кто хорошо подумает о причинах переворота 1830 г. и о других частных происшествиях в правлении этого короля, например, о возмущении парижской черни, кажется, в 1832 г., когда разграбили дворец архиепископа, когда собирались разрушить соборный храм Богородицы, и когда Араго как член муниципалитета, приведший небольшой отряд национальной гвардии без позволения министра внутренних дел, остановил безумие черни.

Из речей, в которых Араго объясняет министрам и палате специальные вопросы, для примера, укажем на речь «Об устройстве военных школ». Здесь Араго убеждал военного министра пересмотреть программы подчиненных им школ в Меце и Сен-Сире, наполненные предметами излишними и ненужными, напрасно обременяющими воспитанников. Но всего замечательнее предлагаемые им правила о выборе экзаменаторов для приема и выпуска учащихся. Правила немногосложны, кратко изложены, пригодны не для одних военных школ, и потому выписываем их.

«Прежде выбирали экзаменаторов из людей первоклассных, из людей несомненных достоинств, прославившихся блестящими трудами. В списке прежних экзаменаторов вы найдете имена Боссю, Безу, Монжа, Лежандра, Лапласа, Био, Поэнсо.

Нужно, чтобы экзаменаторы были совершенно свободны от подозрения в пристрастии. Нужно, чтобы они не имели никаких связей с приготовительными училищами^**. При таких связях родители учащихся никак не могут ожидать честного и независимого экзамена.

Для экзаменаторов необходимо еще условие: экзаменаторы, по своим знаниям и по своему положению, должны быть выше преподавателей. В противном случае экзаменаторы будут экзаменовать самих себя, и оттого сами оробеют и станут без меры снисходительными.

Прошу извинения у г-на военного министра, а не могу не сказать, что экзаменаторы в Сен-Сире не выполняют этих условий: без сомнения, они люди честные, но тесно связаны с профессорами школы. Экзаменаторы, назначаемые г-ном министром, без сомнения, преодолевают трудности своего положения, но я уверен, что на них много жалоб, и начальство школы не без хлопот.

Вероятно, что четверо министерских экзаменаторов люди с достоинствами. Но эти достоинства до сих пор остаются тайной, известной только одному министру. Они не обнаружены никаким сочинением, они совсем неизвестны в ученом мире».

Само собой разумеется, что такие речи весьма не нравились французским министрам, и в 1834 г. разгневанный министр торговли Дюшатель за письма Араго об отдельных фортах около Парижа вычеркнул его имя из членов комитета о промышленности. Но через несколько месяцев тот же министр, по представлению комитета, дозволил его президенту Тенару написать к Араго следующую записку. «Вы видите, что имеем в вас крайнюю нужду. Без вас мы не можем судить о достоинстве хронометров и зрительных труб. Итак, я прошу, научите нас. Комитет не может обойтись без вашего мнения. Вы необходимый для нас судья».

Вслед за министрами поднимались на Араго журналисты и бессовестно клеветали на него. Из многих примеров выбираем один, весьма замечательный.

В «Constitutionnel» была напечатана безымянная статья, в которой сказано: «Г-н Араго (временный начальник Политехнической школы после переворота 1830 г.) был однажды жестоко освистан в одном амфитеатре». На эту клевету Араго отвечал следующее:

«Это совершенная ложь. Честный профессор тотчас откажется от своего места, когда заметит, что он потерял уважение своих слушателей, и когда его аудитория остается пустой. Во все мое продолжительное профессорство я никогда не был в таком критическом положении. Это всем известно.

Но безымянный сотрудник «Constitutionnel» не изобретатель свистков. Он подражатель. Еще за год до него один бретонский журнал, кажется, «Armoricain», уведомлял своих читателей, что при открытии курса астрономии в обсерватории восемь или девять сотен слушателей встретили меня единодушными свистками. Притом скромный журналист упомянул, что не знает, к кому относились свистки, к профессору или к депутату. В таком важном деле надобно объясняться обстоятельно: надобно бы сказать, кто именно забавлялся свистками. Уж не члены ли института Дюма, Эли-де-Бомон, Буссенго, Дюфренуа, Мильн Эдвардс, Ру, Пайен, Паризе, Ложье, Мовэ и пр.? Уж не министр ли публичных работ Дюмон и его семейство, первый президент Сегье, литераторы обоих полов, депутаты, медики, отставные и служащие военные, священники всех исповеданий и пр. и пр.? Потом следовало бы объяснить, каким образом невзлюбившие меня слушатели вдруг стали весьма благосклонными и велели выбить прекрасную медаль, экземпляры которой, золотой, серебряный и бронзовый, прислали ко мне в знак своего удовольствия и благодарности за мое старание в исполнении моей обязанности».

Эта почетная медаль свидетельствует о добросовестности французских журналистов: в свое время ни один из них не сказал о ней ни слова. Она же свидетельствует об уважении парижан к профессору и к благородному гражданину. То же подтверждено программой памятника Араго, в которой именно сказано, что подписка собирается на памятник великому ученому и благородному гражданину. Кажется, этот памятник еще не поставлен, и Бог знает, будет ли поставлен.

Нельзя также не заметить, что Араго отказался от присяги нынешнему властителю Франции, и Людовик-Наполеон не лишил его должностей и не выгнал из отечества. Такое дело многозначительно.

Вот что мы сумели извлечь из скудных материалов для очертания характера Араго и его политической деятельности. Переходим к его сочинениям и открытиям.

О «Биографиях» Араго говорить уже нечего. Они в руках многих русских почитателей великих дарований автора, и в предисловиях своих переводчик оценил их, как мог. Прочие сочинения, во избежание повторений, подводим под следующие отделения, согласно с Гумбольдтом.

Примечания

*. Читатели-педагоги много найдут поучительного в парламентской речи Араго (Disours sur l'enseigoement), произнесенной 23 марта 1837 г. по случаю министерского проекта о второстепенных школах.

**. У нас, напротив, нашли полезным принимать в студенты по экзамену учителей гимназий. Пер.