Социальный космос

Читатель уже имел возможность убедиться, что представления различных народов о вселенной во многих отношениях чрезвычайно сходны. Объяснить множество удивительных совпадений общим происхождением древних мифов невозможно: для этого пришлось бы признать, что вся мировая культура развилась из одного центра. В прошлом подобные гипотезы пользовались большим успехом среди части ученых, но современная наука доказала их несостоятельность. Конечно, культурные контакты играли большую роль в распространении идей, но все же в большинстве случаев взгляд на мироздание вырабатывался самостоятельно. Общечеловеческое единство мировоззрения определяется совсем не заимствованиями, а тем важнейшим обстоятельством, что все без исключения общества развиваются в соответствии с одними и теми же универсальными историческими закономерностями. Мысль о том, что сознание определяется бытием, а культура и идеология — социально-экономическими условиями, составляет краеугольный камень марксистской науки об обществе. Тесная зависимость космологических воззрений от социального устройства убедительно подтверждает это принципиальное положение.

Первые классификации

Говоря о вселенной, в первую очередь имеют в виду землю и небо, моря и океаны, звезды и светила. Но ведь окружающий человека мир не исчерпывается только этим, он, если воспользоваться образным восточным выражением, содержит в себе «десять тысяч вещей», многообразие которых не поддается определению. Это — тоже вселенная, и в ней тоже необходимо уметь ориентироваться. Огромная роль в познании мира принадлежит классификациям, представляющим первый шаг на пути познания закономерностей бытия. Их возникновение и подлинный расцвет связаны с развитием абстрактного мышления. Разумеется, классификации присущи и донаучному мышлению (без них никакое мышление невозможно), но основания их в этом случае иные. В современной жизни различия между обыденными и научными понятиями, хотя и существенны, все же не так бросаются в глаза. Другое дело — древние и первобытные культуры: тут расхождения с научной картиной мира огромны. Их изучение приводит к выводам интересным и поучительным.

Этнографами давно отмечено, что первобытное сознание оперирует множеством разнообразных классификаций, речь при этом идет не просто о чисто практическом делении предметов на полезные и бесполезные, съедобные и несъедобные и т. д., а о более или менее общем взгляде на природу как на некое завершенное целое, состоящее из связанных между собой классов существ и явлений. Характерной особенностью ранних классификаций служит то, что они объединяют в одни группы предметы и понятия, которые, с точки зрения самой элементарной логики, казалось бы, не имеют между собой ничего общего. Вот лишь один пример: австралийские аборигены из племени вотжобалук объединяли в одну группу гром, сороку, дикую кошку, огонь, чайку, белого и черного бакланов, болотных птиц, цаплю. Черный какаду, игуана, ящерица, маленькая змея и дикая утка считались составляющими уже иную группу существ. В свою очередь, звезда, степной голубь, опоссум, кустарник, серый и красный кенгуру рассматривались как представители еще одного самостоятельного класса. Какое-либо разумное основание для такого деления на первый взгляд полностью отсутствует. Одно время европейские исследователи и миссионеры, сталкивавшиеся с подобными проявлениями первобытного сознания, были склонны расценивать их как свидетельство ущербности, неполноценности «мышления дикарей». Так ли это? Вовсе нет!

Логика в подобных построениях отсутствует только на первый взгляд. С точки зрения европейца, между чайкой, уткой, какаду в определенном смысле нет существенной разницы, он определяет их одним понятием — «птицы». Совсем иное дело — австралийский абориген, живущий в самом тесном контакте с природой, в огромной степени зависящий от нее и потому вынужденный прекрасно разбираться в разновидностях растений, птиц, рыб, животных, великолепно знать их особенности и повадки. В известном смысле коренного австралийца можно назвать прирожденным натуралистом: ему известны многие десятки видов растений, насекомых, он тонко различает породы и разновидности диких зверей и пернатых, для каждой из которых в его словаре существует специальное обозначение. Вот, казалось бы, и разгадка проблемы: в одни группы объединяются существа, сходные между собой повадками и образом жизни, а система в целом суммирует охотничий и хозяйственный опыт аборигенов.

Однако все, оказывается, не столь просто. Прежде всего, нетрудно установить, что существа, относимые к одному классу, часто резко отличаются друг от друга не только по своей видовой принадлежности и иным характеристикам, но и по той роли, которую они играют в жизни аборигенов. Далее, наряду с животными в классификациях представлены и иные предметы и явления, никак уже не связанные с хозяйственной практикой. С другой стороны, обращает на себя внимание то, что большинство классифицируемых объектов являются тотемами. Чтобы понять суть проблемы, нужно пояснить, что такое тотем и тотемизм.

Термином «тотем» этнографы обозначают предмет или существо (чаще всего это животное или растение), считающееся предком-покровителем рода. Первобытное сознание не проводит резкой грани между людьми и животными, полагая, что последние некогда также имели человеческий облик и способности. Этим объясняется, что большинство отсталых народов выводили свое происхождение от того или иного зверя, птицы, растения. Тотемы почитались священными, с ними было связано много мифов и ритуальных предписаний. В частности, категорически запрещалось употребление тотема в пищу: человек скорее согласился бы умереть, чем отведать мяса своего зверя-предка, такое вкушение считалось грехом еще более тяжким, нежели каннибализм. Были и исключения, правда редкие, когда родичи, собравшись на великий праздник, в торжественной обстановке, с исполнением специальных обрядов поедали плоть своего мифического прародителя (таковы, например, медвежьи праздники у народов Сибири и Северной Америки). Цель ритуального вкушения тотема состояла в том, чтобы мистическим образом сплотить родовой коллектив: съев мясо и кровь общего предка, родичи как бы возобновляли и упрочивали кровнородственные связи между собой. В этом и состоит главный смысл тотемических верований — через поклонение общему для всех божеству-зверю сплачивать коллектив, чтобы он мог выстоять в трудной борьбе с враждебной человеку природой.

Сказанное вовсе не означает, что в роли тотема может выступать лишь одно какое-либо животное или растение. Развитые тотемические верования предполагают наличие множества тотемов, образующих сложную и стройную систему, что связано со структурой общества. Поскольку на ранних ступенях развития религии (например, у австралийцев) тотемами являются большинство окружающих человека животных и растений, то практически весь животный и растительный мир, тот, с которым австралиец сталкивается в повседневной жизни, оказывается расклассифицированным на те же группы и подгруппы, что и само общество. Все виды флоры и фауны изображаются родственниками, образуя единую вселенскую семью. Расклассифицированным оказывается все многообразие вселенной. Огонь считается «родственником» дикой кошке и чайке, а звезда — опоссуму и кустарнику. Потому-то эти, казалось, разнородные существа и явления объединяются в одни группы и в каком-то смысле считаются тождественными или очень близкими друг другу. Вот и разгадка первобытных классификаций, на первый взгляд сумбурных и лишенных смысла: устройство вселенной копирует устройство общества.

Но, быть может, описанные классификации — это специфическая особенность аборигенов Австралии, и у других народов они не встречаются? Отнюдь нет. Можно смело утверждать, что то же самое присуще очень многим традиционным культурам земного шара и потому должно рассматриваться как универсальный феномен. Сошлемся на свидетельство известного французского этнолога Л. Леви-Брюля: «В огромном количестве обществ низшего типа, в Австралии, в Западной Африке... у североамериканских индейцев, в Китае и т. д., обнаружено, что все вещи в природе, животные, растения, звезды, страны света, цвета, неодушевленные предметы вообще, разделены или были первоначально разделены на такие же классы, как и члены общественной группы. Если, например, члены данной группы разделены на известное количество тотемов, то так же обстоит дело и с деревьями, реками и звездами»¹.

Если культуру австралийских аборигенов принято относить к каменному веку, то племена Северной Америки, находившиеся в более благоприятных условиях, ушли в своем развитии намного дальше. Но и у них мы находим те же самые классификации, основанные на тех же принципах. Возьмем, к примеру, космологическую схему индейцев зуньи. В ней выделяется семь важнейших точек мироздания: пять по горизонтали (север, восток, юг, запад плюс центр) и две по вертикали — зенит (верх) и надир (низ). В соответствии с этими координатами сгруппированы все девятнадцать родов, образующих племя. К северу относят роды журавля, куропатки, дуба; к западу — медведя, койота, весенней травы; к югу — табака, маиса, барсука; к востоку — лани, антилопы, индюка; к зениту — солнца, орла, неба; к надиру — лягушки, очковой змеи, воды; к центру — род попугая. Далее по тем же координатам расписано и все прочее, например: к северу относится ветер и дуновение воздуха; к западу — вода, весна и весенние ветры; к югу — огонь и лето; к востоку — земля и семена. В соответствии с данной схемой распределены и другие явления, предметы и животные, а также такие понятия, как война, мир, охота, земледелие, врачевание, магия, религия и их различные комбинации. Кроме того, северу соответствует желтый цвет, югу — красный, востоку — белый, зениту — пестрый, надиру — черный и, наконец, центру — «пупу земли» — присущи все цвета.

Легко заметить, что эта система более разработана и совершенна, нежели австралийские. По своему характеру она менее конкретна, выше по уровню абстракции, в нее входит большее число отвлеченных понятий и представлений, связи между которыми сложились не сами собой, а были отчасти сознательно проведены мифотворческой фантазией.

Дальнейшую эволюцию исходных первобытных классификаций можно видеть на примере древнекитайской культуры. Стержнем, вокруг которого группировалось все многообразие видимого мира, служили так называемые «стихии», то есть космические элементы, в которых китайские мыслители видели первопричину всего сущего. Таких стихий насчитывалось пять — дерево, огонь, земля, металл, вода. Полагали, что их борьба и взаимодействие приводят в движение круговорот бытия. Вот одна из многих десятков древнекитайских классификационных схем (приводим ее в сильно сокращенном виде): стихия дерева — восток, весна, зеленый, возникать, начало, ветер, дождь, мускулы, глаза, нос, печень, народ, человек и т. д.; стихия огня — юг, лето, красный, расти, острый, вены, сердце, радость и т. д.; стихия земли — центр, середина лета, желтый, кормить, созревать, влажность, гром и т. д.; стихия металла — запад, осень, белый, собирать урожай, сухость, убивать, роса, кожа, волосы и т. д.; стихия воды — север, зима, черный, холод, низ, кость, ухо, почка, ужас, печаль, слух и т. д.

Для древнего китайца эта и подобные ей схемы были исполнены большого символического смысла. С помощью таких несовершенных средств пробуждающаяся человеческая мысль пыталась постичь закономерности бытия, сводя предметы и явления в общие категории, устанавливая зависимость между ними. Иными словами, перед нами одна из ранних попыток представить мир в виде единой целостной системы, каждый элемент которой занимает строго определенное место. Отсюда уже недалеко и до начатков философии. В самом деле, такая связь прослеживается. Опутанная религиозно-мифологическими предрассудками, мысль человека тем не менее постепенно отказывается от тотального классифицирования всех и вся: ведь при бесконечном расширении такие классификации теряют всякий смысл. Главное внимание обращается на принципы, первопричины. Так появляется представление о стихиях, или элементах космоса. Учение о них существовало не только у древних китайцев. Древнеиндийские и древнегреческие философы также полагали, что человек, жизнь вообще и само мироздание, наконец, являются продуктами четырех космических элементов (огонь, вода, воздух, земля). Из них будто бы образовалось все сущее, и в них все обратится опять в конце мира. Так очень долгим, трудным и сложным путем двигалось познание — от первобытных схем и классификаций к созданию предпосылок для будущего научного мировоззрения.

Универсальный дуализм

Кто-то, быть может, решит, что все сказанное выше относится только к примитивным обществам. С одной стороны, вроде бы и так: скажем, в развитой европейской культуре мы обнаружим лишь далекие и глухие отзвуки такого миросозерцания. Тем интереснее попытаться выяснить происхождение и смысл некоторых пережитков. Обратимся хотя бы к языку, этому важнейшему инструменту мысли. Давно замечено, что его развитие по сравнению с развитием мышления запаздывает, вернее сказать, для выражения новых понятий мы вынуждены пользоваться старыми языковыми формами, подгоняя под них иное содержание. Для лингвиста и историка это драгоценное обстоятельство: изучая язык, мы можем выяснить, как мыслили и, соответственно, как представляли себе мир наши далекие предки.

Давайте задумаемся, читатель, над одним простым и кажущимся естественным фактом. Почему в русском и целом ряде других европейских (и не только европейских) языков существительные имеют показатель рода? Применительно к животным это в какой-то степени оправдано, ибо может служить указанием на пол, хотя и здесь не все так однозначно (скажем, по-русски «собака» женского рода, а по-немецки и французски — мужского). Но как понять, что о березе, ели, сосне мы говорим «она», а о дубе, тополе, клене — «он»? Ведь, казалось бы, с точки зрения половой принадлежности между породами деревьев нет разницы. Может быть, стройная березка своим внешним видом ассоциируется с девушкой, а кряжистый дуб — с могучим мужчиной? Но довод этот явно несостоятелен, ибо совершенно не объясняет, почему, предположим, потолок — «он», а стена — «она»? Никаких ассоциаций здесь нет. Можно, конечно, предположить, что пол вещей определяется тем, предметом чьей трудовой деятельности они являются — мужчины или женщины. Но и это допущение не может удовлетворить, так как слишком много здесь исключений. А кроме того, многие понятия просто никак не связаны с разделением труда и работой вообще. Каким образом можно связать с мужчиной и мужским полом, скажем, ручей или воздух, а с женщиной — дверь или воду?

Как уже говорилось в связи с классификациями австралийских аборигенов, первобытное сознание представляет себе природу (а шире — вселенную) устроенной по тем же принципам, что и общество. Структура космоса копирует структуру племени. Получается, что все существа и предметы, наполняющие мироздание, связаны с человеком определенной степенью «родства». И это вполне понятно: в условиях родового общества с его низким уровнем развития производительных сил человек находится в абсолютной зависимости от коллектива, быть изгнанным из рода означает скорую и неминуемую смерть. Отсюда колоссальное значение приобретают кровнородственные связи: каждый безошибочно знает точную степень родства, связывающую его с любым из соплеменников, живым или давно умершим (духи тоже входят в эту номенклатуру). Человек не может представить себе, чтобы существовали иные принципы организации, кроме кровнородственных. Буквально все, что его окружает, он располагает по этому ранжиру, а расположив, твердо знает, как нужно вести себя по отношению к данным существам или явлениям. С точки зрения австралийца, вселенная — это большая семья или большое племя, где все — камни, звезды, деревья, звери и конечно же все без исключения люди — родственники друг другу. Весьма отчетливо подобные представления существовали и у других народов. Так, по традиционным китайским воззрениям, считалось, что император — отец, а подданные — его дети, при этом весь народ страны уподоблялся единой семье. Более того, родственные отношения распространялись и на чужеземцев: когда заключался политический союз или устанавливались вассальные отношения с каким-либо государством или племенем, подыскивался соответствующий эквивалент из терминологии родства. Равноправные союзы определялись как отношения братьев; покоренные же царьки и владетели объявлялись племянниками или другими более дальними и младшими родственниками императора. Точно так же в Библии отчетливо проводится мысль, что еврейский народ, избранный богом, есть не что иное, как... жена бога. Между ними заключен брачный союз: когда древние евреи впадали в идолопоклонство, библейские пророки порицали это как блудодеяние, супружескую измену и грозили тем, что бог отвернется от неверной жены, даст ей разводное письмо. В христианстве эти воззрения отразились в представлении о церкви как о невесте Христовой (невестами Христа именовались и монахини, посвятившие свою жизнь богу). Наконец, обратим внимание на такой пережиток, как сохранившиеся в нашей современной речи обращения к незнакомым людям с употреблением терминов родства — дядя, тетя, мамаша, бабуся и т. д. Это — наследие старинного деревенского быта, где родственные связи играли очень большую роль.

Итак, по архаичным религиозно-мифологическим понятиям, не только все общество, но и вселенная — это большая космическая семья. Однако и семья, и общество складываются из мужчин и женщин. Человеческий род продолжается благодаря отношениям полов, которые регулируются брачными правилами. Брак — одно из важнейших и фундаментальных социальных установлений, без него немыслимо существование общества. Не вдаваясь в детальный анализ этой большой и сложной научной проблемы, отметим только, что, согласно нормам родового общества, между людьми могут существовать только два главных вида связей — кровнородственные и брачные. Между ними существует большая качественная разница. Кровнородственные связи нерушимы и незыблемы; как тело нельзя, не умертвив, разорвать на части, так нельзя порвать и родство. Каждый намертво и навсегда связан со своим родом, происхождение человека — это его судьба. Что же до брачных связей, то они намного слабее, в принципе их всегда можно разорвать и установить новые.

Наиболее простая и исходная организация родового общества называется дуальной, то есть двойной. При ней племя состоит минимум из двух родов (или дуальных половин). Члены каждого из них связаны между собой родственными узами, но по отношению к представителям другой половины племени считаются свойственниками, то есть более чужими. Общество как бы расколото пополам: состоит из родственников и свойственников, своих и чужих. «Расколотой» является и семья: муж и жена — не родственники (браки внутри рода строго запрещены), в общем-то они — чужие друг другу люди; если счет родства ведется по материнской линии (а это наиболее древний способ), то отец не считается родственником своих детей. Вместо них он любит и лелеет детей своей сестры (племянников), доводящихся ему кровными родственниками.

Такая уже сама по себе непривычная и странная для нас ситуация осложняется еще одним важным обстоятельством. Оба рода, составляющие племя, находятся в состоянии ритуальной вражды между собой. Враждой это можно назвать лишь условно: в практической жизни каждый род помогает и поддерживает своих соплеменников из другого рода, но на религиозных праздниках между ними происходят ритуальные бои, драки «стенкой на стенку». Такие отношения являются пережитком еще более древнего прошлого: некогда каждый род был отдельным коллективом, враждовавшим с другими, и только путем брачного союза два рода соединились в одно племя. Поскольку браки между родственниками категорически запрещены и супруги должны быть из разных родов, то ритуальная вражда сказывается и в отношениях между мужем и женой. Проявляется она, конечно, не в семейной жизни, а в сфере религии и идеологии. Живущая в доме мужа женщина, поскольку она чужеродка, не имеет права участвовать в родовых праздниках и обрядах, ее быт и поведение определены множеством запретов, во многих случаях она считается «нечистой». В мифах, относящихся к эпохе отцовского рода, женским персонажам часто приписываются самые отрицательные характеристики: злоба, низменность (вспомним хотя бы библейский миф о грехопадении: склонная к пороку Ева по наущению змея соблазняет наивного и честного Адама).

На определенной стадии развития через дуальную организацию прошли все без исключения человеческие общества. Этим и объясняется одинаковое содержание мифов самых различных народов — ведь они в конечном счете отражают реальную жизнь. Общество, как было сказано, создается путем брачного союза, соединяющего первоначально враждебные друг другу силы. Но в точности таким же образом, согласно мифологии, творится и вселенная. Ту же картину, что и с образованием племени, рисуют нам мифы. Воплощающие собой полярные качества космоса отец-небо и мать-земля вступают в брачный союз, порождая человека и все сущее. Разрыв этой связи равносилен нарушению космической гармонии и гибели мира. В развитых же религиозно-мифологических системах эта идея получает более отвлеченное толкование. Так, согласно традиционным китайским воззрениям, в начале всего существовал безликий хаос. Со временем из него выделилось два мистических начала — мужское, ян, и женское, инь, во всем противоположные друг другу. Смешавшись в определенных пропорциях друг с другом, они породили весь видимый мир. Надлежащее сочетание ян и инь — залог процветания общества и вселенной, а нарушение его грозит всяческими бедами.

Итак, мы пришли к следующему. На ранних этапах своей истории человек отождествлял вселенную с обществом. Все в мире распределялось в соответствии с социальными группами. Каждый человек, семья, род или иное подразделение племени считались связанными с определенным классом животных, растений, предметов и явлений, которые рассматривались как их «родственники». Важнейшей характеристикой общественного устройства было деление племени на две половины, одна из которых мыслилась как женская, а другая — мужская². Вполне понятно, что в соответствии с этим на две части делилось и мироздание. Одной из них приписывался женский, а другой — мужской пол. В развитых культурных традициях подобные представления давным-давно исчезли, но их следы сохранились в языке. Конечно, было бы очень интересно узнать, в силу чего получило свой «пол» то или иное конкретное слово. Однако это особая проблема, выходящая за рамки нашей задачи.

Что такое «ойкумена»!

Слово «ойкумена» пришло к нам из древнегреческого языка, означает оно обитаемую часть вселенной, за пределами которой простирается неведомый и полный опасностей «иной мир», населенный сверхъестественными существами и чудовищами. Образован этот термин от корня «ойкос» — «дом». Таким образом, если понимать его буквально, то получается, что дом и вселенная — синонимы. Приведем для сравнения другой близкий пример, на этот раз из русского языка. Слово «мир», обозначающее вселенную, космос, в прошлом употреблялось еще в одном смысле — крестьянская община, объединяющая жителей одного села. Сельский «мир», одна из низовых форм социальной организации, как бы приравнивался к мирозданию. И то и другое вовсе не игра случая, не простое совпадение. За обоими примерами скрыто сложное и в наши дни уже позабытое содержание.

В древности (а кое-где еще и по сей день) люди жили малочисленными, разбросанными по обширным пространствам племенами. Экономическая замкнутость вела к тому, что человеческие коллективы были изолированы друг от друга, контакты сводились к случайным встречам, которые чаще всего оборачивались военными столкновениями из-за охотничьих угодий, пастбищ и по другим поводам. Иноплеменников, говоривших на другом языке, имевших иную культуру, религию и обычаи, рассматривали как существа, только по виду напоминающие людей, по сути же стоящие близко к животным. Их непонятная речь казалась подражанием языку птиц и зверей, их обычаи — смешными и нелепыми. Вследствие своей хозяйственной и культурной обособленности каждое племя только самое себя обозначало понятием «настоящие люди», относя всех прочих к категории «недочеловеков». В мифах и фольклоре чужеземцы рисовались свирепыми и кровожадными страшилищами, постоянно замышляющими против «настоящих людей» всевозможные козни. Из такой концепции вытекало представление, что данное племя и есть все человечество, ибо все чужеплеменники относились к дикой и враждебной природе.

Выдающийся русский путешественник и исследователь XVIII в. С.П. Крашенинников, оставивший нам знаменитое «Описание земли Камчатки», был искренне поражен непомерным самомнением камчадалов, свято уверенных в том, что их страна и образ жизни — лучшее из всего, что есть на земле. Рассказы участников экспедиции о великолепии и могуществе российской короны оставляли их совершенно равнодушными. На все доводы они с обезоруживающей наивностью выдвигали путешественникам самый «веский» аргумент: если бы у вас было лучше, вы бы не приезжали в гости в наш край. Кеты, маленькая сибирская народность, насчитывающая всего несколько сот человек, еще в прошлом веке полагали, что центр мира (мистический «пуп земли») находится не где-нибудь, а в месте их проживания, причем представитель каждого рода утверждал, что пуп земли помещается именно на его родовой территории и, соответственно, его род — самый древний и лучший. И таких примеров можно привести множество.

По мере развития культуры и культурных контактов категоричность суждений несколько смягчилась, но все же национальная и религиозная ограниченность давали себя знать. Каждый народ считал себя и свои обычаи наилучшими, а свою веру — единственно истинной. В Европе отзвуком подобных воззрений далекой первобытности следует считать популярные со времен Геродота (и даже раньше) и вплоть до позднего средневековья измышления о живущих в дальних странах людях с собачьими, кошачьими и птичьими головами, о людях, впадающих в зимнюю спячку, людях-уродах, одноглазых циклопах и великанах. Считая «настоящими людьми» только своих родичей и свой народ, отождествляя их со всем человечеством, человек закономерно приходил к выводу, что территория его обитания и есть вся вселенная.

Многие народы древности полагали, что их страна есть точное подобие вселенной и устроена по тому же плану, что и мироздание. Этот план они усматривали на небе, в расположении и сочетаниях звезд. Египтяне, например, были убеждены, что Млечный Путь — это небесный прообраз земного Нила, главной реки и национальной святыни их страны. Вавилоняне не сомневались в том, что звездная карта есть идеальная схема Месопотамии, своего рода божественный чертеж, в соответствии с которым на земле возведены города и крепости. У наиболее крупных городов были свои небесные эквиваленты: Сиппар считался подобием созвездия Рака, Ниневия — Большой Медведицы, Ашшур — Полярной звезды. Популярное в древности представление о том, что все земное есть несовершенная и ухудшенная копия небесного, находит свое отражение в мифах, согласно которым некогда, в самом начале миротворения, небо и земля были тесно слиты, а затем отделились: все, что есть на земле, «отпечаталось» на небе.

По широко распространенным мифологическим воззрениям, мир живых отделен от мира мертвых «рекой забвения», через которую особый проводник (у греков это всем известный Харон) перевозит души усопших. В эллинской мифологии называлось несколько таких рек. Самое интересное состоит в том, что одна из них, Эридан (по легенде, именно туда рухнула солнечная колесница Фаэтона, сына Гелиоса), существовала в реальности и образовывала собой границу Афин. Точно так же ручей Тихон (по Библии, это — одна из рек, омывающих райскую гору) находился на окраине Иерусалима. А это значит, что реально существующие реки, образующие естественные границы древних городов, переосмыслялись религиозно-мифологическим сознанием в качестве космического рубежа двух миров — сего и потустороннего.

Таким образом, в древности город (а шире — всякое человеческое поселение) рассматривался как уменьшенная модель мироздания. Внутри него — живые, за пределами — злые духи, чудовища и мертвые. Попасть в иной мир было нетрудно, для этого стоило лишь выйти за границу постоянного места проживания человека. Входом в преисподнюю считались кладбища и могильники, всегда помещавшиеся вне поселения, за магической чертой. В фольклоре многих народов мира встречается сюжет о том, как припозднившийся путник останавливается на ночлег в незнакомом селении, где все не как у людей, и лишь на другой день узнает, что он забрел на кладбище и побывал на том свете.

Большое практическое и символическое значение имела и внутренняя планировка древних городов и поселений. Главное ее назначение состояло в соблюдении социальной структуры общества. Уже у самых отсталых племен мы не найдем, чтобы жилища в поселке располагались в беспорядке, как попало. Основной принцип их размещения — родственные связи. Дома родичей всегда составляют обособленные группы, между которыми, как правило, находится ничейная территория. Из скольких родов состоит племя, на столько частей делится и поселение. Мы привыкли к улицам, нам и в голову не приходит задуматься, откуда взялся такой порядок размещения домов (ведь в принципе возможно множество вариантов планировки). Между тем именно по такому способу планируется поселение племени, имеющего простейшую структуру: каждый ряд жилищ принадлежит одному из двух родов, пространство же между ними — общее. Такое элементарное по своему устройству поселение имеет вид одной-единственной длинной улицы.

Древние города в своей основе — те же поселки, только разросшиеся и развившиеся. Существовали различные способы планировки городов, и каждый из них имел свой символический смысл, но давайте сконцентрируем внимание на квадратной модели, значение которой проявляется нагляднее всего. Главное символическое значение квадрата в том, что это образ земли. Представление о земле как четырехугольной плоскости соперничает в популярности с понятием «круга земного». Такой мыслили ее себе древние египтяне, китайцы, японцы, индийцы, тюрки. Квадратный в плане город, разделенный на четыре четверти, каждая из которых ориентирована по Солнцу, таким образом, имитирует структуру вселенной по горизонтали.

Само жилище человека также часто мыслилось исполненным космической символики. Сейчас на место, где намечено строительство дома, приходят геодезисты и размечают участок, где затем забиваются сваи и готовится фундамент. Все очень обыденно. В древности же благоприятное место определялось гадателями-геомантами. При закладке дома приносилась особая строительная жертва: в землю закапывалась голова петуха или другого животного. Злые строители могли символически, посредством магических обрядов принести в жертву и кого-либо из неугодных им людей (отсюда современное выражение «на чью-либо голову»). В Древней Индии строительство дома рассматривалось как священный акт, в миниатюре воспроизводящий сотворение мира: первый колышек, вбиваемый в землю, считался уменьшенной копией копья, которым боги поразили мирового змея, из чьего тела возникла затем земля. Космический смысл вкладывался и в понятие краеугольного камня, с которого начинается строительство: в евангельских притчах он — символ Христа.

Что касается внутренней планировки жилища, то чрезвычайный интерес представляет традиционное изображение монгольской юрты: ее окружность размечена на двенадцать равных частей, обозначенных знаками зодиака. Таким образом, жилище кочевника уподоблено небесному кругу с его важнейшими созвездиями. В точности те же представления мы встречаем и за тысячи километров от Монголии — у мальгашей Мадагаскара, у которых четыре стены дома делились на двадцать восемь отрезков — по числу дней в лунном месяце. Каждый из отрезков имел свое собственное символическое значение, а их сочетания с другими знаками определяли судьбу обитателей жилища. Подобно тому как вселенная, а вместе с ней поселок или город делятся на две части — свою и чужую, добрую и злую, мужскую и женскую, так и жилище у многих народов строго подразделялось на две половины — мужскую и женскую, для хозяев и для гостей, а перемещение внутри дома регламентировалось специальными правилами и обычаями. Все сказанное значит, что слово «ойкумена» не случайно образовано от «ойкос» — «дом». Обитаемый космос и в самом деле мыслился домом, а тот, в свою очередь, считался его земным воплощением.

Число, пространство, время

Число, пространство и время — важнейшие абстрактные понятия, которыми оперирует человеческое мышление, познающее мир. Не проанализировав их место в религиозно-мифологическом мировосприятии, нельзя понять его своеобразия.

Сначала о числе. Со школьной скамьи мы привыкли думать, что все числа имеют одинаковые свойства. Скажем, число «семь» отличается от числа «шесть» только тем, что больше на единицу, во всех же остальных смыслах они равноправны. Ни одно из чисел ничем не хуже и не лучше других. Число для нас — понятие отвлеченное. Складывая, предположим, числа «семь» и «пять», мы абстрагируемся от их конкретного содержания, нам важен сам процесс и его результат. Первобытный же человек, производя сложение, всегда имел в виду конкретные предметы с их специфическими качествами. Воспоминанием об этом служат сохранившиеся в отдельных языках (например, в китайском и некоторых африканских) числовые классификаторы: между числительным и словом вставляется специальный показатель, употребляемый только для данного класса предметов. Скажем, при счете деревьев употребляется один такой классификатор, для животных — другой, для плоских предметов — третий и т. д. По сути это аналогично тому, как далеко не всякий ребенок может сразу взять в толк, что килограмм ваты и килограмм железа равны по весу, ведь в его глазах свойства ваты и железа прямо противоположны. Но дело, конечно, не в том, что древний человек по своему умственному развитию был равен современному ребенку, просто весь его опыт, направление мысли и способ видения мира были иными.

В древности различным числам приписывались различные свойства. Одни из них считались счастливыми и особо благоприятными, другие, напротив, злыми и вредоносными. Числа наделялись не только природными, но и человеческими качествами. Наконец, число обожествлялось. Подобные воззрения мы находим у древних эллинов, родоначальников классической математики. Вероятно, не все знают, что Пифагор, доказавший названную его именем теорему, был основателем пифагорейства, направления, в котором математика тесно переплеталась с мистикой. Пифагорейцы утверждали, что миром управляют числа и их соотношения. «Все есть число!» — гласил главный их тезис. При этом из общего ряда чисел выделялись ключевые, наполненные, по мнению пифагорейцев, особо глубоким смыслом и значением. Ион Хиосский (V в. до н. э.), например, сочинил трактат «Тройная борьба», посвященный тройке, в котором утверждал: «Все — три, и нет ничего ни больше, ни меньше трех. Совершенство каждого отдельного существа есть троица: ум, сила и счастье»³. Согласно учению пифагорейцев, «то, что следует за математической величиной, имеющей три измерения, (то есть геометрическое тело), заключается в четверице, качество и цвет проявленной природы — в пятерице, одушевление — в шестерке, ум, здоровье и... свет — в семерице, после них... любовь, дружба, мудрость и изобретательность получили существование благодаря восьмерке»⁴. Верхом же совершенства полагалась десятка, считавшаяся «самой естественной и самой священной из всего сущего».

В разной степени подобные воззрения были присущи многим народам мира. Данные лингвистики свидетельствуют, что натуральный ряд чисел, как мы его представляем, не находит отражения в древнейших пластах языка. Числа мыслились качественно разнородными, при этом непомерно большое значение придавалось некоторым из них. У разных народов особо почитаемыми были разные числа. Наибольшей популярностью пользовались, как правило, числа «три», «семь», «девять», «двенадцать».

Проблема происхождения «священных» («совершенных» или «магических») чисел давно занимает исследователей. Объяснений было предложено немало. Так, тройку выводили из трехмерности пространства, из трех аспектов времени (прошлое, настоящее, будущее), наконец, из трех дней новолуния. Особую роль пятерки и десятки объясняли пальцевым счетом. Но больше всего толкований породила магическая семерка. Одни видели в ней отражение семи цветов радуги, другие — семи планет, третьи — сумму тройки и четверки, в свою очередь являющихся священными. Семерку рассматривали и как число дней лунной фазы. Наконец, недавно было предложено объяснение, согласно которому семь — пороговое число восприятия человеком множества предметов одновременно.

Не возражая против возможной оправданности по крайней мере некоторых из перечисленных объяснений, следует заметить, что ни одно из них не решает проблемы целиком. Ибо остается неясным, как же быть с прочими числами — двойкой, четверкой, шестеркой, восьмеркой и др.? Их-то символическое значение чем объяснить? А между тем в ряде культурных традиций они играли роль не меньшую, чем, скажем, «знаменитые» числа «три» и «семь».

И вот здесь-то важно обратить внимание на функцию чисел в представлениях человека о вселенной. Как мы уже видели, в своих главных чертах картина мира повторяется с некоторыми вариациями у большинства народов. Мироздание имеет весьма устойчивое число параметров. Прежде всего, оно делится на две части — мир естественный и мир сверхъестественный, а по вертикали состоит минимум из трех частей. Горизонталь разбивается на четыре части с особо отмеченной точкой в центре. Итого важнейших координат получается ровно семь: четыре страны света, центр, верх, низ. Думается, именно этим следует объяснить громадную популярность семерки — ведь она описывает собой основные параметры космоса. Ну а как же быть с остальными числами? Для них тоже находится место: двойка — этот и тот миры; тройка — небо, земля и преисподняя; четверка — четыре страны света; пятерка — четыре страны света плюс центр и т. д. Комбинации возможны различные. Китайцы, например, чаще всего определяли вселенную двумя числами — «пять» и «шесть». В первом случае в расчет принимались четыре страны света и центр, во втором вместо центра в качестве важнейших координат брались верх и низ. Индийская средневековая традиция описывала мир числом «десять»: восемь стран света (север, восток, юг, запад плюс промежуточные направления) и верх с низом. Магические числа оказываются, таким образом, космическими, определяют полноту, гармонию и совершенство мироздания.

Целым рядом непривычных для нас характеристик в религиозно-мифологической картине мира наделялось не только число, но и пространство. Классическая механика Ньютона базируется на представлении о нем как о бесконечной, однородной по всем направлениям протяженности, в любой точке которого постоянно действуют одни и те же универсальные законы. Древнее миросозерцание, менее всего интересовавшееся абстракциями, представляло его совершенно противоположным образом. Как и в случае с числом, на первый план выступало не отвлеченное понятие, а конкретная реальность. Вселенной для человека была территория его обитания, соответственно этому пространство не мыслилось в отрыве от ландшафта — гор, рек, долин. По религиозным же воззрениям, качества и характеристики различных участков племенной территории были разными. Одни из них отличались особой благоприятностью, других же, напротив, следовало опасаться и стараться обходить стороной. Главным критерием здесь служили вовсе не какие-то физические особенности местности. Опутанное суевериями сознание остерегалось опасностей не столько природных, сколько сверхъестественных.

Для первобытного человека чуть ли не каждый клочок его племенной территории исполнен особым мифологическим смыслом. С ним связаны определенные легенды и предания. В таком-то месте, согласно племенному мифу, вышли из земли первопредки человечества, в другом — у них родился первый потомок, в третьем — отважный герой глубокой древности поразил страшное чудовище, чье тело, окаменев, обратилось в лежащий и доныне камень. В силу такой мифологической насыщенности пространства отдельные его точки, с которыми связаны наиболее важные события мифического прошлого, приобретают особую значимость. Там исполняются обряды и церемонии, сооружаются алтари, приносятся жертвы духам. Эти места объявляются священными.

Сейчас, отправляясь в путь, мы не задумываемся, в каком направлении он лежит — на север, юг, запад или восток, ведь это не имеет практического значения. Древние же всегда самым серьезным образом размышляли над этой проблемой. У разных народов разные страны света считались благоприятными или неблагоприятными. Положительные свойства чаще всего приписывались востоку, ибо там рождается дарующее свет и жизнь солнце. Запад же определялся как место смерти, туда вместе с заходящим солнцем отправлялись умершие. Югу также обычно отдавалось предпочтение перед севером. Последний вместе с западом мыслился краем холода, мрака, зла. Впрочем, это лишь примерная схема, конкретных вариантов могло быть множество. Качества пространства определялись его родовой принадлежностью. В первую очередь благоприятной и счастливой считалась территория своего рода. По мере разложения родовой организации вся схема приобретала более умозрительный характер: прежние конкретные определения пространства обобщались и привязывались уже к физическим координатам — странам света. Так и получилось, что одни из них стали «добрыми», другие — «злыми».

Столь же коренным образом отличаются от современных и архаичные представления о времени. Как и пространство, время мыслилось качественным. Оно могло быть либо хорошим, либо плохим, либо «так себе». Приступая к какому-либо важному и значительному делу, человек непременно советовался со жрецом, колдуном, гадателем о наиболее благоприятном дне. Без этого не обходилась ни закладка дома, ни отправка в дальнее путешествие, ни заключение брака. В древности подобные суеверия были настолько распространены, что им следовали не только частные лица, но и цари и государственные деятели. Специальные священнослужители определяли наиболее подходящее время для коронования царя, выступления в военный поход или любой другой крупной государственной акции. На чем же покоились эти предрассудки?

Их основу составляла вера в то, что каждый отрезок времени мистически связан с тем или иным духом, божеством, вселенским принципом. Поскольку у каждого божества свой характер, оно либо благосклонно, либо враждебно людям, постольку и контролируемое им время является счастливым или несчастливым. В пределах большого промежутка времени разным богам приписывались определенные годы. Внутри годового цикла выделялись сезоны, месяцы, недели и дни, имеющие каждый своего покровителя и, соответственно, отличающиеся по своим характеристикам. Следы этого сохранились в современных европейских языках. Не только годы, месяцы, недели и дни считались счастливыми и несчастливыми, по тому же принципу делились и часы суток — одни из них считались благоприятными для всякого рода начинаний, в другие следовало, напротив, воздерживаться от серьезных действий и решений.

Следы подобных суеверий во множестве обнаруживаются практически у всех народов. Они пышным цветом расцвели в средневековой Европе, но особенно в Новое время, и способствовала этому астрология. Начиная с XVI в. они захлестнули и Русь, обычно державшуюся в стороне от «еллинских борзостей» и «умствований латынских». Во множестве переводных «Острологий», «Звездочетцев», «Планидников» содержались подробные указания, какие дни добрые и какие злые, в какой день месяца следует начинать то или иное дело. Расписано было все — от празднования свадеб до «пущания крови» и соления капусты, вплоть до того, что в одном из «Планидников» точно определялось, в какой день лучше всего «мыслити начинати».

С понятием качественного времени самым тесным образом связано представление о его цикличности. И в этом пункте религиозно-мифологическое сознание опять-таки принципиально противоречит современной картине мира, утверждающей необратимость времени. Согласно древним воззрениям многих народов, история вселенной и человечества разворачивается не в виде бесконечной последовательности событий, а по кругу: через какое-то время все, что было, повторяется вновь, и причем в том же самом виде. Эта концепция круговорота бытия нашла отражение не только в мифах, но и в ранней философии (например, греческой), еще тесно связанной с мифологическим наследием. Но своего расцвета эти воззрения достигли в эсхатологии, религиозном учении о конце мира. Христианская эсхатология утверждает, что конец мира ознаменуется так называемым вторым пришествием (то есть вторым появлением на земле Христа), за которым последуют страшный суд — жестокая расправа с нечестивыми — и установление вечного царства божия. Никакой цикличности здесь как будто бы нет. Но это только на первый взгляд. Бросив взгляд на «священную историю», излагаемую в Библии, мы легко сможем убедиться, что, с точки зрения христианства, мировые события образуют несколько концентрических кругов.

Круг первый: сотворение мира и первых людей, их жизнь в раю, грехопадение и изгнание из рая, дальнейшее развращение человечества, всемирный потоп, уничтоживший грешников. Круг второй: спасшийся от потопа благочестивый Ной возрождает человечество, то есть как бы творит новый мир, но и это новое человечество постепенно погрязает в грехах, самым гнусным из которых является распятие Христа, посланного богом-отцом на землю. Круг третий: Христос, а после него апостолы творят очередное «новое» человечество — христианскую общину, церковь, но ему вследствие несовершенства человека суждено со временем прийти в упадок, тогда-то и наступит страшный суд — замкнется очередной цикл космической истории. Все три цикла повторяют друг друга, образуя большой мировой круг, начало которого является вместе с тем и его концом (изгнанное из рая человечество все же должно попасть в царство божие).

Христианская мифология не являет собой исключения из общего правила. По той же схеме развитие истории мыслилось и многими другими народами. Так, у древних греков огромной популярностью пользовалось учение о четырех сменяющих друг друга космических эпохах, впервые изложенное Гесиодом (VIII—VII вв. до н. э.). Первая из них называлась «золотым веком»: жизнь людей была тогда счастлива и изобильна. В следующую — «серебряный век» — люди испортились и перестали приносить жертвы богам, за что и были истреблены Зевсом. В «медный век» положение еще более ухудшилось: начались войны и грабежи, в ходе которых люди истребили друг друга. Затем наступил последний, самый тяжелый из веков — «железный». Здесь перед нами схема, сходная с христианской: сменяющиеся циклы повторяют друг друга, но постепенно деградируют.

По учению зороастризма, религии древних иранцев, бытие космоса определяется постоянным противоборством добра и зла, воплощенными в двух божествах — Ахурамазде и Анхра-Майнью. Большой мировой цикл, равняющийся двенадцати тысячам лет, состоит из четырех малых по три тысячи лет каждый. Первый из них характеризуется сосуществованием добра и зла, второй — это время безраздельного господства сил добра (своего рода «золотой век»), во время третьего — торжествует Анхра-Майнью, и, наконец, в четвертый должна произойти решительная битва Ахурамазды с Анхра-Майнью, которая завершится победой благого начала. Близкая по смыслу концепция была известна и этрускам, древним обитателям Апеннинского полуострова, заложившим основы пришедшей им на смену римской культуры.

Проблемы, связанные с архаичными представлениями человека о числе, пространстве и времени, сложны и имеют много различных аспектов. Мы затронули здесь лишь некоторые из них, наиболее характерные и показательные. Но даже и такой беглый обзор обнаруживает принципиальное своеобразие важнейших категорий, образующих картину мира. Объясняется это своеобразие особенностями социально-экономического бытия древних обществ. Обобщенный взгляд на мир формировался на основе практики. За причудливыми мифологическими образами, сюжетами и представлениями стоит вполне реальное и конкретное содержание. Постигая закономерности духовной культуры и мировоззрения, мы не просто коллекционируем непривычные и потому вызывающие любопытство факты и сведения, но путем их сравнения и анализа глубже проникаем в ход и смысл истории человеческого общества.

Примечания

1. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930, с. 89.

2. Мы оставляем в стороне сложную проблему, почему это происходит (ведь в силу двустороннего характера брака обе половины племени равноправны и не могут считаться «мужской» или «женской»). Одну из гипотез на этот счет см.: Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1983, с. 118—146.

3. Цит. по: Маковельский А. Досократики. Казань, 1919, ч. 3, с. 5.

4. Там же, с. 24—25.