4. Учитель уездной школы

Быстрые санки привезли молодого учителя к берегу Протвы, маленькой речушки, на которой стоял старинный русский город Боровск, утопавший в глубоких сугробах. Лошадь ускорила бег, учуяв близость жилья. Санки съехали вниз, пронеслись по мосту и снова взлетели в гору. Возница лихо подкатил к «номерам» — небольшой гостинице, где и заночевал приезжий.

Наутро Константин Эдуардович пошел искать квартиру. Вопреки ожиданиям найти ее оказалось не просто. Боровск населяли староверы. Из поколения в поколение крепко чтили они старинную заповедь: «С бритоусом, табачником, щепотником и всяким скобленым рылом не молись, не водись, не бранись, не дружись». «Щепотниками» называли тех, кто крестился тремя пальцами, как того требовали законы официальной религии. Старообрядцы не хотели пускать на постой человека, не исповедовавшего их веру.

После долгих скитаний Циолковский все же нашел себе жилище. Дом Евграфа Николаевича Соколова пришелся ему по душе. Он стоял далеко от центра, в низменной, предместной части города. Река, протекавшая совсем рядом, бор, живописные монастырские стены и город, лежавший чуть поодаль, — все радовало глаз, когда молодой учитель направлялся поутру на занятия. Квартира была просторной, чистой. Поставив кровать в большой комнате, Константин Эдуардович наслаждался обилием воздуха и света.

Вечерами вместе с хозяевами Циолковский присаживался к уютно мурлыкавшему самовару. За столом хозяйничала дочь Евграфа Николаевича Варя. В этой семье, казавшейся особенно симпатичной рядом с суровыми старообрядцами, Циолковский почувствовал себя легко и свободно. От его обычной стеснительности не осталось и следа.

Жили Соколовы небогато. Евграф Николаевич был священником единоверческой церкви. Служба в такой церкви шла по старопечатным книгам. В иерархическом же подчинении это была самая заурядная церквушка, одна из сотен тысяч, насчитывавшихся на Руси.

Вероятно, единоверие вполне устраивало церковное начальство. Что же касается старообрядцев, они не были большими охотниками до компромиссов. Обилием паствы боровский священник похвастаться не мог. Отсюда его бедность, привычка, по-мужицки поплевав на ладони, повозиться на огороде. Отсюда, наконец, и квартирант.

— А почему в Боровске так много староверов? — недоумевал Циолковский.

— Э, батенька!..

И, махнув рукой, Евграф Николаевич начинал рассказывать, как заточили здесь протопопа Аввакума, одного из знаменитых раскольников, и сослали сюда его сподвижницу боярыню Морозову.

— Вот и наехали раскольники, — заканчивал свой рассказ Евграф Николаевич. — Ведь для них это святые места!

В вечерних беседах у самовара оживало прошлое страны, наполненное острыми, драматическими событиями. Циолковский слушал с интересом. Всю свою энергию он отдал физике и математике. Историю он знал плохо, и потому рассказы хозяина дома зачастую были для него полным откровением.

Разумеется, не все свободное время уходило на эти беседы. Вскоре из Москвы стали прибывать выписанные приборы: микроскоп, термометры, барометр. Доехала до Боровска и лабораторная посуда. Накопились приобретаемые исподволь инструменты. Обложившись книгами, Циолковский продолжал заниматься всем тем, что волновало его и в Москве, и в Вятке, и в Рязани.

Когда человек трудится, отдавая работе всего себя, в нем день ото дня растет потребность высказаться, поделиться тем, что накопил его ум. В Вареньке Соколовой Циолковский нашел внимательную слушательницу. Беседы с ней становились все чаще, но зато с Евграфом Николаевичем все реже. Прошло несколько месяцев знакомства. Квартирант сделал своей молодой хозяйке предложение. 20 августа 1880 года, поменяв обручальные кольца, священник торжественно объявил их мужем и женой.

Биографы Циолковского старательно отмечали, что, вернувшись из церкви после венчания, Константин Эдуардович отправился покупать себе токарный станок. Этим обычно стремились подчеркнуть отшельнический характер ученого, его отрешенность от мира. Так ли это? Не знаю. Мне хочется увидеть в известном факте совсем другое. Жизнь не слишком баловала Циолковского. Все десять лет после смерти матери он чувствовал себя одиноким и заброшенным. Естественно, ему хотелось ласки, теплого женского внимания. Но, готовый отдать жене запас нерастраченных чувств, Циолковский по отношению к посторонним по-прежнему застенчив и конфузлив. Вот почему он отправился за станком. Константин Эдуардович попросту убежал от гостей...

Впоследствии, схоронив мужа и вспоминая о долгих годах совместной жизни, Варвара Евграфовна написала о свадьбе так: «Пира у нас никакого не было, приданого он за мной не взял. Константин Эдуардович сказал, что так как мы будем жить скромно, то хватит и его жалованья».

Говорят, новая семья лучше строится на новом месте. Вскоре после свадьбы чета Циолковских стала жить отдельно. Поначалу они поселились неподалеку от училища, но вскоре переехали на Калужскую улицу (ныне улица 1905 года) в дом бараночника Баранова. Жизнь потекла скромно и размеренно, хотя меньше всего она напоминала жизнь боровских обывателей.

«Я возвратился к своим физическим забавам и к серьезным математическим работам, — рассказывает об этом периоде Циолковский. — У меня в доме сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки... Посетители любовались и дивились также на электрического осьминога, который хватал всякого своими ногами за нос или за пальцы, и тогда у попавшего к нему в «лапы» волосы становились дыбом и выскакивали искры из любой части тела. Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, подымаясь и опускаясь».

«Физические забавы» учителя арифметики и геометрии снискали ему известность среди жителей Боровска. Известность же в мире науки принесло совсем другое...

Университетский курс физики профессора Петрушевского — одна из настольных книг Циолковского. Штудируя его, Константин Эдуардович обнаружил «намеки на кинетическую теорию газов». И хотя профессор предлагал ее своим читателям «как сомнительную гипотезу», кинетическая теория газов увлекла Циолковского. В 1881 году, оттолкнувшись от мыслей, вычитанных у Петрушевского, он энергично взялся за ее разработку.

Разумеется, раскрыть секреты газа, наполняющего сосуд, отнюдь не детская игра. Но, не убоявшись трудностей, Циолковский смело пустился в поиски. В основу своих рассуждений он положил поведение молекул. Ведь закономерности движения и взаимодействия молекул определяют собой многие свойства газов — взаимное проникновение веществ (диффузию), способность создавать тепло, внутреннее трение газов и жидкостей.

Разгадка тайн газов увлекла Константина Эдуардовича. Настойчиво и страстно разрабатывал он первую в своей жизни научную теорию. О том, как сложилась судьба этой работы, я узнал из воспоминаний старшей дочери ученого — Л.К. Циолковской. Она старательно записала все то, что помнила сама и что довелось ей слышать от отца и матери.

Воспоминания Любови Константиновны — толстая пачка стареньких ученических тетрадок, исписанных мелким-премелким почерком. Они лежат в Архиве Академии наук — бесценный источник сведений о малоизвестном периоде жизни Циолковского. Их было очень трудно читать, эти убористо исписанные тетрадки. Вечерами после работы у меня отчаянно болели глаза. Но разве можно хоть на миг пожалеть об этом? Заметки Л.К. Циолковской рассказали мне, что даже в захолустном Боровске, где интеллигентных людей можно было буквально пересчитать по пальцам, Константин Эдуардович старался поддерживать с ними связь. В этих записях сообщается и о Василии Васильевиче Лаврове, студенте, приезжавшем в Боровск на каникулы, впоследствии профессоре Варшавского университета.

— Ну что вы так упорно пишете? — сказал Лавров, однажды зайдя к Циолковскому. — Давайте-ка я покажу ваши сочинения сведущим людям! — И, забрав рукопись «Теории газов», Лавров отвез ее в Петербург. Так работа учителя из Боровска попала в Русское физико-химическое существо, незадолго до того основанное Д.И. Менделеевым.

Увы, Циолковский опоздал. Он изобрел изобретенное. Никаких новых для петербургских ученых выводов его труд не содержал.

Подготовленная идеями великих атомистов древней Греции, развитая трудами Ломоносова, кинетическая теория газов незадолго до Циолковского успела приобрести законченный облик. И не вина, а беда учителя из Боровска, что он ничего не слыхал о работах в этой области Р. Клаузиуса, К. Максвелла, Л. Больцмана, Я. Ван-дер-Ваальса. Как всегда, Циолковский шел собственным путем, не ведая того, что этот путь до него уже успели пройти другие.

Неужели напрасно? Неужели зря, впустую? Нет! Видные члены общества, в том числе и Дмитрий Иванович Менделеев, ознакомились с изысканиями начинающего ученого и воздали им должное.

Профессор П.П. Фан-дер-Флитт, докладывая в заседании Физического отделения общества от 26 октября 1882 года свое мнение об исследовании Циолковского, заявил:

— Хотя статья сама по себе не представляет ничего нового и выводы в ней не вполне точны, тем не менее она обнаруживает в авторе большие способности и трудолюбие, так как автор не воспитывался в учебном заведении и своими знаниями обязан исключительно самому себе. Единственным источником для представленного сочинения автору служили некоторые элементарные учебники механики, курс наблюдательной физики профессора Петрушевского и «Основы химии» профессора Менделеева. Ввиду этого желательно содействовать дальнейшему самообразованию автора.

Сообщение профессора П.П. Фан-дер-Флитта ученые выслушали с большим вниманием и полной доброжелательностью к неведомому боровскому учителю. «Общество постановило, — читаем мы в том же протоколе, — ходатайствовать перед попечителем Петербургского или Московского округа о переводе г. Циолковского, если он того пожелает, в такой город, в котором он мог бы пользоваться научными пособиями».

Однако постановлением, записанным в старом протоколе, дело не ограничилось. Петербургские ученые единодушно избрали провинциального коллегу в число членов своего содружества. «Но я не поблагодарил и ничего на это не ответил (наивная дикость и неопытность)», — замечает по этому поводу Циолковский.

Нет, дело не только в «дикости и неопытности». Любовь Константиновна сообщает еще одну грустную деталь: у отца не было денег для уплаты членских взносов. А написать об этом в столицу он просто постеснялся.

Но и не войдя в число членов Русского физико-химического общества, Циолковский чувствовал себя победителем. Конечно, обидно услышать, что труды, которым отдано так много сил, не принесли науке ничего нового. Но разве не приятно узнать, что известные ученые отнеслись к ним с уважением, что они разгадали причину твоих трудностей?

«Книг было тогда вообще мало, и у меня в особенности. Поэтому приходилось больше мыслить самостоятельно и часто идти по ложному пути. Нередко я изобретал и открывал давно известное. Я учился творя, хотя часто неудачно и с опозданием... Зато я привык мыслить и относиться ко всему иронически», — таково автобиографическое резюме Циолковского о событиях давно минувших лет.

И снова заметки Л.К. Циолковской дают нам возможность пополнить представления о том, как стремился Константин Эдуардович к знаниям, как интересовался всем тем, что происходило в далеком от Боровска большом, шумном мире. Нет, вопреки утверждениям некоторых биографов Циолковские не вели в Боровске замкнутого образа жизни.

«Книги он брал у следователя, — пишет Л.К. Циолковская, — у которого был род домашней библиотеки, которую организовало в складчину несколько передовых людей Боровска. Отец мои тоже участвовал в этом кружке».

Рой мыслей бушевал в голове Константина Эдуардовича, когда он вчитывался в письмо Русского физико-химического общества. Оценив проявленную к нему доброжелательность, снова садится он за письменный стол. На этот раз тема работы совсем иная — «Механика подобно изменяемого организма».

Новый труд молодого исследователя посылается в тот же адрес, в Русское физико-химическое общество. Кто же даст о нем свое заключение? Конечно, лучше, чем Иван Михайлович Сеченов, докладчика не найти. И Сеченов, в ту пору уже окруженный ореолом славы замечательных открытий, начинает читать рукопись, а прочитав, говорит:

— Интересно! Безусловно, интересно!

Свое мнение Сеченов без промедления сообщил в Боровск. Его письмо погибло то ли при пожаре, то ли в одном из наводнений. Однако Константин Эдуардович постарался восстановить его по памяти. Эта запись, хранящаяся в Архиве Академии наук СССР, такова: «Автор придерживается французской школы, и выводы, сделанные им, частично известны; но труд его показывает несомненную талантливость. К печати он не готов, потому что не закончен».

Короткое письмецо Сеченова — огромная радость для Циолковского. Конечно, ни к какой французской школе он не принадлежал. Просто его выводы совпали с мнением французских ученых. Да стоит ли об этом спорить, когда сам Сеченов благосклонно отнесся к его работе? Сам Сеченов!.. Авторитет Ивана Михайловича в глазах боровского учителя исключительно велик.

В журналах, которые были с жадностью прочитаны в Вятке, не раз мелькало имя знаменитого физиолога. Сеченов яростно сражался против идеализма. И не случайно его нашумевшее исследование «Рефлексы головного мозга» поначалу называлось «Попытка ввести физико-химические основы в психические процессы». Труд молодого Циолковского заинтересовал Сеченова. Отсюда и положительное заключение великого физиолога.

Однако выше возможностей Сеченова было разглядеть другое, лежавшее далеко за пределами его специальности, но зато понятное нам сейчас, три четверти века спустя. От этой работы молодого ученого тянутся незримые нити к его грядущим занятиям экспериментальной аэродинамикой.

Было бы неверно трактовать «Механику подобно изменяемого организма» как труд чисто биологический. При такой трактовке недолго проглядеть те важные открытия, которые сделал Константин Эдуардович. Совершенно самостоятельно, независимо от Рейнольдса (хотя почти одновременно с ним), сформулировал боровский учитель важнейшие положения аэрогидродинамического подобия.

«...абсолютная скорость движения животного в жидкой среде, — писал Константин Эдуардович, — тем больше, чем больше его размеры.

Вообще она изменяется пропорционально кубичному корню из размеров животного.

Большие рыбы двигаются быстрее малых. Большие инфузории, что видно в микроскоп, двигаются скорее малых. Голубь быстрее воробья; орел быстрее голубя; воробей быстрее крылатого насекомого.

Если на практике найдутся уклонения, то это зависит от неполного подобия животных; так как на скорость движения имеет огромное влияние форма тела и другие причины. Приведу в пример тела неодушевленные. Этот пример может быть точнее. Представить себе подобные лодку и корабль, погруженный в жидкость до одной и той же относительной черты. На том и другом предмете положить паровые машины, и, конечно, на корабле поместится сила, пропорциональная его объему или подъемной силе, то есть можно допустить, что сила судна пропорциональна его массе или кубу длины.

Таким образом, к подобно изменяющемуся судну можно применить ту же формулу, как и к животному, которое не может по нашему желанию изменяться подобно.

Если, например, допустить, что длина лодки 10 метров, а длина корабля в 8 раз больше, то есть 80 метров, то скорость корабля будет в два раза (∛8 = 2) больше скорости лодки.

Чтобы лодка двигалась с такой же скоростью, как и корабль, или чтобы малая рыба могла избегнуть преследования большой, необходимо при прочих неизменных обстоятельствах, чтобы как лодка, так и малая рыба имели более удлиненную форму, чем имеют корабль и большая рыба.

Из той же формулы следует, что скорость движения зависит также от коэффициента сопротивления среды, в которой движется животное...»

Всего этого не мог отметить Сеченов: он был биологом, а не механиком. Почему-то умолчали об этом и биографы ученого, долго и обстоятельно изучавшие его научное наследство.

В результате о важном открытии мы узнаем с опозданием примерно на четверть века.

Принятие в члены Русского физико-химического общества окрылило Циолковского. На всю жизнь запомнились ему те, кто протянул руку помощи, «и в особенности Сеченов». Блокада одиночества, созданная глухотой, необходимостью зарабатывать кусок хлеба в далеком от центров науки захолустье, была прорвана. Ну, прямо как в сказке о царе Султане:

Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» — молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Да, окно в окружающий мир было пробито. И если экзамены на звание учителя уездной школы подвели итог первому, героическому периоду жизни Циолковского, то признание, добравшееся до Боровска с берегов Невы, было не меньшей победой. Ведь на сей раз Циолковский сумел сдать куда более серьезный экзамен — он приобрел право называться ученым. Впрочем, самостоятельное открытие законов подобия не исчерпывает блестящих выводов Циолковского.

В рукописи «Механика подобно изменяемого организма» высказано еще одно важное положение. Циолковский не только еще раз подтвердил свою искреннюю веру в обитаемость других миров, но и попытался нащупать взаимосвязь между обликом этих неведомых существ и размерами планет. Чем меньше планета, тем больше ее обитатели — таков вывод Циолковского.

Читатель поймет и разделит волнение, которое я испытал, когда вслед за рукописью «Механика подобно изменяемого организма» прочел в журнале «Наука и жизнь» отрывки из воспоминаний А.Е. Магарама о его встречах с Лениным в 1916 году. Взгляните на высказывания В.И. Ленина по поводу внеземной жизни, записанные А.Е. Магарамом:

«— И жизнь, — сказал Ленин, — при соответствующих условиях, всегда существовала. Вполне допустимо, что на планетах солнечной системы и других местах вселенной существует жизнь и обитают разумные существа. Возможно, что в зависимости от силы тяготения данной планеты (курсив мой. — М.А.), специфической атмосферы и других условий эти разумные существа воспринимают внешний мир другими чувствами, которые значительно отличаются от наших чувств.

Заметьте: до недавнего времени полагали, что жизнь невозможна в глубинах океана, где с огромной силой давит вода... Как видите, жизнь существует даже в таких условиях, при которых она казалась нам совершенно невозможной. Многое нам еще неизвестно, но основательно познать природу можно только диалектическим путем, а боженька тут ни при чем... — закончил Ленин».

Частное наблюдение Циолковского совпадает с широким материалистическим выводом В.И. Ленина. Такое совпадение — большая честь. Константин Эдуардович мог бы ею гордиться, но равно как Ленин не знает об учителе из маленького неприметного Боровска, так и Циолковский умер, не услыхав о беседе Владимира Ильича с Магарамом.

Третье самостоятельное исследование, предпринятое в Боровске, — «Свободное пространство». Оно выглядит научным дневником первооткрывателя, совершающего смелое внеземное путешествие. Этот дневник, начатый в воскресенье 20 февраля 1883 года, велся до 12 апреля.

Нет, не зря составлял Циолковский в Рязани космические карты! Они очень пригодились здесь, в Боровске, когда он попытался совершить свой первый мысленный полет к звездам. Легко оторвавшись от Земли, он старается подметить все то, что открылось его органам чувств. Заметки Циолковского вещественны и зримы. Читая их, временами трудно отделаться от странного ощущения: кажется, автор и впрямь побывал вне Земли. Но он там не был, и нам остается лишь почтительно склониться перед неслыханной силой воображения, забежавшей вперед на добрые восемь десятков лет¹.

Свой рассказ о свободном пространстве Циолковский уснащает множеством точных деталей. Ему хочется, чтобы из них выросло ощущение достоверности, сближающее автора с его читателем.

Черный купол неба усеян немерцающими мириадами звезд. Мир лишен горизонтали и вертикали — здесь начисто отсутствует сила, способная натянуть гирьку отвеса. Человек висит, словно Луна, никогда не падающая на Землю. Он висит над ужасной пропастью, «конечно, без веревки, как парящая птица, но только без крыльев». Невозможно определить, стоит этот человек или лежит, находится он головой вверх или вниз, — ведь кровь не прильет к голове, вздувая вены, делая лицо багровым...

Странный, ошеломляюще странный мир. «Страшно в этой бездне, — пишет Циолковский, — ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами Земли, нет и земного неба!» Но страх не помеха первооткрывателю. Он продолжает знакомить нас с удивительным миром. Уже тогда он искренне верит, что рано или поздно человек проникнет в свободное пространство. Ну, а коль такое случится, надо проложить ему дорогу...

Циолковский еще не успел разобраться в возможностях ракеты, еще не нашел формул, определяющих закономерности ее движения, но принцип реактивного движения занимает большое место уже тогда, в размышлениях 1883 года. Константин Эдуардович пишет о взаимном отталкивании предметов, замечая при этом: «Меньшая из масс приобретает скорость во столько раз большую скорости большой массы, во сколько раз масса большого тела больше массы меньшего тела».

Он как бы примеряет это известное положение механики к своим будущим открытиям.

И снова бытовая деталь, облегчающая понимание. «Мне пить хочется, — поясняет Циолковский, — на расстоянии 10 метров от меня, ничем не поддерживаемый, висит в пространстве графин с водой. В моем жилетном кармане часы, в моих руках — клубок тонких ниток, массой которых я пренебрегаю. Свободный конец нитки я привязываю к часам и эти часы бросаю по направлению, противоположному тому, в котором я вижу графин. Часы быстро от меня уходят; клубок нитей развивается, я же сам постепенно приближаюсь к графину».

Вдумайтесь в эту запись! Речь идет о силе, способной передвигать космический снаряд. И Циолковский делает еще один шаг. Набросав схему космического корабля, он снабжает его пушкой. Это мирная пушка, пушка-двигатель. Ее положение можно менять, как меняют положение «трубы теодолита». Снаряды, вылетая, создадут силу реакции. Не встречая сопротивления (ведь свободное пространство лишено воздуха), путешественники помчатся в противоположную сторону. Так, меняя положение ствола пушки, удастся лететь в любом направлении.

Пройдет два десятка лет. Циолковский предложит для управления космическим кораблем газовые рули. Но все же я не мог умолчать о пушке, сыгравшей большую роль в выводах 1883 года. Ведь именно пушка подвела исследователя к другой мысли: если отвернуть один из кранов бочки, наполненной сжатым газом, позволяя ему свободно вытекать, то «упругость газа, отталкивающая его частицы в пространство, будет так же непрерывно отталкивать и бочку». Теперь до ракетного корабля уже рукой подать. Однако размышления о космосе на этом в 1883 году прерываются.

«Этим далеко не полным очерком, — писал Циолковский, — я заканчиваю пока (курсив мой. — М.А.) описание явлений свободного пространства.

В последующих частях этого труда я буду иметь возможность не раз возвращаться к свободным явлениям.

Когда я покажу, что свободное пространство не так бесконечно далеко и достижимо для человечества, как кажется, то тогда свободные явления заслужат у читателя более серьезного внимания и интереса».

Как видите, уже тогда, в 1883 году, Циолковский ставит перед собой далеко идущую задачу. Осуществление ее займет годы. Но молодому исследователю не терпится. Ему хочется разыскать посадочную площадку для той бочки, которую помчат в космосе извергающиеся из нее газы. Куда лететь? Вопрос недолго ждал ответа. Конечно, к Луне — нашей ближайшей космической соседке.

Путешествие на Луну — чистейшая фантастика. Вот почему Циолковский избирает и соответствующую литературную форму. Его рассказ написан в форме сна, волшебного сна человека, задремавшего на Земле и проснувшегося на Луне.

Фантастика здесь лишь средство популяризации. Не острый сюжет или глубоко очерченные человеческие характеры, а ошеломляющее новизной изложение известных науке фактов — вот чем собирался ученый завоевать читателя. Тот, кто прочтет его книгу, познакомится с неведомым миром, расположенным за 380 тысяч километров от Земли. Именно в этом — в умении сделать далекое близким, в искусстве отбора фактов, не укладывающихся в привычные представления, — и заключалась сила рассказа, вернее научно-фантастического очерка, «На Луне».

Черный купол небосвода, украшенный синим солнцем и неподвижными, как шляпки серебряных гвоздей, звездами, повис над безводной пустыней. Ни озерца, ни кустика, ни воды...

Нет ветра, шелестящего на Земле травой, покачивающего верхушки деревьев. Не слышно стрекотания кузнечиков. Не видно ни птиц, ни пестрых бабочек. Кругом только горы, высокие угрюмые горы и глубокие пропасти. Не сразу разберешься, что подстерегает человека в страшном неизведанном мире...

Вот вытащена пробка из графина. Вода бурно закипела и тотчас же обратилась в лед. Здесь пыж улетает с пулей, пушинка догоняет камень. И нужно ли удивляться? Ведь на Луне нет воздуха. Лопнул баллон электрической лампочки, а она продолжает гореть как ни в чем не бывало. Беззвучным фейерверком красноватых искр рассыпаются врезающиеся в Луну метеориты...

Волшебный, удивительный сон! Особенно удивительный для тихой и тягомотной жизни маленького заштатного городка.

Впрочем, даже в этой монотонной жизни Циолковский умел находить свои прелести. Всегда он что-нибудь затевал, всякий раз его неожиданные затеи ошеломляли степенных и солидных боровчан.

На забавы учителя местные толстосумы и их присные смотрели буквально с вытаращенными глазами. Летом, размахивая топором, словно заправский плотник, учитель строил диковинные лодки, зимой мчался на коньках, распустив вместо паруса большой черный зонт, или разъезжал по льду в парусном кресле, пугая крестьянских лошадей. От него можно ждать чего угодно. Склеил из бумаги воздушный шар с дыркой внизу, подложил под дырку лучинку, зажег — шар поднялся и полетел. А потом лучинка пережгла ниточку—и на Боровск посыпались искры. Ведь так, спаси господи, недалеко и до пожара. Хорошо, сапожник поймал на своей крыше этот шар, заарестовал его да в полицию...

Боровчане не понимали Циолковского, а не понимая, осуждали. Подчас они смотрели на него как на блаженного. Ну в самом деле, можно ли всерьез принимать человека, который, возвращаясь вечером из гостей, подбирает у колодца гнилушку только потому, что она светится, и несет ее домой, теряя при этом зонтик? Или вдруг выклеивает из бумаги ястреба и запускает его на незаметной тонкой нити? Нет, такого человека всерьез принимать трудно. И, увидев вечером ястреба, поднятого в воздух с фонарем, обыватели останавливались и говорили:

— Что это, звезда Венера или опять учитель пускает свою огненную птицу?

Удивлялись боровские обыватели, недоверчиво косились товарищи учителя. Своим сослуживцам Циолковский казался странным человеком. Впрочем, все относительно. Константин Эдуардович тоже не мог сказать о своих коллегах, что они пришлись ему по вкусу. Особенно не нравились Циолковскому несостоявшиеся кандидаты в попы. А их-то, бывших семинаристов, и было как раз больше всего. Любители праздников, гостей, выпивок, эти люди частенько совершали бесчестные поступки. Вытянуть взятку у бедняка, мечтавшего о дипломе сельского учителя, было для них самым заурядным делом. Конечно, отношения у Циолковского с этими людьми не сложились. Он в меру своих сил мешал им обделывать грязные делишки. Они же всячески старались избавиться от беспокойного сослуживца.

Иное дело детвора. Школьники очень любили доброго учителя. Он никогда не ставил двоек и показывал так много интересных вещей. Ведь монгольфьер, наделавший столько шума огненным полетом над Боровском, был лишь деталью в буднях молодого учителя.

Мы уже знаем о первых научных трудах, написанных в Боровске. Начинающий исследователь поверил бумаге множество смелых мыслей. Одновременно с теоретическими размышлениями он не чуждался и экспериментов. Многое в домашней лаборатории сделано собственными руками. Циолковский строгал, пилил, паял, клеил, сколачивал...

Но в один прекрасный день (Циолковский вспоминает о нем в книге «Простое учение о воздушном корабле и способ его построения») вдруг показалось, что увлекательные мечты о свободном пространстве ужасно далеки от реальной жизни. Внезапно захотелось заняться чем-то другим, более полезным. Циолковскому хочется обратиться к делу, где можно сочетать теоретические научные расчеты с искусством своих в полном смысле слова золотых рук. И тут вновь вспыхнула юношеская мечта о цельнометаллическом управляемом аэростате...

Примечания

1. На следующий день после своего исторического полета летчик-космонавт СССР Юрий Гагарин, рассказывая корреспонденту «Правды» Н. Денисову об испытанных им в космосе ощущениях, сказал про Циолковского: «Я просто поражаюсь, как правильно мог предвидеть наш замечательный ученый все то, с чем только что довелось встретиться, что пришлось испытать на себе! Многие, очень многие его предположения оказались совершенно правильными. Вчерашний полет наглядно убедил меня в этом».

Несколько дней спустя в зале московского Дома ученых, переполненном советскими и иностранными корреспондентами, Ю.А. Гагарин снова подчеркивает пророческое предвидение Циолковского. На вопрос одного из корреспондентов: «Отличались ли истинные условия вашего полета от тех условий, которые вы представляли себе до полета?» — первый летчик-космонавт ответил:

«В книге К.Э. Циолковского очень хорошо описаны факторы космического полета, и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличались от его описания».

В тот апрельский день мне посчастливилось. Я присутствовал на пресс-конференции Гагарина. Не могу не обратить внимание читателей на одну примечательную деталь. В вестибюле Дома ученых работал книжный киоск. На его прилавке лежали книги Циолковского. Большинство иностранных корреспондентов спешили приобрести эти книги. И это естественно — ведь день Гагарина был отчасти и днем Циолковского.