Дальнейшая судьба обсерватории

Закончив свою работу в Петербургской Академии наук, действительным членом которой он было около 22 лет (с 8 июля 1725 г. по 23 января 1747 г.), Делиль, как и все остальные ученые-иностранцы, уезжавшие на родину по истечении срока контракта, был избран почетным членом Петербургской Академии с выплатой пожизненной пенсии в 200 руб. в год (с 24 марта 1747 г.). Передав все дела обсерватории и Географического департамента Винсгейму, он вернулся в Париж. Перед отъездом Делиль даже помирился с Шумахером, который был несказанно рад, что ему наконец удалось выжить Делиля. Около года к ученому не предъявлялось никаких претензий.

Однако в 1748 г., как отмечал П.П. Пекарский, лейб-медик французского короля, так же как и Делиль, почетный член Петербургской Академии А.Н. Р. Саншес передал ему письмо Винсгейма, содержавшее ряд вопросов, на которые Академическая канцелярия в лице помощника Шумахера Г.Н. Теплова обязывала Делиля ответить «согласно заключенному с ним контракту». Высокомерный тон письма рассердил Делиля. Он в резком тоне ответил, что не желает иметь никаких дел с Канцелярией, а с удовольствием будет переписываться с академиками, которых он любит и уважает.

Саншес переслал записку Делиля Шумахеру, и она стала поводом для исключения ученого из числа почетных членов Академии. На его место был избран «на зло Делилю», как выразился Шумахер в одном из писем к Эйлеру, французский географ Ж.Б. Д'Анвиль. Пенсия Делиля была поделена между Крафтом и Гейнзиусом, бывшими его учениками. Теперь Делилю было предъявлено обвинение в том, что он якобы увез с собой материалы по географии и истории России. Однако и этого Шумахеру показалось мало. Пустив в ход все свои связи при дворе, он добился того, что русскому посланнику во Франции А.Д. Кантемиру были даны инструкции потребовать от Парижской Академии наук и правительства Франции применить санкции против Делиля.

Как писал Пекарский: «...эти требования найдены были решительно неудобоисполнимыми в Парижской Академии наук, и даже посольство наше предвидело неуспех подобных настояний у французского правительства. Необычайная притязательность к Делилю, по отзыву Эйлера, произвела дурное впечатление в кружках европейских ученых» [47, т. 1, с. 141, 142].

Это привело к тому, что в течение ряда лет крупные ученые-иностранцы категорически отказывались даже от самых лестных предложений Петербургской Академии. Так, например, отклонил приглашение Д. Бернулли, ранее мечтавший вернуться в Петербург. Отказался ехать в Россию И.Г. Ламберт [140], Ж. Шапп д'Отерош и многие другие ученые. Даже их начинающие коллеги, ранее стремившиеся в Петербург, например шведский астроном П.В. Варгентин [141, с. 414], теперь не отваживались на это, наслышавшись о кознях Шумахера, который так скверно обошелся с всемирно известным ученым. Не зря юный президент Петербургской Академии К.Г. Разумовский, назначенный на эту должность в 1746 г., с раздражением жаловался на «странное поведение некоторых ученых», упорно отклонявших самые выгодные контракты [64, т. 2, с. 138].

Излагая свою версию происшедших событий, Шумахер писал Эйлеру 2/13 августа 1748 г.: «Делиль взял отставку, так как он в Петербурге больше не продвигался. Перед своим отъездом он должен был дать Винсгейму необходимые разъяснения по обсерватории, но Делиль сказал не то, что следовало знать. Он обещал в соответствии со своим новым договором дать Винсгейму необходимые разъяснения из Парижа. Когда же ему напомнили об его обещании, он ответил: "...я не хочу иметь дел ни с Разумовским, ни с Винсгеймом, а только с теми, кого я люблю в Академии. Я хочу быть свободным и печатать то, что я хочу." Разумовский хочет образумить Делиля, так как он знает, что тот взял с собой много материалов из Географического департамента» [64, т. 2, с. 138] (см. гл. 3). Итак, уже в 1748 г. Шумахер стал обвинять Делиля в том, что он не дал Винсгейму необходимых разъяснений по обсерватории, хотя, как мы видели выше, Делиль сдал все дела, содержавшие и «необходимые разъяснения».

Однако в 1748 г. не было еще и речи о том, что Делиль увез также и журналы астрономических наблюдений. Это обвинение было выдвинуто позднее, в 1752 г. Тогда всем действительным и иностранным членам Петербургской Академии наук было приказано прервать даже переписку с Делилем. Не все подчинились этому беспрецедентному приказу. Переписка продолжалась через третьи лица. Д. Бернулли, отличавшийся наибольшей смелостью суждений, а к тому же имевший определенную материальную независимость, после 1752 г. прервал всякие контакты с Петербургской Академией и даже со своим близким другом Л. Эйлером. Прерванные контакты были восстановлены лишь после 1766 г., когда самоуправству Шумахера и его семейства в Петербурге был положен конец.

В период с 1748 по 1766 гг. ни один крупный зарубежный ученый не пополнил штата Петербургской Академии. Лишь немецкие ученые, да и то лишь те, кто не нашел применения своим силам у себя на родине, отваживались приезжать в Петербург в надежде на то, что Шумахер будет благосклонен к ним как к своим землякам. В 1748—1766 гг. Академия пережила тяжелые годы «немецкого засилья», когда самоуправства Шумахера и его зятя Тауберта достигло апогея. Они причинили немало огорчений Ломоносову, Попову, Крашенинникову, Красильникову, Тредиаковскому и другим ученикам и коллегам Делиля, отняли у них много сил и времени, которые эти талантливые люди могли бы посвятить науке.

При этом больше всего пострадала астрономия. Прежде всего, сильным пожаром, вспыхнувшим в здании Кунсткамеры ночью с 4 на 5 декабря 1747 г., вскоре после отъезда Делиля, была почти полностью уничтожена великолепная обсерватория, в строительство и оборудование которой он вложил столько сил, души и энергии, и где вместе со своими сотрудниками выполнил столько интересных наблюдений. Правда, через год удалось установить кое-какие инструменты и залатать башню, так что И.А. Браун, Попов и Ломоносов по призыву Делиля провели там наблюдения солнечного и лунного затмений 1748 г. [73, с. 38—44]. Однако восстановить прежнее оборудование и регулярную работу обсерватории так и не удалось.

Винсгейм, сменивший Делиля на посту директора обсерватории, по болезни не вел наблюдений, предоставив их другим сотрудникам. С 1748 г. в частично восстановленной башне такие наблюдения время от времени проводились. После смерти Винсгейма в 1751 г. директором был назначен А.Н. Гришов, молодой и способный астроном, приглашенный из Германии.

Полное восстановление Академической обсерватории на прежнем месте он счел нецелесообразным и возбудил ходатайство о постройке новой обсерватории за городом. Пока этот вопрос не был решен, Гришов наблюдал в своей домашней обсерватории. Впрочем, некоторые наблюдения он выполнял и в старой Академической обсерватории [129, с. 272—346], куда беспрепятственно допускал и всех желавших там работать.

Однако большую часть времени Гришов старался проводить в экспедициях, чтобы пореже сталкиваться с академическим начальством. В 1752 г. он принял участие в наблюдениях для определения параллакса Луны, которые под руководством Делиля проводились одновременно на мысе Доброй Надежды (Лакайль), в Берлине (Лаланд) и в Петербурге (Гришов) [142]. Участие Гришова в осуществлении давнего проекта Делиля, некогда одобренного Петром I, возродило у Делиля надежду на восстановление официально прерванных контактов с Россией. Момент показался ему подходящим для того, чтобы поднять вопрос об издании всех выполненных в Петербурге астрономических наблюдений, которые давно уже (большей частью в России) были подготовлены им к печати. Он решился написать Миллеру, в то время непременному секретарю Академии, с которым он тайно поддерживал переписку.

Не получив ответа на свое первое письмо и опасаясь, что оно не дошло, Делиль послал второе. «Прошло уже почти шесть месяцев, — писал он Миллеру 25 июня 1756 г., — как я взял на себя смелость писать Вашему превосходительству в конверте на имя г. барона Строганова для того, чтобы сообщить Вам о плане, который возник у меня относительно публикации в Париже всех наблюдений, которые я выполнил в России, для установления астрономии и географии в этой империи. Я не хотел делать этого до сих пор без разрешения е. и. в., несмотря на просьбы, с которыми обращаются ко мне из Франции и других стран, не откладывать публикацию этой работы».¹

Опять не получив ответа, Делиль отправил третье письмо от 14 августа 1756 г. И наконец пришел долгожданный ответ. В письме от 17 сентября 1756 г., отправленном через русского поверенного во Франции Ф.Д. Бехтеева, Миллер подтвердил получение двух предыдущих писем Делиля и сообщил, что Делилю разрешено проинформировать Гришова обо всех деталях своих наблюдений и открытий в России. «Что же касается новых наблюдений, выполненных Академией после Вашего отъезда, — продолжал Миллер, — я сомневаюсь, что Вы их получите. Относительно же наблюдений, которые выполнили Вы сами, мне кажется, сударь, было бы большой услугой обществу опубликовать их...».²

Итак, стало ясно, что на финансовую и другую помощь со стороны Петербургской Академии не приходилось рассчитывать, равно как и на доступ к оригиналам журналов наблюдений для устранения оставшихся неясностей. Таким образом, подготовленные к печати наблюдения так и остались неопубликованными. После смерти Гришова в 1760 г. оборвалась последняя нить надежды на это издание. Обсерватория же вплоть до 1768 г. фактически бездействовала.

Долгое время она оставалась вовсе без директора, так как русских ученых из воспитанников Делиля Академическая канцелярия категорически не допускала к занятию этой должности, а порой и к наблюдениям в обсерватории. Достаточно напомнить, что Красильников и Курганов получили доступ в обсерваторию в 1761 г. для наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца лишь после весьма энергичного вмешательства Ломоносова [69, с. 466—468]. В Петербургской Академии сложилось весьма странное положение, когда астрономические вакансии в течение нескольких лет подряд оставались незаполненными, а обязанности директора обсерватории «по совместительству» исполнял профессор физики Ф.У. Т. Эпинус. Вынужденный взять на себя материальную ответственность за оборудование обсерватории, где он не проводил никаких наблюдений, Эпинус старался лишь покрепче запереть дверь этого учреждения.

Несмотря на все препятствия, Делиль пользовался малейшей возможностью, чтобы узнать о жизни и работах своих русских учеников и коллег и привлечь их к участию в наблюдениях, которые он организовывал в 1751—1752 гг., 1761 и 1769 гг. Делиль жадно ловил новости, поступавшие из России, и принимал самое живое участие в судьбе каждого русского, с которым его сводили обстоятельства. Так, например, интересные подробности о его дружбе с русскими писателями XVIII в. Е.Н. Каржавиным и его племянником Ф.В. Каржавиным, учившимся в Париже, стали известны после опубликования переписки последнего [143, с. 224—241]. В сборник вошла и любопытная переписка Делиля с В.К. Тредиаковским [143, с. 44—67].

Лишь в 1766 г. в истории Петербургской Академии наук и астрономической обсерватории наметились перемены к лучшему. Наконец была упразднена Академическая канцелярия, которая, по существу, дезорганизовала работу этих учреждений. В Академию был назначен директор, начавший управлять делами коллегиально с Академическим собранием.. Непременным секретарем Академии стал Я.Я. Штелин, который сообщил Эйлеру, Д. Бернулли и другим своим бывшим коллегам о смерти Шумахера и отстранении его зятя и преемника Тауберта. Восстанавливая по поручению Академии прерванные ранее из-за их произвола контакты с зарубежными учеными, Штелин надеялся на скорое возрождение Петербургской Академии наук. Первым шагом в этом направлении он считал возвращение в Россию Эйлера, чему он всемерно содействовал. 21 марта/ 1 апреля 1766 г. Штелин писал Эйлеру: «Заранее поздравляю Вас и нашу Академию с получением столь благосклонного решения... императрицы, благодаря которому несомненно будет заложен фундамент для восстановления нашего жилища муз (Академии, — Н.Н.), до сих пор находившегося в таком упадке. Но что же тут удивительного? Ведь прежняя чума шумахерства, которая Вас самого от нас изгнала, достигла столь широкого развития при зяте Шумахера, который, по выражению Гмелина, рассматривал всю Академию как полученное им наследство и использовал ее для своих личных выгод... То немногое, чем я по Вашей просьбе и по собственному побуждению способствовал Вашему возвращению, я всегда буду рассматривать как величайшую заслугу перед нашей Академией. Только и Вы, дражайший друг, делайте все, чтобы приехать к нам поскорее... Когда Вы, наконец, будете здесь, то я надеюсь, что и остальных столь необходимых членов (Академии, — Н.Н.), о которых я Вам так обстоятельно писал, мы вскоре сюда залучим! Власти Канцелярии, которая слабым казалась столь могущественной и которая нанесла Академии так много ударов, Вам не надо больше бояться. Она давно потеряла жало, заострявшееся исключительно на корыстолюбивых интригах и клевете».³ Л. Эйлер, которого уже неоднократно приглашали в Россию, вернулся в Петербург в 1766 г. С этим городом его связывали яркие воспоминания юности, начало его научной деятельности. С 1768 г. должность адъюнкта астрономии в Петербургской Академии занял талантливый шведский ученый А.И. Лексель. Вскоре он возобновил в обсерватории систематические наблюдения, которые больше уже здесь не прерывались. Однако былого размаха астрономические работы в Петербурге так и не достигли. Правда, под руководством Л. Эйлера в последние десятилетия XVIII в. здесь широко развернулись исследования по небесной механике, получившие всеобщее признание. Наблюдения отдельных астрономических явлений время от времени также достигали большого размаха. Здесь особо следует отметить последние в XVIII в. наблюдения прохождения Венеры по диску Солнца в 1769 г.

Примечания

1. ЦГАДА, ф. 199, № 546, ч. 2, д. 1, л. 6.

2. Там же, л. 8.

3. ОР ГПБ, архив Штелина. № 284, л. 101, 101 об.