Глава шестая. Обманщик и благодетели

Во Флоренции и Пизе его осаждали желающие увидеть поразительные вещи, о которых сообщал «Звездный вестник». Прежде всего Галилей продемонстрировал свою новую трубу государю и его родственникам. Успех был полным. Многие могли воочию убедиться в существовании Медицейских звезд. Однако университетские профессора проявляли изрядное упрямство. Разумно ли доверять трубе, если все, что она показывает, противоречит науке?

Джулио Либри, ведущий философ Пизанского университета, выступал во всеоружии Аристотелевых доктрин. Во дворце состоялся диспут. Цитатами и аргументами логики Либри доказывал, что в небесах не может быть новых планет. Галилей разбил его доводы и показал, как далеки нынешние перипатетики от подлинного Аристотеля. Это особенно поразило двор: какое превосходство являет Галилей, состязаясь на поприще философии с людьми, наиболее ценимыми в этой области!

Козимо и его мать были в восторге. Они жалуют ему медаль с изображением государя! Набросать эскиз поручили художнику. Тогда Галилей высказал нижайшую просьбу: он будет счастлив, если на оборотной стороне медали выбьют Медицейские звезды.

Беседуя с Винтой, Галилей изложил пожелания относительно переселения в Тоскану. Он согласен стать придворным математиком, но не хочет тратить время на лекции в университете. Все силы он должен отдать завершению своих трудов. Они, он надеется, будут иметь большое значение для философии, астрономии, математики и механики. Необходимо закончить также ряд исследований, важных для военной науки, для фортификации, артиллерии обучения солдат и военачальников. Небесполезен он и как эксперт.

О, Винте не надо напоминать, каких трат избежит казна, если отклонять вздорные проекты, Во что обошлась только затея с черпальной машиной Джованни Медичи, которую построили вопреки Галилею!

Статс-секретарь поинтересовался его положением в Падуе. Читает он студентам, отвечал Галилей, сравнительно мало. Остальное время он принадлежит себе. Что касается жалованья, то грех желать лучшего. С октября он будет получать тысячу флоринов в год. И это не считая заработка от частного преподавания, который превысит университетский оклад, пожелай он заниматься с иностранцами. Пансионеры покрывают расходы по содержанию дома. Поэтому деньги от официальной должности и частных лекций он может откладывать.

Галилей знал, с кем имеет дело: признайся прижимистым Медичи, что сидишь в долгах, тебе и тут предложат гроши!

Винта выразил сожаление, что на такие доходы здесь, в Тоскане, Галилей не должен рассчитывать, если намерен ограничиться лишь службой придворного математика. Но на жалованье в тысячу скуди их высочество, надо думать, согласится.

Речь идет не о деньгах, повторил Галилей, а о желании полностью располагать своим временем. Размеры вознаграждения не явятся препятствием. Служить столь великому государю, добавил он учтиво, уже награда.

Он в центре внимания. Вокруг него ахают и изумляются. Он устал от комплиментов и необходимости повторять одно и то же. Во Флоренции и Пизе чудесная труба множит ряды его почитателей. Десятки людей наслаждаются разглядыванием Луны, многие отчетливо видят Медицейские звезды. Но успехами при дворе Галилей не обольщается. В толпе приверженцев нет ни одного сведущего астронома. Университетские же профессора, заядлые перипатетики, принимают враждебно его сомнительные новшества. Раз Галилеев инструмент «открывает» вещи, совершенно немыслимые в свете господствующих научных представлений, то он, стало быть, для исследований неба непригоден, Как их переубедить, если некоторые не желают даже взглянуть на его трубу?

Важную роль, естественно, сыграли бы отзывы трех людей, слывущих величайшими знатоками астрономии, — Клавия, Кеплера и Маджини. Их мнение было бы особенно весомым, но отношения Галилея с каждым из них оставляли желать лучшего.

После изгнания иезуитов, когда должностным лицам Венеции возбранили всякую связь с ними, Галилею, состоявшему на службе республики, не полагалось поддерживать сношения с оплотом иезуитской учености — Римской коллегией — следовательно, и с Клавием, одним из ее светил. Теперь Галилей послал «Звездный вестник» их общим римским знакомым в надежде, что и Клавий его прочтет.

С Кеплером переписка прервалась много лет назад по его, Галилея, вине. Тот так и не дождался отзыва о «Тайне Вселенной». На выход в свет «Новой астрономии» Галилей тоже не откликнулся. Ему передали эту книгу в самые напряженные дни, когда, он с головой ушел в исследования, завершившиеся открытиями «Звездного вестника». Прямо на титульном листе «Новой астрономии» значилось, что в основу ее положено изучение орбиты Марса, проведенное по наблюдениям Тихо Браге. Одно это уже насторожило Галилея. Кеплер не скупился на похвалы, когда речь заходила о Браге, хотя и уверял, что собственные его открытия служат торжеству Коперниковой системы. Ему-де удалось найти истинную орбиту Марса: она представляет собой эллипс, в одном из фокусов которого находится Солнце. Планета движется не по круговой орбите, а по эллипсу? Мысль эта казалась Галилею совершенно фантастической. Небесное тело может двигаться лишь равномерным и круговым движением!

А когда он прочел, что Кеплер почти на старый лад объясняет приливы и отливы влиянием Луны, то и вовсе утратил интерес к его книге. Ведь приливыи отливы — единственное наблюдаемое на Земле явление, до — называющее двоякое движение земного шара!

Восхваление Тихо Браге, немыслимая орбита Марса, вычисленная на основе «точнейших» наблюдений «князя астрономов», объяснение приливов какими-то чуть ли не мистическими «оккультными свойствами» — и все это на ужасающе замысловатой латыни! Толстенный том не вдохновил Галилея. Он не имел ни охоты, ни времени вникать в фантастические построения Кеплера¹.

Ныне он отправил тосканскому послу в Праге, Джулиано Медичи, старому своему знакомому, два экземпляра «Звездного вестника» и любезное письмо. Просил, чтобы Кеплер высказался о книжке. Захочет ли?

С Маджини дело обстояло еще сложнее. Джованна Антонио Маджини, один из лучших математиков и астрономов Европы, не питал к Галилею симпатии. Неприязнь родилась давно, когда оба они притязали на кафедру в Падуе и предпочтение отдали флорентийцу. Это было для Маджини тем более обидно, что случилось в родном его городе. А когда он узнал, что Галилей позволяет себе порицать Тихо Браге, то и вовсе проникся враждебностью. Он восстанавливал зятя Браге против Галилея, пытался поссорить с ним Кеплера, уверяя, будто тот на лекциях излагает мысли «Тайны Вселенной» как свои собственные.

Сразу же после появления «Звездного вестника» к Маджини посыпались запросы. Действительно ли Галилей мог открыть то, о чем пишет, или же выдает за реальность оптический обман? Многие готовы были воспринять слова Маджини как приговор «Звездному вестнику».

Сейчас имя Галилея у всех на устах. Неужели этот лектор, пользующийся известностью лишь благодаря своему сладкоречию, затмит теперь его собственную славу? Маджини не верил Галилею. Тот, по слухам, годами все что-то пишет — если пишет! — но не решается издавать. Существуют ли эти таинственные его сочинения? «Звездный вестник» — первая ласточка? Но стоит ли принимать всерьез эту книгу? Воспользоваться случаем, публично выступить против Галилея, поставить этого выскочку на место? Искушение было велико, но осторожность ученого взяла верх. Хотя Маджини и не доверял оптическим стеклам, тем не менее категорически высказываться поостерегся. Когда один флорентиец, почитатель Маджини, спросил его, как он относится к новым открытиям, болонский астроном сверх ожидания ответил сдержанно: это-де вещи чудесные и поразительные, но нуждаются в проверке.

Да, нечего греха таить, Маджини частенько распускал о нем, Галилее, разные небылицы. Но ныне ведь речь шла о высших интересах любимой ими науки. Здесь можно было забыть и о давнем соперничестве, и о давней неприязни. Во имя дела Галилей решил не поминать прошлого и через друзей предложил Маджини встретиться: он будет проездом в Болонье и готов продемонстрировать свой инструмент.

Маджини согласился и пригласил Галилея остановиться в его доме.

Каникулы подходили к концу. Двор оставался в Пизе, а Галилей пожелал провести последние дни во Флоренции. Там его ждал сюрприз. Ему вручили еще один государев подарок — массивную золотую цепь.

Перед отъездом Галилей расхворался и прибыл в Болонью совсем больным. Но он должен, чего бы это ни стоило, убедить Маджини в своей правоте! Он собрал все силы, дабы и виду не показать, что нездоров.

Маджини принимал его с помпой. Десятка три гостей, праздничный стол, выспренние речи. Всем не терпелось испытать удивительное действие его зрительной трубы. На самом деле, с ее помощью удавалось разглядеть далекие колокольни. Поразительное изобретение! Некоторые, правда, не удержались от скептических замечаний: то, что хорошо для земли, вовсе не обязательно будет хорошим для неба.

Когда стемнело, вся компания отправилась в дом, где была высокая башня, удобная для наблюдений. Погода, как назло, испортилась, но Галилей тем не менее вполне отчетливо различил Медицейские планеты. Он поудобней установил инструмент и предложил начать наблюдения.

Долго смотрел Маджини в зрительную трубу, тер глаза, опять смотрел. Нет, он решительно ничего не видит. Галилей сдержался. Еще раз проверил, правильно ли установлена труба. Все было в порядке. Но Маджини ничего не видел. Или не хотел видеть?

Потом к зрительной трубе подходили его коллеги по университету. Смотрели, вздыхали сожалеючи, разводили руками. Никаких новых планет разглядеть они не в состоянии. Вежливые, воспитанные, благожелательные, они не спорили, не раздражались. Сожалели. И так один за другим. Кто-то даже сочувственно обнял Галилея за плечи. Кто-то сказал в утешение: может быть, им повезет в другой раз, когда лучше будет погода?

Оставшись один, Галилеи долго не мог успокоиться. Ну и лиса же этот Маджини! Как ловко все подстроил! Его не опровергают, с ним не спорят. Что рассуждать о новых планетах, если их вообще невозможно увидеть! Однако оправданы ли его подозрения? Болонцы не имеют опыта в обращении со зрительными трубами, условия для наблюдений были не из лучших. Многие, вероятно, на самом деле ничего не видели. Но почему столь многие?

Он заснул с трудом, но спал плохо. Ему казалось, что в темноте кто-то бродит по комнате.

Галилей решил следующей ночью повторить наблюдения. Маджини как учтивый хозяин снова созвал своих коллег. Небо было довольно чистым, и Галилей без труда нашел Медицейские звезды. Маджини опять долго вздыхал у зрительной трубы. К сожалению, естественные препятствия, его ослабевшее зрение и недостаточная видимость, не позволяют ему убедиться в истинности Галилеева открытия.

Ему вторили и другие болонцы. Несмотря на все старания Галилея, из двух или трех десятков ученейших синьоров лишь несколько человек признали, да и то с оговорками, что различали поблизости от Юпитера какое-то подобие новых звездочек.

Маджини оказался на высоте. Он не допустил враждебных выходок, не пожалел денег на пышный прием. То, что демонстрации Галилея проходили не среди ссор и взаимного раздражения, тоже было на руку Маджини. Вправе ли кто-нибудь усомниться в беспристрастности профессоров Болонского университета, если двигала ими не зависть и неприязнь, а лишь любовь к истине? Остаток и второй ночи в доме Маджини прошел тревожно. Галилея разбудил подозрительный шум. Он не мог избавиться от ощущения, что в комнате кто-то был. С трудом поднялся — нестерпимо ломило суставы. Зрительная труба оказалась на месте. Было уже совсем светло. Вдруг он заметил на линзе следы воска, словно снимали слепок. Галилей побелел от ярости. Растолкал слугу, послал за лошадьми. Он уехал рано утром, даже не поблагодарив Маджини за гостеприимство.

Едва вернувшись домой, он объявил, что завтра же начинает публичные лекции о своих астрономических открытиях. Он не позволит недугу свалить себя в постель. Пересудами за спиной и притворным доброжелательством он сыт по горло. Пусть противники выступают с поднятым забралом, он готов дать им бой.

Галилей прочел три публичные лекции, которые закончились диспутом. Он спорил с необычным для него ожесточением. Всем желающим он предоставил возможность испытать действенность своего инструмента. Ему удалось побороть предубеждение нескольких упрямых противников. Он считал эти лекции большим успехом, но значение их явно переоценивал. Новые планеты рядом с Юпитером смогли увидеть действительно многие, но, на беду, среди них не было людей, чье свидетельство прозвучало бы достаточно авторитетно. Самые главные противники Галилея просто не пришли на его лекции. Кремонини же наотрез отказался смотреть на небо через зрительную трубу — ему и так ясно, что ничего, кроме обмана зрения, она не порождает. Падуанских перипатетиков, видно, ничем не убедишь!

Слава богу, не везде были столь закоренелые упрямцы. Из Венеции Галилею переправили сразу несколько пражских писем. Первое — от Мартина Хасдаля, немецкого дворянина, с которым они в былые времена частенько встречались в Падуе, вели ученые беседы и лакомились турецкими дынями. Теперь Хасдаль был приближенным императора. Вспоминая приятнейшее общение с Галилеем, он подумывал о поездке в Италию, когда знакомство со «Звездным вестником» сделало это желание еще более настойчивым. Двор ввергнут этой книгой в изумление. Математики нарасхват. Все здешние послы и бароны осаждают их вопросами, могут ли они что-нибудь возразить на доказательства «Звездного вестника».

Он, Хасдаль, завязал тесную дружбу с Кеплером. Тот отзывается о Галилее как о человеке, который оставил далеко позади даже Тихо Браге. «Звездный вестник» Кеплер считает проявлением божественного ума Галилея, однако думает, что книга даст повод для недовольства как немцам, так и итальянцам, ибо там не упоминаются авторы, высказывавшие мнения, подтвержденные ныне открытиями. Среди них Кеплер назвал Коперника, Джордано Бруно и себя.

Второе письмо было от Джулиано Медичи. Он горд, что именно флорентиец написал такую книгу. Кеплеру она очень нравится, и он сожалеет, что несовершенство имеющихся здесь зрительных труб не позволяет насладиться столь поразительным зрелищем. Посол советовал прислать в Прагу хорошую зрительную трубу. Это тем более необходимо, что доставит удовольствие и императору, с радостью воспринявшему необычные открытия. Кеплер не разделял мнения Плутарха относительно пятен на Луне, но, видя, какими сильными аргументами оно теперь подкреплено, соглашается с доказательствами Галилея. Он обещал, не откладывая, изложить некоторые свои соображения о «Звездном вестнике».

К счастью, Кеплер не заставил себя ждать, и его пространное послание, целое сочинение, пришло с той же почтой, что и письмо Медичи. Оно несказанно обрадовало Галилея, особенно после пережитого в Болонье. Один из величайших астрономов Европы ответил дружеским и восторженным посланием. Он поверил ему и встал на его сторону!

В середине марта, писал Кеплер, до него дошли первые вести о его открытиях. Галилей, как передавали, обнаружил четыре планеты, которые вращаются вокруг какой-то большой звезды. Это сообщил ему Вакгер фон Вакхенфельс. Оба они были очень взволнованы. Неужели решится их давний спор относительно учения Джордано Бруно о множественности миров? Вакгер защищал мнение Бруно, Кеплер его оспаривал. Если Галилеевы планеты вращаются вокруг одной из фиксированных звезд, то тогда Бруно, считавший звезды солнцами, центрами собственных планетных систем, несомненно, прав. А это делало его мысль о множественности миров и бесконечности вселенной столь вероятной, что неизвестно, как на нее возражать. Вакгер торжествовал. Кеплер был подавлен. В реальность звезд-солнц он не верил, тревога у него была иная: не поколеблят ли новые открытия его «Тайны Вселенной»? Ведь там он показал, что планет, не считая Солнца, может быть только шесть! Но тут его озарило: речь, вероятней всего, идет о лунах, вращающихся вокруг Сатурна, Юпитера, Марса и Венеры. У пятой планеты, у Меркурия, луна еще не открыта, поскольку теперь Меркурий невидим в лучах Солнца!

Вакгер и Кеплер с нетерпением ждали дальнейших вестей. В начале апреля первые экземпляры «Звездного вестника» достигли Праги. Император познакомил Кеплера с этой книжкой. Призыв ко всем астрономам и философам высказаться по существу был им услышан. Разве, узнав такое, можно молчать! Тем временем пришло письмо Галилея к тосканскому послу, где тот с большой любовью отзывался о Кеплере и просил передать ему экземпляр «Звездного вестника».

Он, Кеплер, взялся за перо, дабы Галилей мог использовать его послание против угрюмых хулителей новизны, которые считают все неизвестное им невероятным, а все, что выходит за пределы Аристотелевой ограниченности, нечестивым и преступным. Отсутствие подходящих зрительных труб не позволяет ему на опыте убедиться в правоте Галилея, но, даже ничего еще не увидев, он убежден, что «Звездный вестник» не лжет. Полное доверие к Галилею оправдано как его репутацией и положением, так и невозможностью долго скрывать обман. Будто это пустяк — выставить на посмешище династию Медичи, назвав в ее честь не планеты, а плоды воображения.

Это вынуждает исключить подозрение в умышленном обмане. Но относиться с полным доверием к «Звездному вестнику» более всего заставляет суть сообщений. Часть того, о чем говорится в книжке, ему, Кеплеру, известно как истинное и из собственных наблюдений, и из свидетельств других ученых. Почему же остальное должно быть вымыслом?

Кеплер заявляет без обиняков: все, о чем пишет Галилей, представляется ему совершенно достоверным и он не сомневается, что со временем воочию в этом убедится.

Открытия Галилея не просто результат изобретения зрительной трубы. Если бы было так, то надо бы удивляться, почему лишь теперь изобрели этот инструмент. В том-то и дело, что укоренившиеся взгляды не позволяли и думать о создании оптического инструмента, пригодного для наблюдений неба. Сам он, много занимаясь оптикой, был убежден, что линзы совершенно тут бесполезны: У Галилея же не было подобных сомнений, он поставил опыт и показал, чего можно достичь.

Ученые аргументы сменяются смелыми предположениями. Кеплер дает волю фантазии. Что представляет собой огромная впадина посредине лунного диска? Чем объяснить ее почти круглую форму? Творение ли это природы? Нет, это искусственное сооружение! И Кеплер принимается фантазировать о существах, живущих на Луне. Они построили, вероятно, подземные города.

Обитатели есть и на Юпитере. В противном случае зачем бы существовали Медицейские звезды, если ими никто не любуется?

Мысль Кеплера устремлена в будущее. Он видит уже корабли, несущиеся в космос, и смельчаков, прокладывающих путь к далеким планетам. Со временем и там появятся колонисты! Юпитер и Медицейские звезды Кеплер рассматривает точно новооткрытый материк, где будут основаны колонии, «как только кто-нибудь овладеет искусством летать».

«Надо создать лишь корабли и паруса, годные для небесного воздуха. Тогда найдутся и люди, которых не отпугнут пустынные дали пространства».

И словно эти отважные путешественники объявятся в ближайшее время, Кеплер ставит задачу создать астрономию, сообразную с новыми целями. Он берет на себя Луну, а Галилею оставляет Юпитер.

Кеплер знает, как далеко могут завести рассуждения о жителях иных планет. Его самого долго мучил вопрос: если планеты подобны Земле, то не утратит ли человек преимущества считаться господином всего сотворенного? Не приличествуют ли более благородным планетам и более достойные обитатели? Можно ли тогда верить, что все в мире существует ради человека?

Чем глубже проникает он мыслью в строение вселенной, уверяет Кеплер, тем сильнее убеждается, что Земля занимает в мире совершенно особое положение. Следовательно, и привилегированность человека среди прочих возможных обитателей вселенной не подлежит сомнению. Поэтому жителям Юпитера придется уж довольствоваться более скромным рангом!

Фантазии фантазиями, однако во всем, что касается сути «Звездного вестника», Кеплер целиком на стороне Галилея.

Прямодушному Кеплеру несвойственно говорить полуправду. Он не скупится на похвалу, но так же откровенно высказывает и то, что его огорчает. Почему Галилей словно забыл своих предшественников? Ведь похожие мысли о Луне, Млечном Пути и бесчисленных звездах высказывались прежде, хотя, разумеется, и без необходимых доказательств, другими изобретательными умами, Почему он обошел молчанием книжку Местлина, где объясняется пепельный свет Луны, не упомянул о Джамбатисте делла Порта и не принял во внимание многих соображений самого Кеплера, изложенных в книге о новой звезде, в «Оптике» и «Новой астрономии»?

С истинно немецкой дотошностью Кеплер приводил цитаты из разных сочинений и настойчиво возвращал Галилея к «первоистокам». О господи! Кеплер был бы прав, если бы «Звездный вестник» являлся толстенным трактатом, нафаршированным цитатами и учеными ссылками. Но ведь писался он с другой целью, писался наспех, чтобы скорее сообщить миру о поразительных открытиях!

В истории изобретения зрительной трубы, полагал Кеплер, необходимо воздать должное Джамбатисте делла Порта. Ведь это он в семнадцатой книге своей «Естественной магии» первым высказал мысль, что комбинация выпуклых и вогнутых линз позволяет отчетливо видеть отдаленные предметы. Это, вероятно, и дало толчок тому «Бельгийцу», коего считают изобретателем зрительной трубы. Кеплер, однако, не скрывал, что сам он не почерпнул из «Естественной магии» знаний, которые пробудили бы веру в возможность создания такого инструмента. Напротив, императору, заинтригованному словами Джамбатисты делла Порта, он отвечал, что не склонен принимать их всерьез.

Не вызывало сомнений, что недочеты «Звездного вестника» значат для Кеплера несравненно меньше, чем его исключительные достоинства. Книжку Галилея он принял с благодарностью и восхищением. Он не сомневался в научной честности своего падуанского коллеги, сразу же встал на его сторону и уверовал в Медицейские звезды, хотя сам их и не видел. Благороднейший Кеплер!

Упреки, высказанные им, не обижали. Эта была критика друга. Даже в его постоянной «отсылке к предшественникам» Галилей не видел ничего унижающего. Если что-то из открытого им угадывалось кем-то прежде, тем лучше — он не один! Работы Местлина он не знал, «Оптики» и «О новой звезде» Кеплера и в глаза не видел. А что касается Бруно, то здесь были достаточные причины для молчания. Кеплер по-детски наивен. Только этого еще не хватало, чтобы он, Галилей, на страницах «Звездного вестника» во всеуслышание заявил, чем обязан сожженному еретику!

Неужели медлителям из Флоренции, расчетливым и осторожным, мало того, что математик императора восторженно приветствует новые открытия? Галилей решил при посредничестве Винты обратиться к Козимо. Он должен знать, намерен ли государь взять его на службу.

Галилей не успел еще этого сделать, когда от Хасдаля пришло новое письмо. В Праге вокруг Галилеевых открытий разгорелась борьба. Кеплер по-прежнему высоко их ценит и защищает, однако предсказания его начинают сбываться. Зависть дает о себе знать, и, похоже, зачинщиками выступают итальянцы. Позавчера в Прагу, продолжал Хасдаль, прибыл курфюрст Кёльнский со своим математиком Иоганном Цугмессером. Он считается здесь одним из первейших.

Цугмессер? Тот, который выдавал себя в Падуе за подлинного изобретателя пропорционального циркуля и был, к великой его досаде, весьма быстро поставлен на место!

На вопрос, как он относится к «Звездному вестнику», продолжал Хасдаль, Цугмессер ответил, что не может его ни одобрять, ни порицать, прежде чем не испытает Галилеева инструмента. А сегодня утром Цугмессер показал ему письмо Маджини. Тот утверждает, что Галилей-де ошибается, он сам, наблюдая солнечное затмение через цветные очки, видел три солнца! Поэтому и книга и инструмент — лишь плоды заблуждения, а разговоры о новых планетах — вещь смехотворная. Тогда он, Хасдаль, не сдержался и выпалил, что хулить сочинение, не видевши инструмента, можно только из чистой зависти.

Да, Хасдаль прав. Письмо Маджини было написано еще до его, Галилея, посещения Болоньи, и все, что там произошло, явилось результатом этой скрытой неприязни. Но он заткнет хулителям рот!

Чего бы они ни твердили, Козимо не должен колебаться. Медицейские звезды не выдумка! Галилей писал Винте относительно перехода на службу к государю Тосканы. Он просит изложить его соображения их высочеству и сообщить о решении. От этого зависит дальнейшая его судьба. Кеплер, математик императора, целиком и полностью одобрил его книгу. Это с самого начала сделали бы и итальянские ученые, живи он, Галилей, в Германии или где-либо подальше. Остановка теперь лишь за одним: государь должен показать, что ценит его открытия подобающим образом.

Время бежит, и он намерен совершенно изменить образ жизни, дабы довести до конца все свои труды. Где он проведет оставшиеся ему годы, тут или во Флоренции, зависит от великого герцога. Положение у него здесь обеспеченное. Однако и частные лекции, и студенты, живущие под его кровом, отнимают драгоценное время. Если он вернется на родину, то при условии, что ему предоставят необходимый досуг для работы. Он хочет, чтобы именно его сочинения, которые всегда будут посвящаться их высочеству, обеспечивали бы ему кусок хлеба.

Галилей высказал пожелание, чтобы он звался не только математиком, но и философом великого герцога, ибо «философию он изучал больше лет, чем месяцев — чистую математику».

Перечисляя книги, которые он должен завершить, Галилей прежде всего назвал «Систему мира».

Кеплер не ограничился тем, что написал ему обширное письмо. Он искренне хотел оказать Галилею поддержку. Послание свое он решил напечатать. Вскоре книжечка вышла в свет — «Беседа Иоганна Кеплера со Звездным вестником, посланным недавно к людям Галилео Галилеем». С первой же почтой ее направили в Падую.

Всякому непредубежденному читателю было ясно, с какой радостью встретил Кеплер сообщения «Звездного вестника». Он, правда, давал излишнюю волю фантазии. Стоило только вспомнить его домыслы об особом положении Земли и «менее привилегированных» обитателях других планет! Хотя мудрствования о «целесообразности» тех или иных частей вселенной и заводили Кеплера весьма далеко, в основе их лежало мироощущение, характерное для каждого, кто привык видеть в человеке венец творения.

Представление о вселенной, где все будто бы устроено «ради человека», ненавистно Галилею, и ему чужды эти фантазий Кеплера. Но не послужат ли они доказательством, что открытия «Звездного вестника» вовсе не обязательно должны толковаться как неприемлемые для христианина? Галилей знает, с какой стороны ждет его самая серьезная угроза. На его верность Копернику еще могут посмотреть сквозь пальцы, но всякая попытка представить новые открытия как подтверждение, пусть даже косвенное, правоты Джордано Бруно неминуемо навлечет тяжелейшие неприятности. В «Звездном вестнике» он, разумеется, не упоминал о Бруно. Но это был секрет полишинеля. Книги Ноланца, несмотря на запрет, были достаточно известны. Об основных чертах «ноланской философии», которая привела Бруно на костер, имели представление многие, не говоря уже о квалификаторах инквизиции — они по долгу службы должны были это знать. Можно, конечно, не называть имени Бруно, но что менялось по существу?

Когда Галилей получил послание Кеплера, то первые же страницы насторожили и встревожили его. Едва прослышав о новых открытиях, Кеплер в тот же миг подумал о Бруно. Математик императора не нашел ничего умнее, как выяснять взаимосвязь новых открытий с учением Ноланца! Позже, познакомившись со «Звездным вестником», он то и дело возвращался мыслью к Бруно. В своем послании к Галилею он неоднократно вспоминал о нем. Все это Кеплер сохранил и в печатной «Беседе».

Ему обязательно надо было поставить точки над «i»! Простое установление разницы между тем, как выглядят планеты через зрительную трубу и как — неподвижные звезды, не удовлетворило Кеплера. Он счел нужным огласить вытекающий из этого вывод: планеты, выходит, светятся отраженным светом Солнца, а звезды — своим собственным. Первые, следовательно, говоря словами Джордано Бруно, земли, а вторые — солнца?!

Однако Кеплер вспоминает о Бруно совсем не для того, чтобы объявить себя его сторонником. Напротив, новые открытия лишь укрепили его в неприятии взглядов Ноланца. Кеплер категорически отказывался видеть в фиксированных звездах небесные тела, каждое из которых может быть центром целого мира, центром собственной планетной системы.

Довод против Бруно Кеплер находит именно в огромном количестве звезд, обнаруженных ныне с помощью зрительной трубы. Он пускается в надуманные рассуждения, дабы сохранить исключительность нашего Солнца и не утратить уверенности в том, что наш мир — единственный, а не один из бесчисленного множества Прочих.

«Звездный вестник» помог Кеплеру отринуть наваждение «ужасающей философии» Бруно. Его страшило «изгнание в бесконечность». И, оказывается, освободил его от этого страха — ирония судьбы! — именно Галилей.

Доводы Кеплера одних убедят, другим покажутся неосновательными. Так или иначе, но читатель получит возможность поразмыслить, опровергается или подтверждается новыми открытиями «ужасающая философия» Ноланца.

Кто вправе утверждать, что обнародованные в «Звездном вестнике» наблюдения с необходимостью приводят к опасным или нежелательным для церкви выводам? Разве Кеплер, математик императора, не показал, как «Звездный вестник» помог ему отринуть взгляды Бруно и тем самым избавиться от пугающих мыслей о бесконечной вселенной? Свидетельство Кеплера звучало тем более убедительно, что исходило не от какого-нибудь ретрограда, а от одного из виднейших приверженцев Коперника.

Галилей поехал в Венецию, чтобы получить дозволение властей на перепечатку книжечки Кеплера.

Здесь тоже было уже известно о «полной неудаче» его опытов в Болонье. Говорили, будто двадцать пять профессоров хотят опровергнуть выдумку о Медицейских звездах. Почему распространяют слухи, а не публикуют свои возражения? Он бы им достойно ответил! А как бороться с безликой молвой?

Положение осложнялось еще и тем, что теперь Медицейские звезды из-за близости Юпитера к Солнцу на самом деле увидеть было нельзя. 21 мая Галилей наблюдал их в последний раз.

На письмо, где шла речь об условиях его перехода на службу к великому герцогу, еще не ответили. Нерешительность Козимо становилась оскорбительной. Ведь он-то собственными глазами наблюдал Медицейские звезды! Или его тоже успели убедить, что это всего-навсего обман зрения?

Надо довести до сведения тосканского двора предложение, полученное из Парижа. Не все, слава богу, проявляют такую осторожность, как его государь. Один влиятельный французский вельможа, разумеется, не без ведома короля сулил ему богатство и могущество, если он назовет в честь Генриха IV, «наиболее великого, мудрого, сопутствуемого счастьем и великодушного государя из всех когда-либо живших на свете», какую-нибудь открытую им планету. Письмо было написано 20 апреля 1610 года. Перечитывая его, Галилей подчеркнул жирной чертой слова «сопутствуемого счастьем» — он уже знал, что 14 мая король, этот баловень счастья, был заколот в расцвете сил.

Со всех сторон, из итальянских городов и из-за границы, Галилея засыпали письмами. Если он видел живой научный интерес и основательность сомнений, то не оставлял их без ответа. Но часто письма были полны самыми легковесными соображениями. Каждый грамотей, с грехом пополам помнивший несколько положений из Аристотеля, считал своим долгом наставлять его уму-разуму. Особенно сердило, когда всякого рода ребяческие аргументы, почерпнутые из школьной философии, высказывали математики.

— За кого они его принимают? Неужели он, тысячи и тысячи раз проверявший действие своей зрительной трубы, кажется им таким непроходимым глупцом, что не в состоянии заметить «обмана, порождаемого трубой», тогда как они сами, и в глаза не видевшие созданного им инструмента, мгновенно поняли, в чем загвоздка, и принялись его поучать? Или они считают его безумцем, который сам стремится повредить своей репутации и выставить на посмешище собственного государя?

Его зрительная труба, настойчиво повторял Галилей, инструмент архидостоверный. Медицейские звезды действительно движутся. Они не появились только теперь, а, как и другие планеты, существуют испокон веков. Он был завален письмами и, отвечая на них, так уставал, что чувствовал себя едва живым.

Многие венецианцы по-прежнему относились к нему с недоверием. Их, правда, несколько утешало, что не одни они попали впросак — великий герцог Тосканы тоже допустил непростительную оплошность, когда позволил назвать в честь Медичи несуществующие планеты!

Появление в Италии «Беседы Иоганна Кеплера со Звездным вестником» еще более накалило страсти, Книжечку эту понимали различно. Сторонники Галилея расценили «Беседу» как горячее одобрение новых открытий, а враги узрели в ней подтверждение собственных взглядов. Исторические экскурсы, вопреки предупреждению Кеплера, воспринимались как свидетельство, что многие мысли «Звездного вестника» принадлежат другим. Маджини одобрил такой метод: Галилею, конечно, придется не по вкусу, что ему указали на его предшественников. «Теперь, — писал Маджини Кеплеру, — остается только этих четырех новых прислужников Юпитера изгнать и уничтожить».

Георг Фуггер, посол императора в Венеции, не скрывал радости: Галилей разоблачен! Враги «Звездного вестника», иногда знавшие о «Беседе» Кеплера лишь понаслышке, ликовали. Здорово же у Галилея повыдергивали чужие перья!

Любители посудачить не без удовольствия передавали еще одну новость: в Болонье написан трактат, который камня на камне не оставляет от «Звездного вестника». Его автор — некий Мартин Горкий, то ли немец, то ли чех, изучающий астрономию и зарабатывающий на жизнь перепиской. Сведущие люди многозначительно улыбались. Известно было, что Горкий живет в доме Маджини. Не надо быть ясновидцем, чтобы понять, кто истинный автор этого сочинения. Слава богу, Маджини решился наконец разоблачить Галилея и доказать, что болтовня о Медицейских звездах — сущий вздор!

Не зря в начале мая Галилей писал во Флоренцию об успехе своих публичных лекций: даже злейшие, мол, противники переубеждены им и готовы сами защищать его учение. Галилей изрядно преувеличивал — и достиг своего. Письмо это и весть об одобрении «Звездного вестника» Кеплером произвели во Флоренции нужное впечатление.

Все письма Галилея, сообщал Винта, получены. Как великому герцогу, так и государыне они доставили бесконечное удовольствие, особенно последнее, где говорилось, что все сведущие люди, даже прежние противники, побеждены обоснованными доводами и наблюдениями. Их высочества выразили согласие предоставить Галилею то жалованье, о котором он, Винта, говорил ему раньше, и досуг, необходимый для завершения его трудов. Сейчас их высочества обдумывают, каким почетнейшим званием удостоить Галилея, не возлагая обязанности преподавать в университете. Ныне приказано послать ему двести скуди, дабы облегчить расходы по изготовлению зрительных труб и оплате типографа. Послы в Праге, Лондоне, Париже и Мадриде предупреждены: получив зрительные трубы и «Звездный вестник», они должны выполнять пожелания Галилея так, словно это приказы самого великого герцога.

Отвечая, Галилей был предельно краток. Теперь он ждет лишь доведения дела до конца, уверенный, что и великий герцог и Винта учтут то положение, от которого он отказывается. Ведь, отказавшись от него, он навсегда его потеряет!

К Галилею нежданно-негаданно заявился Антонио Роффени. Почему ближайший приятель Маджини счел нужным повидать его именно сейчас?

Болонцы, друзья Галилея, уверял Роффени, сожалеют, коль пребывание в их городе оставило у него не совсем приятные воспоминания. Он ошибается, если думает, будто по чьему-то злому умыслу его демонстрации не всех полностью удовлетворили. Успех мог быть, конечно, большим, но не надо забывать, что опыты со зрительной трубой — дело совершенно непривычное. Сомнения проистекали не из недоверия к Галилею, а из опаски, что инструмент в силу своей природы порождает фантазмы. Теперь многое изменилось. Маджини получил из Венеции зрительную трубу и наблюдает небо, Он и сам бы написал Галилею, но, вероятно, обижен тем, как тот покинул его дом.

Сюда тоже могли дойти слухи, что некий Мартин Горкий, живущий у Маджини в качестве переписчика, похваляется, будто написал сочинение против «Звездного вестника». Злые языки твердят, что сие сделано по наущению его патрона. Маджини категорически это отрицает. И он, несомненно, говорит правду!

Когда гость стал откланиваться, Галилей, поблагодарив за визит, попросил передать синьору Маджини наилучшие пожелания.

Разобраться в этой истории было не просто. Его хотели уверить, будто болонский математик не питает к нему вражды. Однако были основания в этом усомниться. Еще до встречи с Роффени Галилей получил из Праги важное письмо.

Он напрасно извиняется за задержку с ответом, писал Хасдаль, ибо о том, что его не было в Падуе, здесь знали не только от его друзей. Он, Хасдаль, видел письма кого-то из домашних Маджини, кажется немца, где говорилось, что Галилей уехал совершенно сконфуженный после тщетных попыток убедить болонцев в своей правоте. Что же касается Маджини, то писал он и другим математикам Европы. Он не может смириться с тем, что кто-то его превзошел, и поэтому всеми силами пытается перечеркнуть заслуги Галилея.

Одно сообщение Хасдаля особенно настораживало. По мнению сведущих людей, за спиной Маджини стояли очень влиятельные липа. Хасдаль, вероятно, имел в виду иезуитов. В Болонье они пользовались огромной властью. Хорошо, пусть Маджини, рассылая письма в разные концы Европы, действовал по указке иезуитов — из боязни, допустим, потерять место. Но зачем же тогда он оповещает его о своей непричастности к затее Горкого?

Демонстрации зрительной трубы в Венеции и Падуе принесли, конечно, определенный результат, хотя и не совсем тот, коего добивался Галилей. Враждебные толки не прекратились, а приняли иную окраску. Вначале существование Медицейских звезд вообще отрицали, потом отказывались видеть в них планеты. Когда же число людей, поверивших в правоту Галилея, стало возрастать, нашлись изобретательные головы, которые и тут не оплошали: распустили молву, будто планеты возле Юпитера первым обнаружил не Галилей, а один венецианский патриций. Он имел неосторожность сообщить об этом Галилею, а тот, по обыкновению, не упустил случая и в погоне за славой и деньгами вмиг раструбил по свету о якобы своих открытиях! Новое в «Звездном вестнике»? Часть того, что Галилей выдает за новое, давно уже известно, а то, что действительно ново, не принадлежит Галилею.

Недоброжелатели не унимались. Как долго еще ему терпеть клевету? К счастью, во Флоренции придумали ему подходящую должность! Его намерены титуловать «Первый математик Пизанского университета и философ великого герцога». Это звание не налагает на него обязанности жить и преподавать в Пизе. Галилей, указывал Винта, должен подать соответствующее прошение, а их высочество издаст декрет и рескрипт.

Наконец-то Козимо решился взять его к себе на службу!

Три дня спустя после получения этого письма, 15 июня 1610 года, приехав в Венецию, Галилей явился к попечителям университета и заявил, что отказывается от преподавания и в ближайшее время покинет Венецианскую республику.

Попечители были ошеломлены. Ведь с началом занятий синьор Галилей станет получать жалованье, втрое большее, чем его предшественник! Республика оказала ему почести, заслуги его отмечены, всю жизнь он будет ежегодно получать тысячу флоринов. Что ему еще нужно?

Его пытались уговаривать, но он стоял на своем. Учебный год подошел к концу, курс свой он завершил, нынешний договор истекает, а от нового, еще не вступившего в силу, он отказывается.

Кто-то из присутствовавших выразил огорчение столь неожиданным поворотом дела. Галилей был вежлив и предельно холоден. О, не стоит сожалеть! За такие-то деньги синьоры попечители легко наймут вместо одного обманщика Галилея троих настоящих математиков.

Примечания

1. Не оценив «Новой астрономии», Галилей проглядел одно из величайших открытий в истории науки. Там речь шла о двух первых «законах Кеплера».