Материалы по истории астрономии

Глава четырнадцатая. Принуждение к притворству

Галилей неоднократно повторял, сколь безнравственно и губительно для души заставлять человека громогласно осуждать то, что он внутренне считает истиной. Не в его натуре было, отстаивая правду, прибегать к уловкам. Он бы с радостью открыто говорил о своем научном исповедании. Но не те были времена. Горький опыт учил осторожности. Костер, на котором сожгли Бруно, всю жизнь стоял перед глазами. Галилей умел молчать, но умел и проклинать молчание! Все его беды, как твердили, проистекали от горячности и недостатка благоразумия. Церковь учила его притворству. Вначале сами кардиналы Святой службы наставляли его умению жить: пусть он себе верит в движение Земли, но не заявляет об этом во всеуслышание и не вербует сторонников. А потом его заставили, угрожая тюрьмой, отказаться от мысли о движении Земли и даже в душе ее не держаться. Он должен соглашаться с позорным декретом и одобрять неправедное решение! Его не только обрекли молчать об истинных своих взглядах — его принудили к притворству.

Два года уже Галилей терпел бремя злосчастного предписания. О движении Земли он больше не трактует. Разве, однако, ему возбраняется вспоминать о прежних своих воззрениях как нелепых вымыслах и глупых сновидениях, от которых он избавился лишь благодаря церкви? Тем более что представился подходящий случай. Леопольд, эрцгерцог Австрии, родной брат тосканской государыни, почитатель Галилея, просил предоставить ему какое-нибудь из его неопубликованных сочинений. Галилей решил послать Леопольду работу «О приливах и отливах». Ту самую, где он излагал решающие, по его мнению, доводы в пользу движения Земли!

Естественно, теперь, после спасительного декрета, он, Галилей, ее не одобряет. Сопроводительное письмо проникнуто убийственной иронией. Да, эту работу он написал в защиту Коперниковой теории, которую считал истинной, пока те господа не соблаговолили объявить сие мнение ложным и противным священному писанию. «Ныне, зная, что следует слушаться и верить постановлениям начальственных лиц как проистекающим от более возвышенных знаний, до коих низкий мой ум сам по себе не поднимается, я рассматриваю это посылаемое вам сочинение, имеющее в основе мысль о движении Земли, то есть один из физических аргументов, который я приводил в доказательство этого движения, я рассматриваю это, повторяю, как поэтический вымысел или сновидение...»

Поскольку и поэты ценят иногда свои фантазии, то и он, Галилей, дорожит своей безделицей. Написал он ее для кардинала Орсини. Позже, опасаясь, как бы кто из отщепенцев, не подчиняющихся католической церкви, не захотел присвоить себе этот его каприз — подобное случалось со многими его изобретениями, — он послал несколько списков ряду высоких особ, дабы те при надобности могли засвидетельствовать, что именно ему первому причудилась эта химера.

Сочинение сие писалось наспех, когда он и думать не думал, что учение Коперника будет признано ложным. Поэтому он намеревался значительно его расширить и изложить в более совершенной форме. Но небесный глас заставил его проснуться, и все смутные фантомы рассеялись как дым! Если божья милость позволит ему, Галилею, работать, то он создаст что-нибудь более реальное, чем эта химера!

В Чехии началась война. Ей не придавали особого значения, когда на небе одна за другой появились три кометы. Может, и война-то будет страшнее всех прошлых! На улицах и в харчевнях со страстью толковали Апокалипсис и сулили близкий конец света. Правители, охваченные страхом, вопрошали астрологов и математиков: о чем, собственно, возвещают кометы? Суждения были сбивчивы и противоречивы.

Кометы издавна воспринимались как особое знамение. Астрономам они задавали тоже немало загадок. После Аристотеля почти все ученые считали, что кометы — это воспламенившиеся испарения Земли и принадлежат к «подлунному миру». Однако Тихо Браге доказывал, что кометы должны находиться значительно дальше Луны и всех планет. Они, если верить Тихо, двигались по траекториям, которые ему, Галилею, казались совершенно немыслимыми. Это заставляло усомниться в точности наблюдений Тихо, тем более что тот пытался в движении комет найти один из решающих доводов против Коперниковой системы. Если бы Земля двигалась, утверждал Браге, то это должно было бы сказаться и на видимом перемещении комет, однако их траектории таковы, что исключают движение Земли. Многие астрономы не разделяли взглядов Тихо, полагая, что движения комет еще недостаточно изучены.

Теперь о кометах спорили в Риме и Падуе, жаркие диспуты разгорались во Франции и Германии. Галилея забрасывали письмами. Все хотели знать его мнение, Но он не торопился высказываться. Сам он из-за болезни был лишен возможности проводить наблюдения, а опровергать разные благоглупости у него не было ни времени, ни сил. Он, вероятно, вообще остался бы в стороне от этого спора, если бы не одно обстоятельство: ученые иезуиты из Римской коллегии заявляли ныне, что новые наблюдения подтверждают правоту Тихо Браге и тем самым окончательно уничтожают Коперникову систему.

Ловко! Использовать всеобщий интерес к небесному феномену, чтобы нанести еще один удар идейным противникам, которые-то и высказаться по существу не имеют права!

Орацио Грасси, преподаватель Римской коллегии, прочел в ее стенах доклад о кометах. Вскоре он был опубликован. Серьезная научная проблема толковалась там без достаточных знаний, но с огромным апломбом. Грасси утверждал, что траектория комет должна быть круговой, раз они принадлежат «небу», а не «подлунному миру». Он предпочел отказаться от мнения Аристотеля о месте комет, лишь бы сохранить верность главному тезису Тихо. Подобного Галилей, разумеется, стерпеть не мог. Он вовсе не хотел, чтобы недавние наблюдения комет истолковывали как дополнительный аргумент против Коперника и подкрепляли тем самым; ненавистную «систему Тихо».

Марио Гвидуччи, один из друзей Галилея, выступил на заседании Флорентийской академии с речью, посвященной кометам. Основные разделы этой речи написал Галилей.

Странные творятся вокруг вещи! Кометы вызвали целый поток выступлений, листовок и книг — псевдонаучных гипотез и нелепых вымыслов. Ничего еще толком: не зная, не проведя точных наблюдений и соответствующих измерений, множество людей пустилось рассуждать о кометах.

Гвидуччи, не называя имени Грасси, подверг критике его взгляды. Тот безапелляционно судит о явлении, которое еще предстоит исследовать. Он, Гвидуччи, ничего не утверждает, желая лишь показать, что данных для решения недостаточно, а те, которые есть, могут говорить совершенно об ином. Не исключено, что кометы возникают в результате поднимающихся испарений Земли, а их хвосты всего лишь оптический эффект, вроде радуги. Тогда нет оснований помещать кометы на небо фиксированных звезд и правильней относить их к «подлунному миру». Вопрос этот слишком еще темен, чтобы считать его решенным.

Речь Гвидуччи была напечатана и вызвала возмущение Римской коллегии. Авторитет ее ученых осмелились публично поставить под сомнение! Иезуиты были уверены, что за спиной Гвидуччи стоит Галилей. Грасси принялся писать опровержение. В конце 1619 года в книжных лавках появился латинский опус «Астрономические весы». С помощью этих «весов» автор, укрывшийся под псевдонимом Лотарио Сарси, проверял весомость аргументов, выставленных в речи Гвидуччи. Вскоре Чамполи сообщил Галилею о несомненном авторстве Грасси, хотя и подчеркнул, что тот относится к Галилею с большим почтением, чем другие иезуиты. Те, не стесняясь, говорят, что теперь, после выхода в свет «Астрономических весов», с Галилеем, мол, покончено.

Здесь, как и в первой работе, Грасси пытался примирить Аристотеля с Тихо Браге. Церковь нуждалась как в учении о различии «земного» и «небесного», так и во всемерной поддержке «системы Тихо», единственного оплота против хотя ж запрещенной, но все еще внушавшей страх мысли о движении Земли. Надо было любыми способами возвеличивать авторитет Тихо Браге и соответственно умалять значение Галилея. В «Астрономических весах» было немало выпадов против него.

Читая книжку Грасси, Галилей испещрял поля пометками. Вскоре снисходительно-добродушную иронию сменил гнев. В «Речи о кометах» говорилось, что они движутся вертикально вверх, но что следует учитывать и «другое движение», дабы понять, из чего складывается видимое их перемещение. Что это за «другое движение», объяснено не было, но Сарси разоблачил уловку своих оппонентов: имелось в виду движение Земли! А ведь добрым католикам и слышать-то об этом противно.

«Ты высказываешься с осторожностью, — обращался Сарси к Гвидуччи, — но так, словно провозглашаешь мнение Галилея. Однако раз Земля не движется, то он вынужден был бы признать, что такое прямолинейное движение не согласуется с перемещением кометы. Католикам же ясно, что Земля не движется. Не думаю, что подобное когда-либо пришло в голову Галилею, коего знаю как человека благочестивого и религиозного...»

Многие страницы «Астрономических весов» изрядно отдавали душком провокации. Прежде чем ввязываться в полемику с подобными людьми, Галилею следовало хорошенько подумать. Но не слишком ли они поторопились возрадоваться, что с ним, дескать, уже покончено?

Римские друзья советовали Галилею отвечать. Чези и Чамполи подумывали об открытом письме. Чезарини, член Академии Линчеев и весьма влиятельный в Риме человек, предлагал, чтобы письмо было адресовано именно ему. Советы сыпались со всех сторон. Отвечать, отвечать! Но как отвечать, когда о главном он не имеет права высказываться! Многие его ученые корреспонденты, сном-духом не ведавшие о тайном запрете, не могли понять, чем объясняется его молчание. Где работы, которые он давно намеревался написать?

Элиа Диодати, друг и единомышленник Галилея, живший в Париже, удивлялся: почему так долго не выходят в свет обещанные им «Механика» и «Система мира»? Галилей глухо ответил Диодати, что работа его «была остановлена и взнуздана высочайшей властью».

Пять лет уже жил Галилей под игом «частного предписания», но ни на день не мог забыть, как обошелся с ним римский первосвященник.

Месяц спустя после того, как было написано письмо к Диодати, Павел V наконец преставился. Но радоваться особенно не приходилось, кардинал Беллармино пребывал в добром здравии. Более того, из возможных претендентов на папскую тиару он был наиболее могущественным.

Однако бог миловал. Кардиналы, собравшиеся на конклав, дабы избрать нового папу, так боялись Беллармино, что дружно его провалили. Tиapa досталась кардиналу Людовизи. Он вступил на престол под именем Григория XV, Вдвойне приятная новость! Во-первых, нельзя было не возрадоваться, что Беллармино потерпел поражение. А во-вторых, Чамполи стал секретарем у влиятельнейшего кардинала — племянника папы.

Хотя на первых порах Григорий XV был так занят, что едва находил время поесть и на ученые темы не беседовал, Чамполи и его друзья испытывали прилив надежды. Новый папа не был таким убежденным врагом наук, как Павел V. Он, похоже, намерен окружить себя людьми талантливыми и знающими. Да и кардиналы, которые начинают задавать в Риме тон, уже иной чеканки, чем любимцы почившего папы.

Галилей не успел как следует обдумать римских перемен, как внимание его целиком поглотили тосканские события. Козимо II, его ученик и покровитель, скончался. Делами стала вершить его вдова Мария Магдалина, женщина весьма набожная. Сыну Козимо, Фердинандо II, было далеко до совершеннолетия. Регентша была окружена монахами. Сколько среди них явных или тайных единомышленников Каччини? Да и сам Каччини снова дал о себе знать. Галилей был бы, конечно, осужден Святой службой, заявил он, если бы не его высокие заступники!

Линчеи продолжали убеждать Галилея, что он должен ответить на «Астрономические весы», коль не хочет, чтобы лжеученые, ликуя, трезвонили о его разгроме. Молчание, чем бы оно ни диктовалось, создает видимость их триумфа! Лучше, однако, не называть ни Грасси, ни Римскую коллегию — иначе неприятностей не оберешься. Пусть Галилей воспользуется приемом самого Грасси — тот ведь выставил для нападок на Галилея своего вымышленного ученика — Лотарио Сарси. Так пусть же Галилей и отвечает одному лишь Сарси!

Чамполи сообщил еще одну важную новость: папа назначил его личным секретарем и осыпал милостями. Он тоже побуждал Галилея как можно скорее издать рассуждение о кометах. Ситуация складывается для него благоприятно.

Воистину! 17 сентября 1621 года ненавистный кардинал Беллармино отправляется в мир иной.

Два месяца спустя Галилей сообщает в Рим, что сочинение свое против Грасси он закончил.

Доводы «Астрономических весов» Галилей решил взвесить с особой точностью — свое полемическое сочинение он назвал «Пробирными весами», Он писал не для ученых педантов, писал не по-латыни, а по-итальянски — со всем блеском и остроумием, отличавшими его речь. Он не спустил противнику ни одного выпада, ни одной ошибки, не пощадил ни его книжной учености, ни завидного самообольщения, когда, подбирая цитаты, думаешь, что открыл тайну мироздания.

Спор идет вовсе не о кометах, а о самой науке, о ее методах и реальных возможностях. Галилей не настаивает, что ему ясна природа комет. Он хочет только показать, что для категоричных суждений Грасси нет оснований. В изучении астрономических явлений ссылки на авторитет, в том числе и на авторитет Тихо Браге, мало что значат. Решающее слово должно принадлежать не цитатам, а точным и длительным наблюдениям, измерениям, опытам. Суждения следует основывать на фактах, а не факты подгонять под устарелые суждения. Книга вселенной написана на языке, буквы которой — геометрические фигуры. Познание природы безгранично, и поэтому лишь недалекие книжники могут уверять, что окончательно постигли истину. Лучше признать, что многое еще неизвестно, чем объявлять законом природы собственный домысел.

В главном Грасси и Галилей стоят на противоположных позициях: один отстаивает в науке верность авторитету — все та же иезуитская дисциплина и беспрекословное подчинение начальству даже в образе мыслей! — другой ратует за полную независимость человеческого разума, познающего мир.

А как бесчестен и коварен Грасси в полемике! Ведь он то намеренно искажает высказывания оппонента, то любыми средствами пытается бросить на него тень, Чего стоят только намеки, снабженные лицемерными оговорками, что, рассуждая о видимом перемещении комет, Галилей-де молчаливо принимает движение Земли!

У Галилея с иезуитами старые счеты: он знает, какую роль сыграли они, когда, стремясь загубить Коперникову теорию, раздували авторитет Тихо Браге и превозносили его систему. И поэтому, показывая, как далек Грасси, кичащийся знанием «физических» текстов, от понимания подлинной физики, Галилей подвергает его беспощадному осмеянию.

В «Пробирных весах» досталось не одному Грасси, досталось и Апеллесу, и Симону Майру. Апеллес — под этим именем, как давно выяснилось, скрывался немецкий математик, иезуит Христофор Шайнер — по-прежнему претендовал на открытие солнечных пятен. Но беззастенчивей всех вел себя Симон Майр, «ядовитый василиск», стоявший за спиной Капры. Четыре года спустя после издания «Звездного вестника» он выпустил книгу, где, прибегнув к мошеннической уловке, пытался создать у читателей впечатление, будто не Галилей, а он наблюдал первым спутники Юпитера!

Завершив «Пробирные весы», Галилей почти целый год не отсылал рукопись друзьям, предложившим взять на себя хлопоты по ее опубликованию. И виной тому были не только его хвори и тяжелая болезнь Чезарини. Григорий XV благоволил к иезуитам. Несмотря на смерть кардинала Беллармино, их влияние в Риме не пошло на убыль. Напротив, иезуиты находились в апогее могущества. Церковь готовилась причислить Игнатия Лойолу к лику святых. Лишь в октябре 1622 года Галилей отправил рукопись в Рим, предоставляя Линчеям решить, следует ли ее сейчас издавать.

Иезуиты пронюхали о «Пробирных весах» и даже пытались на время получить рукопись. Чезарини отказал, понимая, что они не пожалеют усилий, дабы воспрепятствовать ее опубликованию.

В книжных лавках появилась недавно напечатанная в Германии работа Кампанеллы «Апология Галилея». Написана она была еще в 1616 году. Неаполитанский узник не побоялся и из тюрьмы поднять свой голос в его защиту. Кампанелла доказывал, что мысль о движении Земли не противоречит Библии. Книгу его тут же велели изъять из продажи.

В связи с этим кое-кто из врагов Галилея пытался было снова повести против него наступление, возобновив прежние обвинения в опасном образе мыслей. Однако Чезарини и другим почитателям Галилея удалось отразить натиск. Они были уверены, что получат разрешение печатать «Пробирные весы». Ведь безупречность поведения Галилея и послушание, которое он всегда выказывал по отношению к декрету святой конгрегации, явили, мол, миру, каков его образ мыслей!

Чези, Чамполи и Чезарини внимательнейшим образом читали каждую страницу «Пробирных весов», убирая излишне «колкие слова», чтобы не дать повода задержать книгу. Наконец на исходе мая 1623 года торжествующий Чамполи послал Галилею два первых отпечатанных листа.

Письмо Чамполи принесло еще одну очень важную новость: тот беседовал с папой о Галилее. Восхваление заслуг Галилея их святейшество выслушал с явным удовольствием. У Чамполи от радужных надежд кругом пошла голова. Но минуло чуть больше месяца с того разговора, как Григорий XV, просидевший на папском престоле лишь два с половиной года, отправился в лучший мир.

Опять судьба книги — да что книги, всей его дальнейшей научной жизни! — зависела от того, кого теперь кардиналы, собравшиеся на конклав, захотят увидеть наместником Христа.

Конклав сверх ожидания закончился очень быстро. В Риме стояла такая жара, что кардиналы, опасаясь за собственное здоровье, предпочли особенно не торговаться. Папой был избран Маттео Барберини. Он назвался Урбаном VIII.

Маттео Барберини! Это была величайшая удача. Среди претендентов на папский престол не существовало человека, избрание которого Галилей мог так искренне приветствовать. Много лет они поддерживали самые добрые отношения. Кардинал Барберини, по слухам, был одним из тех, кто в 1616 году, когда Святая служба занималась делом Галилея, выступал в его защиту. Он постоянно выражал восхищение работами Галилея и даже написал в честь его латинскую оду. И вот теперь Маттео Барберини, несомненный его почитатель, один из самых образованных кардиналов, любящий щегольнуть широтой своих взглядов, покровитель Академии Линчеев, тесно связанный с его наиболее близкими друзьями, стал папой римским, в чьих руках высочайшая власть!

Едва узнав об этом избрании, Галилей решил, как только позволит здоровье, ехать в Рим. Тем более что повод представился как нельзя лучший — он хочет лично принести их святейшеству поздравления.

Линчеи ликовали: новый папа будет меценатом, которого не знал еще мир. Для наук начинается золотой век! Первые же назначения Урбана подкрепили эти надежды. Трое из Линчеев оказались в ближайшем его окружении. За Чамполи не только была сохранена должность секретаря, он был произведен в камерьеры. Чезарини тоже получил важный пост.

Урбан с удовольствием слушал разговоры о Галилее. Чези пришла в голову счастливая мысль: что, если издаваемые Академией Линчеев «Пробирные весы», печатание коих подходило к концу, преподнести от имени Академии их святейшеству? Урбан милостиво согласился. Спешно изготовили пышный титульный лист. Велеречивое посвятительное письмо сочинил Чезарини.

Осенью, когда книга была напечатана, ее тут же преподнесли папе. Во время трапез Урбану часто читали «Пробирные весы». Написанные с блеском страницы, остроумные и разящие, очень нравились Урбану — он понимал толк в итальянской словесности.

Галилей собирался в Рим, когда ударили ранние заморозки. Чуть потеплело — пошли дожди. Началось наводнение. А когда наконец настали ясные дни, заболел Галилей. Потом небывалый снегопад сделал дороги непроезжими. Выехать он смог только в самом конце марта.

Нанимать носилки Галилею пришлось на собственный счет. Хотя тосканскому послу и было велено оказывать ему содействие, тем не менее в депеше не забыли упомянуть, что Галилей едет «по личным делам».

В Акваспарте Галилей остановился погостить у Чези. В дружеских беседах минули две недели. Оба они возлагали на нового папу много надежд. Не исключено, что если Урбан и не отменит декрет, осудивший «пифагорейское учение о движении Земли», то, по крайней мере, согласится на его более мягкое толкование. Чези предостерегал от всякой горячности: действовать при римском дворе надлежит осмотрительно и не торопясь.

Вечером 23 апреля 1624 года Галилей прибыл в Вечный город. На следующее же утро Карло Барберини, старший брат папы, привел его на аудиенцию к Урбану. Беседа продолжалась целый час.

День спустя Галилея столь же милостиво принял кардинал Франческо Барберини, племянник Урбана. Визиты следовали один за другим. Угодничать при дворе, признавался Галилей Пиккене, занятие для молодых людей, коим по силам сносить подобные труды, он же жаждет вернуться к обычному покою.

Действовать исподволь? Мудрый совет! Но он не скрывал от Чези, сколь трудно его осуществить. Ему пришлось бы тогда пробыть здесь столько лет или месяцев, сколько он намерен провести дней, а ведь работа требует скорейшего возвращения!

Так неужели он предпринял эту поездку и впрямь лишь для того, чтобы принести Урбану поздравления и сподобиться счастья лобызать его туфлю? Только прекраснодушные мечтатели в угаре ликования могли думать, что с избранием Урбана настанет для ученых золотой век и святой престол так сразу и изменит свое отношение к спорам о системе мира. Искус уехать был велик, но Галилей все же остался в Риме и продолжал встречаться с влиятельными кардиналами. Предосудительных мыслей не высказывал, был очень осторожен, но, зондируя почву, умело направлял беседы. Он убедился, что было бы безумием настаивать на пересмотре отношения к Копернику, указывая на истинность его учения. Возобновить разговор о Коперниковой теории можно лишь под одним предлогом: под предлогом радения о насущных интересах самой церкви.

Для этого был подходящий повод. Книга Коперника уже восемь лет считалась «задержанной впредь до исправления». Правда, четыре года назад снова заговорили о «поправках» и даже уточнили, какие слова надо вымарать, а какие заменить. Однако до сих пор «исправленного» издания выпущено не было. Книга оставалась под запретом. Многие протестанты, ценившие Коперника, находили в этом лишний козырь против Рима. Поэтому, решая дальнейшую судьбу книги Коперника, надо действовать с особой осмотрительностью.

Линия поведения была найдена, но как ее держаться, если ты связан предписанием не трактовать о движении Земли? Уже нет в живых ни Павла V, ни кардинала Беллармино, но где гарантия, что Урбан не знает об этом тайном запрете?

Первейшая задача заключалась в том, чтобы получить возможность вообще говорить о Копернике, то есть поставить себя в положение математиков, которые, не оспаривая — упаси бог! — правильности осуждения мысли о движении Земли, имели право упоминать о теории Коперника как математической фикции. Каким путем получить эту возможность, когда любую, даже самую осторожную попытку коснуться запретной темы сразу же могут расценить как нарушение строжайшего предписания?

Надо было идти на риск — и Галилей просит о новых встречах с Урбаном. Беседы касаются широкого круга тем. Галилей осторожно, исподволь, между прочим, упомянул о «гипотезе Коперника». Дальше — больше. Его не одернули. Действительно ли Урбан не знает о тайном запрете или только делает вид?

При следующих встречах с Урбаном он еще более свободно заговорил о Копернике. Если «пифагорейская система» осуждена как ложная, осуждена из высших соображений, то для того, чтобы доказать ложность Птолемеевой, достаточно одних астрономических доводов. Система Тихо Браге? Нет, третьего не дано! Ни один из аргументов Тихо, которыми тот думал опровергнуть Коперника, не выдерживает проверки.

Урбан наслаждался «тосканским красноречием» Галилея. Когда в беседах участвовали и другие лица, вспыхивал диспут. Ну и искусный же спорщик этот Галилей! Урбан испытывал гордость за своего земляка.

А существо спора? Урбан снисходительно поучал Галилея: не следует особенно полагаться на силу тех или иных рассуждений. Доподлинно истину знает один господь. Лишь богословие, наука наук, способно развеять темноту, в кою погружен человеческий разум, и внушить людям те мысли, которых бы они никогда не смогли достичь с помощью опытов и умозаключений!

Яснее не скажешь! Галилей, разумеется, принял к сведению это характернейшее высказывание. Однако не прекратил попыток внушить Урбану, что «гипотезу Коперника» нельзя опровергнуть ходячими аргументами перипатетиков. Если же принять эту «гипотезу», то многие явления природы находят наилучшее объяснение. Например, приливы и отливы. Если допустить, что Земля недвижима, то никак не удается достаточно удовлетворительно объяснить, почему приливы и отливы происходят именно так, как мы это наблюдаем.

Галилей говорил с большим жаром. Когда он кончил, среди его оппонентов воцарилась растерянность. Положение спас сам Урбан. Его вдруг словно осенило.

— Вы, надеюсь, верите, — сказал он Галилею, — во всемогущество господне? Вы утверждаете, будто, лишь Коперникова гипотеза достаточно хорошо объясняет всю совокупность небесных явлений. Но не кажется ли вам, что тем самым вы ограничиваете всемогущество божие? Господь мог бы и сумел бы устроить мир многими иными способами, даже непостижимыми для нашего ума и отличными от придуманного Коперником. А это значит: господь мог так расположить небесные тела и так ими двигать, что все наблюдаемое нами на небе находило бы наилучшее объяснение и без домыслов Коперника. Полагать же, что творец не в состоянии устроить вселенную иным способом, помимо описанного Коперником, совершенно недопустимо, ибо мы не имеем права ограничивать могущество и мудрость господа!

Что возразить на подобный аргумент, тем более когда слышишь его из уст самого римского первосвященника? Галилей приводил множество соображений, показывающих несостоятельность всех астрономических и физических аргументов, выдвигаемых обычно против «Коперниковой гипотезы». А Урбан был уверен, что своим «решающим доводом» окончательно сразил Коперника и тем самым высказал мысль, долженствующую успокоить наконец умы!

Галилей молчал. Это молчание было расценено не только как признак глубокого ума, но и как свидетельство наиблагочестивейшего образа мыслей.

Урбан был настолько уверен в недвижимости Земли, что даже напоминание о том, в каком тяжелом положении окажется церковь, коль скоро будет полностью подтверждена правильность «Коперниковой гипотезы», не заставило его задуматься. Но ведь он, политик до мозга костей, мечтающий о возвращении еретиков-протестантов в лоно католической церкви, должен учитывать их настроения! Если римская курия будет и впредь считать учение о движении Земли ересью и позволит своим не в меру усердным служителям представлять дело так, будто Коперник раз и навсегда осужден церковью, то это причинит Риму один только вред. Естественно, что переносить проблему в эту плоскость следовало не самому Галилею, а кому-нибудь из кардиналов, кто имел непосредственное отношение к работе среди еретиков-протестантов.

В ту пору в Риме как раз находился кардинал Цоллерн, на чью активность в Германии Урбан возлагал немало надежд. Галилей встретился с кардиналом и произвел на него наилучшее впечатление. Он вручил ему для его покровителя, герцога Баварии, отличного качества микроскоп1. Во время двух долгих бесед Галилей сумел настроить кардинала в соответствующем духе. Тот хотя и не очень разбирался в астрономии и подобных премудростях, тем не менее осознал важность могущих возникнуть осложнений. Кардинал Цоллерн обещал Галилею, что перед отъездом в Германию поговорит о Копернике с самим папой.

С внешней стороны пребывание Галилея в Риме выглядело блистательно. Все семейство Барберини оказывало ему внимание. Его принимали брат и племянники Урбана. Сам римский первосвященник шесть раз беседовал с ним. Он осыпал его знаками расположения: подарил ему прекрасную картину, две памятные медали и множество освященных образков. А когда Галилей пришел прощаться, Урбан посулил предоставить его сыну церковную пенсию.

В довершение всего папа счел возможным уведомить великого герцога Тосканы о своем удовлетворении приездом Галилея. Составляя послание, Чамполи, разумеется, не пожалел красноречия, дабы выразить «отеческую любовь» римского первосвященника к знаменитому флорентийцу. Папа-де ценит в нем не только блеск учености, но и ревностное благочестие!

Перед возвращением в Германию кардинал Цоллерн, как и обещал, говорил с папой о Коперниковой проблеме. Он сказал Урбану, что все еретики-протестанты держатся учения Коперника и считают его неоспоримейшим. Поэтому, принимая какое-либо постановление относительно Коперника, следует действовать с великой осмотрительностью.

— Святая церковь, — ответил Урбан, — не осудила Коперниково учение и не собирается осуждать его как еретическое, а только как дерзкое.

Вопрос о Копернике для Урбана был совершенно ясен. На то ведь он и папа римский, чьи суждения непогрешимы!

— Не приходится опасаться, — закончил Урбан свой разговор с кардиналом Цоллерном, — что найдется человек, который неопровержимо докажет истинность Коперникова учения. Этого никогда не случится!

Но почему Урбан не проявил и тени недовольства, когда Галилей в беседах с ним касался движения Земли? Не знал ли он о «частном» запрете или не находил нужным связывать себя постановлением одного из своих предшественников? А может быть, Урбан так милостив только при беседах во дворце, среди узкого круга лиц? Не последует ли грозного окрика, если он, Галилей, станет трактовать запретную для него тему в более широкой аудитории? Выяснить это было крайне необходимо. От этого зависело дальнейшее осуществление его научных планов и, главное, зависело, увидит ли когда-нибудь свет «Система мира». Галилей задумал пустить такой пробный шар.

Он часто слышал, как восхваляли Тихо Браге: тот-де доказал неприемлемость воззрений Коперника как с богословской, так и с астрономической и философской стороны. В 1616 году, когда обсуждался вопрос об отношении к Коперникову учению, Франческо Инголи, весьма образованный клирик, знаток права и полиглот, спорил с Галилеем о движении Земли, а потом прислал ему свое «Рассуждение относительно места и недвижимости Земли против системы Коперника». Это была обычная перипатетическая стряпня, приправленная резонами Тихо Браге. Однако она сыграла свою роль: Беллармино тоже, кажется, отнесся к ней с вниманием. А Кампанелла, прочтя опус Инголи, тут же вызвался его опровергнуть. Декрет был уже издан — Кампанеллу это не останавливало. Галилей разделял его возмущение, но не мог, разумеется, не видеть всей опасности столь несвоевременного намерения.

И вот теперь, к удивлению Галилея, ему напомнили о работе Инголи. Это давало прекрасный повод разбить аргументацию Тихо Браге, которой в Риме, как показали беседы, происходившие в присутствии, папы, придавали решающий вес. Он позаботится, чтобы его ответ, «Послание к Инголи», попал к нужным людям, друзья познакомят с ним Урбана — и реакция папы прояснит многое. Ну а если сам Инголи и не получит послания, будто бы ему адресованного, беда невелика. Не в нем ведь дело!

«Уже восемь лет прошло с тех пор, синьор Инголи, — начинал Галилей свое «Послание», — как я, находясь в Риме, получил сочинение, составленное в виде письма, обращенного ко мне, в котором вы прилагали усилия к тому, чтобы доказать ложность Коперниковой гипотезы, о которой в то время было немало шума...»

Полагая, что Инголи действовал от чистого сердца, он, Галилей, тогда не ответил, дабы не портить ему настроение. Ведь тот был убежден, что сразил такого человека, как Коперник! Не стал он отвечать и по другой причине: видя всю слабость аргументации Инголи, он думал, что никто не сочтет его молчание за неспособность опровергнуть подобное возражение. Однако недавно, в Риме, он понял, что заблуждался: многие, находя доказательства Инголи неопровержимыми, расценили его молчание как согласие с ним. Это и заставляет его отвечать.

В намерение его не входит утверждать истинность учения, «которое уже признано подозрительным и несоответствующим той доктрине, которая по своему величию и авторитету превосходит авторитет естественных и астрономических наук». Он хочет лишь показать, что придерживался мнения об истинности Коперниковой гипотезы не из неспособности понять доводы, приводимые Инголи. Кроме того, сочинение Инголи могло попасть в руки еретиков, и надо лишить их возможности думать, будто из доверия к нему было отвергнуто учение Коперника!

«К тому же я добавлю, что в целях опровержения еретиков, из коих, как я слышу, все обладающие громкими именами, придерживаются учения Коперника, я предполагаю войти в эти вопросы со всей подробностью и показать им, Что если мы, католики, остаемся на старинных точках зрения, усвоенных нами из творений святых отцов, то это вовсе не по недостатку разумения, данного нам природой, и не потому, что от нас ускользают те доводы, опыты, наблюдения и доказательства, которые были учтены ими, а в силу того почитания, кое мы храним в отношении творений отцов нашей церкви, и из ревности к вопросам нашей религии и нашей веры; так что, когда они увидят, что все их астрономические и естественные доводы нами прекрасно усвоены и, более того, что мы владеем доказательствами значительно более сильными, чем все, что было выдвинуто до сих пор, то они, в крайнем случае, смогут считать нас людьми, упорными в наших убеждениях, но вовсе не слепыми или невежественными в человеческих науках, а это в конечном счете не должно иметь значения для истинного христианина-католика: пусть еретик над ним насмехается за то, что он противопоставляет почитание творений святых отцов доказательствам и опытам, которыми обладают все астрономы и философы, вместе взятые».

Предварив свою работу столь благочестивым вступлением, Галилей принялся разбивать одно за другим все возражения, выдвигаемые против теории Коперника. При всей своей образованности Инголи даже не понимал, как мало разбирается в астрономии.

Типичнейшее заблуждение! Любой человек, начитанный в философии, полагал, что может с успехом рассуждать о строении вселенной. Галилей вынужден объяснять Инголи весьма элементарные вещи, ибо тот не имел достаточной математической подготовки.

Одно из главных возражений Тихо Браге и его последователей против Коперниковой системы заключалось в том, что вселенная приобретала размеры, по их мнению, немыслимые. Галилей показывает, что подобная точка зрения основана на предубеждении. Мысль о восьмой сфере, к которой будто бы прикреплены все фиксированные звезды, находящиеся, следовательно, на одинаковом расстоянии от Земли как центра мира, он считает совершенно необоснованной. Галилей не верит в существование «восьмого неба», ограничивающего вселенную.

Телескоп позволил увидеть бесконечное количество звезд. Но есть, надо думать, и множество других светил, незримых в существующие телескопы. Звезды, подчеркивает Галилей, светятся их собственным светом, и ничто не мешает считать их солнцами. Как велики же тогда до них расстояния!

Мысль о бесконечности вселенной вовсе не пугает Галилея:

«И разве вам неизвестно, что до сих пор еще не решено (и я думаю, что человеческая наука никогда не решит), конечна ли вселенная или бесконечна? Но если допустить, что она действительно бесконечна, как можете вы утверждать, что размеры звездной сферы непропорциональны по сравнению с земной орбитой, если сама эта сфера в отношении вселенной оказалась бы гораздо меньшей, чем пшеничное зерно по сравнению с ней?.. Что касается меня, то когда я рассматриваю мир, границы которому положены нашими внешними чувствами, то я решительно не могу сказать, велик он или мал: я, разумеется, скажу, что он чрезвычайно велик по сравнению с миром дождевых и других червей, которые, не имея иных средств к его измерению, кроме чувства осязания, не могут считать его большим того пространства, которое они сами занимают; и мне вовсе не претит та мысль, что мир, границы которого определяются нашими внешними чувствами, может быть столь же малым в отношении вселенной, как мир червей по отношению к нашему миру».

Неисчислимое множество звезд, звезд-солнц, которые в противоположность планетам, темным по своей природе, светятся собственным светом; вселенная, размеры которой непостижимы для человеческих чувств, вселенная, не имеющая единого центра всех небесных явлений, вселенная, где нет больше ограничивавшего ее «восьмого неба»...

О, видно неспроста враги твердили, что Галилей — скрытый единомышленник Джордано Бруно!

Но нет, Галилей не хочет, чтобы из его слов делались далеко идущие выводы, тем более в вопросе, решить который не представляется возможным. Он не забывает о спасительной оговорке: вопрос-де о конечности или бесконечности вселенной надлежит разрешить богословам. Как будто церковь этого не сделала, отправив на костер Ноланца!

«Ни мой разум, ни мои рассуждения не в состоянии остановиться на признании мира либо конечным, либо бесконечным; и поэтому здесь я полагаюсь на то, что в этом отношении установят более высокие науки».

Издавна мысль о движении Земли опровергалась соображениями, которые в свете тогдашних физических представлений казались решающими. Если бы существовало суточное движение Земли, то камень, падающий, например, с высокой башни, не смог бы упасть к ее подножию, ибо пока он находится в воздухе, основание башни, переносимое вращающейся Землей, оставило бы камень за сотни локтей позади себя. Раз ничего подобного не наблюдается, то Земля, стало быть, не движется!

Инголи вслед за Тихо говорил ещё об одном «опыте». Если на неподвижном корабле дать камню упасть с вершины мачты, то он упадет у подножия мачты в точке, находящейся по отвесу под тем местом, откуда началось его падение. Но этого не происходит, если корабль быстро плывет — камень отстает и падает далеко от подножия мачты в направлении к корме.

Подобные соображения, как и благоговение перед буквой Библии, явились главной причиной того, что Тихо Браге отверг Коперникову систему. Галилей не верит Браге. Он убежден, что опытов на корабле Тихо не проводил. Сам же он, Галилей, произвел этот опыт и пришел к противоположному результату!

В «Послании к Инголи» Галилей говорит о замечательном своем открытии — о принципе относительности, который позволяет выйти из тупика, в коем оказались ученые, размышляющие о вращении Земли и падении тел. При движении Земли все происходящее на ее поверхности и в атмосфере происходит так же, как если бы она пребывала в покое.

«Когда вода, земля и воздух, ее окружающий, согласованно выполняют одно и то же, то есть либо совместно движутся, либо совместно покоятся, то мы должны представить себе те же самые явления в точности одинаковыми как в одном, так и в другом случае; я говорю при этом обо всем, что касается упомянутых уже движений падающих тяжелых тел или тел, брошенных кверху или в сторону в том или ином направлении, или полета птиц к востоку и западу, движения облаков и т. п...»

Мысль свою Галилей поясняет выразительнейшим примером. В каюте корабля летают бабочки, из сосуда в сосуд падают капли, люди бросают друг другу фрукты..., Все эти многообразные движения, совершающиеся в каюте, происходят совершенно одинаково, покоится ли корабль или движется равномерно. Ни по одному из этих явлений человек, находящийся в каюте, не сможет определить, движется ли корабль.

Доказав несостоятельность физических аргументов, которыми пытались опровергнуть мысль о движении Земли, Галилей расчищал путь для торжества Коперникова учения. Он призывал отказаться от ошибочных взглядов, невзирая на то, кем они были высказаны.

«В вопросах естественных авторитет человека не имеет никакого значения; вы же, будучи юристом, хотите извлечь из него большие выгоды; однако природа, синьор мой, насмехается над решениями и повелениями князей, императоров и монархов, и по их требованиям она не изменила бы ни на йоту свои законы и положения».

О «системе Тихо» Галилей и слышать не хотел. В таких важных вопросах, как вопрос о мирозданий, нельзя прятаться за «третий случай» — Земля либо движется, — либо нет!

Закончив послание, Галилей сразу же отправил его в Рим. Это новое его сочинение разошлось в списках по Италии и проникло за границу. Одно время даже распространялись слухи, что Святая служба его запретит. Но ничего подобного не произошло — ведь римский первосвященник явно благоволил Галилею! Чамполи даже читал Урбану большие куски из этого «Послания». Папе они очень понравились.

Пробный шар послан был не напрасно. Окрика не последовало. Значит, он может и впредь рассуждать о Коперниковой теории, разумеется, ради посрамления еретиков-протестантов, дабы те не твердили, будто католическая церковь отринула мысль о движении Земли, не зная доводов, приводимых в ее защиту!

Примечания

1. Микроскоп был изобретен в Голландии. Однако Галилей достиг в их изготовлении большого искусства. Название «микроскоп» было придумано в 1625 году одним из Линчеев — И. Фабером.

«Кабинетъ» — История астрономии. Все права на тексты книг принадлежат их авторам!
При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку