Две неудачи

Надежды Лапласа не оправдались — его забаллотировали, и должность адъюнкт-геометра предоставили некоему Кузеню, человеку весьма посредственному и впоследствии ничем не оправдавшему возлагавшихся на него надежд. Неудача Лапласа объясняется не тем, что его работы были недостаточно ценными или многочисленными, хотя отзывы академиков о них носили довольно сдержанный характер. Причина заключалась в том, что молодой человек многим его знавшим не мог внушить большой симпатии. Лаплас был очень самоуверенным человеком и не стремился скрыть этого. Известную роль тут играла, конечно, и молодость.

Лагранж, с которым Лаплас, младший по возрасту, только начинал соперничать, писал непременному секретарю Академии Кондорсе: «Меня несколько удивляет то, что Вы мне пишете о Лапласе: это — недостаток, свойственный главным образом очень молодым людям — кичиться своими первыми успехами. Однако самонадеянность обычно уменьшается по мере того, как увеличиваются знания». Но и впоследствии самоуверенность Лапласа отталкивала от него многих.

Другая характерная черта Лапласа, которая помогала ему находить много покровителей, но мало друзей, состояла в заискивании перед власть имущими. В своем стремлении угодить Лаплас не стеснялся, что не могло нравиться, в частности, и Даламберу. Устроив его преподавателем в Военную школу и впоследствии помогая ему неоднократно, Даламбер отзывался о Лапласе несколько суховато. Впрочем, Лаплас скоро уже начал соперничать с ним самим и не раз уязвлял самолюбие Даламбера.

Неудача на выборах в Парижскую академию наук сильно разочаровала Лапласа, но он твердо решил улучшить свое положение.

Прусский король Фридрих II прослыл философом и меценатом. Король привлек в свое время в Берлин великого Леонарда Эйлера и знаменитого Лагранжа. Эйлер, ранее уже живший в России, в 1766 г. вторично уехал из Берлина в Петербургскую академию наук, куда его «на любых условиях» настойчиво приглашала Екатерина II. В это время Эйлер был уже слеп, но сила его гения и воображения была такова, что он с прежней энергией продолжал разработку труднейших проблем, диктуя свои статьи сыну и ученикам. Как мы увидим, многие из работ Лапласа были развитием и усовершенствованием того, что поразительный по плодовитости швейцарец год за годом публиковал в изданиях Петербургской академии наук. После отъезда Эйлера в Петербург президентом Берлинской академии наук стал Лагранж.

Немедленно после своей неудачи в Париже Лаплас начал хлопотать о приглашении его «на приличную пенсию» в Берлинскую академию наук и снова обратился за содействием к Даламберу. Несмотря на то, что Лаплас ему не очень нравился как человек, Даламбер взял на себя эту заботу и начал переписку с Лагранжем. Рекомендуя Лапласа, Даламбер отзывался о нем довольно холодно — холоднее, чем этого заслуживал талантливый юноша. Все же он писал: «Этот молодой человек горит желанием заниматься математикой, и я думаю, что у него достаточно таланта, чтобы выделиться в этой области».

Лагранж не имел оснований противиться переезду Лапласа в Берлин, но искренне не советовал ему это делать. В своем ответе Даламберу Лагранж писал, что условия в Берлинской академии наук совсем не блестящи, и недаром больной Эйлер променял покровительство «короля-философа» на туманную столицу России, где процветало крепостничество и где самодурство бесконечных царицыных фаворитов находилось в своем апогее.

Действительно, «король-философ» платил Эйлеру, светочу своей Академии, мизерное содержание, оставшееся ничтожным даже после того, как Лагранж, гостя в Берлине, выпросил для него у монарха жалкую прибавку. «Чистая математика» мало интересовала Фридриха, и он с открытым презрением относился к пользе дифференциального исчисления. На что мог рассчитывать при таких условиях молодой француз, еще не получивший никакой известности?

Пока тянулись эти переговоры, Лаплас и сам вступил в научную переписку со старшим по возрасту Лагранжем, и их научные судьбы с этих пор тесно переплелись между собой.

Лаплас и Лагранж работали в одной области, и между ними долгие годы шло своего рода соревнование. Работы их часто оказывались так тесно связанными, что рассматривать их по отдельности почти невозможно. Один из них нередко высказывал идеи, которые затем использовал и расширял другой. То Лагранж углублял методы и анализ, предложенные Лапласом, то наоборот, и между ними начиналась научная конкуренция, доходившая иногда и до настойчивого, хотя и корректного спора о приоритете в открытии данного явления или метода исследования.

В 1759 г. Лагранж, по рекомендации Эйлера, восхищенного его талантом и работоспособностью, был избран в Берлинскую академию наук, которую он и возглавил в 1766 г., после отъезда Эйлера в Россию.

Сделавшись президентом Академии наук в Берлине, он получил несколько премий от Парижской академии наук за свои исследования по небесной механике — по теории движения Луны и спутников Юпитера.

Уже после смерти Фридриха II в 1787 г. Лагранж отклонил приглашения, сделанные ему королевствами Неаполя и Сардинии, а также герцогством Тосканским, и переехал в Париж, где и прожил до своей смерти.

Основной заслугой Лагранжа является созданная им ко времени переезда в Париж «Аналитическая механика», удивительная по стройности мысли и красоте изложения. Основные законы равновесия и движения тел Лагранж выразил несколькими знаменитыми уравнениями, носящими теперь его имя.

Характеры Лагранжа и Лапласа были весьма различны. Спокойный и добродушный Лагранж вызывал самое восторженное восхищение у всех, кто его знал. Завязавшаяся в 70-х годах переписка Лагранжа с Лапласом касается исключительно научной работы и обмена мыслями и выводами. Ни политическая жизнь, ни личные события в ней не отражены: оба они с головой были погружены в научную работу, события же, взволновавшие всю Европу и заставившие каждого француза определить свое место среди борющихся партий, произошли значительно позднее.

Переписка двух величайших ученых своего века — Лагранжа и Лапласа — не дает ничего для уяснения их личной жизни, хотя чрезвычайно ярко демонстрирует мировоззрение Лапласа как ученого. Возникшая в связи со стремлением Лапласа переехать в Берлин его переписка с Лагранжем становилась все оживленней.

Вопрос о приглашении Лапласа в Берлинскую академию наук решался несколько месяцев и наконец потерял актуальность, так как уже в следующем после начала хлопот году (1773) двадцатичетырехлетний Лаплас был избран в Парижскую академию наук, правда, не как геометр, чего ему хотелось, а как адъюнкт-механик. Избранием в Академию полоса первых затруднений в жизни Лапласа закончилась: молодой ученый получил официальное признание и возможность усиленной научной работы, хотя назначенное ему содержание было еще очень скудным.