II. Юность в Тоскане

Галилей вырос в культурной среде, появление и эволюция которой остаются одной из самых увлекательных страниц и одной из самых глубоких проблем истории Возрождения. Исторический анализ открывает движущие силы, приведшие к возникновению тосканской культуры. В последнем счете эти движущие силы вытекают из экономического развития Италии, Средиземноморья и всей Европы после Крестовых походов. Эта констатация ни в малейшей мере не обесцвечивает образы Флоренции. Подлинно научный метод не ограничивается тем, что под картиной сложных и многокрасочных закономерностей обнаруживает более общие законы бытия. Тот факт, что физические закономерности связаны с механикой молекул, не мешает видеть несводимые к механике соотношения термодинамики и электродинамики. Физико-химическая подоснова жизни не стирает ее специфических закономерностей. Аналогичным образом историческая связь между культурой и экономическим фундаментом общества не зачеркивает специфики научного и художественного прогресса. Представление о производственно-технических и экономических истоках флорентийской культуры не закрывает пути собственно эстетическому анализу поэмы Данте и художественных сокровищ Уффици, так же как минералогический анализ скал Фиезоле и физико-географическое и ботаническое изучение Тосканы не мешает любоваться с холма Миниато гармонией золотисто-коричневых гор, серебристых оливковых рощ и синих теней на горизонте. Отчетливое представление об исторической обусловленности Возрождения не изгоняет тени великих флорентийцев; напротив, оно превращает тени в более отчетливые и красочные образы.

Развитие торговых и промышленных центров в средневековой Италии было не только количественным процессом. Каждый новый центр был связан с новыми качественными особенностями экономического прогресса. Амальфи в качестве средоточия средиземноморской торговли был прямым преемником византийцев и арабов. Венеция оказалась несравненно большим по значению центром торговли с Востоком, пустившись в Средиземное море во всеоружии широких и интенсивных связей со всей Южной Европой. В этих связях выражался новый качественный характер экономического развития. Качественно иным было экономическое развитие Тосканы.

Когда Крестовые походы вырвали торговую гегемонию у Византии и передали ее городам Италии и южной Франции, это дало наибольший культурный эффект там, где торговля раньше всего и быстрее всего вызвала к жизни значительную промышленность. В Тоскане расположенная на пересечении самых важных внутренних путей Флоренция была тесно связана с Пизой — одним из центров средиземноморской торговли. Географическая и экономическая близость этих городов — историческая иллюстрация одного из самых важных процессов, приведших к Возрождению, — перехода от интенсивной торговли, еще не преобразовывающей внутреннюю структуру ее участников, к интенсивному развитию ремесла, а затем и мануфактурной промышленности.

Нигде, по сравнению с Тосканой, капиталистические порядки не установились так рано, в таких высоких формах и с таким накалом общественной борьбы. В какой-то мере культурные и научные результаты социального переворота зависят не только от достигнутого уровня развития общественных форм и от уровня производства, но и от пространственного градиента (различия уровней в данном пункте и в соседних) и быстроты развития по времени (различия в следующие один за другим моменты исторического процесса). Во Флоренции уже в XII в. горожане — банкиры, купцы, владельцы суконных и шелковых мануфактур, ремесленники всех цехов — разрушили замки синьоров. С тех пор социальные столкновения становились все более острыми.

В XIV в. здесь уже существовали большие мануфактуры, и «зачатки современного пролетариата» заявили о себе забастовками в первой половине столетия и восстанием — во второй. Что касается пространственного градиента, то Флоренция и вся Тоскана были окружены феодальными государствами, и это приводило к сложным перипетиям внешней политики, переплетавшимся с классовой борьбой в самой стране.

В этих условиях, связанных, в последнем счете, с большим пространственным градиентом и быстротой экономического развития, общественная функция науки оказалась чрезвычайно явной. Нельзя понять роль Флоренции в развитии науки XVI—XVII вв., если не вспомнить флорентийскую толпу, которая не только жадно воспринимала новые научные представления, но и быстро переводила астрономические и механико-математические проблемы в религиозные, моральные, философские и политические вопросы. Здесь, во Флоренции, с XII в. множество людей, гораздо большее, чем в других городах, связывало свою судьбу с общественной борьбой в городе, с политикой соседних и более удаленных государств, здесь все перипетии войн, восстаний, политических заговоров, дворцовых переворотов, все события духовной жизни, проповеди в церквах и речи на улицах, отголоски реформации и близкие эксцессы контрреформации, появление новых книг и новых произведений искусства — все сразу становилось предмет том оживленных дискуссий. В этих дискуссиях участвовали тысячи людей.

В XVII столетии флорентийская толпа инстинктивно или полуинстинктивно искала в культуре Ренессанса того, что для нее казалось самым главным. Самым главным была идея суверенности разума, которую воспринимали, конечно, не в виде определенной концепции, а в виде некоторого настроения умов — «жизнерадостного свободомыслия» — живой, подчас иронической, подчас патетической апологии человеческого разума.

В свое время это настроение черпали из античных источников. Но теперь интерес к античному наследству уже не владел умами флорентийской толпы. Гуманисты стали педантами, они заменили духовную диктатуру церковных книг диктатурой античных образцов. Античная традиция вошла в сознание людей, и это явилось колоссальным по своим результатам событием. Но дело было сделано, и на очереди оказались иные пути духовной эмансипации. Искусство Ренессанса вошло в психологию флорентийской толпы, но во времена барокко ни живопись, ни скульптура, ни зодчество уже не были господствующими путями эмансипации разума. Эта роль должна была перейти к науке, хотя, как мы скоро увидим, искусство было тесно связано с ее развитием.

Род, к которому принадлежал Галилей, иллюстрирует историю флорентийской буржуазии в XIV—XVI вв. В конце XIII в. власть во Флоренции принадлежала приорам — представителям богатых ремесленных цехов. Во главе синьории — совета приоров — находился «знаменосец правосудия» (gonfaloniere di giustizia). Буржуазная верхушка примыкала к сторонникам папы — гвельфам; рыцари, с которыми синьория вела непрекращавшуюся борьбу, были по большей части гибеллинами и ориентировались на императора. Быстрый рост богатств и могущества синьории изменил облик города. Он еще оставался средневековым, но среди узких и темных улиц в самые последние годы XIII столетия выросли громады Palazzo Vecchio — городской ратуши и собора S. Maria del Fiore на центральной площади города — Piazza della Signoria. Архитектура и искусство были общественным знаменем нового господствующего класса. Приоры становились меценатами. В течение XIV в. господство синьории выглядит все более внушительным, но вместе с тем менее прочным. Ремесленные цехи, лишенные политических привилегий, и — внутри всех цехов — обездоленные подмастерья все чаще выступают против синьории. Наконец, в 1378 г. происходит извержение вулкана — народное восстание бедноты — il tumulto dei ciompi. Оно подавлено, и синьория снова правит Флоренцией. Через полстолетия, в 1434 г., общественная борьба приводит к переходу власти в руки Козимо Медичи. Флоренция становится столицей Тосканского герцогства.

В период наибольшего расцвета власти синьории имена предков Галилея начинают мелькать в истории города. В 1343 г. Томмазо был одним из приоров Флоренции. Сын его, Джиованни, сам ставший приором в 1381 г., назвал одного из своих сыновей Галилео, а другого — Микелем. Оба брата дважды избирались в совет приоров, а в 1445 г. маэстро Галилео был избран «знаменосцем правосудия» — главой республики. Он был одним из выдающихся людей Флоренции, известным врачом и ученым. Его прах покоится во францисканской церкви Санта Кроче под мраморным надгробием с барельефом.

Правнук Микеля, Винченцо Галилей, родился в 1520 г. В юности он приобрел солидные знания в области математики, но основной его склонностью была музыка. Винченцо играл на многих инструментах и особенно виртуозно на лютне. Игрой на лютне он снискал покровительство знатных флорентийских меценатов Бернадето ди Медичи и графа Джиованни Барди. С их помощью Винченцо прошел курс обучения в Венеции у знаменитого тогда композитора и музыкального теоретика Джозеффо Царлино. Затем он поехал в Рим, где учился у Джироламо Мея, после чего изучал музыку в Мессине и в Марселе.

В 1562 г. Винченцо женился на Джулии Амманати, происходившей из аристократической пизанской семьи. Примерно в это же время он поселился в Пизе, где обучал молодых дворян игре на лютне.

Здесь 15 февраля 1564 г. и родился Галилео.

Эта дата напоминает об одновременных или почти одновременных событиях. За пять лет до рождения Галилея мир в Като-Камбрези возвестил подчинение ряда итальянских городов испанскому владычеству. За год до рождения Галилея Тридентский собор сформулировал основные принципы контрреформации и ввел индекс запрещенных книг. В один год с Галилеем родился Шекспир. Когда Галилею было четыре года, родился Томмазо Кампанелла.

В 1572 г. Винченцо переселился из Пизы во Флоренцию. Семья его еще два года оставалась в Пизе, а в 1574 г. Джулия с десятилетним Галилеем и его годовалой сестрой Вирджинией переехала во Флоренцию.

Кроме преподавательской, композиторской и исполнительской деятельности Винченцо много писал в области истории и теории музыки. По существу, он был основным выразителем взглядов кружка флорентийских музыкантов, собиравшихся в доме графа Барди. Вместе с другими участниками кружка Винченцо стремился возродить мелодичную музыку античных трагедий и противопоставить ее господствовавшему полифоническому направлению. Свою платформу Винченцо изложил в обширном трактате, опубликованном в 1581 г. Трактат назывался «Диалог об античной и современной музыке» («Dialogo della musica antica e della moderna»)¹. Отметим, что в сохранившейся его рукописи «О практике современного контрапункта» одна из страниц написана на обратной стороне письма, посланного его сыном из Пизы во Флоренцию в 1590 г.

Некоторые биографы Галилея предполагают, что одновременно с музыкальной деятельностью Винченцо занимался торговлей сукном и это поприще прочил вначале своему сыну.

Вероятность торговой деятельности Винченцо может найти подтверждение в прошлом его рода. То, что многие из его предков были флорентийскими приорами, свидетельствует о принадлежности рода Галилея к богатым и привилегированным старшим цехам (ростовщики, сукноторговцы, фабриканты шерстяных и шелковых тканей, меховщики, врачи, аптекари, юристы). Облеченные властью избранники этих цехов принадлежали, как правило, к наиболее влиятельным и зажиточным семьям. Если «знаменосец правосудия» маэстро Галилей мог представлять в синьории цех врачей и аптекарей, то правнук его брата мог принадлежать к одному из купеческих цехов.

Для характеристики социальной природы той среды, из которой вышел Галилей, важно подчеркнуть распространенность сочетания торговли с художественными и научными занятиями. Ольшки справедливо замечает, что, например, для Германии Ганс Сакс был исключением, а для Италии флорентийский купец или промышленник, занимающийся искусством и наукой, представлял собой типичный случай².

Но не только подобное сочетание было характерным для флорентийцев XVI в. Сведения о направлении интересов Винченцо Галилея помогают увидеть истоки творчества его сына. Не потому, что здесь имела место непосредственная фамильная связь. Такая связь существовала, но важнее другое. Винченцо был мыслителем, очень характерным для Тосканы XVI в. по содержанию своих музыкальных идей. Он отказывается от сближения пифагорейских реминисценций в математике с количественными соотношениями в музыке³. Это имело существенное значение. Во Флоренции раньше, чем в других культурных центрах Италии, были оставлены неопределенные и внешние сближения акустических соотношений с космическими. Подобная традиция расчищала дорогу новому взгляду на космическую гармонию. Ее нельзя выразить чисто внешними аналогиями и некаузальными сближениями акустических величин с астрономическими. Гармония мироздания — не в пифагорейской «музыке сфер», а в кинетических каузальных схемах, Путь к познанию мировой гармонии лежит через анализ таких процессов, как падение камня с башни или качание люстры в соборе.

Винченцо но этому пути не пошел, это был путь его сына. Но Винченцо во вполне флорентийском духе отказывался видеть в акустических соотношениях какую-либо метафизическую космическую тайну. Поэтому Кеплер, ценивший Винченцо как теоретика музыки, не вспоминал его в связи с пифагорейскими реминисценциями⁴.

Впоследствии, в поисках наглядной, близкой к техническому опыту, простой и легко воспринимаемой схемы мироздания Галилей опирался и на другую флорентийскую традицию. Флорентийские художники в предыдущую эпоху противопоставляли четкий рисунок венецианскому колоризму. Теперь, во второй половине XVI в. эта традиция в живописи была несколько смята маньеризмом. Но она сохранилась в музыке. Флорентийские музыканты противопоставили мелодию для отдельного голоса сложному контрапункту венецианских хоров⁵.

Флорентийская музыка XVI в. позволяет почувствовать дух эпохи не в меньшей степени, чем итальянская живопись того времени. Но картины итальянских художников сохранились, и через эти картины мы можем проникать в строй мыслей и чувств Чинквеченто. Музыка XVI в. доступна в гораздо меньшей степени. Хочется поэтому отметить большое значение попыток возможно более точного воспроизведения этой музыки для понимания психологии предгалилеевой и галилеевой эпохи. К таким попыткам относится увенчавшаяся несомненным культурным и художественным успехом инициатива Рольфа Раппа и его сотрудников, которые создали во Флоренции ансамбль, исполняющий старые произведения, в частности произведения XVI—XVII вв. на инструментах того времени.

В концертах этого ансамбля и голоса звучат по-иному — их сопровождают старинные инструменты, — и в целом музыка дает возможность глубже проникнуть в душу эпохи. Подобное непосредственное общение с эпохой делает более точными исторические характеристики: вряд ли известное замечание о бедрах тициановой Венеры и 96 тезисах Лютера могло быть сделано по описанию картины. Музыка Возрождения, исполняемая в наше время, накладывается на то понимание эпохи, которое сложилось сейчас, она уточняет, и делает более «внутренним» это понимание и вместе с тем ретроспективная оценка эпохи позволяет услышать в музыке нечто новое. Здесь далеко идущая аналогия с чтением научных трактатов, в частности трактатов Галилея. Музыка Чинквеченто кажется сейчас конгениальной содержанию и форме этих трактатов по изяществу, красочности и отчетливой мелодии.

Что касается флорентийской живописи XVI в. и отношения к ней Галилея в его юношеские годы, то несомненными представляются чисто технические способности и блестящее уменье критически разобраться в картинах, в композиции, рисунке, сочетании красок и выборе оригинала. Впоследствии Галилей стал постоянным консультантом крупных художников (Чиголи, Бронзино, Пасиньяно, Эмполи). Первый и, по мнению Галилея, самый крупный из перечисленных художников — Чиголи — говорил, что он обязан своей славой советам Галилея.

Но самым важным истоком творчества Галилея, наметившимся в юности и тесно связанным с флорентийской средой, была не музыка, не живопись, вообще не искусство, а техника. Здесь и эстетические и ранние научные интересы Галилея синтезировались и приобретали творческую окраску. И именно здесь мы встречаем зародыш будущей характерной черты «Диалога», «Бесед» и других основных работ Галилея — широкое, несопоставимое с предшественниками применение мысленных экспериментов. Уже в юности мысль Галилея приобретала особенную силу, когда она оперировала механическими схемами и пользовалась критериями целесообразности, изящества (в смысле минимальных средств для максимального результата), вообще критериями, в логическую схему которых укладывались позднейшие критерии «эффективности», «коэффициента полезного действия» и т. д. Для эстетических идей и склонностей Галилея в течение всей его жизни характерно то обстоятельство, что в искусстве он искал прежде всего изящества. Здесь — переход от эстетических понятий к математическим, но только переход: эстетическое требование минимальных средств для максимального результата в общем случае не может быть выражено экстремумом функции, понятие математического изящества не может совпадать с эстетическим понятием, и когда Пуанкаре сравнивал изящное доказательство теоремы с колоннами, поддерживающими при минимальных усилиях максимальную тяжесть, то это могло выйти за рамки аналогии лишь в частных случаях. Отметим, что критерий простоты, которым позже так часто пользовался Галилей, был критерием техническим и эстетическим по своим истокам и никогда не становился математическим в собственном смысле.

Только у следующего, за Галилеем, поколения мелькнула мысль о величине, которая своим наименьшим значением гарантирует, что описываемая картина физических процессов соответствует действительности.

Художественные, технические и — пока еще в самой зачаточной форме — научные интересы юноши влекли его к области, где царили критерии простоты, изящества и целесообразности. Это была область прикладной математики. Но Галилею пришлось, подобно Иакову, нескольку лет отслужить, чтобы получить сначала руку Лии. Ее роль играла медицинская карьера и, в отличие от библейского прообраза, Галилей в последний момент убежал из-под венца. Винченцо мечтал для сына о доходной и почетной профессии врача, и в 1581 г. Галилей отправился в Пизу, поселился у своего родственника, тамошнего купца, и на четыре года погрузился в медицинские трактаты. Впрочем не только в медицинские.

Винченцо с величайшим трудом поддерживал требовавшийся по общественному положению семьи уровень жизни — пребывание сына в Пизанском университете разрушало бюджет бедного музыканта и теоретика музыки. Еще тяжелее было самому Галилею. Он знал, на какие материальные жертвы идет его семья, и сам жертвовал для семьи своими научными интересами. Когда знакомишься с перечнем лекций в Пизанском университете за 1584—1585 гг.⁶ и с другими сведениями об университетской науке⁷, то представляешь себе, как быстро росло отвращение к схоластической эрудиции у юноши, тянувшегося к механике и прикладной математике в целом. Жертвы, которые Галилей не хотел сделать бесполезными, все росли, но еще быстрее росло непреодолимое отвращение к университету и медицинской карьере. Незадолго до окончания Галилей оставил университет и вернулся во Флоренцию, чтобы наконец заняться математикой.

Один из друзей Винченцо во Флоренции, Остиллио Риччи⁸ обучал математике молодых аристократов — придворных великого герцога, а также преподавал во Флорентийской художественной академии, где курс математики был довольно обширным⁹. Галилей уговорил Риччи давать ему уроки втайне от Винченцо. Риччи рассказал об этом Винченцо и убедил его не препятствовать математическому образованию сына. Однако согласие Винченцо не должно было стать известным Галилею: Винченцо считал явное согласие официальным отказом от плана врачебной карьеры сына, а между тем он еще питал некоторые надежды на такую карьеру.

В 1585 г. начались занятия. О характере научных интересов Риччи и о том, что он мог передать Галилею, мы можем судить по сохранившимся рукописям Риччи и в особенности по хранящемуся в Национальной библиотеке во Флоренции рукописному конспекту лекций.

Что важно для истоков творчества Галилея, — это отчетливо выраженное в лекциях Риччи убеждение, что природу нельзя обмануть, что полезный эффект конструкции не может превысить определенную величину. Эта мысль была довольно распространенной в итальянских технических трактатах XVI в. Особенно интересен с этой стороны трактат о гидравлических машинах Джузеппе Череди, выпущенный в Парме в 1567 г.¹⁰ В этом трактате критикуется понятие perpetuum mobile, указываются соотношения между силой, приложенной к грузу, его величиной и скоростью подъема, после чего говорится: «ошибаются инженеры, которые думают, что, игнорируя отношение силы к весу и веса к скорости и реальную причину увеличения скорости, можно увеличить скорость, не увеличивая силу по отношению к весу»¹¹. Подобные взгляды высказывались издавна. Их придерживался и Риччи. В сравнительно законченной форме мысль о соответствии между экономией в приложенной силе и потерей скорости, или увеличением времени, была высказана Галилеем. Для основных идей последнего важно следующее. У Риччи и у ряда инженеров и математиков второй половины XVI в. появлялась мысль о силе как причине изменения скорости движущихся тел. Но эта мысль никогда не высказывалась в качестве общей закономерности природы. Она упоминалась в связи с техническими проблемами, с попытками более экономного и эффективного использования применяемых механизмов. Риччи и вся группа итальянских инженеров и математиков, у которых Галилей мог в какой-то мере почерпнуть свои первые концепции, не переносили закономерности, управляющие работой механизмов.

в природу как таковую. Вое они были представителями прикладного знания. После Тартальи уже не считали возможным путем «натуральной магии» (magia naturalis) обмануть природу: законы природы ограничивают эффект механизмов. Так думали математики и инженеры Чинквеченто. Они вводили объективные закономерности в технику, но не помышляли при этом об иных объективных закономерностях, которые могут быть найдены с помощью понятий прикладной механики.

Под руководством Риччи Галилей изучал и собственно математическую и механико-математическую литературу, начиная с Эвклида. В этот период, т. е. во второй половине 80-х годов XVI в., Галилей быстро усваивает произведения, которые были на устах у гуманистов, продолжает изучать Аристотеля, но наряду с ним Платона, Архимеда, схоластов XIV в., в том числе антиаристотелевские трактаты номиналистов. В 1586 г. Галилей самостоятельно разрабатывает проблему гидростатического равновесия и подготовляет исследование о гидростатических весах, затем пишет работу о центре тяжести тяжелых тел и еще несколько статей.

Эти труды не были тогда опубликованы, но сведения о них быстро распространились. У Галилея появляются корреспонденты и друзья, которые в письмах и при встречах обсуждают научные проблемы. Среди друзей — маркиз Гвидобальдо дель Монте, известный в научных кругах в качестве автора работ по механике и математике. Он стал ревностным почитателем трудов молодого ученого и его личным другом.

Гвидобальдо, его брат кардинал Франческо дель Монте и другие влиятельные знакомые Галилея искали для него место профессора математики. Гвидобальдо представил Галилея великому герцогу и последний обещал ему кафедру в Пизе, как только эта кафедра станет вакантной. Галилей терпеливо ждал, подумывая, впрочем, и о других университетах. Летом 1588 г. он писал Гвидобальдо: «Мое намерение относительно Пизы, о котором я писал Вашей светлости, не сможет быть осуществлено, я слышал, что монах, читавший там раньше лекции и оставивший их в связи с назначением генералом своего ордена, отказался от этой должности и вновь начал читать лекции, его высочество уже назначил его профессором. Но здесь, во Флоренции, в прошлом была должность профессора математики, установленная великим герцогом Козимо, и многие из знатных особ желали бы видеть ее восстановленной. Я прошу о ней и надеюсь получить ее благодаря Вашему постоянному братскому участию, которому я вверяю мою петицию. Здесь уже были посторонние, с которыми его высочество договорился, таким образом у меня нет возможности говорить об этом самому, и я прошу Вас написать опять и упомянуть мое имя»¹².

Ожидание становилось все более тягостным. Семья ждала от старшего из сыновей Винченцо помощи, а между тем Галилей не имел еще определенного положения и оставался подающим надежды юношей. Наконец, в 1589 г. великий герцог назначил Галилея профессором математики университета в Пизе с очень небольшим жалованьем — 60 тосканских скудо в год.

Галилей на этот раз оставался в Пизе два года. По-видимому, он был одинок в среде пизанских профессоров. Только один из них — Джаконо Маццони, читавший в 1590—1591 гг. курс философии, стал другом Галилея. Другие профессора, можно думать, были шокированы выступлениями Галилея против физики Аристотеля. Годы, проведенные в Пизе, отличались от студенческих лет, но также не давали удовлетворения. Тогда, в 1580—1585 гг., Галилей искал источники книжной эрудиции, созвучные впечатлениям жизни. Теперь он нашел эти источники, пришел к новым представлениям и искал среду, которая могла бы их абсорбировать. Эта среда, включая первых единомышленников, таких, как Гвидобальдо дель Монте, находилась вне Пизы. Нельзя думать, как это делали ранние биографы Галилея, что его преследовали перипатетики. Пизанский университет был для Галилея не слишком перипатетическим, а слишком провинциальным.

К идейному одиночеству в университете присоединялись тяжелые материальные условия. В 1591 г. умер Винченцо, и заботы о семье легли на плечи Галилея. Жалованья в 60 скудо (кстати, намного меньше, чем жалованье других профессоров) не хватало, а побочных заработков в Пизе нельзя было найти.

Добрый гений Галилея в те годы — Гвидобальдо — искал для него новую кафедру. Она была найдена вне Тосканского герцогства, во владениях Венецианской республики. Сенат Падуи пригласил Галилея занять давно пустовавшую кафедру математики. Осенью 1592 г. Галилей переехал в Падую и 7 декабря прочитал свою первую лекцию. Начался новый период жизни и творчества Галилея.

В пределах Венецианской республики интересы окружавшей Галилея среды несколько отличались от тосканских, направление его собственных интересов также изменилось. Мы вскоре остановимся на тех новых тенденциях в научном творчестве Галилея, которые позволяют разграничить тосканский и венецианский периоды. Сейчас следует обратиться к тому, что взял с собой Галилей из первого периода во второй.

Примечания

1. Dialogo di Vincenzo Galilei della musica antica et della moderna. Firenze, 1589.

2. Leonardo Olschki. Geschichte der Neuesprachlichen Wissenschaftlichen Literatur, Bd. III, Halle, 1927. Русск. перевод; Л. Ольшки. История научной литературы на новых языках, т. III, М.—Л., 1933, стр. 93. В дальнейшем: Ольшки, III, с указанием страницы.

3. Ольшки, III, 94.

4. Kepleri Opera omnia, Frankofurti et Erlangae, 1858—1871, t. II, p. 401; Ольшки, III, 94.

5. Ольшки, III, 95.

6. Ed. Naz., XIX, 32 и след.

7. E. Wohlwill. Galileo Galilei und sein Kampf für Koperni-kanische Lehre, v. I. Gamburg und Leipzig, 1909 (В. II, Leipzig, 1926), S. 49 и след. В дальнейшем: Wohlwill, с указанием тома и страницы.

8. Ed. Naz., XIX, 36, 604, 636—637. А. Favaro. Galileo Galilei e lo studio di Padova, Firenze, v. I, p. 19; Ольшки, III, 97—100.

9. Л. Ольшки. История научной литературы на новых языках, т. II, М.—Л., 1934, стр. 116—120.

10. Ceredi. Tre discorsi sopra il mode d'alzar acque da'luoghi bassi. Parme. 1567. Ольшки, III, 102—103.

11. Ceredi, ibid., p. 25.

12. Ed. Naz., X, 36.