От переводчика

Вот и второй том «Биографий» Араго предлагается вниманию читателей. Переводчик повторяет свою просьбу о снисхождении к недостаткам его труда, потому что здесь, как и в первом томе, он встречал много затруднений в переводе на русский язык необыкновенной ясности, краткости, одушевления и искусства, с которым автор одной чертой вполне изображает характеры сильных двигателей физико-математических наук.

В этом томе содержатся биографии Малюса, Томаса Юнга, Френеля, Гей-Люссака, Вольта и Ампера и восемь надгробных речей для знаменитых членов Французского Института: Деламбра, Кювье, Гашетта, Дюлона, Прони, Пюиссана, Бувара и Гамбея. Биографии расположены не по хронологическому порядку их чтения в торжественных заседаниях Парижской Академии Наук, а по предметам физических наук и по порядку открытий в оптике, общей физике, в электричестве и в теории магнетизма. Что касается надгробных речей, то они присоединены, как очерки биографий, которые Араго не успел написать из-за своей смерти. Особенно жаль, что его предположения не исполнились относительно Дюлона и Прони.

Из шести упомянутых ученых, один только Малюс участвовал в революционных войнах. В его биографии читатели найдут много любопытных заметок о египетской экспедиции, дополняющих ее описание в биографиях Монжа и Фурье и даже в подробных ее историях. Но, по крайней мере, переводчику нигде не случалось встречать совершенно полных сведений о начале и распространении чумы, истребляющей армию Наполеона на подходе в Сирию, и от которой Малюс избавился каким-то чудом, сохранившим его для великого открытия, от которого переменилась вся оптика. Также с любопытством и не без удивления прочитают беспристрастное изображение бесчеловеческих проступков с несчастными в карантинах и с больными в военных лазаретах. Все эти подробности Араго извлек из записок Малюса, которые до сих пор остаются неизданными и были совсем неизвестны историкам революции.

Справедливы слова Араго: «Записки, не подвергшиеся типографскому станку, походят на монеты, штемпель и ценность которых уничтожаются от обращения».

В биографии Малюса замечательно не только его чудесное спасение от чумы. Начало его жизни также не предвещало ничего утешительного: волонтер в звании солдата и землекоп в Дюнкерке не мог надеяться на счастливую перемену своей скромной судьбы. Честь и слава инженеру Лепе́ру, сумевшему оценить высокие дарования своего усердного и искусного работника. Но и сам Малюс представляет прекрасный и поучительный пример, доказывающий, что во всяком состоянии, несмотря на сознание своих способностей, нужно с покорностью исполнять свои обязанности: награда придет сама с собой.

Грустно было начало жизни Малюса, но еще грустнее ее преждевременный конец. Прославившись своими открытиями, заслужив уважение своих сограждан и всего ученого мира, счастливый в семье и обеспеченный в материальных средствах, Малюс, не дожив до сорока лет, надеялся украсить науку новыми открытиями и возвысить славу своего отечества. Но ни его собственные, ни надежды его друзей не исполнились: быстрая чахотка похитила его у науки и безутешного семейства. Через несколько месяцев за ним последовала и его жена, дочь гессенского профессора Коха.

С чувством глубокого сожаления о судьбе Малюса читатель перейдет к биографии всеобнимавшего Томаса Юнга и, без сомнения, удивится искусству Араго в изображении характера великого английского ученого, благородного типа его сограждан, отличающихся решительностью в предприятиях и непобедимым упорством в достижении предположенных целей. Эти свойства открылись в Юнге с самого детства: в 14 лет без помощи наставников он выучился языкам: французскому, итальянскому, еврейскому, персидскому и арабскому, а перед этим приобрел знания в начальной геометрии и землемерии с помощью математического словаря и вскоре решился сделать микроскоп по одному его описанию, для чего нужно было выучиться токарному искусству и дифференциальному исчислению. Такое проявление великих дарований и настойчивости не изменялось во всю жизнь Юнга и вместе с тем совершенно объясняет некоторые эксцентрические его поступки и каким образом он стал по-настоящему живой энциклопедией: Юнг был глубокий геометр, физик, астроном, медик, толкователь иероглифов, ученый знаток живописи, танцор и искуснейший вольтижер. Трудность медицинских наук он понимал в совершенстве и не скрывал ее от своих слушателей. В практике же не подражал пресловутому доктору Рэдклифу, который хвалился, что своими блестящими успехами был обязан нелепым лекарствам.

Юнг не участвовал в боях английских политических партий, но не одна политика возмущает спокойствие ученых, к несчастью, не всегда чуждающихся интриг и зависти. Подробно, с полным знанием слабостей человеческого сердца Араго описывает ученую войну, недостойно и несправедливо огорчившую Юнга. Любой читатель этого описания извлечет для себя полезный урок и пожалеет о слабой стороне англичан, чрезмерно преданных корыстолюбию и торгашеству. Сам Юнг не мог забыть, что «перед лицом представителей народа, гений и знания оценивались гинеями, шиллингами и пенсами, как сахар, перец и корица».

Френель, скромный, честный, оказавший важную услугу своему отечеству устройством превосходных маяков и навлекший на себя гнев Наполеона за свою преданность Бурбонам, не избежал оскорбления от нерасчетливого министерского эгоизма. Этим случаем воспользовался Араго для полного абриса характера Френеля одной чертой. Расстроенное здоровье заставило Френеля искать необременительной должности экзаменатора морских воспитанников. Министр призвал его к себе и спросил:

— Вы, сударь, точно принадлежите к нашим?

— Я не совсем понимаю ваше превосходительство, но могу уверить вас, что никто более меня не предан августейшему семейству наших королей и мудрым их уставам, осчастливившим Францию.

— Это, сударь, не совсем ясно. Мы лучше поймем друг друга посредством собственных имен: на которую сторону вы сядете в палате депутатов, если вас выберут в ее члены?

— На сторону Камиль Журдана, если буду того достоин.

— Весьма благодарен за ваше чистосердечие.

На другой день экзаменатором моряков сделали человека, известного только одному министру. Ничего не нужно прибавлять к этому краткому рассказу: обе личности совершенно понятны, и также понятно, что любой добрый француз не мог не предвидеть будущих бурь.

Из всех двенадцати биографий биография Френеля была написана первой по вступлении Араго в должность секретаря Парижской Академии Наук; она была с восторгом принята слушателями и показала, чего надо ожидать от будущих трудов автора, проложившего совершенно новую дорогу. Но дорога эта не нравилась некоторым из его товарищей, они не одобряли смелых изображений его характеров, даже желали, чтоб биограф говорил только об ученых трудах, не касаясь частной жизни. Само собой разумеется, что Араго не послушался их советов, и в конце биографии Гей-Люссака предложил свое оправдание. Таким образом, Плутарх академии не превратился в скучного и бесцветного говоруна, надоедающего своим усилием закрывать пустыми фразами скудность предмета.

Если бы Араго не понял существенного смысла фотографий, то читатели, принадлежащие весьма просвещенным народам, лишились бы высокого наслаждения следить за развитием способностей людей необыкновенных дарований. Это наслаждение они почувствуют в биографии Гей-Люссака, особенно в биографии Ампера, потерпевшего большое несчастье от зверства и подлости Фуше, и удивительного своей гениальностью и своими странностями, которые можно было объяснить только глубоким психологическим анализом. Здесь Араго в совершенстве исполнил обязанности биографа и обогатил свой труд превосходными уроками для педагогов и для распорядителей народным образованием.

Араго везде является почитателем всякого рода высоких дарований, ко всем справедлив, в нем нет даже следов зависти. Например, он не любил Наполеона за его деспотизм и честолюбие, но во всяком случае отдавал справедливость его великому гению и его верному пониманию пользы наук в государственных делах. Тому много примеров видел читатель в первом томе «Биографий» и теперь встретится с ними в биографиях Томаса Юнга, Вольта, в надгробной речи Прони и в прибавлении к биографии Гей-Люссака. В этом прибавлении Араго защищает Политехническую школу от неблагонамеренности преобразователей, которые по большей части все разрушают и ничего не создают.

К своему беспристрастию Араго присоединяет скромность ученого, оказавшего науке великие услуги. Разбирая труды своих знаменитых товарищей, он имел в виду пользу читателей, он желал, чтоб его «Биографии» сделались основанием для истории физико-математических наук. С этой целью при каждом новом открытии в оптике, в общей физике, в теории электричества и электродинамики он подробно излагает состояние вопроса, современное открытию. О собственных же открытиях всегда упоминает мимоходом, касается их по сущей необходимости, для дополнения исторической картины, нарисованной яркими красками, даже говоря о трудах, в которых он принимал деятельное участие, не выставляя себя, но скрывался за своим товарищем. Тому много примеров, из которых указываем на совершенствование маяков.

Вот какое понятие имеет переводчик о «Биографиях» Араго, с которыми, может быть, согласятся многие из внимательных читателей.