Гей-Люссак как преподаватель. Его лаборатория. Его раны. Простота его жизни

Итак, без всяких оговорок, прямо осмеливаюсь ввести вас в те атмосферы, в которых товарищ наш очаровывал своей речью многочисленных и блестящих слушателей; потом проникнем в его лабораторию; наконец, я соберу различные анекдоты (не боюсь этого слова), доказывающие всю важность потери нашей академии.

В споре между учеными при решении вопроса, принадлежит ли Аристотелю «трактат о мире», Даниил Гензиус утверждал противное, и вот на каком основании: «В трактате о мире» нет той величественной темноты, которая от сочинений Аристотеля отталкивает невежд».

Гей-Люссак, без сомнения, не заслужил бы похвал голландского филолога, потому что он шел к своей цели всегда прямым путем, всегда открыто, просто и без надутости.

Гей-Люссак глубоко ненавидел напыщенные фразы, употребляемые его профессором, в лекциях которого пышные и громкие слова с удивлением встречались с техническими, с аммониаком, азотом, углеродом и пр.

Его речь устная и речь письменная отличались строгостью, правильностью, силою, всегда приличными предметам и напитанными духом математическим, который Гей-Люссак приобрел в своей юности в Политехнической школе.

Подобно другим, он мог бы возбуждать удивление в своих слушателях, являясь перед ними без памятных записок; но он боялся сообщать неверные числа, а точность он уважал более всего.

Знание языков итальянского, английского и немецкого позволяли Гей-Люссаку украшать его лекции разнообразными свидетельствами иностранных писателей, но всегда выбранными со вкусом и всегда из оригинальных источников. Наши физики и химики через него приобретали сведения о теориях, составляемых на правом берегу Рейна, и которые выискивал он в самых неизвестных и в самых темных брошюрах. Словом, Гей-Люссак, прославившийся между современными химиками важностью, новизной и блеском своих открытий, занимал также первое место между столичными профессорами, преподавателями в Политехнической школе.

Войдя в лабораторию Гей-Люссака, с первого взгляда удивитесь разумному в ней порядку. Машины и различные приборы, из которых большая часть была сделана собственными его руками, доказывали его изобретательность и отличались тщательной отделкой. Вы извините эти подробности: если Бюффон говаривал: штиль — человек, то великий химик и хороший физик узнаются по расположению их снарядов. Несовершенство средств всегда видно на результатах исследований.

Химик, работая над неизвестными веществами или составами, всегда подвергается действительным и неизбежным опасностям. Гей-Люссак испытал это на деле. Во время своих славных ученых походов он получил много тяжелых ран. В первый раз, 3 июня 1808 г., он был ранен потассием, приготовленным в большом количестве по новому способу. Гумбольдт и Тенар из лаборатории Политехнической школы, где случилось несчастье, с завязанными глазами привели нашего друга в его квартиру на улице Пуль, которую — замечаем мимоходом — следовало назвать улицей Гей-Люссака. Несмотря на самые усердные попечения Дюпюитреня, раненый лишился глазных слезников и в продолжение целого месяца думали, что он совершенно ослепнет. Это угрожающее бедствие тридцатилетний Гей-Люссак ожидал спокойно и без печали, — стоицизм, достойный древних героев.

«В продолжение целого года, — говорит г-жа Гей-Люссак в своих записках, — отражение от слабой ночной лампы, у которой я читывала, было единственным светом, выносимым его глазами, оставшимися на всю жизнь красными и слабыми».

Последний взрыв, которого Гей-Люссак был жертвою, случился в то время, когда все думали, что он перестал работать. Он занимался изучением обугленного гидрогена, получаемого от перегонки масел. Г. Ларивьер, молодой химик, показывал своему учителю стеклянный шар, наполненный газами и стоящий в стороне; когда наш товарищ рассматривал его внимательно, тогда произошел страшный взрыв, причина которого до сих пор осталась неизвестной, и от которого шар разлетелся кусками с такой скоростью, что они, как пули, пробили окна лаборатории без трещин. В этот раз глаза Гей-Люссака остались невредимыми, но одна рука была ранена опасно и требовала продолжительного и болезненного лечения. Некоторые врачи считали эту рану первой причиной болезни, от которой Гей-Люссак умер через несколько лет.

Академики, посещавшие ежедневно страдавшего своего товарища, с удивлением свидетельствуют, что он радовался тому, что его препаратор и друг, г. Ларивьер, не получил значительных ран, и что только его жизнь подвергалась опасности.

Эти несчастные случаи приписывали непредусмотрительности и неосторожности, но все знавшие нашего друга и руководимые справедливостью, должны уничтожить такое злое нарекание и подтвердить, что Гей-Люссак получал раны оттого, что часто ходил в огонь, всегда смело рассматривал предметы вблизи, хотя и знал угрожающие опасности.

Все думали, что успехи Гей-Люссака в ученых исследованиях приносили ему удовольствие спокойное, как открытие какой-нибудь новой истины; наружность обманывала. Сырость лабораторий, находившихся в подвальных этажах, заставляла Гей-Люссака надевать на сапоги деревянные башмаки (сабо); один из его любимых учеников, Пелуз, рассказывал мне, что после удачного капитального опыта учитель его предавался живой радости и даже танцевал в своей тяжелой обуви.

Таким образом, не нужно забывать, что удовольствия, происходящие от успехов в науках, бывают и продолжительнее и действуют на нас сильнее, нежели успехи в легкомысленном свете.

В лаборатории Гей-Люссака, между тиглей, реторт и других разных снарядов стоял небольшой некрашеный стол, на котором товарищ наш записывал результаты своих опытов наскоро и во время самих работ: так полководцы составляют бюллетени о своих победах. На том же столе были написаны важнейшие вопросы науки и споры о первенстве решений. Рассказывая жизнь человека, важнейшие работы которого относятся к началу текущего века, к эпохе полного обновления химии, мы не можем умолчать о спорах касательно этого первенства. Ученая полемика завязывалась особенно между Гей-Люссаком, Дальтоном, Деви, Берцелием, и проч. Видите, что наш друг имел дело с сильными и достойными его соперниками.

В полемике Гей-Люссак всегда шел прямо, несмотря на личности, и говорил строго или — лучше — с сухостью математических доказательств. Редко находим у него выражения, подобные успокоительному бальзаму, выливаемому на раны. Но он с такою же суровостью обращался с самим собою. Для доказательства приводим слова, буквально взятые из записок аркельского общества: «результаты, предложенные мною о различных соединениях азота и оксигена, не верны». Кто говорит о самом себе с такою строгостью, того надобно извинить, если он неумолим к трудам других в пользу истины.