Несчастье Ампера. Временное усыпление его умственных и нравственных способностей. Пробуждение. Занятия ботаникой. Встреча с будущей его женой

В 1793 году, во время жесточайших пароксизмов, буря революции проникла до гор Полемье и возмутила спокойствие Жан-Жака Ампера. Может быть, чувства супруга и отца преувеличивали опасность, однако ж, к несчастью, он решился оставить деревню, переселиться в Лион и принять там должность мирного судьи.

Известно, что после осады Лиона Колло-Дербуа и Фуше под видом возмездия производили в нем страшные, отвратительные и ежедневные убийства. Жан-Жак Ампер был одной из многочисленных их жертв, не как следователь в деле Шалье, но как аристократ, и это ненавистное тогда название старик Ампер получил от человека, который через несколько лет разъезжал в карете с пышными гербами и которого назвали герцогом заговоров против своего отечества и благодетеля.

В день казни Жан-Жак Ампер написал к своей жене письмо, замечательное высокой простотой, покорностью судьбе и мужественной чувствительностью. В нем читаем следующие слова: «Не сказывай Жозефине о несчастии ее отца; пусть она остается в полном неведении об его судьбе, в твердости же сына я совершенно уверен».

Увы, жертва была в заблуждении! Удар был слишком тяжел, не по силам восемнадцатилетнего юноши: молодой Ампер был уничтожен; его умственные способности, деятельные, пылкие, обширные, вдруг превратились в истинный идиотизм. Днем он или механически смотрел на небо и в землю, или делал кучки из песка. Когда друзья, беспокоившиеся о роковых следствиях помрачения ума, уводили юношу в леса, окружающие Полемье, «тогда (собственные его слова) он оставался совершенно немым, смотрел без глаз и без мысли».

Такое нравственное и умственное усыпление продолжалось более года, до тех пор, пока не попали в руки Ампера «письма о ботанике» Жан-Жака Руссо. Чистый и гармоничный язык этой книги проник в душу болящего и возбудил в ней некоторую силу, как солнечный луч, пробившись сквозь утренний туман, оживляет растение, оцепеневшее от ночного холода. В то же время, в случайно открытой книге увидал Ампер несколько стихов из оды Горация к Лицинию. Другу нашему понравился каданс этих стихов, хотя он не понимал их смысла, потому что на латинском языке он мог читать только математические сочинения. С этой минуты, вопреки правилу моралистов, утверждающих, что сердце человеческое не способно для разных страстей в одно и то же время, Ампер горячо принялся за изучение растений и поэтов августова века. По одному тому из сборника «Corpus poetarum latinorum» и сочинений Линнея всегда были с Ампером в его ботанических прогулках. Когда прекращалось подробное рассмотрение цветочного венчика или плода, луга и пригорки Полемье каждый день слышали стихи Горация, Вергилия, Лукреция, особенно Лукана. Память Ампера запаслась таким количеством латинских слов, что через сорок лет путешествия, как университетский визитатор, он написал сто пятьдесят восемь технических стихов в почтовой карете, не прибегая к пособию «Gradus».

Сведения ботанические, приобретенные им в прогулках по окрестностям Полемье, были столько же глубоки и столько же прочны. Имею счастье доказать это важным и неоспоримым свидетельством нашего товарища, Огюста С.-Илера.

Род Begonia принадлежит к родам растений, названным знаменитым Жюссье incertae sedis, потому что он не мог открыть между ними естественных отношений. Приехав в Бразилию, где находится множество видов этого рода, С.-Илер изучил их с усердием, отличающим все его труды, и узнал истинное их сродство. Через несколько времени, по возращении во Францию, С.-Илер в одном обществе встретился с Ампером, который после обыкновенного приветствия сказал: «Вчера я был в саду и видел бегонию. К какому семейству вы относите этот род?» «Вы наблюдали его, — отвечал С.-Илер, — позвольте же узнать ваше мнение». «Я отношу его к группе onagraires». То же самое думал С.-Илер, изучивший растение в его отечестве. Наши товарищи имели неосторожность умолчать о решении задачи, трудность которой доказана сомнением Жюссье. Спустя десять лет, Линдлей, по собственным исследованиям, назначил бегонии истинное место, определенное прежде Ампером и С.-Илером.

Не правда ли, что нельзя без удивления встретить геометра между знаменитыми ботаниками?

До кровавого несчастья в Лионе восемнадцатилетний Ампер, рассматривая внимательно свою прошедшую жизнь, видел в ней три важнейших события, имевшие важное и решительное влияние на его будущность: первое причащение, чтение Томасова похвального слова Декарту и — что весьма удивительно — взятие Бастилии.

Первое причащение утвердило в нашем друге разумное религиозное чувство; чтение похвального слова Декарту возбудило в нем вкус или — лучше — энтузиазм к математическим наукам и к философии; со взятием Бастилии душа его наполнилась идеями о свободе, достоинстве человека и филантропии. Ужасная смерть, похитившая почтенного отца превосходного семейства, временно усыпила умственные способности нашего товарища, но не переменила его убеждений. Пробудившись умом и сердцем, он предался делу цивилизации. Ампер даже был уверен, что временные преступления злодеев не остановят совершенствование человечества.

С самой нежной молодости уединенный обитатель Полемье пользовался щедрыми умственными дарами природы; но органы чувств, источник наших удовольствий и орудие для приобретения знаний, начали служить ему гораздо позже. В этом отношении внезапное открытие, кажется, может занять место подле истории одного слепорожденного и получившего зрение после операции над катарактой.

Ампер был чрезвычайно близорук. Самые близкие предметы представлялись ему кучей, без определенных очертаний. Он не имел понятия об удовольствии, которым наслаждались его друзья, катаясь по Саоне между Линевилем и Лионом. В один день случайно ехал он в почтовой карете вместе с близоруким путешественником; очки его принадлежали к тому номеру, который Ампер купил потом у оптика. Он попробовал эти очки, и вдруг природа представилась ему в неожиданном виде. Он увидел веселые и живописные поля, красивые волнообразные холмы; богатое и гармоническое слияние цветов в первый раз возбудило его воображение, и поток слез обнаружил его душевное волнение. Нашему товарищу было тогда восемнадцать лет, и с этой минуты он сделался весьма чувствительным к красотам природы. Я узнал, что в 1812 г., во время его путешествия по южным границам Италии, один вид близ Генуи привел его в такое изумление, в такое исступление, что он пожелал умереть в то же мгновение. Доказательство глубины подобных впечатлений, украшавших в его воображении самые обыкновенные явления, я нахожу в его письме от 24 января 1819 г.

В это время наш друг в скромном домике, купленном им на углу Фоссе-С.-Виктор и Буланже; еще более скромный садик, занимавший десяток квадратных метров бесплодной земли, был обработан заступом; от лестницы тянулась крутая и извилистая тропинка с двумя или тремя досками, покрывшими ее впадины; все было окружено чрезвычайно высокой стеной, как сырая и мрачная тюрьма. Но в этом печальном месте, в середине января, Ампер воображал, даже видел свежий дерн, деревья с блестящей зеленью, благовонные цветы и группы кустов, под которыми он читал с удовольствием длинные письма от его лионских друзей, и ходил по мосту, брошенному через живописную долину.

Этим описанием я нарушил хронологию моей биографии; но я желал указать на тот случай из жизни Ампера, когда его воображение не было источником глубоких огорчений.

Не одними приятными впечатлениями гор и прелестных долин, возбуждающими во всех людях высокие ощущения, начал Ампер наслаждаться поздно и неожиданно: в нем также неожиданно раскрылось музыкальное чувство.

В молодости Ампер серьезно занимался акустикой; ему нравилось изучение начала и распространение волнообразного движения воздуха; он с любопытством наблюдал перемены в силе звуков, называя их биениями, и пр.; но собственно музыка была для него непонятной грамотой.

Но прошло время, когда известные комбинации нот сделались для него не простыми математическими задачами; он начал отличать их от монотонных звуков колокола.

Ампер доживал уже тридцатый год и случайно попал в общество многих друзей своих, где разыгрывались сильные, выразительные и глубокие сочинения Глюка. Все заметили беспокойство Ампера: он ежился, вытягивался и вертелся на стуле, вставал, ходил, останавливался и опять ходил без цели и намерений. В припадке нервического нетерпения он оборотился лицом в угол и спиною к обществу. Наконец скука, великий враг ученого академика, преследовавший его от самой школы, овладела им совершенно. Но за ученой музыкой знаменитого немецкого композитора неожиданно последовали мелодии простые и приятные, перенесшие нашего товарища в другой мир; тогда его душевные ощущения выразились слезами: нерв, соединяющий ухо и сердце, был открыт, и Ампер в первый раз почувствовал его сотрясение.

Годы ничего не переменили в этом странном расположении Ампера, который во всю жизнь любил только песни простые, и совершенное отвращение чувствовал от музыки ученой и шумной. Неужели в удивительном искусстве Моцарта, Керубини, Бертона, Обера, Россини и Мейерберга нет определенных правил для отличия хорошего от худого, отвратительного от прекрасного? Но как бы то ни было, пример ученого академика доказывает, что надобно быть снисходительным к отчаянной войне глукистов и пиччинистов; надобно даже простить Фонтенелю знаменитый его вопрос: «что ты хочешь от меня, соната»?

Итак, Ампер до восемнадцати лет был слеп для изящных искусств и до тридцати лет — глух для музыки. Между этими двумя эпохами, т. е. на двадцать первом году открылось в его душе чувство любви. Ампер, писавший всегда мало, оставил после себя тетради, в которые, под заглавием Amorum, записывал каждый день трогательную, простодушную и истинно удивительную историю своих ощущений.

В начале первой тетради читаем: «В один день, когда, по захождении солнца, я прогуливался вдоль ручья...» фраза не окончена; я дополню ее воспоминаниями друзей детства знаменитого академика. Упомянутый день был 10 августа 1796 г.

Уединенный ручей протекал недалеко от деревеньки С.-Жермен, и также в небольшом расстоянии от Полемье.

Ампер собирал травы; глаза его, после происшествия в почтовой карете, смотрели уже хорошо и не постоянно были обращены на пестики, тычинки и жилки листьев; в некотором расстоянии они увидели двух молодых, скромных и прекрасных девиц, собиравших цветы на обширном лугу. Эта встреча решила судьбу нашего товарища, не имевшего до тех пор даже мысли о женитьбе. Может быть, подумают, что она приходила к нему постепенно, и росла мало-помалу; совсем не так действовало романическое воображение Ампера: он решился жениться в тот же день, 10 января 1796 г. Выбор его упал на одну из девиц, которых видел издали; не знал ни фамилии, ни имени их, и никогда не слыхал их голоса. Но дело не так скоро повиновалось его воображению: только через три года видение на уединенном ручье и на цветущем лугу, называвшееся Юлией Каррон, сделалось госпожой Ампер.

Ампер — как говорится — был без состояния; родители девицы Каррон сперва благоразумно потребовали, чтоб он подумал об обязанностях супружества и избрал бы какое-нибудь состояние. Вы, без сомнения, улыбнетесь, узнав, что Ампер, несмотря на свою нетерпеливую любовь, серьезно рассуждал о должности приказчика в какой-нибудь лавке, где от утра до вечера он будет раскладывать, мерить и убирать прекрасные произведения лионских фабрик, и где главная его должность будет состоять в приглашении покупателей ласковыми словами и в искусстве склонять их на объявленную цену, описывая красоту и достоинства товара. Но Ампер не попал в эту бездну; в семейном совете ученое поприще было предпочтено торговле; друг наш оставил любезные горы Полемье и отправился в Лион для преподавания частных математических уроков.