Детство Ампера. Его необыкновенная память и преждевременно раскрывшиеся дарования. Его любимые чтения и сочинение о первоначальном языке

Андре-Мари Ампер родился в Лионе, в приходе С.-Низье, 22 января 1775 г., от Жан-Жака Ампера и Жанны-Антуанетты Сарсей-де-Сютьер.

Образованный негоциант Жан-Жак Ампер заслужил общее уважение, а жену его любили за неизменную любезность и благодеяния. Вскоре после рождения их сына г. и г-жа Ампер оставили торговлю и переселились в небольшое свое имение, находившееся в Полоймье-де-Мондоре, близ Лиона. Здесь в бедной и неизвестной деревеньке без учителя начали складываться высокие умственные способности, за которыми последуют, во всех их видоизменениях.

У Мари Ампера прежде всего раскрылась способность считать; не зная цифр и не умея их писать, он делал большие вычисления посредством небольшого числа кремней или турецких бобов. Может быть, он был на дороге к открытию остроумных способов индусов; может быть, он соединял свои кремни подобно брахманам Пондишери, Калькутты и Бенареса, вычисляющим скоро и безошибочно с помощью зерен, нанизанных на параллельные нити^*. Продолжение биографии Ампера покажет, что в нашем предположении нет ничего невероятного; теперь же объясняю, как много любил он свою забаву: во время его тяжелой болезни нежная мать спрятала кремни; но когда после трехдневной диеты дали ему сухарей, тогда он тотчас начал считать по сухарям. Не останавливаюсь на этом случае, потому что не хочу выставлять его признаком будущего призвания Ампера. Я знаю, что в одних детях нельзя победить апатии, а другие на все обращают внимание, всем забавляются, даже арифметическими вычислениями. Многим не понравится это замечание; многие закричат, что несносными арифметическими вычислениями можно заниматься только по должности, по необходимости; но мой ответ готов: я знаю не школьника, но отличного ученого, который в наших академических заседаниях часто перемножал большие числа; однажды я удивился его занятию, и мой товарищ сказал: «Вы забываете удовольствие, которое я чувствую, когда деление не откроет ошибки в моем умножении».

Молодой Ампер скоро выучился читать и начал пожирать все попадавшиеся ему книги. С одним и тем же любопытством он читал историю, путешествия, стихи, романы и философию; однако ж всем писателям немного предпочитал Гомера, Лукана, Тассо, Фенелона, Корнеля, Вольтера и Томаса. Последний, несмотря на свои неоспоримые дарования, без сомнения, удивился бы, увидев себя в таком блестящем обществе.

Всего удивительнее, что главным чтением ребенка была «Энциклопедия». Он прочитал все двадцать томов, один за другим, и в каждом томе все статьи по их азбучному порядку.

Природа щедро одарила Ампера той способностью, которую Платон называл великой и могущественной богиней. Весь колоссальный сборник глубоко врезался в память нашего друга; достигнув зрелого возраста и сделавшись академиком, он с совершенной точностью читывал нам длинные отрывки о гербах, о соколиной охоте, и пр. Эта чудесная память удивительна; но я совсем не понимаю силы и гибкости ума, которые не позволяли в голове Ампера смешиваться разнообразнейшим предметам словаря Даламбера и Дидро. Прошу проследить первые страницы «Энциклопедии» — говорю, первые страницы, потому что нет надобности в особенном выборе, и вы непременно разделите мое недоумение.

Сначала предлог а заставляет читателя бороться с грамматическими тонкостями; ab переносит его в еврейский календарь; abadir — в мифологическую историю Цибелы и Сатурна; одно и то же слово abaissement начнет его перебрасывать в алгебру, в труднейшие задачи геодезии и морского искусства, и в геральдику: в первой это слово означает понижение степеней уравнений, во вторых — понижение морского горизонта, а в третьей — им называют особенные знаки, прибавляемые к фамильным гербам для уменьшения геральдического их достоинства. Переверните страницу, и слово abbé; введет вас в таинства духовной дисциплины, самой изменчивой и самой капризной. При следующем слове abcеs вы уже в области хирургии. За анатомическим описанием организма пчел (abeilles), за описанием их способа питания и размножения, иерархии улья, и пр. почти непосредственно следует объяснение бессмертного открытия Брадлея, того годичного движения звезд, которое, под именем аберрации (aberration), окончательно доказало, что земля есть планета. Через несколько строк вы упадете в abime (в бездну) космогонии. Наконец Abra cadabra погрузит вас в магию.

Вот чтение, которое не обременяло мальчика тринадцати или четырнадцати лет! Я буду иметь случаи представить другие доказательства необыкновенной силы головы Ампера; однако же ни одно из них не равняется предложенному.

Когда скромная библиотека негоцианта, оставившего торговлю, перестала удовлетворять жадности его сына, тогда отец по временам начал возить его в Лион, где можно было читать редкие книги, например, сочинения Бернулли и Эйлера. Требование тщедушного ребенка удивило городского библиотекаря. «Вы требуете творений Эйлера и Бернулли, — вскричал всем известный превосходный г. Дабюрон. — Подумали ли вы о том? Эти творения принадлежат к труднейшим из всех произведений человеческого ума». — «Однако ж я надеюсь понять их», — отвечал ребенок. — «Вы, конечно, знаете, что они написаны на латинском языке». Это открытие поразило будущего нашего товарища: он не учился еще латинскому языку. Почти не имею надобности прибавлять, что через несколько недель препятствие было совершенно побеждено.

В самых первых своих чтениях Ампер искал вопрос для размышления и задач для решения.

Слово langue (язык) в IX томе «Энциклопедии» перенесло его на берега Евфрата, к Вавилонскому столбу. Там он находит людей, говорящих одним и тем же языком. Чудо, повествуемое Моисеем, смешало языки. С того времени каждый народ заговорил языком особенным. Языки перемешались, начали портиться, мало-помалу начали терять простоту, правильность и величие языка первоначального. Открыть этот язык, или по крайней мере, восстановить его со всеми древнейшими его свойствами, — задача великая и трудная; но юноша не считал ее выше своих сил.

Великие философы занимались этой задачей. Для полноты истории их покушений, надобно возвратиться к тому египетскому царю, который, по рассказу Геродота, велел воспитать двух мальчиков в совершенном уединении, с помощью одной козы, и который по своему простодушию, в блеянии детей с удивлением услышал звуки, похожие на бекос; потом, узнав от фригийцев, что в их языке слово бек (beck) означает хлеб, решил, что этот язык есть древнейший в целом свете.

Между новыми философами, занимавшимися первоначальным языком и его восстановлением, бесспорно, первое место принадлежит Декарту и Лейбницу. Задачей занимались они не для улучшения музыкальных свойств новых языков, упрощения их грамматики, уничтожения всех неправильностей и исключений, но для исследования способности человеческого ума классифицировать идеи и определять с точностью, которые из них нужно считать первоначальными. «Посредством языка, образованного по этим основаниям, — говорит Декарт, — люди неученые, крестьяне, лучше философов будут понимать истину». Ту же мысль Лейбниц выразил другими словами: «Общий язык укрепил силу мышления и будет полезнее телескопа для глаза и магнитной стрелки для мореплавания».

Без сомнения, никто не осмелится утверждать, что тот же вопрос молодой Ампер представлял себе так же обширно и так же глубоко, как Декарт и Лейбниц; но можно заметить, что, подобно первому из этих бессмертных философов, решение этого вопроса он не отсылал в страну романов. Также он не подражал и Лейбницу: он не ограничивался одними рассуждениями о новом орудии человеческой мысли; он сотворил его. Многие из лионских друзей Ампера имели в своих руках грамматику и словарь, плоды неутомимого прилежания, содержавшие в себе почти оконченный кодекс нового языка; многие слышали отрывки из поэмы, написанной на этом языке, и свидетельствует о его благозвучии, т. е. о том, что они могли понимать. Сверх того, кто из нас не вспомнит радости нашего друга, когда в одном путешественнике он нашел собрание слов одного африканского племени, составленных по изобретенным им правилам? Кто из нас не знает, что по тем же причинам Ампер удивлялся языку санскритскому?

Труд, доведенный до такой степени совершенства, не должен оставаться в забвении. Исполнение идей Декарта и Лейбница всегда будет привлекать внимание философов и филологов. К счастью, рукописи нашего товарища находятся в руках, способных извлечь из них все, что может содействовать успехам наук и словесности.

Примечания

*. Не отсюда ли произошли наши счеты? — Пер.