IV. Дюлон

(Дюлон родился в Руане в 1785 г., умер пятидесяти трех лет; похороны его происходили 20 июля 1838 г.)

М.Г. Невознаградима потеря, собравшая нас около этой могилы с нашей глубокой и чистосердечной горестью. Академия жестоко поражена смертью Дюлона, владевшего обширными знаниями и сделавшего из них блестящее употребление. Его великолепные труды навсегда останутся образцом проницательности, глубоких соображений и терпения. Размышляя о них, молодые физики, молодые химики увидят пред собой путь трудный и загроможденный препятствиями; но нет другого пути для приобретения славы в науках, которую не могут поколебать ни время, ни враждебный дух систем, ни прихоти моды. Размышляя о трудах потерянного нами товарища, узнают, что из своих исследований он никогда не выводил преувеличенных следствий, всегда оставался в пределах опытности, всегда был правдивым и откровенным, никогда не делал фантастических обещаний, часто обманывающих легковерие публики.

Это характерное свойство ума, трудов и всей жизни Дюлона известного каждому из вас; оно было достойно оценено всем светом. Но может быть, не все знают, что под холодной наружностью знаменитого ученого скрывалось горячее и любящее сердце. Жившие с ним в дружбе не знали лучшего супруга, нежнейшего отца, вернейшего друга и гражданина, совершенно преданного пользам своего отечества и всего человечества.

Зависть никогда не омрачала прекрасной души Дюлона; науки были его страстью, но страстью благородной, чистой, освобожденной от влияния самолюбия, от всего корыстного и личного эгоизма. За то он пользовался безграничной доверенностью юношества, с покорностью повиновавшегося его советам. Дюлон всегда строго уважал права открытий и всегда сожалел о том, что пространное и плодоносное поле наук бывает театром озлобленных, совершенно бесполезных битв.

Дюлон родился в Руане в начале 1785 г. Итак, его имя присоединяется к славным именам, которыми справедливо гордится старая Нормандия, — к именам Корнеля, Пуссеня, Фонтенеля, Лапласа и Френеля. Дюлон осиротел на четвертом году своего возраста, и без посторонней помощи развернулись прекрасные зародыши, вложенные в его душу и ум благодетельной природой. Самому себе он был обязан титулом воспитанника Политехнической школы, в которую поступил шестнадцати лет; но слабость здоровья заставила его оставить знаменитое училище, в которое явился он опять в качестве экзаменатора на выпусках, в качестве профессора и директора преподаваний.

Потом он прилежно занимался медициной и практиковал в беднейших кварталах двенадцатого округа. Практика его увеличивалась быстро, но также уменьшались и доходы, потому что Дюлон никого не оставлял без помощи, вел счеты с фармацевтами вместо своих больных, которые без того не могли бы пользоваться его предписаниями. Науки казались не столь разорительными, и Дюлон оставил медицину; но он забыл, что и науки требуют издержек, ежели занимающийся ими не одержим духом корыстолюбия, и если не отказывается от приобретения снарядов и машин. Мы знаем, что при своих исследованиях он не останавливался пред денежными затруднениями и пред опасностями опыта. Вот почему он потерял один глаз и два пальца на правой руке; вот почему удивительные его опыты совершенно уничтожили его отцовское наследство, и ничего не осталось его жене, любящей и покорной, и его детям, добрым, почтительным и гордящимся трудами своего отца.

Только вчера мы узнали об этом; но поспешим уведомить почитателей Дюлона, что министр народного просвещения, получив сведение о нашем беспокойстве, немедленно заплатил вдове Дюлона долг наук и государства. Благодарность ему!

Таким образом, наша горесть несколько утешена прекрасным делом, и сверх того можно надеяться, что будет кончен великий памятник, для которого знаменитый и неутомимый академик собирал материалы в продолжение трех или четырех лет. После нашего товарища остались снаряды, свидетель его опытов и немного отдельных результатов; но почему не предложить, что дружба все соберет и все дополнит?

Если я ошибаюсь, мой дорогой Дюлон, то прости меня за желание представить Европе от твоего имени такой труд, который бы равнялся твоим удивительным и образцовым «запискам».

Прощай, мой дорогой друг, прощай!