VII. Бувар

(Похороны Бувара происходили 11 июля 1843 г.)

М.Г. Почтенный старец, которого неожиданная кончина возбуждает в нас глубокое и законное сожаление, был один из старшин академии наук и комиссии долгот. Пятьдесят лет жизни нашего товарища были посвящены трудам тяжким и усердным, — трудам в высшей степени полезным, составлявшим единственное его честолюбие. Я исполню его желание, если мое прощание со старым другом сделаю поучительным для молодых астрономов.

Бувар родился в 1767 г. в ничтожной деревеньке, находящейся в одной долине между Альпами, недалеко от С.-Жерве и Шамуни, но редко посещаемой путешественниками. На восемнадцатом году своей жизни Бувар видел перед собой одни труды за плугом, звонкий рожок, собиравший каждый день стада с покатостей гор, и ружье простого солдата в армии короля сардинского. Тайные предчувствия заставили его поискать счастья в Париже. После некоторых возражений и справедливых сомнений его семейства, будущий астроном, с палкой в руке и с котомкой на спине, отправился по дороге в нашу столицу.

Не надобно рассказывать о тяжелой жизни в большом городе, даже об отчаянии юноши без покровительства, без связей, без определенной цели и без денег. Вспомним только, что Бувар не каждый день обедал, но каждый день посещал публичные и даровые лекции во Французской Коллегии. В продолжение многих месяцев он колебался между математикой и хирургией. Математика восторжествовала; успехи в ней были быстры, и прилежный слушатель Модюи и Кузеня скоро завелся собственными учениками, между которыми находились С.-Олер, ныне посланник в Лондоне, и генерал Демарсей.

Случай, играющий важную роль в нашей жизни, несмотря на наше тщеславие, привел Бувара в обсерваторию, и с этой минуты родилась в нем истинная страсть к астрономии. Все мы, м. г., видели нашего товарища постоянно спокойным, осторожным, и может быть, слово страсть покажется вам неприличным; но вы ошибетесь: приближение всякого важного небесного явления производило в нем лихорадочное потрясение; облако в минуту покрытия звезды или спутника Луной и Юпитером возбуждало в нем отчаяние; уже при конце своей жизни, с простодушной горестью рассказывал он обстоятельства, не позволившие ему сделать некоторые наблюдения. Когда уничтожите слово страсть, тогда не поймете, почему Бувар, не выпуская из рук таблицы логарифмов, проводил целые дни в поверке вычислений того или другого воспитанника обсерватории.

В жизни нашего товарища важнейшим событием было знакомство с Лапласом в 1794 г. Великий геометр, удалившийся в деревню близ Мелюня, занимался тогда «небесной механикой». Он не мог в одно время углубляться в теорию и производить обширных вычислений. Бувар предложил себя в полное его распоряжение и никогда не ослабевал в исполнении своего обещания, Лаплас, со своей стороны, отдавал полную справедливость своему неутомимому и скромному сотруднику и защищал его от подлых интриг. По сильному и непобедимому содействию своего знаменитого друга Бувар постепенно сделался адъюнктом в комиссии долгот, членом ее и самой академии наук. Прибавим к этому, что материальные средства астронома для содержания многочисленного семейства также возрастали с его размножением.

Прекрасное зрелище представляет юноша, выходящий из ничтожного состояния и достигающий высших ученых званий; к сожалению, это явление не часто повторяется. По своему продолжительному пути Бувар шел бодро, трудился неутомимо, никогда не унывал, не отказывался от самых обширных работ, не отказывался даже от их повторений.

Бувар почти не знал общественных удовольствий. Опытный и искусный наблюдатель, в продолжение многих лет все безоблачные ночи проводил он у больших снарядов обсерватории. Многие кометы внесены в их роспись с его именем; но главным его занятием были тяжелые вычисления, о которых один знаменитый писатель сказал справедливо: «они обременяют, но не привлекают». Бувар произвел множество вычислений, занимаясь теорией Луны, новыми таблицами Юпитера, Сатурна и Урана и присоединением числовых величин к формулам «небесной механики».

Вычисления сделались второй натурой нашего товарища; слабой рукой чертил он цифры за день до своей кончины; позволяю себе из похвального слова Эйлера заимствовать выражение, приличное Бувару: «7 июня 1743 г. он перестал вычислять и жить».

Судьба назначила мне провожать на место вечного покоя более ста членов академии наук. Исполняя такую печальную обязанность, я постоянно и усердно замечал признаки, по которым можно было делать заключение о последних мыслях, о последних чувствованиях наших товарищей. И теперь не отказываюсь от старой привычки и могу сказать: если жизнь безукоризненная, если полезно употребленная жизнь может услаждать торжественное мгновение вечной разлуки с любимым семейством и с преданными друзьями, то кончина Бувара была безмятежна и не грустна. Никогда и никакое подозрение не омрачало души ученого астронома. Комната, в которой он умер, напоминала ему одно приятное: несколько недель провел в ней Лаплас, соглашая свои формулы с вычислениями Бувара, и без сомнения, последний взор его был обращен на особенный ящик, в котором хранились «Изложение системы мира» и пять томов «Небесной механики».

Не знаю, надеялся ли наш скромный товарищ на жизнь в потомстве; но эта надежда не подлежит сомнению; благодарность и дружба начертали имя Бувара на трудах, которые не погибнут от времени. Завидна смерть того, кто имеет право написать на своем гробе: «Он был сотрудником и другом Лапласа». Какая похвала не побледнеет пред этими словами!

Прощай, Бувар, прощай!