Отъезд короля. Происшествие на Марсовом поле

В апреле 1791 г. Бальи увидел, что его влияние на парижских жителей начинает ослабевать. Тогда король объявил, что он уедет 18 и несколько дней проведет в Сен-Клу. Под предлогом нездоровья отъезд был отсрочен; но, кажется, главная причина состояла в том, что Людовик XVI не хотел иметь отношений с революционным духовенством. Бальи не беспокоился об этом отъезде; он даже смотрел на него с удовольствием, потому что иностранные дворы считали короля пленником и думали, что силою заставляют его утверждать декреты; отъезд короля в Сен-Клу доказал бы несправедливость ложных слухов. Поэтому Бальи сговорился с Лафаетом содействовать отъезду королевского семейства; но парижская чернь не понимала расчетов мэра; думая, что король через Сен-Клу удалится к иностранным войскам, она бросилась в Тюльери и, несмотря на все усилия Бальи, королевские экипажи не могли сдвинуться с места. Король и королева, просидев целый час в карете, должны были возвратиться в замок.

Но в ночь с 20 на 21 июня 1791 г. король оставил Тюльери. Этот отъезд совершенно уничтожил влияние мэра на парижский народ, который обыкновенно обо всем судит по наружности. «Король, — толковали в народе, — свободно уехал из замка; и так мэр согласен с ним, потому что мэр должен все знать; иначе, он не способен к должности; он виноват в своей небрежности».

Эти бессмысленные обвинения раздавались не в одних лавках, не на одних улицах и площадях; их повторяли в клубах, которые тогда так усилились, что составляли особенное правительство. Мэр доказал несправедливость толков, но толпа не образумилась. В следующие дни Бальи и Лафает подвергались личной опасности. Национальное собрание несколько раз защищало их.

Теперь приступаю к самой печальной части моей биографии — к происшествию, за которое Бальи поплатился жизнью и которое, по видимому, набрасывает тень на его поведение.

Отъезд короля очень содействовал успехам революции. После него к республиканской партии присоединились многие политические лица, желавшие прежде одних законных и твердых постановлений, для уничтожения злоупотреблений. Ныне известно, что даже герцог Рошфуко и Дюпон (из Намюра) решительно начали думать о республике. Но радикальная перемена в правлении более всего нравилась клубам. Когда 13 июля 1791 г. комиссия национального собрания, посредством своего докладчика Мюге, объявила себя против лишения королевских прав Людовика XVI, тогда в Париже распространилось сильное волнение. Агенты клуба Кордильеров, 14 июля, первые подписали просьбу против предложения комиссии. По предложению Лакло, за ним последовал клуб якобинцев, который просьбу свою определил подписать 17 числа на Марсовом поле, на жертвеннике отечества. Такие совещания происходили на площадях. Национальное собрание признало их анархическими; 16 июля призвало к себе парижский муниципалитет и представило ему право употребить силу, если понадобится подавить беззаконное волнение.

Утром 17 городской совет составил объявления, согласные с приказаниями национального собрания; офицеры муниципалитета при звуках труб читали их на площадях; близ ратуши некоторые военные распоряжения заставляли предвидеть кровавые столкновения. Вдруг при открытии заседания национального собрания, распространилось известие, что при жертвеннике отечества два добрых гражданина посоветовали народу повиноваться закону; их тотчас убили и головы их, воткнутые на пики, носили по городу. Это новое злодейство возбудило негодование во всех депутатах, и Александр Ламет, президент собрания, сообщил Бальи новые весьма строгие приказания, — обстоятельство, которое стало известным недавно.

Когда в одиннадцатом часу утра убийство дошло до сведения муниципалитета, тогда он отправил трех своих членов для восстановления порядка; за ними следовали сильные отряды войска. В два часа узнали, что толпа бросала камни в национальную гвардию. Муниципальный совет немедленно объявил военный закон на Гревской площади, а в главном окне ратуши вывесил красное знамя. В пять часов с половиной, когда муниципальный корпус собирался на Марсово поле, возвратились оттуда три его советника с двенадцатью депутатами от просителей. После взаимных объяснений совет начал совещание, не переменил своих распоряжений и в шесть часов отправился на Марсово поле с красным знаменем, с тремя пушками и с новым отрядом национальных гвардейцев.

Бальи находился в трудных обстоятельствах; на него одного падала ответственность за безрассудные или преступные действия буйной толпы, на которую он не имел уже прежнего влияния.

При начале революции трудно было управлять национальной гвардией; в ее рядах неповиновение считалось правилом. Может быть, мое мнение покажется слишком строгим; но прочтите записки того времени, например, переписку Гримма, и вы там найдете, что в ноябре 1790 г. один капитан оставил свое место; подчиненные его изъявили сожаление; он отвечал: «утешьтесь, мои товарищи; я не покидаю вас, но остаюсь простым фузилером; я решился отказаться от моей должности, потому что и мне хочется командовать».

Так же можно предположить, что в национальной гвардии 1790 г. не было терпеливости, которой отличаются дисциплинированные французские войска; она не понимала, что в больших городах толпы составляются из праздных зевак и из любопытных.

В семь с половиной часов муниципальный корпус прибыл на поле союза (Марсово поле). Стоявшие на гласисах тотчас закричали: «Долой красное знамя! Прочь штыки!» За криками полетели камни; раздались даже выстрелы. Гвардейцы выстрелили в воздух; но крики повторились, камни снова полетели: тогда гвардейцы открыли уже убийственный огонь.

Вот несчастное происшествие на Марсовом поле, описанное со всей верностью по донесению, которое сам Бальи сделал 18 июля национальному собранию. В этом рассказе есть невольные, но важные пропуски, о которых я упомяну, когда мы, вместе с Бальи, встанем перед революционным судом.