Детство Карно. Его воспитание

Лазарь Николай Маргерит Карно родился в Нолэ, в том старом Бургонском графстве, которое было уже колыбелью мужей, прославивших наши академии: Боссюэ, Вольбана и Бюффона; отец его, адвокат, отличался дарованиями, что не редкость, и бескорыстием, что, как говорят, не часто встречается. У адвоката Карно было восемнадцать человек детей; а как большое семейство считается Божьим благословением, то он надеялся, что все его дети будут счастливы. Действительно, два сына были генерал-лейтенантами во французской армии, один советником в кассационном суде, один генерал-прокурором в суде королевском, один уважаемым членом муниципалитета, одна дочь директрисой богодельни, и пр. Адвокат Карно оставил отеческий дом для того, чтобы, как выражались тогда, сделать курс риторики и философии.

Всегда и все биографы обращали особенное внимание на детство людей, игравших в свете блестящие роли. Мы худо растолкуем древнее философское изречение: познай самого себя, если примем его только за совет быть осторожным и благоразумным; нет, в нем обширный смысл; оно, думаю, метит на то, что человек есть важнейший предмет нашего изучения; посмотрим же, каким образом проявляются, родятся и растут те необыкновенные умы, которые, созревая, прокладывают новые пути; их отличительные свойства достойны глубокого внимания, потому что они день ото дня являются все реже и реже. Все наши новые школы устроены по одному образцу; в них одни общие правила, одна и та же дисциплина; в них вступают девяти- и десятилетние отроки и, достигнув восемнадцати или двадцати лет, выходят в свет, потеряв свою личность или, по крайней мере, приняв условленную наружность. Когда агроном захочет узнать рост и вид деревьев великого леса, тогда он не пойдет искать их в теплицах. Если захотим изучать типы британца, нормандца или лотарингца, то мы не должны ходить по нашим полкам, где отличительные черты провинций сливаются во что-то среднее, не существующее на свободе. Хорошо это или худо? Не могу теперь приняться за решение такого вопроса; довольно того, что факт существует, и потому некоторые подробности о детстве Карно нельзя считать излишними и мелочными.

Мать Карно, за постоянное послушание своего десятилетнего сына, взяла его с собой в Дижон и в один вечер привела в театр. Ребенок спокойно и с великим вниманием следил за происшествиями, представляемыми на сцене; потом вдруг встает и, несмотря на запрещение матери, обращается не совсем с вежливыми словами к генералу, командиру театрального войска, в котором Карно принимал большое участие. «Вы, — закричал Карно, — худо поместили артиллерию; канониры ваши открыты; их тотчас перестреляют с валов крепости; подвиньте ваши пушки вот за эту скалу». Актеры остолбенели; г-жа Карно сердилась, в зале раздался хохот, и все старались угадать причину такой шутки, обидной для директора театра. Но эта шутка, эта дерзость ребенка была проявлением высокого военного смысла, первым проблеском гения, который через несколько лет, оставив битую дорогу, создал новую тактику, занявшую место остроумной системы Вобана.

От двенадцати до пятнадцати лет Карно учился в отенской коллегии и отличался живостью и оригинальностью ума, и редким прилежанием. Потом перешел он в семинарию и на шестнадцатом году кончил курс философии. Твердость характера, поддерживавшая его на самом бурном поприще, обнаружилась в нем еще в семинарии и много наделала хлопот робким ее профессорам в тот день, когда ученик должен был защищать свой тезис.

Диспуты производились публично. Ныне университетские власти удивляются свободе, которая всем посетителям позволяла делать возражения, относившиеся и к предмету, и к форме. Тогда были в опасности и учитель, и ученик, и добрая слава целого заведения зависела от оплошности каждого воспитанника. Поэтому ученики выходили на арену всегда с ментором, который был обязан подкреплять их слабую память, одним приличным словом наводить на верную дорогу и даже на себя принимать удары противников. Когда, следуя этому обыкновению, учителя семинарии собрались в ее зале, наполненном уже посетителями, тогда молодой Карно объявил, что он взойдет на кафедру один, без суфлера; иначе, он отказывается от диспута. Такая смелость всех изумила; начали просить и грозить; но все напрасно; волей-неволей, надо было уступить упрямому ученику, и он оправдал свою самонадеянность, удовлетворив даже рассерженных учителей. Из всех его оппонентов самый страшный была женщина, жена одного доктора; она возражала по латыни, возражала умно, красноречиво, изящно; она дивила всех слушателей, которые и не воображали, чтобы госпожа Ом читала не одну «мещанскую стряпуху» и не один «Литтихский альманах».

Молодой Карно был набожен и так строго исполнял все правила семинарии, что его родственники имели намерение позволить ему вступить в один из монашеских орденов, и более потому, что между членами их семейства были почтенные каноники, доктора Сорбонны и аббаты. Но звание военного инженера взяло верх, и Карно отправился в Париж, чтобы в специальной школе приготовиться к экзамену. В этой школе он встретил товарищей, которые не учились предварительно в семинариях, и потому глубокое его благочестие сделалось предметом непрерывных и неприличных сарказмов. Но насмешки не доказательства; они не изменили убеждений Карно, а заставили его учением и размышлением укрепить идеи и чувствования его светлого ума и чистой души. Несколько месяцев он занимался единственно богословием. Ныне никто не может определить следствий такого знания; потому что Карно, во всю свою жизнь, даже среди своего семейства, избегал споров и рассуждений о религии; знаем только, что он всегда руководствовался правилами веротерпимости. Будучи изгнанником и защищаясь от ожесточенных клевет, он говаривал: «Полная веротерпимость — вот догмат всякого возвышенного исповедания. Я ненавижу всякий фанатизм безбожия, распространенный в обществе Маратом и отцом Дюшеном. Не надо убивать людей и силой принуждать их к вере; не нужно преследовать и людей верующих; будем снисходительны к слабостям наших ближних, потому что все мы не безгрешны; пусть время уничтожит предрассудки, если убеждения не могут приводить людей на путь истины.»

После богословия следовали науки, особенно же геометрия и алгебра; как в Нолэ и Отене, Карно делал в них быстрые и блестящие успехи. Лонгоре, директор приготовительной школы, был знаком с Даламбером, и знаменитый геометр, навещая его заведение, одобрял и поощрял молодых учеников своим вниманием. Он не мог не заметить Карно, хвалил его и предсказывал будущую славу. Карно помнил слова снисходительного и славного академика и с признательностью повторял их даже в то время, когда обстоятельства сделали его распорядителем Франции.

Нельзя не пожалеть, что полувековые перемены в наших нравах уничтожили прямые и тесные отношения профессоров и слушателей. Ныне, следуя программе, геометры и литераторы в определенные часы являются в обширные амфитеатры, наполненные нетерпеливыми слушателями. Здесь излагается все новое, все глубокое в науках и литературе, излагается ясно, подробно, красноречиво; но, по окончании назначенного времени, профессор оставляет свою кафедру, не зная, кому он говорил, кому сообщал сведения добытые трудом с пожертвованием спокойствия и общественных удовольствий; профессора же старого времени, беседуя дружески со своими слушателями, находили между ними надежных себе помощников и преемников. Вот один из таких случаев. В одном аптекарском ученике Фуркруа открыл необыкновенные дарования, и аптекарский ученик, который был употребляем хозяином на одни посылки, сделался преданным, неутомимым и достойным сотрудником знаменитого химика. Этот ученик, как всем известно, был Вокелен.