Похвальное слово Вобану. Переписка с Монталамбером

Одно литературное общество одного маленького городка называло себя «дочерью Французской академии». Вольтер сказал о нем: «это самая скромная и добродетельная дочь, потому что ничего не говорит о себе». Эпиграмму Вольтера нельзя применить к дижонской академии. Она не скрывалась от глаз публики, даже задавая вопрос: «Восстановление наук и искусств способствовало ли очищению нравов?» и смело увенчала отрицательный ответ Руссо. Время справедливо осудило парадокс, но не могло изгладить его впечатления, не могло помешать Руссо прославиться и столкнуть его с пути, на котором много было последователей и соперников, но ни одного ему равного.

Та же академия была причиной первого напечатанного сочинения Карно — Похвального слова Вобану. Неустрашимость, бескорыстие и ученость знаменитого маршала были уже прославлены Фонтенелем, и, казалось, нечего было прибавить к его похвалам. Какие слова могут выразить военную жизнь лучше следующих цифр: «Вобан трудился над 300 крепостями, построил 33 новых, вел 33 осады и сделал 140 штурмов?» Вот еще слова, которые, кажется, заимствованы из Плутарха: «твердость Вобана не страшилась самых знатных, самых сильных противников, и всегда оставалась победительницей. Это был римлянин, перешедший к нам от самых счастливых времен республики».

Похвальное слово, из которого я выписал эти строки, всегда казалось мне столь красноречивым, столь истинным, что увидав в первый раз сочинение Карно, я от всей души вознегодовал на программу, которая соблазнила молодого человека и поставила его в опасное соперничество. Поистине, я менее бы встревожился за Карно, если бы узнал, что он вздумал переделать «механику» Лагранжа, «Гофолию» Расина и басни Лафонтена; но страх мой оказался преувеличенным. Члены дижонской академии, бургундцы, имели причину думать, что бургонец Вобан может быть предметом изучения и после блестящего портрета Фонтенеля. Секретарь академии наук оставил в тени много прекрасных сторон маршала.

Похвальное слово Вобану, написанное инженерным офицером, должно было содержать точный и подробный разбор способов атаки и обороны крепостей, изобретенных маршалом и обогативших военное искусство; но не то находим в сочинении Карно, который думал, что Вобан достоин удивления по качествам своего сердца, по добродетелям и патриотизму. «Он, — пишет Карно, — был один из тех людей, которых природа образует для благотворительности; он, как пчела, одарен был врожденной деятельностью для блага общего; пчела не может отделиться от своего общества, живет его жизнью, терпит и умирает с ним».

Принц Генрих прусский присутствовал на том заседании академии, на котором было увенчано похвальное слово Вобану. В самых точных и недвусмысленных выражениях он изъявил свое удовольствие и словесно и письменно уверил автора в своем уважении. Из соревнования, принц Конде, председательствовавший в академии, как начальник Бургундии, также почтил инженерного офицера своими похвалами. Но послушайте, в чем состоял главный предмет слова Карно.

«Королевскую десятину» — сочинение, за которое Вобан лишился милостей Людовика XIV и о котором Фонтенель даже не упомянул, вычисляя ученые труды маршала, Карно называет простым и патетическим изложением событий, отличающимся точностью и истиной. Молодому офицеру раскладка податей во Франции казалось варварской, а сбор их грабежом; по его мнению, правительство обязано заставить трудиться всех подданных, и лучшее для того средство — говорю словами автора — состоит в том, чтобы имущества богатых разделить между бедными. Это еще не все; Карно совершенно соглашается с Вобаном в том, что законы должны удерживать богачей от роскоши и уничтожать бедствия неимущих, что привилегированные классы общества истинное бремя для народа, и что общество разделено на праздных и трудящихся, из которых первые становятся полезными только после своей смерти, удобряя землю своими трупами.

Вот такое сочинение дижонская академия в 1784 г. удостоила на-грады. Вот сочинение, которое хвалил Бюффон, написав к его автору: «Ваш слог благороден и гладок; ваш труд и приятен и полезен». Вот, наконец, сочинение, за которое брат короля приглашал автора на свою службу. После того говорите, что наша революция 1789 г. есть действие без причины, метеор непредвидимый. Нравственные перемены в обществе подчинены закону непрерывности; они возникают, растут и созревают, как земные произведения, неощутимо и невидимо.

Каждый век усваивает себе правила, принадлежавшие веку предыдущему; это делается скрытно до того времени, пока теории начинают прикладываться к делу и проникать в жизнь политическую. Все спокойны, никто ничего не ожидает, а между тем общество вдруг колеблется на своих основаниях; начинается борьба, и правила торжествуют.

Карно, как я уже заметил, едва коснулся технических трудов маршала; но в одном месте он заметил, что один невежда составил себе ложное понятие о фортификации, превратив ее в искусство чертить на бумаге линии в некоторой симметрии.

Казалось, что на эти общие слова никто не обратит внимания; но несчастное стечение обстоятельств сообщило им значение, которого автор совсем не предполагал. В 1783 г. генерал и член нашей академии, маркиз Монталамбер, издал книгу, под заглавием: Фортификация перпендикулярная; в ней предложил он совершенно новую систему обороны крепостей. Почти весь корпус военных инженеров напал на нее с ожесточением. Потомок знаменитой фамилии, генерал французского войска и академик, без ущерба своей чести, мог бы не принять на свой счет замечания Карно о невежественном инженере; но Монталамбер не имел такого благоразумия и в отмщение издал похвальное слово Вобану с самыми оскорбительными примечаниями, которые должны были взбесить молодого автора; однако же Карно воздержался и написал к генералу: «Если бы ваши подозрения были справедливы, то я почел бы себя за человека самого бесчестного; но я не могу забыть уважения к отличному генералу; поверьте, всякий инженерный офицер помнит, что маркиз Монталамбер также умеет укреплять города, как храбрый Эссе защищать их». Для объяснения смысла этого намека, я должен напомнить, что храбрый Эссе, оказавший в 1342 году мужественное сопротивление императору, принужденному отступить от Ландреси, был один из предков Монталамбера.

Умеренность и вежливость составляют самую верную защиту против оскорблений. Впрочем, в спорах ученых и литературных можно считать их делом расчета. Но письмо Карно не позволяет сомневаться в его чистосердечии. К автору оскорбительной критики на его похвальное слово он писал: «Ваше сочинение о фортификации гениально... Когда поймут устройство ваших казематов, тогда фортификация примет новый вид, сделается совершенно новым искусством. Не будут тратить государственных сумм на посредственное, потому что вы учите хорошему... Хотя вы не принадлежите к корпусу инженеров, однако же мы всегда будем считать вас достойнейшим его членом. Кто расширяет наши познания, кто дает средства быть полезным нашей Франции, того мы должны считать нашим собратом, начальником, благодетелем». Монталамбер не мог более противиться столь явным знакам уважения и торжественно сознался в неприличии своей брошюры. Зато, с другой стороны, высшие инженерные офицеры так рассердились на молодого капитана, осмелившегося хвалить сочинение, признанное ими ошибочным, что потребовали, чтобы Бастилия научила его дисциплине. Но такую строгость трудно объяснить следствием оскорбления самого щекотливого самолюбия. Не его ли дерзкие и вместе ложные суждения о правительстве указали ему путь к Бастилии? Корпус инженеров не мог так сильно озлобиться на товарища, который вот что писал об инженерной службе: «Инженер всегда в опасности; он должен смотреть на смерть хладнокровно; он не спешит к ней на встречу, как пехотный офицер; она сама приходит к нему; он всегда должен быть там, где раздаются громы; но он не управляет ими; он наблюдает их для того, чтобы своим искусством сохранять других, не думая о собственной безопасности».