Второе путешествие Монжа в Италию

Монж в другой раз переехал через Альпы с политическим и весьма затруднительным поручением в Рим.

8 нивоза VI года (28 декабря 1797), молодой генерал Дюпо был зарезан в Риме, подле Иосифа Бонапарта, французского посланника. Бертье, назначенный наказать за это преступление, пошел форсированными маршами к вечному городу и занял его 10 февраля 1780. Самая деятельная часть жителей Рима, уже зараженная демократическими идеями, требовала уничтожения светской власти папы и восстановления древней Римской республики.

Убийство генерала Дюпо огорчило Париж; 12 плювиоза VI года (31 января 1798), директория составила комиссию из трех членов: Дону, Монжа и Флорана, и отправила их в Рим, «в качестве своих комиссаров для собрания точных сведений о происшествиях 8 нивоза, для открытия виновных и для принятия мер, чтобы впредь ничего подобного не возобновлялось». Впоследствии эти обширные предписания были ограничены и даже совсем переменены.

Массена, заступивший место Бертье, восстановление Римской республики считал делом решенным, объявил, что надо только подумать о конституции, и от имени директории предложил французскую III года.

Прокламация Массены была издана 30 вантоза VI года (20 марта 1798). После того Монжу, Дону и Флорану осталось только собрать голоса народа и принять меры для введения конституции.

Римская республика существовала только восемь месяцев и девять дней; она была уничтожена 29 ноября 1798. Эта краткая жизнь новой республики была причиной злых, но неосновательных насмешек над Монжем и Дону.

Я никогда не слыхал, чтобы наши товарищи по Институту желали славы Солона и Лекурга; они не надеялись, что миссия в Риме передаст потомству их имена; но злоречие желало осмеять двух отличнейших членов Института, и потому надо защитить и, если можно, отомстить за них. Опишем препятствия, останавливающие действия Монжа и Дону; докажем, что они и в делах и в советах были умеренны, благоразумны и предусмотрительны; а более всего убедимся в том, что на них не падала даже тень подозрения в корыстолюбии.

Наше исследование может быть не бесполезно и в другом отношении. Принято законом, что ученые люди способны только к своим занятиям специальным, ко всему же способны только не учившиеся. Этот закон весьма нравится толпе; поверим же его здравым смыслом, логикой и — что еще лучше — положительными фактами.

Сверх того, я думаю, что надо уничтожить спор о преимуществах одних знаний перед другими; знания не шарики китайских мандаринов, из которых красный господствует над шариками всех других цветов и других граней.

Если, например, кто-нибудь, даже в вашем собрании отзовется неуважительно о какой-нибудь отрасли человеческих знаний, то одного молчания недостаточно для доказательства заблуждения; напротив, надо открыто сказать, что в области духа все знания равны и необходимы. Неприлично литератору уклоняться от наук математических и естественных, от наук точных; также нельзя похвалить и геометра, чуждающегося литературы. Неужели, например, можно быть равнодушным к астрономии, которая открыла нам многочисленные обманы наших чувств, назначила нашей земле скромное место в солнечном мире и доказала, что этот мир состоит из многих тел, подобных земле, хотя глазам нашим представляются они светящимися точками?

Дону, Монж и Флоран, несмотря на свое полномочие от сильной Французской республики, старались вести себя весьма скромно; они тесно помещались в доме старой академии живописи и держали общий умеренный стол; их скромные обеды только одним походили на роскошные банкеты в замке Пассериано: Монж тихонько напевал любимый свой марселез.

Недостатки конституции III года, предложенной римлянам, не касались наших старых товарищей; они были обязаны ввести ее, а не исправлять; однако они должны были согласиться на перемены, требуемые нравами и привычками итальянцев, по крайней мере, на перемены в форме и выражениях постановлений. Например, буквальный перевод слов: директоры, совет пятисот, совет старейшин, был невыносим для итальянского слуха; на берегах Тибра хотели слышать звуки, раздававшиеся в древней республике; поэтому директора превратились в консулов, и два законодательные корпуса — в трибунат и сенат.

Комиссары Французской республики решительно требовали только одного: требовали, чтобы вместо Campi d'Oglio непременно было поставлено Capitolio. Слово «Капитолий» во все времена ласкало уши французского юношества; оно сделалось необходимой принадлежностью нашей литературы; надо было непременно удержать его. Ни один профессор не решился бы заставить Сципиона произнести следующую фразу: «Пойдем на Масляное поле и принесем благодарность богам!» Слушатели его разразились бы истерическим смехом.

Говорят, что наши товарищи наделали много непростительных ошибок в назначении начальников нового римского правительства. Я не согласен с этим упреком, потому что они не могли забыть, что самая совершенная машина требует рук образованных, твердых и опытных. Однако же рассмотрим. В Риме находился тогда человек, первые успехи в науках которого удивляли Европу; на третьем году своего возраста, он узнавал уже на медалях всех императоров от Цезаря до Галлиена; на четвертом году читал по-гречески и по-латыни; десяти лет понимал даже высшую геометрию; его рано открывшиеся дарования не изменились и в зрелом возрасте. Этот необыкновенный человек в 1798 был во главе археологов, и сильные враги его сознавались, что в целом свете никто лучше его не знает древностей. Наконец, надо прибавить, что вся Италия уважала его за благородный характер. Вы, я думаю, давно уже догадались, что я говорю об Энниене-Квирине Висконти, нашем товарище по академии надписей. Его-то комиссары директории сделали первым консулом. Прочие четыре товарища Висконти были выбраны также по уважительным причинам. Но, должно признаться, что в дру-гих случаях надежды комиссаров не оправдались, хотя определяемые им люди пользовались доброй славой. Подобные ошибки были неизбежны, потому что при папском правлении все носили маски, никто не действовал откровенно, нельзя было предвидеть, кто примется за дело с усердием и кто не упустит случая насладиться dolce far niente.

Ныне итальянское юношество переродилось и не признает, что в 1798 г. апатия южных народов, вошедшая в пословицу, много вредила новорожденной республике; но французские комиссары утверждали противное и свидетельствовали несомненными фактами. В их переписке найдете, например, что медик Корона, всеми уважаемый, сделавшись министром внутренних дел, в целый месяц подписал только одну бумагу. А как вы думаете, почему? Потому что этот министр внутренних дел в целый месяц не успел прочесть конституции, содержавшей не более десятка страниц, и дождался того, что Монж, Дону и Флоран, через публичного глашатая, объявили его смененным с министерства.

Многим не нравится far niente, когда говорят о Короне и называют его административным Фабием; пусть так: но позвольте заметить, что Фабий военные иногда медлили не бесполезно; но Фабий гражданские были главной причиной падения республики.

Оправдание наших товарищей нахожу не в одном деле Короны: в одном из неизданных писем Дону читаю, что, несмотря на их просьбы, римский трибунал из двух дней один, а сенат из трех дней два делали вакационными. Неужели такие вакации не приносили вреда управлению новому, еще не организованному и не принявшему постоянного хода?

Также не одна апатия римлян 1798 г. вредила их делу; к ней присоединялись неблагоразумная гордость и нелепые притязания. Вот пример. Миллион восемьсот тысяч жителей Папской области были разделены на восемь департаментов: Музоне, Тронто, Тразимен, Цимино, Цирцео, Клитумно, Метавро и Тавере. Едва несколько экземпляров конституции вышли из топографии, как начали являться к нашим товарищам депутации с настоятельными просьбами, с требованиями о присоединении других многих мест к означенным департаментам. Комиссары не могли согласиться на эти просьбы, потому что депутации указывали на округи, принадлежавшие королевству Неаполитанскому. Не видим ли здесь обновления хищничества древних римлян? Но древние римляне были сильны и духом и телом, а новые не могли даже оправдываться правом сильного.

Правители Французской республики хотели театральными зрели-щами возбудить в римлянах идеи демократические; но их намерение не имело полного успеха. Монж и Дону велели перевести наши республиканские трагедии; сами итальянцы сочиняли в том же духе; но публика не имела терпения выслушивать пятиактные драмы; чтобы удержать ее в театре, надо было представлять фарсы между третьим и четвертым, между четвертым и пятым действиями. Чего ждать от людей, которым площадные шутки Пасквина и Марфурио больше нравились, нежели подвиги Августа и Горация? Неужели кто-нибудь будет утверждать, что успех был бы вернее, римляне были деятельнее и основательнее в своих поступках, если бы директория послала к ним не Монжа, Дону и Флорана, а людей темных необразованных?

Случайно попалась в мои руки неизданная переписка комиссаров с президентом исполнительной директории; она позволяет мне оценить труды их вернее тех биографов и историков, которые не имели никаких оснований для своего суда; они совсем не знали ни намерений Монжа и Дону, ни их разномыслия с французским правительством, ни их жарких протестов. Если мои объяснения не оправдают комиссаров, то пусть уже обвиняют меня, а не их усердие, не их неспособность в делах.

Финансовые затруднения принадлежат главным причинам, связывающим руки не только нового правительства, но и правительства уже утвердившегося. Разве Дону, Монж и Флоран не знали этого? Вот что писали они к директории: «Если вы хотите, чтобы римляне были свободны, то не истощайте их, не пускайте из них крови до бела. Народное продовольствие и финансы — вот главные затруднения. Расточительность и налоги надо уменьшить по возможности. Считая 35 миллионов, выплачиваемых папой, с Римских владений собирается до 70 миллионов; такая сумма даже невероятна. Замените нас кем угодно, только не подрядчиками!»

Ропот происходил не от одних денежных поборов: сильно жаловались на похищение из Рима произведений художественных. Пятьсот ящиков, отправленных комиссарами в Париж, весили не менее 30 тысяч кванталов; одна перевозка стоила 2 миллиона франков. Вот что говорил об этом Дону в письме от 6 жерминаля VI года: «Такие хищения и несправедливы и неполитичны; самые жаркие патриоты смотрят на них весьма неблагосклонно; на их месте мы также не были равнодушны. Должен быть всему конец, даже праву победы».

Я всегда думал, что религиозные вопросы также много мешали нашим комиссарам; письмо от 27 прериаля VI года оправдывает мои подозрения. Из этого письма видно, что начальники французского правительства обнаруживали свою нетерпимость и в делах и в словах.

Директория считала необходимым, считала себя вправе собирать справки, не ходят ли консулы к обедне. Во имя свободы совести, во имя человеческого достоинства, римским консулам следовало бы решительно отказаться от объяснений по этому предмету; следовало бы громко и сильно протестовать против нового рода; а что же они сделали? Они объявили, что справки совсем не нужны; что их явно оклеветали и что они, только для сохранения мира в семействах, позволяют ходить в церкви своим женам, которые не могут вдруг оставить своих привычек.

Надо ли еще что-нибудь прибавлять для оправдания наших комиссаров? Не явно ли, что они должны были бороться, с одной стороны, с насилием и неблагоразумием французских правителей, а с другой — с совершенным растлением нравов Римского народа, утратившего и силу духа и крепость тела? Но скажем еще несколько слов в защиту Монжа и Дону.

Республика уничтожилась 9 фримера VII года (29 ноября 1798), в тот день, когда отступил Шампионе, а король неаполитанский и Мак заняли Рим. Монж и Дону не были уже в Италии. Неужели они виноваты и в тех происшествиях, которые заставили Шампионе отдать Рим неаполитанцам и австрийцам?

Когда французские комиссары находились в Риме, тогда на Монже лежала особенная обязанность выбирать предметы искусств и отсылать их в Париж, как военную контрибуцию. До сих пор с благодарностью вспоминают о благородстве и снисходительности нашего товарища в исполнении этого ненавистного поручения. Несколько раз начальники городов, в знак своей признательности, предлагали ему драгоценные картины, древние статуи и великолепные мозаики. Монж с негодованием отвергал все предложения, и стены его дома в улице Бель-Шасс остались голыми; честный человек не хотел смотреть на картины, которые говорили бы ему: ты приобрел нас незаконно!