Глава VIII. Бегство из монастыря (1576)

О причинах привлечения Бруно к суду инквизиции в Неаполе и Риме мы узнаем из его отрывочных сообщений венецианским инквизиторам во время допросов.

Излагая свою биографию венецианским инквизиторам, Бруно во время первого допроса (26 мая 1592 г.) сообщил, что в 1576 году по собственной воле приехал в Рим в связи с обвинениями, относившимися еще к 1566—1567 годам.

«В 1576 году, следующим за годом юбилея, я находился в Риме, в монастыре делла Минерва, в повиновении у магистра Систо ди Лука, прокуратора ордена. Я прибыл, чтобы представить оправдания, так как дважды был предан суду в Неаполе, первый раз за то, что выбросил изображения и образа святых и оставил у себя только распятие, и за это был обвинен в презрении к образам святых, а второй раз — за то, что сказал одному послушнику, читавшему историю семи радостей в стихах, — какую пользу может принести ему эта книга, и пусть выбросит ее, и займется лучше чтением какой-нибудь иной книги, например житий святых отцов.

...Когда я прибыл в Рим, это дело возобновилось в связи с другими обвинениями, содержание которых мне неизвестно. Вследствие этого я покинул духовное звание, снял монашескую одежду и уехал в Ноли в Генуэзской области. Там я провел четыре или пять месяцев, занимаясь преподаванием грамматики молодым людям»¹.

Показания Бруно во время пятого допроса (3 июня 1592 г.) более подробны и во многом противоречат его предварительным показаниям.

«Кроме того, как я уже говорил, перед тем, как я в первый раз поохал в Рим, насколько помню, в 1576 г., снял облачение и вышел из монашеского ордена, — провинциал возбудил против меня дело по обвинению в каких-то положениях, которых я, однако, не знаю ни в целом, ни в отдельности. Мне сказали только, что возбуждено дело по обвинению в ереси, по не знаю, говорилось ли о тех проступках, которые я совершил, будучи послушником, или по другим делам. Опасаясь, ввиду этого, что меня могут заключить в тюрьму, я скрылся из Неаполя и уехал в Рим. Затем последовало то, о чем я уже сообщал в прежних показаниях.

Добавил к допросу: — Я не знаю и не представляю себе, по какому обвинению было возбуждено следствие, разве только в связи с тем случаем, когда я однажды беседовал с Монтальчино, ломбардцем, братом нашего ордена, в присутствии нескольких других отцов. Он утверждал, что еретики — невежды и не знакомы со схоластическими терминами. Я возразил, что они, конечно, не облекали своих утверждений в схоластическую форму, но во всяком случае излагали свои взгляды вполне доступно для понимания, как делали и отцы святой церкви в древности. В качестве примера я привел ересь Ария². Схоласты говорили, что он понимает рождество сына в смысле акта природы, а не в смысле акта воли. Между тем то же самое может быть выражено иначе, как у св. Августина, на которого ссылаются схоласты, а именно, что сын и отец не единосущны и сын происходит от воли отца, как все творения.

Упомянутым отцам этого было достаточно, чтобы объявить меня защитником еретиков, так как я провозглашал их учеными людьми. Больше я ничего не знаю и не предполагал, чтобы по этому поводу могло быть возбуждено следствие.

Из Рима же я бежал по той причине, что получил из Неаполя письмо, извещавшее, что после моего отъезда из Неаполя были найдены некоторые книги, а именно творения св. Златоуста и св. Иеронима, с написанными на них примечаниями Эразма, впрочем, перечеркнутыми. Этими книгами я пользовался тайно и вынужден был оставить их, когда уезжал из Неаполя, в надежде, что они не будут найдены. Эти книги считались запрещенными, так как в них имелись примечания, хотя и перечеркнутые. Однако ни в связи с этими процессами, ни по каким-либо иным причинам я не подвергался отлучению от церкви ни публично, ни частным образом и не привлекался к суду никаким трибуналом святой службы, кроме того, перед которым стою сейчас.

Добавил от себя: — Легко можно получить сведения об этих процессах, оставшихся незаконченными; они, но моему мнению, посланы прокуратору ордена в Рим. Впрочем, не думаю, чтобы там оказалось что-либо важное»³.

Обстоятельства, вынудившие Бруно приехать в Рим, объяснены в этих показаниях полностью. На него поступил донос о еретических мнениях, высказанных во время диспута в монастырской школе в Неаполе с Агостино Монтальчино и другими доминиканскими богословами. Власти монастыря Доминико Маджоре отправили обвинение в монастырь делла Минерва в Рим. Провинциал-инквизитор ордена рассмотрел дело и нашел обширный материал для обвинения Бруно в ересях, который обязан был передать в римскую инквизицию, неизбежным следствием чего был бы арест.

Бруно сообщал венецианским инквизиторам, что приехал в Рим с намерением представить оправдания. Вернее всего, он был «цитирован»⁴, т. е. вызван орденской инквизицией. Трудно допустить, чтобы Бруно, даже учитывая всю его смелость, отважился сам броситься в когти инквизиции.

Сообщение Бруно о том, что он бежал из Рима, опасаясь преследований за запрещенные книги, обнаруженные в его отсутствие в Неаполе, нуждается в историческом комментарии.

В то время, когда Бруно учился в монастырской школе, усилилась борьба церкви против книжного просвещения. Начало организованного похода против книг относится к 1540 году. Имперское правительство столкнулось в Нидерландах с печатью, враждебной монархии и церкви. В 1546 году император Карл V приказал Лувенскому университету, центру католического образования, опубликовать список книг, которых имперские подданные не смеют читать и распространять. Через десять лет вышел новый список в сопровождении императорского эдикта о неуклонном его соблюдении.

Тридентский собор признал борьбу с книгами одной из важнейших задач «очищения» церкви и включил эту задачу в круг обязанностей инквизиции.

Первый, тотчас отмененный ввиду общего протеста «очистительный список» был опубликован папой Павлом IV в 1557 году. Через два года издан «Указатель авторов и книг» (так называемый «Индекс»), остерегаться которых святая служба инквизиции предписывает всеми каждому во всем христианском мире. «Индекс» был отпечатан по особому приказу «святого судилища» и Риме «в год 1559, в месяце январе».

«Индекс» состоял из четырех разделов. В первой части находился список авторов, книги которых были запрещены полностью, независимо от того, что в них говорится. Во второй части перечислялись отдельные запрещенные книги. В третьей части указывались названия сочинений, авторы которых не установлены. Кроме того, запрещалось чтение анонимных книг, если на их выход не дано особого разрешения местными инквизиторами. В четвертой части перечислялись 70 владельцев издательств и типографий, издания которых были запрещены полностью.

Папская власть запрещала чтение анонимных книг, вышедших после 1519 года, очевидно, в связи с тем, что с этого времени в Италии стали широко распространяться переводные произведения германских и прочих реформаторов.

С течением времени римская инквизиция выясняла фамилии авторов, выпускавших книги анонимно или под псевдонимами, и включала их в «Индексы» запрещенных книг.

Поход римской церкви против запрещенных книг принял характер похода против книгопечатания вообще. Это наносило серьезный материальный ущерб владельцам издательских предприятий, крупным книготорговцам и правительствам республик в целом.

Герцог Флоренции Козимо Медичи поручил юристу Торелли представить доклад о возможных последствиях применения «Индекса». Выяснилось, что в результате приведения декрета римского папы в действие, разорятся владельцы печатных дворов и книжных лавок не только во Флоренции, но и в Лионе, Париже и ряде городов Германии, особенно во Франкфурте. Стоимость книг, которые должны были быть сожжены по декрету, Торелли оценил в сто тысяч дукатов.

Инквизитор кардинал Александрийский Микеле Гизлиери, впоследствии папа Пий V, вынужден был ограничиться во Флоренции сожжением трактатов по магии и астрологии. 8 марта 1559 года осужденные книги были сожжены на двух огромных кострах на площадях Сан Джованни и Санта Кроче. Вслед за этим базельские, цюрихские и франкфуртские книготорговцы предъявили папе иск за понесенные ими убытки.

Во все города Италии, на которые простиралась светская власть папы, отправлялись комиссары инквизиции для уничтожения запрещенных книг. По свидетельству современников, количество книг, преданных сожжению, было так велико, что если бы их собрать на одну площадь, «то пламя костра поднялось бы выше, чем во время пожара Трои». Не существовало ни одной частной или общественной библиотеки, которая спаслась бы от разгрома и не была уничтожена почти полностью.

Сохранилось письмо гуманиста Латина Латиния к своему другу в Германии, написанное под впечатлением происшедшего разгрома: «Неужели вы рассчитываете продолжать свои исследования, когда почти все опубликованные доныне труды попали под запрещение? Я убежден, что в течение многих лет никто не осмелится ничего писать, кроме разве писем своим друзьям. Стоит ли вам трудиться над переводом Демосфена или разночтениями в библии? Форнус уже много дней поглощен чисткой собственной библиотеки. Завтра и я намерен приступить к подобной же операции, так как у меня тоже есть запрещенные книги. Это кораблекрушение или, вернее сказать, всесожжение книг приведет, несомненно, к тому, что в течение многих лет ученые люди будут бояться писать, а издатели — выпускать книги».

Швейцарский реформатор Буллингер писал в одном из своих писем: «Павел IV в Риме предал сожжению творения святых Киприане, Иеронима и Августина, поскольку они, как он заявляет в своем безумии, осквернены схолиями Эразма Роттердамского».

Особым преследованиям подвергся Эразм Роттердамский. Каждая строка, написанная им в собственных книгах и схолиях к «отцам церкви», уничтожалась с яростью. В первой половине XVI века его авторитет расценивался в католической церкви очень высоко, а во второй — его имя приводило церковников в такое же негодование, как в XVIII веке имя Вольтера.

Издания творений «отцов церкви» с комментариями Эразма были в Италии наиболее распространенными; по ним учились в монастырских школах.

Тридентский собор вынес постановление, чтобы инквизиторы уничтожали только примечания Эразма, но не касались писания. Инквизиторам пришлось ограничиться тем, что они портили издания, вычеркивая и вымарывая схолии Эразма. В старых библиотеках и теперь можно найти экземпляры творений «отцов церкви», где схолии вырезаны, вырваны, вымараны или заклеены гравюрами. Инквизиторы вырывали гравюры из обреченных на сожжение сочинений, например «Космографии» Себастиана Мюнстера, и заклеивали ими осужденные примечания Эразма. Творения Иеронима «блаженного» или Иоанна «златоуста» принимали вид какого-то пестрого географического атласа.

В каталогах книг, изданных в Италии в XVI веке, то и дело встречаются отметки об уничтоженных изданиях. Сохранились лишь отдельные экземпляры благодаря предусмотрительности их владельцев, зарывавших запрещенные книги в землю. Так, в 1729 году и городе Урбино при постройке дома был найден склад книг, в котором хранились сочинения итальянских протестантов Бручьоли, Окино, Вальдеса и др.

Во второй половине XVI века количество таких тайников было очень велико. Молодежь училась по книгам, тщательно скрывая их от инквизиторов в погребах, на кладбищах и в тайниках, устроенных в кельях.

6 июня 1571 года папа Пий V издал послание, запрещающее монахам и мирянам всякого звания читать, брать или выносить из монастырских библиотек какие бы то ни было книги без особого разрешения самого папы или, по крайней мере, генерала своего ордена. Чтение запрещенных книг грозило отлучением от церкви и арестом.

В связи со всем этим вполне обоснованы опасения Бруно по поводу того, что в его отсутствие были обнаружены припрятанные им сочинения святых отцов со схолиями Эразма, хотя и сплошь перечеркнутыми.

Что касается доноса на Бруно в орденскую инквизицию, то, по-видимому, автором его был Агостино Монтальчино. Он принадлежал к числу самых реакционных богословов испанской школы. Монтальчино не раз приезжал в монастырь Доминико Маджоре для проведения диспутов. Бруно часто принимал участие в диспутах, пользуясь ими для изложения своих враждебных церкви взглядов под видом защиты тезисов Фомы Аквинского.

Сохранилась переписка между близким к папским кругам церковником Джелидо и секретарем герцога феррарского Биббиена. В письме от 9 августа 1559 года Джелидо писал о ссоре некоего монсиньера Карнесекки с Монтальчино — проповедником церкви св. Павла — и о жалобах Монтальчино кардиналу Тривульцио на Карнесекки.

«Убедившись, что ничего не может добиться, так как кардинал был ближайшим другом монсиньора Карнесекки, он заявил, что найдет способ погубить его. Кардинал спросил, что же он намеревается сделать. Тот ответил, что двери инквизиции всегда открыты, а монсиньор Карнесекки в беседе с ним проговорился в чем-то или произнес какую-то фразу по поводу слов самого Агостино, пахнущую ересью. Ввиду этого, мы думаем, что гонение против Карнесекки началось по доносу этого гнусного рясника»⁵.

Этот рассказ подтверждает наше предположение, что Агостино Монтальчино был агентом инквизиции и занимался доносами.

Как видно из содержания протоколов венецианской инквизиции, главной задачей инквизиторов было доказать, что Джордано Бруно — «упорный еретик», неоднократно привлекавшийся к суду инквизиции, но продолжавший тем не менее проповедовать «еретические догмы». Именно эти материалы, характеризующие взгляды Бруно в период его жизни в монастыре, и являются ценнейшим источником для выяснения его идейного развития.

Инквизиторы задали Бруно ряд вопросов в связи с сомнениями, которые у него возникали.

«После допроса сказал: — Что касается второго лица,.. я сомневался только, каким образом второе лицо могло воплотиться, — это я уже сказал раньше, — и как оно могло пострадать...

Если я и высказывал что-либо относительно второго лица, то лишь излагая чужие мнения, например, Ария, Сабеллия и их последователей. И сейчас я скажу только то, что должен был говорить. Как я предполагаю, мои слова вызвали соблазн, что и было, как я подозреваю, поставлено мне в вину на нервом процессе, происходившем в Неаполе. Об этом я уже говорил в первом показании. Я заявлял, что мнение Ария гораздо менее опасно, чем о нем думали и как его излагали и толковали обычно...

Я защищал этот взгляд и потому был поставлен под подозрение и предан суду — также и за этот взгляд, не говоря о других мнениях»⁶.

По-видимому, во время диспута в монастыре обсуждался коренной вопрос христианской догматики — проблема троицы. Бруно, разумеется, пользовался терминами богословия, опирался на церковные авторитеты, но излагал взгляд, сводящийся к отрицанию божественности Христа. Эти высказывания дали повод для обвинения его в так называемом неоарианстве.

Многие передовые мыслители XVI века от отрицания идеи совпадения трех лиц в едином божестве перешли к отрицанию личного божества, а затем к идее совпадения бога и природы. Материалы судебного процесса Бруно подтверждают, что и он прошел этот идейный путь.

Виднейшим представителем неоарианства был испанец Михаил Сервет (1511—1553).

Мировоззрение Михаила Сервета сложилось во время его пребывания в молодости в Германии и, вероятно, под влиянием революционного движения крестьян и ремесленников.

Взгляды Сервета во многом совпадали со взглядами Бруно. Главное обвинение, предъявленное во время процессов обоим мыслителям, заключалось в отрицании божественности Иисуса Христа и отождествлении бога с природой. Поэтому мы считаем уместным кратко осветить процесс Сервета.

В 1531 году Сервет опубликовал книгу «О заблуждениях, связанных с троицей», а в следующем году — «Две книги диалогов о троице». Основные положения Сервета сводились к следующему: бог непознаваем для богословия; бог познается только в своих диспозициях или модальностях. Первая модальность — слово, воплощенное в Христе, другая — дух, воплощенный в верующих. Из этого вытекает, что бог, непознаваемый сам по себе, открывается в природе и людях.

Лютеране подвергли Сервета преследованию. Меланхтон осудил его взгляды как пагубное кощунство против Иисуса Христа.

Преследуемый в Германии Сервет переехал в Париж, где изучал медицину, скрываясь под именем Мишеля де Вильнев. Затем он работал в Лионе редактором-корректором в типографии, снова жил в Париже и два года занимался врачебной деятельностью в Шарлье в Южной Франции. К этому времени относится открытие им закона кровообращения. В 1540 году Сервет нашел приют при дворе архиепископа Пальмье во Вьенне.

Идейное развитие Сервета направляется в этот период в сторону усвоения неоплатонизма в средневековом его толковании. Идея бога приобретает у Сервета характер первичного бытия, раскрывающегося в природе и ее явлениях. Отождествление бога с природой выражено уже вполне отчетливо.

Свою точку зрения Сервет изложил в труде «Восстановление христианства». Это собрание писем, различных статей, заметок и набросков, в которых Сервет высказал свой взгляд на исторический характер христианских догматов. Сервет доказывал, что первые христиане верили, думали и действовали совершенно иначе, чем после вселенских соборов, создавших догмат троицы и учение о предвечности Христа. Сервет послал копию рукописи Кальвину и вступил с ним в переписку. Эта переписка приобрела характер страстной полемики. Сервет упрекал кальвинистов в том, что они вместо бога почитают трехголового адского Цербера.

13 февраля 1546 года Кальвин писал своему соратнику Фаррелю по поводу просьбы Сервета о разрешении приехать в Женеву для диспута о боге: «Если он явится, то я, поскольку мое влияние имеет хоть какое-нибудь значение, постараюсь не выпустить его живым».

Во Вьенне Михаил Сервет тайком приступил к печатанию своего произведения «Восстановление христианства». Это было в начале 1553 года.

В борьбе с Серветом Кальции не остановился перед провокацией. Протестант Гильом де Три по прямому поручению Кальвина послал инквизиции Лиона донос на Сервета, приложив первый печатный лист его книги. Донос не достиг цели. Тогда де Три по соглашению с Кальвином послал и инквизицию 24 листа рукописи Сервета как неопровержимое доказательство его безбожия. На основании этих материалов Сервет был осужден инквизицией, и 17 июня 1553 года приговор о сожжении Сервета и его труда был приведен в исполнение in effigie — «в изображении». Самому Сервету удалось бежать. Он сделал попытку пробраться в Неаполь, где еще имелись приверженцы его взглядов. Ему пришлось ехать через Женеву. В первый же день по прибытии, 13 августа 1553 года, он был опознан и арестован.

21 августа городской совет Женевы вынес постановление признать судебный процесс Сервета государственным делом. Женевские кальвинисты зашли так далеко, что официально обратились к католическим властям с просьбой выслать следственное дело Сервета.

Генеральный прокурор Женевы Риго составил список вопросов, но которым велось дознание.

31 августа из Вьенна прибыло требование католической инквизиции о выдаче Сервета. В этом ей было отказано.

Сервет держал себя на суде с исключительным достоинством. Попытки очернить его личную жизнь потерпели полное крушение.

Чтобы добиться осуждения, Кальвин взял на себя роль обвинителя, лично допрашивал Сервета и выступал н печати против его учения.

Городской совет Женевы придал процессу Сервета общеполитическое значение и запросил мнение других городов Швейцарии. Цюрих, Шафгаузен, Базель и Берн к 19 октября прислали свое согласие на осуждение.

Приговор о сожжении был вынесен 26 октября.

Сорвет подвергался в тюрьме жестоким пыткам. Для казни был избран самый мучительный способ медленного сожжения на сырых вязанках хвороста. Говорят, что на костре Сервет воскликнул: «Неужели у вас не хватило украденных у меня при аресте золотых монет и золотой цени, чтобы купить побольше дров?»

Сервета провожал на костер друг Кальвина Фарель, который тщетно добивался от осужденного, чтобы тот подписал отречение от ересей.

Моральную ответственность за убийство Сервета несет и лютеранская церковь. 14 октября 1554 года Филипп Меланхтон писал Кальвину «Возблагодари сына божия, который даровал тебе победу в этой борьбе. Церковь обязана тебе благодарностью и сохранит ее во веки веков. Я говорю также, что ваша власть поступила вполне правильно, предав смерти этого богохульника, согласно решению обычного суда»⁷.

Сервет был осужден как непримиримый противник основных догматов христианства в его католической и реформистской форме.

Документальным свидетельством о его взглядах является обвинительный акт женевского суда. В числе других положений, Сервету ставилось в вину «заблуждение об универсальной субстанции, или, что бог есть все и все есть бог». Женевские судьи назвали учение Сервета пантеизмом, тождественным атеизму.

Казнь Сервета вызвала в Женеве бурный протест итальянских эмигрантов. Это движение грозило свержением власти совета и коллегии проповедников и заставило престарелого Бернардино Окино примкнуть к демократической оппозиции, что послужило причиной его изгнания из Женевы. Вместе с ним в 1556 году были осуждены наиболее передовые итальянские реформаторы.

Отвергая догмат единосущия отца и сына, неоариане отрицали божественность Иисуса и доказывали бессмысленность церковного учения о троице. Далее, неоариане доказывали исторический характер христианской догматики.

Как сообщил Бруно венецианским инквизиторам, он нашел у Августина прямые указания о том, что учение о троице сложилось только во времена самого Августина. Из этого видно, что он поддерживал взгляд об историчности церковных догматов.

Толкование личности Христа, изложенное Бруно перед инквизиторами, обнаруживает также его знакомство с социнианством — религиозным течением так называемых унитариев, или антитринитариев.

Лелий Социн, по имени которого называется это течение, принадлежал к крайнему демократическому крылу итальянских протестантов-эмигрантов и был обречен на молчание после подавления протеста, вызванного казнью Сервета. Он умер 16 марта 1562 года в Цюрихе. Его племянник Фавст Социн в это время находился в Лионе, куда бежал из Италии от инквизиции. Остальные члены семьи Социнов были арестованы в Италии, заключены в тюрьму или казнены.

Идеи Социна подвергались самым разнообразным толкованиям. Одни видели в нем революционера, отошедшего от христианства и близкого к атеизму. Другие полагали, что он — ярко выраженный примиренец и непротивленец.

Социниане утверждали, что Христос — не божество, а божественный человек, пророк, учитель, законодатель. Он не вочеловечивался, как бог, а родился, как человек, не спасал человечество от первородного греха, а дал ему просвещение и наставление в истине.

Итак, Бруно, узнав, что инквизиторы обнаружили у него в Неаполе запрещенные книги, и опасаясь дальнейших преследований и ареста, бежал из Рима, сбросил рясу, заменил ее светской одеждой и стал отступником.

Монахи-отступники делились на две категории.

К одной категории относились монахи, ушедшие из своего монастыря, но продолжавшие носить монашеское одеяние: бродяги, нищенствующие, поселившиеся в частных домах или при дворах феодалов, а также паломники.

В XVI веке, по мере роста имущественного неравенства между монашеской верхушкой, жившей в чрезвычайной роскоши, и массой рядовых монахов, количество отступников было очень велико. По некоторым свидетельствам, в Италии XVI века насчитывалось до 40 тысяч бродячих монахов. Попытки возвратить их в монастыри оказывались бесплодными. Поэтому, начиная с 1557 года, папой было издано несколько посланий, юридически оформляющих положение этих бродяг.

Монахам-отступникам запрещалось выполнять какие бы то ни было требы. Папа даже предписал им в 1557 году носить белую ленту на головном уборе в знак того, что они не принадлежат к определенному монастырскому братству.

На эти предписания никто не обращал внимания. Монахи-отступники странствовали по большим дорогам от монастыря к монастырю, совершали мелкие требы и исповеди, толпами сходились к престольным праздникам, поддерживали тесную связь с изгнанниками («фуорушити»), выдавали себя за пилигримов, вернувшихся из «святой земли» или направляющихся туда.

Другая категория отступников — монахи, не только вышедшие из монастыря, но и снявшие монашеское одеяние. Против них орден доминиканцев и папская власть вели борьбу, ставя их в один ряд с еретиками. Джордано Бруно относился именно к этой категории и должен был быть отлучен от церкви.

Обратимся к источнику, который до сих пор не был использован биографами Бруно — к латинскому изданию «Суммария ордена проповедников».

В третьей части двадцать восьмой главы этого «Суммария» сказано: «Всякий, кто станет отступником, тем самым отлучается от церкви, каковой приговор мы выносим настоящим статутом». И далее: «Для того чтобы исключить возможность опасного пути бродяжничества монахов, решительно постановляем: всякий, кто открыто или про себя принял монашеский обет, не имеет права снимать одеяние своего ордена. Коли же кто-либо дерзко нарушит ото, то тем самым он подпадает под приговор об отлучении от церкви».

«Суммарий» различает два вида ухода из монастыря.

В одном случае монах, борясь против какого-либо предъявленного ему обвинения, бежит из монастыря, чтобы обратиться с жалобой к старшему прелату на младшего. Во втором случае он просто сбрасывает монашескую одежду и уходит.

Бруно бежал из Неаполя в Рим, чтобы добиться оправдания в связи с обвинением, которое предъявляли ему прелаты монастыря Доминико Маджоре. Монашеское одеяние он сбросил после ухода из Рима.

Дальше в «Суммарии» говорится: «Что касается тех, кто спасается бегством, уйдя из повиновения какому-либо прелату, приговор такой: они считаются подлинно отступниками; гораздо хуже нарушить повиновение, эту первую обязанность среди всех монашеских обетов, чем снять одеяние монаха, ибо одежда не делает монаха».

Джордано Бруно оказался двойным отступником: он не только сбросил монашеское одеяние, но и вышел из повиновения своему ордену.

Монах, вернувшийся в монастырь или схваченный после бегства, подлежал самому суровому наказанию, вплоть до смертной казни. В лучшем случае он подвергался тюремному заключению, унизительному публичному покаянию, лишался всех прав и мог их вернуть, даже в случае полного раскаяния, не раньше чем через двадцать лот. Прощение он мог получить только от папы или магистра ордена.

Примечания

1. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 336.

2. Арий — священник, основатель секты ариан. Жил в Александрии (280—336). Он и его последователи признавали в Христе только человека.

3. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 362—363.

4. «Citare aliquem reum» (лат.) — призвать кого-либо на суд.

5. Цит. по книге: С. Cantu. Gli Eretici d'Italia. Torino, 1868, т. II, стр. 426.

6. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 345—346.

7. I. Calvinus. Opera que omnia Braunschweig, т. XV, стр. 268.