Историко-астрономические традиции в работах петербургских ученых XVIII в.

Итак, к концу 40-х годов деятельность петербургских астрономов в области истории астрономии резко пошла на убыль. Хотя отдельные исследования и продолжались, они, как было показано выше, оставались неопубликованными. Не печатались в Петербурге и работы по истории религий в духе Делиля. Интересно отметить, однако, что прерванные в России исследования на короткое время возродились в Германии.

В Берлинской Академии наук, куда с 1741 г. переехал Эйлер, сложилась для этого особенно благоприятная обстановка, когда президентом Академии стал Мопертюи. В первый же год своего президентства (1746 г.) ему сразу же удалось привлечь к работе молодых французских ньютонианцев — Деламбра и Лакондамина. Эйлер в свою очередь привлек своих бывших коллег по Петербургской Академии, вернувшихся из России на родину — Крафта, Дювернуа и Лерха. В 1746 г. Берлинская Академия наук издала том «Мемуаров», куда вошли блестящие работы Эйлера, Мопертюи и названных выше ученых. В этот том был включен и ряд исследований по истории астрономии.

Здесь прежде всего следует назвать статью Ш.М. Лакондамина «Мемуар о некоторых древних памятниках Перу времен инков» [259, с. 435—456]. Большой интерес представляла также «Диссертация о божественных близнецах» Элснера [259, с. 379—400]. В ней детально освещалась история возникновения мифа о божественных близнецах — Касторе и Поллуксе. Автор доказывал, что их прототипами были реальные люди, талантливые кормчие и судостроители, которых впоследствии обожествили и объявили покровителями моряков. Весьма любопытны были также «Диссертация об элементах или первых основаниях тел» Эллера [259, с. 3—48] и статья Мопертюи «Законы движения и покоя, выведенные из принципа метафизики» [259, с. 267—294]. В них обсуждались философские вопросы естествознания, в том числе и астрономии. К сожалению, этим и закончились все прекрасные начинания. Других подобных работ больше здесь не печатали.

Несмотря на то что в России также долгое время не удавалось печатать исследований по истории астрономии, работа ученых над этими вопросами продолжалась. Организованные с широким размахом наблюдения прохождений Венеры по диску Солнца в 1761 и 1769 гг. повысили в русском обществе интерес к истории астрономии. Открытие Ломоносовым атмосферы Венеры и издание его работы об этом с обширным историко-научным приложением пробило дорогу публикациям такого рода. Это помогло издать в 1769 г. книгу Н.Г. Курганова, включавшую среди других материалов и его собственные наблюдения прохождения Венеры по диску Солнца в 1769 г. Она называлась «Российская универсальная грамматика. Всеобщее письмословие». Получившая при следующих изданиях название «Письмовник» [260], книга сразу же завоевала широкую популярность и за короткое время выходила 11 раз. Она включала грамматику русского языка и несколько обширных «присовокуплений». Одно из них «содержало блестящий очерк всемирной истории науки и техники, в том числе и истории астрономических знаний.

Этот раздел носил длинное название: «Обстоятельное изъяснение порядка знаний человеческих, или всеобщий чертеж наук и художеств» [260, с. 349—419]. Очерк Курганова был написан в лучших традициях Петербургской астрономической школы и целиком базировался на принципах, разработанных Делилем, и на материалах, собранных им и петербургскими учеными. Здесь использовались все основные их достижения. Сюда вошли и наблюдения Курганова [260, с. 385, 386]. Очерк завершала «притча на хулящих учение», подписанная инициалами «А.С.» — вероятно, Антиох Кантемир. Стихотворная притча уподобляла невежду беззубой белке, которая не может разгрызть скорлупу, а потому и сам орех считает «негодным плодом» [260, с. 403].

Курганов включил в свою книгу и пространный «Разговор о мифологии», написанный также в традициях Петербургской астрономической школы. В этом разделе обсуждался вопрос об опасности изучения мифологии для юношества. Не отрицая, что молодые люди легко воспринимают идеи о нелепости мифов и с готовностью делают вывод о нелепости библейских текстов, он советовал объяснять им, что на христианскую мифологию эти выводы распространять не следует. Раздел заканчивался стихами о нелепости суеверий у разных народов древности, в том числе и славян, обожествлявших лягушек, раков, деревья и реки, в чем они нисколько не уступали древним египтянам, для которых:

«Чеснок их бог, и лук их чтится за велико.
Цветки, бобы, горох, хотя и слушать дико...»
        [260, с. 296].

«Письмовник» Курганова наглядно показал, что несмотря на все трудности и помехи, традиции, заложенные Делилем и развитые Эйлером, Ломоносовым и другими петербургскими учеными, живы и продолжают успешно развиваться. Курганов широко использовал в своей книге ценнейшие материалы, собранные Делилем и его петербургскими коллегами. Он детально изучил их по архиву Делиля.

Как отмечалось выше, в 1737 г. материалы Делиля были отосланы Вайдлеру, который по рекомендации Делиля и плану, разработанному в Петербурге, написал «Историю астрономии» [125] и «Астрономическую библиографию» [261]. Это были первые в мире книги по всемирной истории астрономии, которые сразу же стали основополагающими трудами в своей области.

На основе этих же материалов были написаны также и получившие широкую известность французские книги Лаланда, Байи и Деламбра по истории всемирной астрономии, которые были опубликованы в конце XVIII — начале XIX в. [99, 238, 239]. Несмотря на это, труды Вайдлера не утратили своего значения. Вот что писал о его «Истории астрономии» Лаланд в 1803 г.: «Это единственная полная история астрономии, которую мы имеем до настоящего времени. Она наполнена [результатами] научных исследований. Один лишь Делиль нашел бы в своих рукописях кое-что для того, чтобы усовершенствовать ее в деталях и научных исследованиях» [25, с. 414].

Итогом работ Петербургской астрономической школы в области истории астрономии стало издание в 1809 г. «Сокращенной истории астрономии» [262], вышедшей в Петербурге. Ее написал ученик Курганова, преподаватель Морской академии П.Я. Гамалея. При всей своей краткости книга сохранила оригинальность мысли, насыщенность фактическим материалом и обоснованность выводов. Этим она выгодно отличалась от сочинений Байи, который, по мнению Лаланда, страдал многословием и пристрастием к произвольным гипотезам и легковесным домыслам [25, с. 414].