Глава третья. Истина или полезная фикция?

1

Верхи католического духовенства сначала отнеслись к новому учению о системе мира в общем терпимо и даже о некоторым интересом. Специалисты-астрономы и ближайшие друзья Коперника были знакомы с его исследованиями еще до выхода в свет его основного труда по составленному им (возможно, около 1515 г.) небольшому комментарию — «Комментариолусу». Это произведение не содержало в себе математических рассуждений и вычислений, т. е. было написано сравнительно просто, популярно. Так как оно получило некоторое распространение в рукописном виде, то уже в 1533 г. папа Климент VII собрал кардиналов и приближенных к нему лиц в ватиканском саду, чтобы выслушать сообщение своего ученого секретаря кардинала Видманштадта об учении Коперника о движении Земли.

Сообщение это было выслушано довольно благожелательно, причем отношение к Копернику осталось неплохим и при следующем папе Павле III. Это видно из письма (от 1536 г.) к Копернику главы доминиканского ордена кардинала Шенберга. В этом письме (которое Коперник очень ценил и поместил потом в своей книге) Шенберг очень просил «ученого мужа» ни в коем случае «не скрывать от друзей науки своей новой системы», уверяя Коперника, что он «сердечно желает доставить признание его большим заслугам».

Чрезвычайно интересно, что совсем иным было вначале отношение вождей реформации к идеям Коперника: они и слушать не хотели о движении Земли. Например, Лютер (1483—1546), с характерной для него резкостью, сказал: «Рассказывают о новом астрологе, который хочет доказать, будто Земля движется и оборачивается вокруг себя, а не небо, Солнце и Луна; все равно как если кто-нибудь сидит в телеге или на корабле и движется и думает, что он остается на месте, а земля и деревья идут и движутся. Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен выдумать что-нибудь свое собственное и считать самым лучшим то, что он выдумал. Дурак хочет перевернуть все искусство астрономии. Но, как указывает священное писание, Иисус Навин велел остановиться Солнцу, а не Земле». Лютер был большим невеждой в вопросах естествознания, и слух о появлении «нового астролога», который проповедует о движении Земли, он встретил, как и все тогдашнее «образованное общество», с насмешкой. К тому же он сразу заметил, что новая система астрономии должна повредить церкви.

Особенно это бросалось в глаза второму «апостолу протестантизма», более образованному Меланхтону (1497—1560), который был ревностным астрологом. Неслыханное новшество показалось ему забавной игрой ума, которая должна быть отброшена как безбожная и несовместимая с астрологией.

Излагая учение Коперника в своем учебнике физики, Меланхтон, прозванный «учителем Германии», указывал на противоречие этого учения с непосредственным свидетельством наших чувств. Он писал: «Глаза — свидетели, что небо обращается вокруг Земли в 24 часа; но вот находятся люди, которые, либо по страсти к новизне, либо желая показать свой ум, доказывают, что Земля подвижна. По их мнению, ни Солнце, ни восьмая сфера не движутся, а между тем они же остальным Сферам придают движение, а также причисляют Землю к звездам. Эти пустяки выдуманы, впрочем, не недавно, ибо Архимед в предисловии к одному своему сочинению говорит, что Аристарх Самосский придумал парадоксальное учение, будто бы Солнце стоит неподвижно, а Земля обращается вокруг него. Хотя остроумные писатели придумали многое для показа своего гения, но публичное подтверждение бессмысленных теорий неприлично и показывает вредный пример».

Отдавая справедливость наблюдениям Коперника, его остроумию и вычислениям, Меланхтон решительно отбрасывал новую систему мира, объявив себя сторонником птолемеевой системы. При этом он, подобно другим сторонникам геоцентризма, опровергал учение Коперника при помощи принципов аристотелевой физики, а также текстами из «священного писания», заявив: «Подкрепляемые этими божественными доказательствами, будем придерживаться истины и не дадим отклонять себя от нее морочением тех, которые особенное доказательство своего остроумия полагают в том, чтобы ввести в науку заблуждения». Меланхтон не только убеждал учащихся стоять на почве старой системы мира, но даже обращался к светским властям с просьбой об укрощении «сарматского астронома, который заставил Землю двигаться, а Солнце стоять неподвижно».

Таким образом, вожди реформации довольно скоро раскусили убийственный для всего религиозного мировоззрения характер нового учения о положении Земли во Вселенной.

Что же касается ученых различных стран, то (за исключением английских ученых) в их кругу идеи Коперника распространялись очень медленно и постепенно, встречая с их стороны различную оценку. Об этом красочно рассказывает Галилей в «Диалоге», вкладывая в уста своего единомышленника Сагредо описание его беседы с посетителями лекций об учении Коперника, читанных теологом и астрономом Хр. Вустергейном (1544—1588), который пропагандировал это учение в Италии при большом стечении слушателей, привлеченных преимущественно новизной темы.

«Я туда, — говорит Сагредо, — не пошел в твердом убеждении, что подобное мнение может быть только отменной глупостью. Когда я затем расспрашивал некоторых из присутствовавших на лекции, то услышал лишь сплошные издевательства, и только один человек сказал, что предмет этот не заключает в себе ничего смешного. Так как я почитал его за человека умного и очень рассудительного, то мне стало очень жаль, что я не пошел на лекцию, и с этого времени, встречая каждый раз сторонника мнения Коперника, я выспрашивал его, всегда ли он придерживался такого воззрения, и сколько я ни предлагал этот вопрос, я не нашел ни одного, кто бы не сказал мне, что он долгое время придерживался противоположного мнения и перешел к теперешнему под влиянием силы доводов, его убедивших. Испытывая их затем одного за другим, чтобы посмотреть, насколько хорошо они знакомы с доводами противной стороны, я убедился, что они владеют ими в совершенстве, так что поистине я не мог сказать, что они примкнули к этому мнению по невежеству, легкомыслию или, так сказать, умничая. Наоборот, сколько перипатетиков (аристотелианцев. — Г.Г.) и сторонников Птолемея я не спрашивал, изучили ли они книгу Коперника (а из любопытства я спрашивал об этом многих), я нашел лишь весьма немногих, поверхностно знакомых с ней, и, думаю, ни одного, кто бы понял ее как следует. И от последователей учения перепатетиков я также старался узнать, придерживался ли кто-нибудь из них когда-либо иного мнения, и, равным образом, не нашел ни одного такого. Вот почему, принимая во внимание, что среди приверженцев мнения Коперника нет никого, кто раньше не придерживался бы мнения противоположного, и что, наоборот, среди последователей Птолемея и Аристотеля нет никого, кто придерживался бы ранее мнения Коперника и оставил его, чтобы перейти на сторону Аристотеля, принимая, говорю я, это во внимание, я начал думать, что тот, кто оставляет мнение, впитанное с молоком матери и разделяемое множеством людей, для того, чтобы перейти к другому, отвергаемому всеми школами и разделяемому весьма немногими и кажущемуся поистине величайшим парадоксом, тот необходимо побуждается и даже принуждается к этому достаточно сильными доводами»¹.

Чем же объясняется терпимое на первых порах отношение верхов католичества к учению Коперника, к его столь смелой новой гипотезе?

Объяснение этого факта кроется в том, что в то время всякая научная гипотеза вообще рассматривалась не как предполагаемая истина, основанная на некоторых данных и ждущая своего окончательного подтверждения и доказательства, а как более или менее удобная абстракция, имеющая узко-практическое, вспомогательное значение. Руководящие круги католичества, верные духу средневековой схоластики, не мешали «ученым мужам» строить те или иные гипотезы. Они лишь требовали, чтобы гипотеза не выдвигалась в качестве истины, ибо «истину можно найти только в церкви, в откровении». Вот почему теологий на первых порах не отвергала учения Коперника, а лишь стремилась свести его к «простой гипотезе», к удобному для вычислений положению, не претендующему на истину и, стало быть, не противоречащему «священному писанию».

Дело в том, что уже древнегреческие мыслители, старавшиеся разобраться в тогдашних астрономических представлениях (сферах Аристотеля, эпициклах Птоломея и пр.), ставили вопрос о том, возможно ли вообще познать небесные движения и их сущность. Некоторые из них дали отрицательный ответ на этот вопрос, заявив, что движение небесных тел, их расстояния от Земли, их природа, происхождение и т. д. навсегда останутся скрытыми для человека. Они стояли на точке зрения Сократа, который считал, что «самим богам прискорбно видеть старания человека разгадать то, что угодно было им самим навсегда скрыть от него непроницаемой завесой». Под влиянием этой идеалистической точки зрения Симплиций заявил, что наблюдаемые нами движения планет — это лишь некоторая видимость того, что само по себе для человека непознаваемо. В средние века такая точка зрения получила широкое распространение, так как было поддержана церковными «учеными» — схоластами. Так, крупнейший представитель схоластики Фома Аквинский уверял, что задача науки — не объяснение действительности, а лишь предложение приемлемой схемы для описания явлений.

На этой основе возникло даже мнение, что система Коперника является философски ложной, но она, подобно системе Птолемея, «математически правильна», так как не хуже старой системы мира «спасает явления», т. е. описывает видимое. В связи с этим систему Коперника в течение многих десятилетий преподавали в ряде университетов как замечательное приобретение науки, которое, к несчастию, «философски ложно». Этот взгляд четко выразил иезуит астроном Клавий, который в 1581 г. писал: «Можно сомневаться, следует ли предпочесть идти по стопам Птолемея или Коперника. Обе системы согласуются с наблюдаемыми явлениями. По принципы, на которых построена система Коперника, заключает в себе много утверждений, являющихся абсурдными». Таким образом, Клавий уверял, что хотя система Коперника «математически правильна», она все же «философски ложна», т. е. не является картиной действительности.

Между тем учение Коперника, особенно остро поставившее вопрос о значении и роли научных гипотез, было ударом для подобного рода взглядов, так как оно основывалось на убеждении в способности человека познать сущность небесных явлений. Но вышло так, что в течение долгого времени многие думали, будто сам Коперник смотрел на свое учение глазами средневековых схоластов. В первом издании книги Коперника, вышедшем в мае 1543 г., новое учение обозначается в предисловии как гипотеза, которую «не следует считать ни истинной, ни вероятной», но которая должна служить только для того, чтобы удобнее было вычислять небесные явления. Такое заявление может показаться совершенно непонятным, если сравнить его с «посвящением» папе Павлу III и со всем содержанием самого труда. Хотя это посвящение старается ослабить противобиблейский характер основных идей труда, оно написано с убеждением и достоинством, которое тогда не могло не казаться дерзким, революционным, еретическим.

Принимая во внимание, что папа Павел III обладал серьезными знаниями в области астрономии, Коперник писал в посвящении: «Не сомневаюсь, что разумные и ученые математики согласятся со мною, если только они возьмут на себя труд (чего в особенности требует эта философская наука) изучать приводимые мною доказательства не поверхностно, а основательно. Но чтобы убедить ученых и неученых в том, что я не боюсь суждений, я посвящаю мои исследования не кому другому, как твоему святейшеству, досточтимому и в обитаемом мною отдаленном уголке земли как по высокому твоему званию, так равно и по любви своей к математике и прочим наукам, в надежде, что влияние и суждение твое легко защитят меня от придирок завистников, хотя, по пословице, против укуше-ния интриганов и нет средств»².

Коперник писал так потому, что считал свое учение истинным. Он был глубоко убежден в том, что Земля действительно, в самом деле лишь одна из планет, обращающихся вокруг Солнца и вращающихся вокруг оси.

Что же касается упомянутого предисловия к книге Коперника, то оно принадлежит не Копернику, а исходит от лютеранского богослова и математика Андрея Осиандера (1498—1552), которому было поручено наблюдение за печатанием книги. В то время Осиандер находился в приятельских отношениях с стоявшим во главе Виттенбергской школы Меланхтоном, который учил, что «следует разум подавлять верой». Осиандер усвоил взгляды этой школы, и поэтому он считал необходимым подчинить выводы человеческого разума божественному откровению, тогда как Коперник признавал за человеческим умом возможность познания строения Вселенной и царящей в ней закономерности !

До сих пор еще распространен взгляд, что своим небольшим анонимным предисловие «К читателю о гипотезах настоящего труда» Осиандер рассчитывал защитить книгу от ярости фанатиков. Но каковы бы ни были субъективные намерения Осиандера, объективно его анонимное предисловие является злостной фальсификацией, тем более достойной осуждения, что она была учинена в то время, когда автор находился на смертном одре. К тому же некоторые данные показывают, что Осиандер, по-видимому, придерживался тех взглядов, которые он выразил в своем предисловии.

Осиандер считал совершенно неважным для науки вопрос о том, что вокруг чего движется, так как наука якобы не способна дать правильное объяснение движению небесных тел, т. е. проникнуть в сущность и природу явлений. С такой точки зрения задача науки — не объяснение действительности, а «описание видимости», т. е. создание гипотез, удобных для математического описания явлений.

Интересно сопоставить эту точку зрения с мнением упомянутого католического теолога Фомы Аквинского о роли и природе астрономических гипотез. Этот знаменитый схоласт в своих комментариях к сочинению Аристотеля «О небе» писал: «Астрономы всячески старались объяснить движение планет. Но вовсе не необходимо, чтобы допущения, придуманные ими, соответствовали действительности, ибо явления, обнаруживаемые звездами, может быть, могут быть объяснены и другим каким-либо родом движения, людям еще не известным. Аристотель же пользуется такими допущениями относительно природы движения, как будто бы они соответствовали действительности». А в своем «Своде теологии» Фома Аквинский высказывался еще яснее: «Мы в астрономии пользуемся гипотезой эпициклов и эксцентрических кругов, потому что с точки зрения этой гипотезы явления небесных движений, доступные нашему наблюдению, не возбуждают сомнений. Но это недостаточное основание, чтобы доказать правильность этой гипотезы, потому что явления эти, может быть, не возбудят сомнений и в случае другой гипотезы»³.

2

Приступая к изданию своей книги, Коперник обратился к ряду ученых с просьбой высказать свои соображения о возможности распространения учения о движении Земли не только среди специалистов-астрономов, но и вообще среди лиц, интересующихся этим новым учением, без возбуждения противодействия со стороны «школьных учителей» (схоластов) и верующих. В числе этих лиц был и Осиандер, который прислал Копернику обстоятельный ответ. Он писал, что всегда держался того мнения, что астрономические гипотезы нельзя рассматривать как выражение веры, а только как основание для астрономических вычислений. Стало быть, с этой точки зрения не имеет большого значения, истинны они или ложны, если только на основании их видимые небесные явления представляются точно. «Поэтому, — заключает Осиандер, — я считал бы очень желательным, чтобы ты в предисловии к книге что-либо прибавил. Таким образом ты успокоил бы аристотеликов и богословов, относительно которых ты опасаешься, что они окажут сильное противодействие».

Об этом же Осиандер писал к ученику и горячему последователю Коперника, вышеупомянутому молодому астроному Ретику. «Аристотелики и богословы, — писал он, — легко успокоятся, если им будет сказано, что возможны различные гипотезы для объяснения данного движения и что известные гипотезы предлагаются не потому, что они неизбежны, а потому, что с их помощью вычисления явлений и движений совершаются удобнее всего. Вполне возможно изобрести еще другие гипотезы. Если кто-либо придумает какой-либо целесообразный план для объяснения данного явления, то другой может придумать еще более целесообразный; каждый волей это сделать, и он еще заслужит благодарность за свое изобретение. Подобные замечания, направив противников от строгих порицаний к спокойному размышлению, сделают их более мягкими и снисходительными, а затем, после того как они напрасно будут стараться найти лучшее, они легко примут новое и привяжутся к нему».⁴

При всей двусмысленности приведенных формулировок Осиандера нельзя не видеть, что допущение им возможности точного представления явлений природы на основе ложных гипотез является по существу отрицанием объективной научной истины. Все, что мы знаем о Копернике, говорит о том, что он не стоял на такой точке зрения. Он слишком глубоко верил в справедливость своей теории и был слишком прям в своем отношении к науке, чтобы принять всерьез соображения Осиандера. Ведь именно это имел в виду Кеплер, когда сказал: «Коперник — человек высшего гения и, что в этих [астрономических] вопросах особенно важно, свободного мышления».

Расхождение во взглядах насчет смысла научных гипотез ни в ком не возбудило недоверия к Осиандеру, и Ретик поручил ему надзор за печатанием книги Коперника. Но Осиандер, как храбрый божий воин, самовольно поместил составленное им в книге анонимное предисловие, в котором развил свои душеспасительные, поповские идеи о роли научных гипотез. В этом предисловии, между прочим, сказано: «Нет необходимой потребности в том, чтобы основания автора настоящего труда были истинными; они даже могут быть менее всего подобны истине, лишь бы только они приводили нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям».

Выходило, таким образом, что Коперник в целях согласования вычислений с наблюдениями имел право дать волю своей фантазии, и что именно это он и сделал. Осиандер уверял читателей книги, что Коперник вовсе и не думал убедить кого-либо в том, будто все действительно происходит в согласии с гелиоцентрической системой мира — с представлением о двойном движении Земли. Более того, автор предисловия пытается внушить читателю, будто ни старые, ни новые астрономические гипотезы «без божественного откровения не в состоянии что-либо открывать нам или что-либо нам передавать».

Злоупотребление Осиандера оказанным ему доверием было настолько очевидно для друзей Коперника, что Ретик назвал поступок издателя Петрея, допустившего анонимное предисловие, «безбожием». А епископ Тидеман Гизе, уговоривший Коперника издать свой великий труд, говорил об «измене» издателя и даже обратился в Нюрнбергский сенат (книга печаталась в Нюрнберге) с протестом и просьбой принять меры к тому, чтобы Петрей перепечатал первые страницы книги «для восстановления доверия к автору». В письме от 26 июля 1643 г. Гизе писал Ретику: «Кто же не придет в ярость при виде такою гнусного дела вследствие злоупотребления доверием?» При этом, намекая на Осиандера, он говорит, что это «должно быть приписано зависти человека, который из соболезнования к древнему учению старается поколебать доверие к новому сочинению, в случае его распространения, и злоупотребляет невежеством типографа»⁵. Но из стараний Гизе ничего не вышло: анонимное предисловие Осиандера не было снято, — оно перепечатывалось даже в последующих изданиях.

Как бы то ни было, но несомненно, что Осиандер пытался поколебать учение Коперника в самом его основании, устранить из этой теории всю ее революционную сущность. Ведь этот богослов объявляет тщетным стремление человека проникнуть в тайны природы, которая якобы скрыта от взоров человека и дается лишь через «откровенное» учение. Правда, Осиандер отмечает, что «новые гипотезы сравнительно со старыми удивительно прекрасны и одновременно легки для понимания», но он даже и не пытается объяснить, чем именно вызвано это их преимущество.

Вот что писал Кеплер, глубоко возмущенный учением Осиандера о сущности астрономических гипотез: «Никогда я не мог согласиться с мнением людей, приводящих вам пример какого-нибудь случайного доказательства, где из ложных предпосылок правильный силлогизм ведет к какому-нибудь правильному заключению, старающихся, ссылаясь на этот пример, доказать, что допущенные Коперником гипотезы могли быть ложны и тем не менее из них могли следовать истинные явления, как если бы они вытекали из истинных принципов... Я не задумываюсь заявить, что все то, что Коперник обобщил апостериорно и подтвердил наблюдением, могло бы быть без особого труда доказано при помощи геометрических аксиом и априорно, и доказано с таким даже совершенством, что живи Аристотель, он с радостью согласился бы с этим». Впрочем, еще Ретик при жизни Коперника убеждал своих читателей, что если бы Птолемей ожил и выслушал Коперника, то «навряд ли остался бы верен своей собственной системе». В связи с этим Ретик напоминал, что сам Птолемей говорил: «Кто желает истинно служить науке, должен быть прежде всего свободен от предубеждений».

Идеи, высказанные Осиандером в предисловии, нашли широкое распространение среди богословов, так как они полностью удовлетворяли церковников, не имевших возможности приостановить развитие науки вообще и астрономии в частности. Вот почему ректор Тюбингенского университета теолог Гафенрефер, просмотрев раннюю работу Кеплера «Космографическая тайна», доказывающую истинность коперниковского учения и осмеивающую тех, кто отвергал его объективный характер, писал этому гениальному астроному: «Мой братский совет, которому, я твердо надеюсь, ты последуешь, — выступать при изложении подобных гипотез лишь в качестве чистого математика, который не должен беспокоиться, соответствуют ли эти учения сотворенным вещам, или нет. Ибо я того мнения, что математик достиг своей цели, если он сконструировал гипотезы, соответствующие, насколько возможно точно, явлениям; ты сам, я полагаю, откажешься от своих гипотез, если кто-либо предложит лучшие. Ни с чем, однако, не сообразно, чтобы действительность незамедлительно приспособлялась к придуманным каждым магистром гипотезам».

Отметим, что на точке зрения анонимного предисловия к сочинению Коперника стоят и представители субъективно-идеалистической философии эмпириокритицизма (махизма). Их идеи об «экономном описании явлений», о «рабочих гипотезах», о «чистом опыте» и пр. мы в довольно ясной форме встречаем у Осиандера. И когда мы читаем высказывания этого богослова, нам становится попятным теологический корень той «философии естествознания», представители которой не перестают твердить о своей «научности» и «беспристрастности», «прогрессивности» и пр. Ведь они тоже уверяют, будто в научных гипотезах мы имеем не картину действительности, а лишь более или менее удобное, простое математическое описание явлений.

Эрнст Мах (1838—1916), признанный глава этого субъективно-идеалистического направления, именующего себя «научной философией», касаясь учений Птолемея и Коперника, выражается языком Осиандера (и, как увидим далее, теологов инквизиции). Он говорит: «Как с точки зрения учения Птолемея, так и с точки зрения учения Коперника, движения в мировой системе одни и те же. Оба учения одинаково правильны, но последнее [Коперника] только проще и практичнее»⁶. При этом, подобно Осиандеру, он молчит о том, чем именно вызвано это важное преимущество (простота и практичность) учения Коперника.

Когда Коперник опровергал систему Птолемея, он приводил в пользу своей теории аргумент о ес простоте сравнительно с учением Птолемея. Но Коперник интересовался тем, что происходит в природе объективно, независимо от наших математических формул, он имел в виду простоту самой природы, а вовсе не наших математических теорий. Совершенно неправы некоторые современные физики, которые вслед за Махом утверждают, что Коперник усматривал преимущество своей системы мира в сравнении с системой Птолемея лишь в математической простоте и удобстве (целесообразности).

Коперник писал: «Принимая во внимание огромную отдаленность небесных тел, трудно себе представить, чтобы они могли описывать такой необъятный круг в течение 24-х часов. И затем: почему именно бесконечная Вселенная должна вращаться вокруг ничтожно малой Земли?» При этом, как мы видели, Коперник видел доказательство истинности своей теории в том, что не может «содержащее» (весь мир) обращаться вокруг «содержимого» (Земли), т. е. бессмысленно думать, чтобы большая Вселенная вращалась вокруг ее малой части.

Ясно, таким образом, что предисловие Осиандера — форменное издевательство над трудом Коперника. Последний и не думал выдавать принципы своего учения за геометрические абстракции, которые удобны («практичны») только для вычисления небесных движений. Для Коперника его учение было изображением, или отображением действительности. Он был глубоко убежден в правильности, физической достоверности той картины Солнечной системы, которая была им набросана в самых общих чертах.

В «посвящении» папе Коперник прямо говорит: «Допустив те движения, которые придаются Земле в атом сочинении, и после долгих и многократных исследований пришел, наконец, к заключению, что если отнести движение прочих блуждающих светил к кругу, по коему движется Земля, и на этом основании вычислять движения каждого светила, то не только представляемые ими явления будут вытекать, как следствия, но что самые светила и пути оных по последовательности или по величине своей и само небо явятся в такой между собой связи, что нигде, ни в одной части нельзя чего-либо изменять, не запутывая остальных частей и всего целого»⁷. Следовательно, Коперник уверенно отстаивал мысль, что с перемещением Солнца в центр системы мира и превращением Земли в планету движение остальных планет приобретает закономерный характер, т. е. он нисколько не сомневался в истинности, объективной реальности своей системы мира.

Характерна заключительная часть посвящения, в которой Коперник после нескольких строк дипломатической лести по адресу главы католической церкви говорит: «Если бы нашлись пустые болтуны, которые, хотя вовсе не сведущие в математических науках, дозволили бы себе осуждать или опровергать мое предприятие, намеренно искажая какое-либо место Священного Писания, то я не стану на них обращать внимания, а, напротив, буду пренебрегать подобным неразумным суждением; ибо не безызвестно, что знаменитый Лактанций, не особенно, впрочем, сведущий в математике, довольно ребячески рассуждал о фигуре Земли, насмехаясь над теми, которые считали ее шаровидной. Поэтому люди науки не должны удивляться тому, что мыслящие таким образом станут насмехаться и над нами. Математические предметы пишутся для одних математиков»⁸.

В словах Коперника имеются моменты дипломатии («намеренно искажая какое-либо место из священного писания»), но самое содержание ого сочинения ясно говорит о неправдоподобности предположения, будто он излагал свое учение лишь как простую гипотезу. Он нисколько не сомневался в своем учении, в его безусловной правильности и представил псе доступные для него доказательства. Поэтому Коперник, гордо высказывая «презрение к суду невежд», говорил, что для знающих математику его учение должно быть «яснее Солнца», т. е. должно считаться неоспоримой истиной, физически достоверным допущением, т. е. отражением, или отображением действительности.

Предисловие Осиандера помещено без подписи, так что читатель, естественно, мог думать, что оно написано Коперником и выражает ого мысли. Правда, это предисловие содержит некоторые похвалы по адресу автора книги, так что очень внимательный человек мог бы понять, что это предисловие, в отличие от посвящения папе, Копернику не принадлежит. Однако почти все приписывали предисловие автору и, стало быть, ложно рисовали себе отношение его к своему труду. Ведь невольно создавалось впечатление, будто Коперник сам сомневается в истинности своей системы, если он позволил напечатать такое предисловие к своей книге.

Астроном Кеплер и философ Гассенди правильно оценили неблаговидную роль Осиандера при издании книги Коперника я упоминали об этом в своих сочинениях, стараясь рассеять это неправильное представление, но их разъяснения остались малоизвестными. А еще до них в 1584 г. Джордано Бруно в своей книге (написанной в диалогической форме) «Пир на пепле» резко выступил против мнения, будто Коперник приписал Земле движение «ради удобства вычисления». Разоблачая Осиандера как фальсификатора идей Коперника, он писал: «Несомненно, что Коперник понимал дело так, как он об этом говорил, и со всей силою доказал это». Далее Бруно говорит об одном своем противнике, что он усвоил «некое сверхвступительное предисловие, приложенное не знаю уж каким невежественным и самонадеянным ослом». Этот осел как бы желает извинить автора и оказать ему покровительство или даже ставит своей целью, «чтобы и другие ослы, найдя в этой книге и для себя салат и плоды, не остались голодными...»⁹. Точно так же Галилей в одном из своих рукописных набросков прямо говорит, что анонимное предисловие к книге Коперника мог написать только книготорговец, чтобы книга лучше расходилась, так как без такого предисловия покупатели могли бы усмотреть в книге плод больной фантазии и не стали бы ее покупать.

Не мешает отметить, что душеспасительный трюк Осиандера был неоднократно использован сторонниками Коперника, главным образом из среды духовенства. Например, выдающийся ученый в рясе, иезуит Боскович в 1746 г., будучи не в силах уклониться от применения коперниковой теории при определении орбиты одной кометы и желая в то же время избежать обвинения в ереси, вынужден был прибегнуть к такой уловке: «Полный уважения к священному писанию и к декретам святой инквизиции, я считаю Землю неподвижной. Однако для простоты объяснения я буду рассуждать, как будто она обращается, потому что доказано, что в обеих гипотезах видимые явления подобны».

К такой же дипломатической хитрости прибегнули в 1760 г. монахи Лессер и Жакье в предисловии к французскому переводу «Начал» Ньютона, где последовательно проведен взгляд о движении Земли. Чтобы обойти этот подводный риф, эти два «кормчих души» сделали в предисловии небольшое примечание, утверждающее, что учение о движении Земли остается на совести Ньютона, сами же редакторы издания «следуют постановлениям, изданным верховными первосвященниками против движения Земли». Точно так же еще раньше поступил знаменитый философ-материалист, бывший католическим священником, Гассенди (1592—1655), когда он возродил забытую философию материализма Демокрита. Он говорил: «Без сомнения, мир сотворен богом, но интересно вдуматься, как бы мир мог создаться самостоятельно без его помощи». Словом, ученые того времени, выражая мысли, противоречащие религиозно-библейским воззрениям, уверяли, что сами в эти мысли не верят.

После запрещения учения Коперника к методу маскировки несколько раз прибегал и Галилей. В 1623 г. в своей полемической работе о кометах он писал: «Так как приписываемое Земле движение, которое я, в качестве благочестивого католика, считаю совершенно ложным и не соответствующим истине, прекрасно объясняет массу различных явлений, то я полагаю, что, при всей своей ложности, оно до некоторой степени объясняет явление комет». Приблизительно в таком же благочестивом духе написано было предисловие к его знаменитой книге «Диалог о двух главнейших системах мира», ярко излагавшей все доводы в пользу теории Коперника и блестяще опровергавшей все возражения сторонников учения Аристотеля — Птолемея. Это предисловие, дающее совершенно ложное представление о задачах сочинения, Галилей вынужден был поместить по требованию и под диктовку папской цензуры.

Конечно, было бы неправильно думать, что благодаря церковникам во всех европейских странах имело место одно сплошное мракобесие: наука все же развивалась! Так, во Франции к 1760 г., когда вышел вышеупомянутый перевод знаменитой книги коперниканца Ньютона, было немало астрономов (Клеро, Даламбер и др.), которые прочно стояли на позициях коперниканства. Однако им приходилось считаться с резко отрицательным отношением церкви к этому учению, хотя они знали, что церковь неспособна приостановить развитие науки, основанной на учении Коперника.

3

Как же была встречена книга Коперника? Довольно спокойно. Она не вызвала такого волнения умов, какого можно было ожидать ввиду важности изложенных в ней взглядов, причем причин тому было несколько.

Прежде всего свободы преподавания в то время еще не существовало, так что ученые в своей преподавательской работе обязаны были по-прежнему излагать только систему Птолемея. Вот почему астрономы, за исключением нескольких друзей Коперника, мало внимания обратили на новые, совершенно непривычные взгляды, радикально рвавшие со старой традицией.

К тому же новая система мира вначале заключала в себе ряд эпициклов и поэтому была еще настолько несовершенна, «сыра», что профессиональные астрономы считали практически более удобным пользоваться старыми приемами вычислений. Ведь даже убежденный коперниканец Рейнгольд в 1551 г. издал свои астрономические таблицы в двояком вычислении — по формулам системы Птолемея и по формулам системы Коперника (более правильными все же оказались вторые).

Надо также учесть, что книга Коперника была написана таким образом, что в пей лишь с некоторым трудом можно было отделить руководящие мысли от массы вычислений, на них основанных. В связи с этим даже в образованной среде, вне круга специалистов-астрономов, распространение книги шло очень медленно. К тому же Коперник построил изложение своей теории без всяких экскурсов в область библейских и религиозных воззрений, сделав вид, что он имеет дело только с математикой. «Не знающий геометрии пусть не входит», — гласил эпиграф к его книге.

Церковь вначале отнеслась терпимо к специально астрономической книге, посвященной к тому же папе, тем более, что в то время церковь от каждого нового успеха астрономии ожидала улучшения своего календаря. Действительно, эта книга сыграла значительную роль при реформе календаря: в григорианском летоисчислении принята была та длина года, которая определена была Коперником на основании его учения. Впоследствии католической церкви приходилось, конечно, всячески замалчивать этот неприятный для нее факт.

При своем появлении книга Коперника не была запрещена Римом, она свободно распространялась, а через 25 года, в 1566 г., в Базеле вышла вторым изданием. Вначале как будто не придали особого значения тому противоречию, в которое эта книга становилась по отношению к библейским рассказам. И не подлежит сомнению, что это обусловлено было тем, что на книгу смотрели глазами Осиандера, т. е. как на простую гипотезу, полезную математикам, но не имеющую объективной значимости, не претендующую на истину. Возможно также, что некоторую роль сыграло здесь резко отрицательное отношение Лютера и Меланхтона к учению Коперника, так как то, что ругала лютеранская церковь, встречало поддержку у католиков.

Кроме того, идеи Коперника изучались вначале лишь в узкой среде отдельными астрономами и математиками. Огромное большинство даже образованных людей (при господствовавшем в то время невежестве в вопросах естествознания) не имело никакой возможности составить себе самостоятельное мнение об этих идеях. Что же касается читающей публики, то даже для более или менее образованных ее представителей книга Коперника была совершенно недоступна, ибо она, математическая по существу, была к тому же написана на латинском языке.

Вот почему католическая церковь некоторое время не проявляла особенного беспокойства. Она вмешалась только после того, как появился мыслитель, который смело отбросил ухищрения Осиандера, заявив, что учение Коперника — это не математическая абстракция, а картина действительности. При этом он сделал новые идеи понятными для всех, излагая их на живом разговорном языке, со всеми вытекающими из них для мировоззрения выводами.

Этим человеком был Джордано Бруно, родившийся через пять лет после смерти Коперника и ставший первым философом коперниканства. В своей замечательной книге «О бесконечности, Вселенной и мирах» (написанной также в форме бесед) он отстаивает главным образом два положения: 1) Вселенная есть бесконечное и всеобъемлющее пространство, в котором находятся бесчисленные миры, более или менее подобные нашему, причем ни один из них не находится более, чем другие, в центре Вселенной, ибо Вселенная — без границ и без центра; 2) центр и границы имеют лишь отдельные миры, находящиеся в различных местах Вселенной, причем многие из них являются солнцами, вокруг которых другие тела, являющиеся планетами, обращаются но кругам, имея в то же время вращение вокруг своих осей, вследствие чего их жителям, как и жителям Земли, кажется, будто все небесные светила обращаются около них как центра.

В этой книге Бруно говорит: «Едино, следовательно, небо, безмерное пространство, лоно которого содержит все, эфирная область, в которой все пробегает и движется. В нем — бесчисленные звезды, созвездия, шары, солнца и земли, чувственно воспринимаемые, разумом мы заключаем о бесконечном количестве других. Безмерная, бесконечная Вселенная составлена из этого пространства и тел, заключенных в нем... Все есть одно поле, общее небесное вместилище... Если бы я находился на Солнце, Луне или на других звездах, то мне всегда казалось бы, что я нахожусь в центре неподвижного мира, вокруг которого вращается все окружающее, вокруг которого вращается этот окружающий меня мир, в центре которого я нахожусь».

Бруно упорно отстаивал свое представление о существовании неисчислимых солнц и бесчисленных земель, которые кружатся вокруг своих солнц, подобно тому как видимые нами планеты кружатся вокруг нашего Солнца. При этом он разъяснял, почему мы не замечаем, чтобы вокруг других звезд, которые суть солнца, кружились другие планеты, которые являются их землями. «Это происходит, — говорит он, — вследствие того, что мы видим солнца, которые более велики или даже бывают величайшими телами, но не видим земель, которые, будучи гораздо меньшими телами, невидимы для нас. Не противоречит разуму также, чтобы вокруг этого (нашего. — Г.Г.) Солнца кружились еще другие земли, которые незаметны для нас или вследствие большой отдаленности их, или вследствие их небольшой величины... Но как бы то ни было, поскольку Вселенная бесконечна, необходимо, чтобы существовало множество солнц; ибо невозможно, чтобы теплота и свет одного единственного Солнца могли излучаться по безмерной Вселенной... Вокруг этих звезд могут вращаться земли, имеющие большие или меньшие массы, чем наша Земля... По своему составу и плотности основные элементы Солнца таковы же, каковы элементы Земли... Те тела не отличаются от нашего,... ибо то, что заметно у нас оттуда, может быть заметно у них отсюда и наоборот»¹⁰.

Многие утверждения Бруно (о существовании в Солнечной системе невидимых простым глазом планет, о единстве состава Земли, звезд и проч.) были блестяще подтверждены дальнейшими научными исследованиями. Но в ту эпоху его противобиблейские идеи «о Вселенной, бесконечности и мирах» казались невероятно смелыми, они буквально ослепляли. Даже такой выдающийся ученый того времени, как коперниканец Кеплер, говорил, что он испытывал головокружение, читая сочинения Бруно. И церковь расправилась с этим великим мыслителем по своему обычному рецепту: «кротко и без пролития крови» — сожгла его на костре...

Главным обвинением, предъявленным Бруно, было обвинение в распространении учения о бесконечности Вселенной и множественности обитаемых миров, которое Бруно вывел из идей Коперника. Именно это учение, а не представление об обращении Земли около Солнца, церковники считали абсолютно несовместимым с христианским вероучением.

На процессе Бруно вел себя поистине героически. Он гордо заявил своим мучителям, что испытывает меньше страха, отправляясь на костер, чем они, присуждая его к смерти. Бруно был глубоко убежден в своей правоте и прямо заявлял своим противникам: «Сжечь — это не значит опровергнуть». Бруно был уверен, что потомки скажут о нем: «Он ставил выше всех наслаждений борьбу за истину». Последние слова его были «Я умираю мучеником добровольно»¹¹.

Вскоре после сожжения великого ученого и мыслителя, в 1610 г. Галилей начал свои блестящие телескопические открытия, которые вызвали исключительный интерес и крайнее удивление. Эти открытия наглядно доказали правоту Коперника и Бруно, что Земля вовсе не является единственным миром и, следовательно, все здание геоцентризма (значит, и антропоцентризма) рассыпалось в пух и прах.

Изобретение зрительной трубы, или телескопа, чрезвычайно расширило пределы физического зрения человека, я поэтому наука о небе сразу сделала такой скачок, какого ни разу не делала. При помощи этого оптического инструмента Галилей убедился в том, что «Луна не имеет гладкой полированной поверхности, по представляет неровности и возвышения подобно земной поверхности, покрыта огромными горами, глубокими пропастями и обрывами». Галилей даже определил высоту лунных гор на основании данных о длине их тени и таким образом показал, что Луна, подобно Земле, представляет собой темное тело, отражающее солнечный свет. Он обнаружил, что планеты имеют вид шаров, освещенных Солнцем, и при этом открыл, что планета Венера, в согласии с учением Коперника, принимает форму серпа и вообще, подобно Лупе, видима и различных фазах. Из этого он совершенно правильно заключил, что планеты, как и Земля, представляют собой томные шары и что они, подобно Луне, светят лишь отраженным светом, полученным от Солнца.

Галилей также открыл четырех спутников Юпитера, которые обращаются вокруг этой планеты подобно тому, как Луна обращается вокруг Земли. Выходило, таким образом, что Юпитер гораздо «богаче» Земли: он имеет четыре луны и представляет как бы Солнечную систему в миниатюре, т. е. живое свидетельство правильности системы Коперника. Галилеем же (одновременно с другими астрономами) были открыты солнечные пятна, а также установлено, что они перемещаются, и это происходит вследствие вращения Солнца вокруг оси.

Наконец, Галилей обнаружил, что неподвижные звезды, в отличие от планет, остаются в зрительной трубе сверкающими точками, как чрезвычайно отдаленные солнца, обладающие самостоятельным светом. При этом он указал в «Звездном вестнике» на то, что зрительная труба свидетельствует о «существовании бесчисленного множества новых, невидимых до сих пор неподвижных звезд, далеко превосходящих численностью те, которые до настоящего времени могли быть усмотрены невооруженным глазом».

Это множество телескопических открытий привело к тому, что вопрос о правильности учения Коперника сделался центром научных споров. Галилей видел в своих открытиях блестящее доказательство истинности этого учения и яркое свидетельство провала «книжных философов», церковных «авторитетов», уверявших, что только «священное писание» и сочинения Аристотеля являются источником истины. В письме к принцу Чези в 1612 г. он гордо заявляет: «Я подозреваю, что астрономические открытия будут сигналом для похорон или, вернее, для страшного суда под ложной философией», т. е. над всей системой старых. освященных церковью взглядов на строение мира.

По своему мировоззрению Галилей был близок к Бруно и убежден в том, что планеты являются «землями», а звезды — «солнцами». Так, в 1626 г. в своей критике противника коперниканства Инголи он писал о звездах: «не будет ничего недопустимого, если мы примем, что все они по величине равны Солнцу, а некоторые еще и больше его; тогда, с разрешения вашего, что можем мы сказать без всякого преувеличения о тех величайших глубинах, в каких они должны находиться? Ибо неподвижные звезды, синьор Инголи, светятся их собственным светом... так что ничто не мешает нам называть и считать их солнцами»¹².

Наиболее невежественные, тупоумные представители обветшалых взглядов попросту отказывались смотреть в телескоп или объявляли все виденное Галилеем оптической иллюзией. Но были и такие, которые признали телескопические открытия Галилея, но старались «обезвредить» их, т. е. истолковать по-своему, — не в духе нового учения о мире. Так, иезуитская «Римская коллегия», являвшаяся влиятельным центром католической «науки», официально признала с некоторыми незначительными оговорками правильность открытий Галилея. Один из главарей римской инквизиции и цензуры иезуит кардинал Беллармин, по собственному признанию, «сам видел при помощи трубы некоторые очень удивительные вещи на Луне и на Венере». Однако у него не было все же полной уверенности в том, что увиденное им не оптический обман, и но атому он 19 апреля 1611 г. официально обратился к астрономам «Римской коллегии» с вопросом, являются ли новые открытия Галилея «хорошо обоснованными или же только кажущимися и неистинными». И астрономы этой коллегии 24 апреля 1611 г. письменно ответили, что они в общем подтверждают то, что Галилей видел через трубу в мире неподвижных звезд, в Млечном пути, на Сатурне, Венере. Лупе и Юпитере. При этом они совершенно обошли вопрос о значении этих открытий для подтверждения учения Коперника, тем более, что Беллармин и не поднимал вопроса о выводах из этих открытий. Они, конечно, считали для себя невозможным согласиться с мнением Галилея, что новые астрономические открытия, в особенности фазы Венеры, убедительно и наглядно говорят в пользу коперниковой системы мира.

Видный астроном «Римской коллегии», престарелый иезуитский ученый Христофор Клавий (1537—1612), которому папа Григорий XIII поручил реформу календаря, признал, что так как фазы Венеры не могут быть отвергнуты, то приходится подумать, каким образом видоизменить пути небесных тел, чтобы спасти старое, геоцентрическое объяснение явлений. Сам Клавий под влиянием новых фактов и доказательств в конце концов поколебался в непогрешимости системы Птолемея и пробовал искать прибежище в системе Тихо, которую вначале игнорировал. А как именно иезуитские ученые приспособлялись к новым научным фактам, как спасали старое представление о мире, как обезвреживали (т. е. фальсифицировали) науку, видно, например, из того, как они пытались истолковать неровности лунной поверхности.

Из факта неравномерной освещенности лунной поверхности Галилей заключил, что эта поверхность неровна, что она имеет горы и долины и, следовательно, в этом отношении подобна земной поверхности. Галилей отверг возражение, будто Земля темна, не светит и поэтому не может быть небесным телом: вид «старой Луны в объятьях новой», т. е. так называемый пепельный свет неполной Луны, он, как и художник и ученый Леонардо да Винчи и астроном Местлин (учитель Кеплера), объяснял светом, отраженным от земной поверхности. Галилей пришел к выводу, что Земля сияет подобно Луне, т. е. с Луны наша Земля кажется точно такой же, как Луна с Земли, только она значительно больше и ярче. Кроме того, обнаружив колебание пепельного света, Галилей объяснил это тем, что различные части земной поверхности неравномерно отражают солнечные лучи и что особенно ярко Земля светит, когда покрыта облаками. Именно в связи с телескопическими наблюдениями над нашим спутником Галилей в «Звездном вестнике» открыто высказался в пользу учения Коперника, заявив, что «Земля не должна быть исключена из хоровода светил», так как «Земля движется как планета и превосходит Луну блеском своего света».

Однако противники Коперника и Галилея никак не могли примириться с этим выводом, вытекающим из представления о сходстве Луны с Землей. Поэтому они поста-вили вопрос: нельзя ли истолковать обнаруженный телескопом факт неравномерного освещения лунной поверхности, не принимая того, что Лупа имеет горы и долины, т. е. не допуская, что она похожа на Землю, и, стало быть, не превращая Землю в небесное тело? По-видимому, этот вопрос и задавал себе Клавий, так как в упомянутом заключении членов Римской коллегий мы читаем: «Нельзя отрицать большой неровности Луны; но отцу Клавию кажется более вероятным, что не поверхность ее неровна, но скорее самое тело Луны имеет неоднородную плотность и имеет части более плотные и более разреженные; так же дело обстоит и с обычно наблюдаемыми простым глазом пятнами».

Таким образом, Клавий считал, что неровность освещения Луны вызвана не горами и долинами, а неоднородной плотностью различных частей поверхности Луны, которая совершенно гладка и сферична. Это мнение пытался отстоять некто Коломбо, и Галилей выявил его полнейшую несостоятельность и на этом примере показал, что истину надо искать не в старых верованиях, а в самой природе, т. е. в данных наблюдений и опыта.

Спор о неровностях на лунной поверхности не должен показаться странным; он был вполне закономерен, так как богословы и схоластические ученые и философы не могли согласиться с Галилеем, что Луна — землеподобный мир. Что этот спор касался основ религиозного мировоззрения, ясно показал ярый противник коперниковской системы мира Ла-Галла, который в начале 1612 г., вскоре после полемики Галилея с Коломбо, выступил против Галилея с книгой «О явлениях на лунной орбите», в которой критиковал взгляды Галилея о Луне. В ней этот представитель схоластической «науки» совершенно правильно заявил, что «физический спор» о Луне перерастает в богословский спор, так как допущение на Луне гор, долин и т. д. разрушает фундамент всей схоластической философии и всего религиозного мировоззрения. Ла-Галла подчеркивал, что это мнение неизбежно ведет к крайне еретической, атеистической мысли Джордано Бруно, что Земля не является единственным миром, а человек — не цель творения.

Противники коперниканства не хотели также мириться с утверждением Галилея, что солнечные пятна свидетельствуют о вращении Солнца вокруг своей оси. Ведь факт вращения огромного Солнца должен был, конечно, служить веским аргументом в пользу аналогичного вращения гораздо меньшего тела — Земли. Астроном иезуит Шейнер заявил, что солнечные пятна не принадлежат Солнцу, а представляют собою не что иное как небольшие темные небесные тела, обращающиеся вокруг Солнца и кажущиеся темными всякий раз, когда им случается проходить между Солнцем и Землей. Но Галилей на основе огромного материала своих наблюдений блестяще опроверг это представление, за которое ухватились противники новой системы мира.

Уже после осуждения Галилей в своих заметках, относящихся к «Диалогу», писал: «Берегитесь, теологи, желающие сделать из вопроса о движении или покое Солнца и Земли догмат веры... Вы сами создаете почву для ересей, считая без всякого основания, что писание гласит то, что вам угодно, и требуя, чтобы люди знающие отрешились от собственного мнения и неопровержимых доказательств... Из двух систем одна является ясной, а другая темной; тот, кто не вовсе слеп, должен уметь различать белое; так скажите же мне прямо, что кажется вам белым?»¹³.

Характерно, что среди противников учения Коперника были не только церковники, по и некоторые передовые мыслители, не сумевшие разобраться в существе этого учения. Так, даже такой великий философ-материалист, как Фрэнсис Бэкон, заслуженно считающийся одним из основателей современного естествознания, но решался признать новую систему мира. Вызвано это было главным образом тем, что этот мыслитель, поборник опытного исследования природы, просто не понял «математичность» гелиоцентрической системы. Бэкон считал «бессмысленной фантазией» птолемееву систему мира, но и к коперниковой системе относился так же критически. Ему казалось, что Коперник является человеком, для которого совершенно безразлично, какие фикции он приписывал природе, лишь бы его математические выкладки удались. Уже после запрещения гелиоцентрической системы, в 1622 г., Бэкон, несмотря на телескопические открытия Галилея, писал: «В системе Коперника можно найти много несообразностей; приписывание Земле тройного движения весьма неудобно, равно как отделение Солнца от планет, с которыми оно (т. е. Солнце) имеет столько общих страстей (общих свойств — Г.Г.). Все это вызывает затруднения, наряду с введением стольких неподвижных тел в природу, раз мы считаем и Солнце и звезды неподвижными. Все это спекуляции того человека, которому дела пет, какие фикции он вносит в природу, лишь бы его вычисления сошлись».

Таким образом, Бэкон не видел того, что телескопические открытия Галилея говорят в пользу нового учения о мире. В связи с этим следует отметить, что в то самое время, когда Галилей начал свои астрономические исследования, некоторые другие астрономы тоже направили на небо незадолго до того изобретенную в Голландии подзорную трубу. Поэтому некоторые открытия (солнечные пятна и спутники Юпитера) были сделаны почти одновременно с Галилеем и независимо от него другими учеными, а остальные астрономические открытия (горы на Луне, фазы Венеры и пр.) не могли заставить себя долго ждать, так как являлись неизбежным следствием изобретения телескопа. Однако первые астрономические открытия навсегда останутся неразрывно связанными с именем Галилея, и не только потому, что никто не проявил такой энергии и проницательности в телескопических наблюдениях, как этот ученый. Главное здесь в том, что никто из современников не обнаружил такой независимости ума и ясности мысли при истолковании того, что видно в телескоп, как Галилей. Лишь он один показал, что телескопические открытия безусловно отвергают старые авторитеты и, наоборот, являются неотразимыми окончательными аргументами в пользу коперниковской системы мира. Тем самым он очень много сделал для доказательства того, что учение Коперника является не «полезной фикцией», а отображением действительности — достоверной истиной.

«Надо быть благодарным тем, кто освобождает нас от заблуждений, и не сердиться при этом так, точно нас пробудили от приятного сновидения», — говорил Галилей. Но теологи, схоласты и прочие представители старых представлений о мире не могли быть ему благодарны: они видели, что «освободиться от заблуждений», «пробудиться от сновидения», в конечном итоге значит нанести жестокий удар церковному авторитету, порвать с самыми основами религиозного мировоззрения. Особенно напали на Коперника астрологи, которые видели, что его учение непримиримо со всей системой астрологических взглядов, основанных на антропогеоцентризме.

Молодой астроном Ретик, пробыв у Коперника несколько лет, убедился в том, что старое представление о мире отжило свой век. При этом он понял, что лишь Копернику удалось не только сделать решительный шаг по пути критического пересмотра укоренившихся представлений о мире, по и заложить действительные основы астрономии. В 1541 г. Ретик в своей небольшой книжке, знакомящей с основными положениями нового учения о мире, подчеркивал, что истинный мыслитель «должен иметь свободный ум» и что таким именно человеком и является его «учитель» — Коперник.

Точно так же Галилей был уверен, что если бы Аристотель, Птолемей и Тихо де Браге могли ознакомиться с его телескопическими открытиями, они бы признали учение Коперника, порвали бы с геоцентризмом. И действительно, эти ученые, искатели истины, должны были бы сказать Галилею, как Кеплер в 1611 г., убедившись после некоторых колебаний в существовании спутников Юпитера: «Ты победил, Галилеянин!»

Примечания

1. Галилео Галилей. Диалог о двух главнейших системах мира Птолемеевой и Коперниковой, стр. 106.

2. «Николай Коперник», стр. 193.

3. См. П. Дюгем. Физическая теория, стр. 50.

4. См. С.Н. Блажко. Коперник. М.-Л:, ГИЗ, 1926, стр. 73.

5. См. Я. Вейнберг Николай Коперник и его учение. СПб., 1873.

6. Э. Мах. Механика. СПб., «Образование», 1909, стр. 193.

7. «Николай Коперник», стр. 192.

8. «Николай Коперник», стр. 193.

9. Джордано Бруно. Диалоги. М., Госполитиздат. 1949. стр. 94.

10. Джордано Бруно. Диалоги, стр 361 и 372: ср. также стр 364, 366—367, 374.

11. О процессе над Бруно см. В.С. Рожицын. Джордано Бруно и инквизиция. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 149.

12. Галилео Галилей. Послание к Франческо Инголи. В сборнике «Галилео Галилей» (трехсотлетие со дня смерти). Изд-во АН СССР, 1943, стр. 149.

13. Галилео Галилей. Диалог, стр. 329, 331, 332.