Глава четвертая. Объявление гипотезы ересью

1

Поездка Галилея в Рим в марте 1611 г. для ознакомления высших церковных властей со своими астрономическими открытиями прошла благополучно. Это объясняется тем, что Галилей, по тактическим соображениям, поначалу не старался связывать свои открытия с учением Коперника и ограничился лишь доказательством их истинности. Во всяком случае, он добился того, что действительность ого открытий была даже официально засвидетельствована, притом и теми католическими астрономами и церковными сановниками, кто вначале их отрицал. Кардинал Монти писал к герцогу Козимо, покровителю Галилея: «Открытия Галилея признаны столь же истинными и действительными, как и удивительными для людей, понимающих дело. Я твердо уверен в том, что если бы мы жили в древней Римской республике, то не преминули бы воздвигнуть Галилею статую в Капитолии, дабы оказать почет его выдающимся заслугам».

Оставляя Рим в 1611 г., Галилей уже поздравлял себя с успехом, который превзошел все его ожидания, так как для него прежде всего было важно официальное признание того, что он видел посредством телескопа. Но его друг, высокообразованный патер Паоло Сарпи, лучше его разбиравшийся в вопросах церковной политики, считал, что успех Галилея в Риме все-таки является в достаточной степени иллюзорным. «Я предвижу, — говорил он, — что вопрос физики и астрономии сведен будет на почву богословия и что, к великому моему огорчению, Галилей вынужден будет отказаться от своего мнения но избежание обвинения в ереси и отлучения от церкви. Нет сомнения, что придет время, когда люди науки, более просвещенные, будут оплакивать несчастную судьбу Галилея и несправедливость, учиненную против великого человека, но он должен будет все терпеть и не посмеет жаловаться открыто».

Предсказания Сарпи довольно скоро сбылись. Уже в конце 1611 г. во Флоренции у архиепископа Марцимедичи состоялось собрание монахов, на котором говорилось о необходимости противодействовать новым астрономическим идеям путем церковной проповеди. А в 1614 г. доминиканский проповедник Каччини выступил против Галилея в проповеди на текст из апостольских деяний: «Мужи галилейские, что стоите зряще на небо?» Хитрый доминиканец, давая свое «толкование» этому случайному совпадению слов «писания» с впечатлениями от открытий Галилея, указывал на них как на «перст божий». Он проклинал и громил суетное любопытство людей, увлекавшихся «лжемудрствованиями математиков» (к математикам тогда относили также астрономов и физиков), и доказывал, что «математика есть изобретение дьявола» и что философы, изучающие ее, как виновники всех ересей, должны быть изгоняемы из всех христианских стран. Проповедь эта произвела сильное впечатление, и вслед за нею другие служители алтаря обрушились на Галилея всевозможными цитатами из «священного писания» (словами Иисуса Навина, царя Давида и т. д.).

Однако к самому Галилею в то время было трудно предъявить формальное обвинение, так как он действовал достаточно осторожно, стараясь не выдвигать на первый план те выводы, которые вытекают из его телескопических открытий. Свой «Звездный вестник» он намеренно написал по-латыни для людей привилегированного положения («избранной публики»), и если он упомянул в нем о системе Коперника, то лишь вскользь, в рамках узко-астрономических проблем, не касаясь щекотливых для церкви вопросов. Но уже 17 мая 1611 г. в присутствии и, вероятно, по предложению кардинала Беллармина на секретном заседании конгрегации инквизиции было принято решение присмотреться к «профессору философии и математики Галилею» и выяснить, не замешан ли он в каких-нибудь ересях.

В апреле 1613 г. Галилей выпустил книгу о солнечных пятнах, в которой сделан первый, хотя и весьма осторожный, шаг в деле пропаганды учения Коперника. Книга эта была написана на итальянском языке и адресовалась к широкой публике. Коснувшись в своей работе вопроса о фазах Венеры, Галилей делает вывод: «Все это должно для каждого исключить всякую возможность сомнения в вопросе о том, как происходит обращение Венеры, и с абсолютной необходимостью ведет к заключению, что, согласно с положениями пифагорейцев и Коперника, она обращается около Солнца, вокруг которого, как около центра их вращения, движутся и все другие планеты».

Вскоре после этого доминиканский монах Лорини составил на Галилея донос римской цензуре; «галилеисты, — писал он, — утверждают, следуя мнению Коперника, что Земля движется, а небо стоит неподвижно... и что в физических вопросах больше силы имеют аргументы философские и астрономические, чем божественные и священные». Другой доминиканский монах Каччини направил свой донос непосредственно конгрегации инквизиции, и с февраля 1615 г. «дело Галилея», а следовательно, и учение Коперника стало предметом формального разбирательства, причем производилось оно в строгой тайне даже от высших церковных сановников.

Галилей все-таки подозревал, что против него что-то затевается, и просил некоторых своих влиятельных друзей — Чези, Дини, Чиамполи и других — узнать из достоверных источников, что происходит в высших церковных кругах в связи с вопросом об учении Коперника. Все эти лица имели беседы с влиятельным членом конгрегации инквизиции и цензуры иезуитом кардиналом Беллармином об отношении учения Коперника к христианскому вероучению. Об этих беседах они сообщили Галилею, причем все они указали ему, что о свободной пропаганде учения Коперника не может быть и речи.

Так, Чези писал Галилею, что из разговора с Беллармином для него стало ясно, что нужно всячески избегать разговора о Копернике, чтобы это не послужило поводом для разбора вопроса о том, следует ли это учение допустить или осудить. «Что касается учения Коперника, — подчеркивал Чези, — то сам Беллармин, принадлежащий к числу руководителей конгрегации, которой такие вещи подведомственны, заявил мне, что он считает его еретическим и что движение Земли, без всякого сомнения, противно писанию. Вы видите, как обстоит дело; я всегда опасался, что когда в свое время в конгрегации индекса будет поставлен вопрос о Копернике, то в самом лучшем случае дело ограничится запрещением его».

Необходимо отметить, что в беседе с Дини кардинал Беллармин сказал, что учение Коперника не будет запрещено только при условии, если это учение будет трактоваться лишь как удобный способ описания небесных явлений, т. е. в духе католической догматики, по существу усвоенной богословом Осиандером. Для католика, — подчеркивал Беллармин, — о движении Земли можно говорить лишь в том смысле, в каком многие сторонники системы Птолемея говорят об эпициклах, в реальное существование которых они не верят. Галилей в письме к Дини от 23 марта 1615 г., категорически отвергая точку зрения Осиандера, протестовал против истолкования учения Коперника как математической фикции, подчеркивая, что описание небесных явлений само по себе еще не требует принятия движения Земли и что до Коперника существовали удовлетворительные способы этого описания. Напротив, истинной задачей Коперника, — указывает Галилей, — было как раз доказать, что Земля в действительности движется, и если Коперник в своем «посвящении» признает, что положение о движении Земли создает ему репутацию глупца в глазах толпы, суждения которой, как он говорит, его не беспокоят, то он поступил бы действительно очень глупо, если бы захотел создать себе такую репутацию, защищая мнение, в истинности которого он не был бы твердо убежден.

Поэтому Галилей подчеркивает: «По моему мнению, учение Коперника не допускает смягчающих оговорок, так как существеннейшим его пунктом и основным утверждением является движение Земли и неподвижность Солнца, вследствие чего его нужно или целикам осудить, или принять таким, как оно есть; иной возможности, во всяком случае, я себе не представляю».

Все это Галилей писал тогда, когда инквизиция в большой тайне занималась «делом Галилея», т. е. обсуждала вопрос об отношении учения о движений Земли к христианскому вероучению. Как раз в это время в Неаполе вышло из печати «Письмо отца настоятеля Паоло Антонио Фоскарини, члена ордена кармелитов, к Себастиану Фантони, генералу ордена, о мнении пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и о новой пифагорейской системе мира». Это богословское сочинение неизвестного дотоле коперниканца Фоскарини подчеркивало, что новые астрономические открытия дают все основания считать правильным учение Коперника, причем вопрос о согласовании этого учения с «священным писанием» оно решало в духе Галилея. Конечно, это сочинение не могло пройти незамеченным, оно сразу подверглось резкой критике со стороны одного духовного лица, и на эту критику Фоскарини не замедлил ответить. В споре со своим противником Фоскарини захотел иметь арбитром такое ответственное лицо, как Беллармин, который недавно был приобщен к лику «блаженных» — назван «святым доктором». И в результате 12 апреля 1615 г. этот кардинал написал письмо к Фоскарини, в котором довольно подробно разобрал вопрос об отношении христианской религии к учению Коперника.

В своем ответе Беллармин сознательно обходил то обстоятельство, что Галилей и Фоскарини считают это учение истинным и отнюдь не склонны объявить его математической фикцией. Он писал: «Мне кажется, что ваше священство [Фоскарини] и господин Галилей мудро поступают, довольствуясь тем, что говорят предположительно, а не абсолютно; я всегда полагал, что так говорил и Коперник. Потому что, если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет представить все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика это вполне достаточно. Но желать утверждать, что Солнце в действительности является центром мира и вращается только вокруг себя, не передвигаясь с востока на запад, что Земля стоит на третьем небе и с огромной быстротой вращается вокруг Солнца, — утверждать это очень опасно не только потому, что это значит возбудить всех философов и теологов-схоластов: это значило бы нанести вред святой вере, представляя положения святого писания ложными... Если бы даже и существовало истинное доказательство того, что Солнце находится в центре мира, а Земля на третьем небе и что Солнце не вращается вокруг Земли, но Земля вращается вокруг Солнца, то и тогда необходимо было бы с большой осторожностью подходить к толкованию тех мест писания, которые представляются ему противоречащими, и лучше будет сказать, что мы не понимаем писания, чем сказать, что то, что говорится в нем, ложно. Но я никогда не поверю, чтобы такое доказательство было возможно, до тех пор, пока мне действительно его не представят; одно дело показать, что предположение, что Солнце в центре, а Земля на небе, позволяет хорошо представлять наблюдаемые явления; совсем другое дело доказать, что в действительности Солнце находится в центре, а Земля на небе, ибо первое доказательство, я думаю, можно дать, а второе — я очень в этом сомневаюсь».

Приводя слова Соломона «восходит солнце и заходит, и к месту своему возвращается», Беллармин говорит далее: «Если вы мне скажете, что Соломон говорит о явлении так, как мы его видим, и говорит: нам кажется, что вращается Земля, так же, как тому, кто удаляется от берега на корабле, кажется, что берег удаляется от корабля, то на это я отвечу, что находящийся на корабле, хотя ему и кажется, что берег удаляется от него, все же знает, что это обман, и исправляет его, понимая ясно, что движется корабль, а не берег; что же касается Солнца и Земли, то нет никакой уверенности в том, что нужно исправить обман, ибо ясный опыт показывает, что Земля недвижна и что глаз не обманывается, когда говорит нам, что Солнце движется, так же, как не обманывается он, когда свидетельствует, что Луна и звезды движутся»¹.

Таким образом, Беллармин занял довольно ясную позицию в этом щекотливом для церкви вопросе. Он уверяет, что чувственное суждение глаза будет всегда делать крайне сомнительным любое теоретическое доказательство движения Земли, и поэтому нет оснований отступать от текстов «священного писания».

Галилей, ознакомившись с содержанием письма Беллармина, в письме к Фоскарини подробно разобрал аргументацию Беллармина. Письмо это не сохранилось, но и из его наброска видно, что, настаивая на объективном значении («полнейшей истинности») научного познания, Галилей подчеркивал, что учение Коперника может быть истинным или ложным, но что этот вопрос должен быть решен наблюдением и строгим доказательством, т. е. практикой. Приводя пример кажущегося движения берега при наблюдении его с движущегося корабля, Галилей указывал, что этот пример вовсе не является доказательством правильности учения Коперника. Если он был приведен Коперником, то лишь для того, чтобы устранить возражение против движения Земли, основанное на простом свидетельстве чувств. Система Коперника не имела бы никакого преимущества перед системой Птолемея, если бы это было единственным аргументом, но все дело в том, что система Коперника основана не на одном этом доводе, а является выводом из многочисленных наблюдений явлений природы.

Возражая против общей установки Беллармина, Галилей так формулирует свою чисто материалистическую мысль о характере научных положений: «Верно, что если доказано, что при предположении движения Земли и неподвижности Солнца могут быть объяснены наблюдаемые явления, то этим еще не доказано, что эта гипотеза действительно истинна. Но верно также и то, что другая, господствующая система не может объяснить все происходящие явления, и что поэтому она безусловно ложна. Ясно, что истинной может быть только та система, которая хорошо объясняет явления: нельзя и не следует требовать от какой-нибудь теории большей истинности, нежели та, чтобы она соответствовала всем отдельным явлениям».

2

В декабре 1615 г. Галилей прибыл в Рим, где устроил ряд диспутов по вопросам, касавшимся нового учения о мире; пробыл он там до конца мая 1616 г. Письмо Кверенго, одного из приближенных папы, к кардиналу Александру д'Эсте от 1 января 1616 г. дает некоторое основание думать, что Галилей был вызван в Рим и что приглашение это держалось в большом секрете. «Поездка Галилея в Рим, — читаем мы в этом письме, — не совсем произвольная, как думали, — хотят заставить его объясниться, как согласует он движение Земли с совершенно противным сему учением священного писания».

Но как бы то ни было, Галилей пустил в ход всю силу своего красноречия и своей эрудиции, защищая с огромным успехом учение Коперника в домах светских и церковных сановников. Не было таких возражений, которые бы он не сокрушил, и его выступления оказывали сильное влияние на здравомыслящих людей. Это, между прочим, видно из того, что упомянутый Кверенго в своем письме к д'Эсте от 30 декабря 1615 г. сообщает: «У нас сейчас находится Галилей, который часто держит на собраниях любознательных людей удивительные речи об учении Коперника, которое он считает истинным».

О манере Галилея отстаивать свои идеи Кверенго в письме от 20 января 1616 г. к кардиналу писал: «Ваше высокопреосвященство испытали бы большое удовольствие, если бы слышали Галилея рассуждающим в кружке 15 или 20 человек, наседающих на него то в том, то в другом доме. Он так уверен в своем деле, что всех их высмеивает, и если не убедит в справедливости своего мнения, то во всяком случае докажет ничтожество аргументов, какими противники хотят повергнуть его на землю... Мне особенно нравится то, что он, прежде чем ответить на приводимые против него аргументы, начинает их еще подкреплять новыми, по-видимому, сильными, чтобы потом через опровержение поставить противника в еще более смешное положение».

Некоторые из влиятельных просвещенных прелатов (Орсини и др.) ласково приняли Галилея как ученую знаменитость и даже снискали ему благосклонность папы Павла V, беседовавшего с ним. Полагая, что его блестящие научные аргументы поняты и в конце концов даже приняты в высших церковных сферах, Галилей надеялся, что его дело приняло хороший оборот. «Часть моего дела, лично меня касающаяся, — писал он 6 февраля 1616 г. к статс-секретарю великого герцога тосканского Пиккене, — совершенно окончена, хотя с моим делом связано другое, касающееся не меня лично, но и всех защитников известного вам учения или мнения, о котором теперь идет дело, и хотят прийти к некоторому решению». Но в высших церковных кругах правильно усмотрели в защищаемой Галилеем; астрономической системе наступление нового, противорелигиозного мировоззрения и готовились нанести этому учению решительный удар.

Напрасно Галилей указывал, что пуще всего богословы должны бояться того, «чтобы не получилось большого скандала, если будет осуждено истинное положение». В то время как он горячился на диспутах, в связи с доносами Лорини и Каччини, 24 февраля 1616 г., по приказанию папы Павла V и кардиналов инквизиции, собралось 11 «богословов-квалификаторов» (цензоров) для обсуждения учения Коперника. В тот же день эти консультанты инквизиционной конгрегации вынесли следующее решение: «Положение, что Солнце является центром мира и вовсе неподвижно в отношении перемещения, глупо и абсурдно в философском отношении и еретично в формальном отношении [по существу], так как оно явно противоречит изречениям священного писания во многих его местах, как по смыслу слов писания, так и по общему истолкованию святых отцов и ученых богословов. Положение, что Земля не является центром мира и не неподвижна, но в себе самой целиком движется также суточным движением, глупо и абсурдно в философском отношении; рассматриваемое же с богословской точки зрения является по меньшей мере заблуждением в вопросах веры».

Таким образом, учение Коперника было признано нелепым и ложным не только с богословской, но и с философской, т. е. естественнонаучной, точки зрения. При этом, вынося решение о «философской» ценности учения Коперника, квалификаторы не утруждали себя изучением вопроса по существу, ибо от них заранее требовалось вынесение отрицательного решения. Характерно, что приведенные два положения в документах инквизиции называются «предположениями математика Галилея», хотя эти невежественные формулировки не имеют ничего общего с формулировками Галилея или Коперника и заимствованы из доноса Каччини.

Через день после вынесения этого решения, 25 февраля 1616 г., конгрегация инквизиции по повелению папы вынесла постановление, что кардиналу Беллармину поручается увещевать Галилея оставить ложное учение Коперника, причем если Галилей откажется повиноваться, то принять меры вплоть до тюремного заключения. На следующем заседании инквизиционной конгрегации 3 марта 1616 г. Беллармин доложил, что он увещевал. Галилея и последний подчинился. Кроме того, на атом заседаний, было вынесено решение об опубликовании декрета конгрегации индекса об осуждении учения Коперника и книг, проповедующих это учение. Через два дня, т. е. 5 марта 1616 г., этот декрет был опубликован; он гласил:

«Так как до сведения святой конгрегации превосходительнейших господ кардиналов, особо назначенных святейшим господином нашим папой Павлом V и святым апостолическим престолом для составления указателя книг, подлежащих разрешению, запрету, уничтожению и печатанию во вселенском христианском государстве, — дошло, что ложное и целиком противное священному писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учат Николай Коперник в книге об обращениях небесных кругов и Дидак Астуник в комментариях на книгу Иова, уже широко распространяется и многими принимается, как это видно из появившегося в печати послания некоего кармелитского патера под названием «Письмо кармелита отца Паоло Антонио Фоскарини по поводу мнения пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и новая пифагорейская система мира; Неаполь, у Лазаря Скориджио, 1615 г.», в котором этот патер пытается показать, что вышеназванное учение о неподвижности Солнца в центре мира и движении Земли согласно с истиной и не противоречит священному писанию, — то, чтобы такого рода мнение не распространялось мало-помалу на пагубу католической истине, конгрегация постановила: названные книги Николая Коперника «Об обращении кругов» и Дидака Астуника «Комментарии на Иова» должны быть временно задержаны впредь до их исправления. Книга же отца Паоло Антонио Фоскарини, кармелита, вовсе запрещается и осуждается. Все книги, учащие равным образом тому же, запрещаются, и настоящий декрет соответственно запрещает и осуждает их или временно задерживает». Упоминаемый в декрете Дидак Астуник, или Диего Стуника, испанский монах, августинец, в своих «Комментариях на Иова», напечатанных в Риме в 1591 г., выступил сторонником учения Коперника и пытался доказать, что стих в девятой главе книги Иова может быть истолкован в соответствии с допущением движения Земли (эта точка зрения не нашла сочувствия у богословов).

Таким образом, если постановлением квалификаторов католику вменялось в обязанность верить, что вопрос о движении Земли авторитетно разрешен и что учение Коперника ложно и еретично, то декрет, как мы видим, изменил формулировку квалификаторов и осуществил ту линию, которая намечена была Осиандером в его анонимном предисловии к Копернику и в письме кардинала Беллармина к Фоскарини. Ведь книга Коперника, излагающая «ложное и целиком противное священному писанию учение», не была окончательно запрещена, а лишь задержана, «пока не будет исправлена».

Список необходимых исправлений был официально обнародован в 1620 г., причем суть этих исправлений заключалась в удалении из книги Коперника тех мест, где Земля называлась небесным телом, а также в некоторых изменениях, имевших целью представить существенные принципы книги в виде чисто математических гипотез, придуманных ради удобства вычислений. При этом официально было подчеркнуто: «Принимая во внимание, что Коперник не гипотетически предложил учение о движении земною шара — учение, противное священному писанию и его точному толкованию католической церковью, — напротив, он считает свое учение истинным и несомненным, — потому оно нетерпимо в истинном христианстве».

Как видно, теология не отбрасывала учение Коперника, а лишь сводила его, вслед за Осиандером, к «рабочей гипотезе», которую в то время называли просто «гипотезой», противопоставляя ее истине. И если Коперник, Бруно и другие мыслители были осуждены, то только потому, что они не хотели признать движение Земли только «рабочей гипотезой», только полезной математической фикцией. Значит, борьба церкви с гелиоцентризмом, с коперниканством наглядно выявляет теологический смысл так называемой «рабочей гипотезы», философии «чистого опыта» или математического «описания», т. е. излюбленных понятий, которыми пользуются махисты — субъективные идеалисты.

Ученая конгрегация при папе, комиссары святой инквизиции — вот настоящие родоначальники махизма, или эмпириокритицизма, который целиком извратил научное понимание опыта. Это субъективно-идеалистическое направление в философии, созданное физиком Махом и философом Авенариусом, утверждает, будто невозможна объективная истина, так как законы природы якобы не существуют объективно: объект (мир), мол, невозможен без субъекта (сознания). Поэтому задачу науки оно видит не в объяснении явлений, а в их «экономном» математическом «описании» посредством «рабочих гипотез» — удобных абстракций. Эта точка зрения была воспринята преимущественно теми представителями физико-математических наук, которые по тем или иным причинам не были на стороне материализма.

В.И. Ленин подверг эту буржуазную философию беспощадной критике и особенно ясно показал ее реакционный характер, ее роль в защите фидеизма. Он писал: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу. Мах точно так же предает естествознание фидеизму, переходя по существу дела на сторону философского идеализма»². Общий вывод Ленина гласит: «Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности»³. Выявляя несостоятельность махистского принципа «экономии мышления», Ленин отметил: «Мышление человека тогда «экономно», когда оно правильно отражает объективную истину...»⁴.

Учение Коперника заключало в себе убеждение в том, что человек способен познать мир, открыть объективную истину. Это учение было, по словам Энгельса, «революционным актом», которым естествознание заявило о своей независимости, и именно отсюда датирует «освобождение естествознания от теологии».

Следует отметить, что когда Беллармин и другие инквизиторы (во главе с папой Павлом V) выработали компромиссную точку зрения на учение Коперника, как на удобную математическую фикцию, они еще не оценили и полной мере той опасности, какую это учение имело для всей системы церковной идеологии. Однако уже очень скоро — в 1633 г. — инквизиция вернулась к точке зрения богословов-консультантов и объявила учение Коперника еретическим, создав этим знаменитый второй процесс Галилея.

Как мы видели, Беллармин передал 25 февраля 1616 г. Галилею решение священной конгрегации об учении Коперника и сделал этому ученому внушение, чтобы он не отстаивал осужденное учение. Галилей заявил, что подчиняется папскому повелению, по-видимому, решив выждать некоторое время и переменить свою тактику в деле защиты учения Коперника.

О том, что Галилей не мыслил себе прекращения защиты учения Коперника, явствует из донесения тосканского посланника Гвичиардини к своему герцогу от 6 марта 1616 г. «Я и многие кардиналы священного судилища уговаривали Галилея, чтобы не беспокоился и не форсировал обстоятельств, и если хочет держаться этого мнения, держался бы в тишине, не очень стараясь привлечь к нему других. Все боятся, не повредил бы ему его приезд сюда, и чтобы, в результате, вместо того, чтобы очистить себя, не ушел бы пораненным... Вчера была собрана конгрегация, чтобы объявить мнение Галилея ложным и еретическим. Коперник и многие другие авторы, о том писавшие, будут или подвергнуты исправлению, или запрещены. Лично Галилей, полагаю, не пострадает, если будет достаточно благоразумен, чтобы хотеть и мыслить так, как святая церковь хочет и мыслит. Но он слишком горячится, безмерно страстен и слишком мало имеет благоразумия, чтобы побороть себя. При таких обстоятельствах римский воздух ему очень вреден». Но Галилей оставил Рим только по получении от Пиккени письма, в котором между прочим говорилось: «Испробовавши преследования монахов, вы знаете теперь, каков их вкус. Их светлости опасаются, чтобы дальнейшее пребывание в Риме не причинило вам новых напастей. Они того мнения, что раз дело кончено с честью, то зачем будить собаку, благо она спит, а скорее следует спешить домой».

Во всяком случае, в 1633 г., во время второго процесса Галилей на допросе подчеркивал, что в 1616 г. он обещал Беллармину ничего не писать в защиту учения Коперника, но не отказался от дальнейшего разбора этого учения в качестве гипотезы. В подтверждение этих слов, которые были чрезвычайно неприятны инквизиторам, Галилей ссылался на имевшееся у него письменное свидетельство, выданное ему Беллармином 25 марта 1616 г. Это свидетельство не было известно инициаторам этого процесса и тем серьезно спутало их карты.

3

После осуждения учения Коперника в 1616 г. враги Галилея распространили слух о том, что Галилей сыграл самую жалкую роль в Риме, отрекшись от учения Коперника, и был подвергнут за свое прежнее заблуждение покаянию. Ввиду этого, прежде чем вернуться во Флоренцию, Галилей выхлопотал у кардинала Беллармина письменное удостоверение в том, что он лично не подвергался осуждению, не отрекался ни от одного из своих мнений и т. д. Свидетельство это заканчивается словами: «Было только ему [Галилею] предъявлено господином нашим [палою] сделанное и конгрегацией инквизиции опубликованное постановление, что учение, приписываемое Копернику, будто Земля движется вокруг Солнца, Солнце же стоит в центре мира, не имея движения с Востока на запад, противно священному писанию и поэтому не может быть ни защищаемо, ни разделяемо».

Как видно, здесь нет речи о том, что это учение запрещено излагать или изучать (разбирать) каким бы то ни было образом, и это дало возможность Галилею маневрировать, лавировать и т. д., и он всячески старался использовать эту возможность. Так, в своей полемической работе о кометах, изданной в 1623 г., т. е. через 7 лет после запрещения гелиоцентрической системы мира, Галилей писал: «Так как приписываемое Земле движение, которое я, в качестве благочестивого католика, считаю совершенно ложным и не соответствующим истине, прекрасно объясняет массу различных явлений, то я полагаю, что при всей своей ложности оно до некоторой степени объясняет явление комет». При этом он (по-видимому, не без иронии) отмечает, что «было бы недурно, если бы постарались естественно-историческими аргументами доказать неверность тех положений, которые объявлены противными священному писанию». У Галилея появилась надежда, что он избегнет гонений, если будет, не доказывая прямо справедливость учения Коперника, излагать и разбирать, в чем оно состоит, а, сопоставляя с другими учениями, содействовать таким образом его распространению. Поэтому он, «этот упрямый Галилей», по меткому слову Пушкина, и выпустил свою книгу о «системах мира», придав ей форму диалога, происходящего между тремя лицами — коперниканцев Сальвиати, схоластом Симпличио и их арбитром Сагредо. Спор ведется с большим хладнокровием и откровенностью для более удобного сопоставления взглядов сторонников этих различных систем. Вся работа была проникнута довольно революционной для того времени мыслью, что во всех суждениях следует остерегаться предрассудков.

Таким образом, форму разговора Галилей избрал не столько из литературных соображений, сколько потому, что она в известной мере давала возможность обойти церковное запрещение, т. е. защищать коперникову систему мира устами вымышленных лиц, не высказывая явно собственных мнений. Два собеседника «Диалога» — Сальвиати и Сагредо — настойчиво и терпеливо, не пренебрегая никакими мелочами, доказывали правильность коперниковского представления о мире и на каждом шагу безжалостно разбивали все аргументы третьего собеседника — «простака» Симпличио, весьма образованного сторонника старых взглядов. Этот последний оказывался до такой степени загнанным, что, истощив все свои доводы (т. е. весь комплекс возражений перипатетиков, иезуитов и богословов, выступавших против Галилея), вынужден был в конце концов заявить, что не желает принимать новых воззрений, хотя бы они были верны, потому что они ему не правятся. При этом оя подчеркнул, — и это был его последний и решающий аргумент, — что бог всемогущ, а потому его нельзя подчинить необходимости: для него, вопреки разуму, все возможно, ибо он выше всяких законов!

Эта замечательная книга, выпущенная в свет в 1632 г., предназначалась для самой широкой публики, интересующейся научно-философскими вопросами. Написанная на народном итальянском языке книга Галилея не просто разбирает вопрос, какая из обеих систем мира истинная, а излагает новый метод научного исследования и мышления, совершенно противоположный старому схоластическому. Но, давая исчерпывающий разбор взглядов спорящих сторон, Галилей в ней все же формально избегает окончательного заключения, якобы откладывая его для пятого и решающего диалога, который никогда не был написан. Заканчивалось произведение жалкими рассуждениями о суетности человеческих знаний в духе католической церкви, приведенными исключительно для отвода глаз, но формально показывающими, особенно в связи с душеспасительным предисловием, что книга написана как бы в за щиту церковного постановления об учении Коперника.

Враги Галилея сразу заметили это обстоятельство, тем более, что книга Галилея очень быстро распространялась, читалась нарасхват и произвела в Европе необыкновенное впечатление. Они без труда убедили папу Урбана VIII, что книга Галилея представляет «большую опасность для всего христианства», так как в ней дерзко противопоставляется авторитет научных аргументов (знание) церковному авторитету (вере). Они указывали на то, что внешний вид скромного подчинения скрывает под собой иронию гордого ума, умышленно показывавшего, с одной стороны, будто бы нелепость, которой надлежит держаться, с другой стороны, очевидность, которую требуется отрицать. Как рассказывает сам Галилей в письме к Диодати, они говорили папе, что «эта книга Галилея ужаснее и для церкви пагубнее писаний Лютера и Кальвина», так что она должна быть запрещена, а ее автор должен быть наказан как еретик. При этом они внушили папе, что книга задевает его самого, ибо в речах добродушного, простоватого и недальновидного, хотя и очень образованного, Симпличио очень часто попадаются слова и выражения (между прочим, распространенный в то время в богословских кругах аргумент о невозможности подчинить всемогущего бога необходимости), слышанные Галилеем от самого святейшего отца во время многократных бесед об учении Коперника.

Все это, конечно, произвело чрезвычайное впечатление на Урбана VIII, ясно увидевшего, что специально астрономический, строго научный вопрос приобрел значение общего вопроса о новом мировоззрении, которое, будучи построено на опыте и наблюдении, колеблет веками установившиеся взгляды, защищаемые богословием. В результате Галилей 30 сентября 1632 г. получил через инквизитора Флоренции приказание немедленно явиться в Рим к комиссару инквизиционного судилища.

Когда тосканский посланник Никколини получил от великого герцога Фердинанда II (которому Галилей посвятил свой «Диалог») приказ сделать все возможное для смягчения Урбана VIII, он явился 5 сентября 1632 г. к папе. Последний при первых же словах пришел в сильнейший гнев и воскликнул: «Ваш Галилей вступил на ложный путь и осмелился рассуждать о самых важных и самых опасных вопросах, какие только можно возбудить в наше время!». Точно такой же ответ получил Никколини от папы на аудиенции 18 сентября, за 5 дней до решения «святого» судилища о предании Галилея суду. «Уже 16 лет, — говорил ему папа Урбан VIII, — осуждены защищаемые Галилеем мнения, и он запутал себя в сложном деле. Вещь очень опасная и книга крайне вредная. Дело хуже, чем думает великий герцог, — прошу ему написать. Он не должен терпеть, чтобы Галилей развращал своих учеников и передал им опасные воззрения».

Никколини совершенно правильно писал 19 февраля 1633 г. (уже после прибытия Галилея в Рим на суд) к герцогу: «Так как папа объявил учение Галилея дурным, то против него выступят все и, если бы даже ответы его были признаны удовлетворительными, не захотят показать, что сделали холостой выстрел, с таким треском вызвав Галилея в Рим». Поэтому Никколини, хорошо знавший инквизиционных судей, говорил Галилею, думавшему вначале защищаться, что единственное средство смягчить приговор — не отстаивать своих убеждений и подчиниться всему, чему учит церковь по вопросу о движении Земли. А одну из своих депеш Никколини закончил словами: «Хуже не мог бы быть расположен папа к нашему бедному Галилею».

По-видимому, до этого момента у Галилея теплилась надежда, что католицизм в конце концов согласится с его образом мыслей, подчинится неотразимым научным фактам и доводам, что коперникова система будет, наконец, оставлена в покое папой и церковью. Но, получив приглашение на суд инквизиции, он сразу понял, что исход этого процесса — тяжбы о взаимоотношениях между знанием и верой — предрешен, так как в нем голос может принадлежать лишь одной стороне: церковному «авторитету».

Ссылаясь на болезнь, на тяжелый путь, на карантин по случаю чумы и т. п., старик просил отсрочить вызов или рассмотреть его дело во Флоренции, но ему ответили, что если он не поторопится выехать, комиссия римской инквизиции и папский медик отправятся за счет обвиняемого во Флоренцию к Галилею и в цепях доставят его в Рим. После некоторых проволочек семидесятилетний Галилей подчинился и еле-еле добрался до Рима, где 22 июня 1633 г. инквизиция заставила великого ученого произнести слова «отречения».

Следует иметь в виду, что акт от 25 февраля 1616 г. запрещал Галилею лишь положительным образом учить системе Коперника, ее защищать или обосновывать, но, как уже отмечено, не запрещал это делать в порядке диспута, как это часто было принято в то время и как он это формально сделал в своей книге. Поэтому инквизиционный процесс, начатый в связи с опубликованием «Диалога», по существу невозможно было обосновать юридически. Инквизиторам это было ясно. Виновными, в худшем случае, должны были оказаться папские цензоры, одобрившие эту большую книгу к напечатанию, а не сам ее автор — Галилей. Ведь осуждение Галилея инквизицией могло иметь место лишь в том случае, если бы ему лично был воспрещен какой бы то ни было способ трактовки коперниковой системы. Но такого специального запрета не существовало. Согласно декрету от 5 марта 1616 г. коперникова теория считалась терпимой в качестве математической гипотезы, и поэтому книга Коперника запрещалась лишь предварительно, до исправления некоторых отдельных мест! Следовательно, с формальной стороны довольно трудно было возвести на Галилея обвинение в непослушании духовной власти, в неподчинении декретам инквизиции.

Но не в формальных обстоятельствах непослушания был для инквизиции и для возглавлявшего ее папы интерес процесса Галилея. Дело шло о разоблачении крайне вредного для церкви содержания галилеевой книги и об осуждении тех, кто придерживается изложенной в этой книге коперниковской ереси. Для достижения этой «душеспасительной» цели инквизиция по своему обыкновению считала, что все средства одинаково хороши. Поэтому она прибегла к подлогу, подделав формулировку акта от 26 февраля (содержавшего предписание, которое Беллармин от имени папы и конгрегации передал Галилею) в таком духе, что осуждение Галилея стало возможным.

В конце концов Галилей под страхом ужасной казни вынужден был во всеуслышание заявить: «От чистого сердца и с непритворной верою отрекаюсь, проклинаю, объявляю ненавистными вышеуказанные заблуждения и ереси и вообще всякую и всякие противные вышеуказанные святой церковью заблуждения и сектантские мнения. Клянусь впредь никогда не говорить и не утверждать ни устно, ни письменно о чем бы то ни было, что может создать против меня подобного рода подозрение; когда же узнаю кого-либо, одержимого ересью или подозрительного в ереси, то обязуюсь донести об этом сему святому судилищу...»

Этой церемонией церковь, считавшая науку «служанкой богословия», главным образом стремилась нагнать страх на всех тех, пытливость которых выходила за церковные рамки, уничтожить всякие намеки на свободу научного исследования. Поэтому инквизиция старалась так обставить процесс Галилея, чтобы запугать передовых ученых того времени, и она этого добилась. Приговор кардиналов над Галилеем произвел на ученый мир более сильное впечатление, чем декрет 1616 г., так как допущение движения Земли стало рассматриваться как величайшая ересь.

Копии приговора инквизиции и «отречения» Галилея были разосланы по всем европейским католическим дворам, ученым обществам, университетам, монастырям и т. д. с приказом епископам публично в торжественной обстановке прочесть эти документы, вывесить их в общественных местах, распространить через газеты и т. п. Во Флоренции, на родине Галилея, они были прочитаны местным инквизитором при участии всего состав? местной конгрегации в кафедральном соборе. Специально были приглашены все друзья, родственники и приверженцы Галилея.

Существует предание, что Галилей после акта отречения, топнув ногой, произнес: «А все-таки она движется!» Но это только красивый вымысел: таких слов он произнести не мог во всеуслышание, так как это неминуемо привело бы его на костер, которого он, до крайности измученный, старался избежать (тем более, что он стремился закончить свои работы по механике). Впервые эта знаменитая фраза встречается спустя 12 лет после смерти Галилея в мемуарах его ученика Винченцо Вивиани. Возможно, что он подслушал ее у прелатов, выходивших из церкви после «отречения» Галилея. Последние, конечно, не верили в искренность этого отречения. Так или иначе, но в этих замечательных словах как нельзя более ярко выразилось общественное негодование против церковных гонителей Галилея. В них сказался суд потомства над судом инквизиторов. Эти слова ярко выражают мысль о принципиальной непримиримости науки и религии и поэтому стали лозунгом всех тех, кто на протяжении столетий боролся с реакцией и мракобесием.

Не подлежит сомнению, что и после своего отречения Галилей очень много сделал для науки вообще и для обоснования учения о движении Земли в частности, хотя он и не имел возможности свободно печатать свои произведения. До конца своих дней он оставался верным своим истинным взглядам, а отречение считал только вынужденным и чисто формальным актом⁵.

Таким образом, процесс Галилея был не только личной трагедией этого великого исследователя природы. В его лице католицизм посадил на скамью подсудимых науку, отстаивая верховенство религии. Недаром Карл Маркс в 1852 г. на кельнском процессе коммунистов, разоблачая реакционеров, вспомнил о процессе Галилея. Он заявил, что враги прогресса всех времен и всех стран всегда единодушно признавали Галилея «непризванным» к изучению движений небесных светил, а инквизитора, который обвинял его в ереси, призванным. И Маркс воскликнул: «А все-таки она движется!».

Осуждение Галилея не могло, понятно, не произвести сильного впечатления на тогдашних ученых и философов, и многим из них приходилось скрывать свои противобиблейские воззрения. Так, в письме от 28 ноября 1633 г. знаменитый философ Рене Декарт (1596—1650) писал к своему другу Мерсенну: «Но я справлялся на днях в Лейдене и Амстердаме, нет ли там сочинения о системе мира, так как мне казалось, что я слышал, будто оно появилось в Италии в прошлом году; вдруг я узнаю, что оно действительно отпечатано, но все экземпляры немедленно сожжены в Риме, а сам Галилей приговорен к покаянию. Это меня настолько потрясло, что я твердо решился сжечь все мои бумаги или по крайней мере не показывать ни одному человеку... Я сознаюсь, что если учение о движении Земли ложно, то все основания моей философии также ложны, так как они поддерживают взаимно друг друга; это учение находится в такой тесной связи со всеми частями моей философии, что я не могу выкинуть его, не испортив совершенно всего остального. Но я ни за что не хочу издавать сочинение, в котором самое малейшее слово могло бы не понравиться церкви, поэтому я лучше скрою его, чем решусь выпустить в искаженном виде»⁶. А в другом письме к тому же Мерсенну (от 10 января 1634 г.) Декарт следующим образом разъясняет свою неохоту ссориться с церковью: «Мое желание направлено к покою, я устроил свою жизнь сообразно девизу: «Хорошо жил, кто хорошо спрятался» и намерен продолжать ее так же». Нечего и говорить о том, что слова эти отнюдь не свидетельствуют о гражданском мужестве этого философа.

Высмеивая осуждение учения о движении Земли, Паскаль правильно заметил: «Все это напрасно, ибо если мир действительно вертится, то все человечество вместе не в состоянии будет помешать ему в движении или удержаться само, чтобы не вертеться вместе с ним». Ту же мысль Галилей после своего первого процесса, затронув в одном из писем вопрос о гелиоцентризме, выразил следующими словами: «Касательно этих и других положений никто, конечно, не сомневается, что его святейшество папа имеет полную власть допускать или осуждать их; но ни одно существо на свете не может сделать их истинными или ложными, или иными, чем какова их природа».

Конечно, и после второго процесса сторонники запрещенной системы мира в своих лекциях придумывали различные, нередко весьма оригинальные, приемы для ознакомления студентов с этой системой. Например, Кавальери сообщил Галилею в своем письме от 13 марта 1631 г.: «Я читаю теорию планет согласно воззрениям четырех важнейших авторов, именно Птолемея, Коперника, Тихо и Кеплера, предоставляя слушателям выбрать затем того, кто им больше всего нравится». Что же касается слушателей, то те из них, которые заинтересованы были в развитии науки, усвоили отстаиваемое Галилеем в «Диалоге» положение, что ученому нужны доказательства, а не цитаты и ссылки на авторитеты, ибо научные «изыскания имеют предметом мир чувств, а не мир бумаги».

Характерна позиция Гассенди, который бесспорно был коперниканцем. При помощи опытов на движущейся галере он (в согласии с идеями Галилея) окончательно уничтожил имевший давность почти двух тысяч лет аргумент об отставании от движущейся Земли облаков и других оторвавшихся от земной поверхности тел. При всем том Гассенди при жизни не решался высказаться открыто: он не объявлял себя прямым приверженцем системы Коперника, а только старался доказать, что все возражения против нее неосновательны. Он говорил, что птолемеева система должна быть совершенно отвергнута, коперникова является простейшей и наиболее соответствующей действительности, но следует признавать тиховскую, так как библия явственно приписывает движение Солнцу. Хотя истинный смысл таких слов был достаточно прозрачен (доказательством чему служат непрекращавшиеся нападки на него астролога Морена), церковь довольствовалась этой мнимой покорностью, не решаясь затеять новый инквизиционный процесс против ученого, бывшего к тому же служителем церкви.

После процесса Галилея некоторые противники коперниканства заняли такую позицию — они стали уверять, будто для человека не важно, кто прав: Птолемей или Коперник. Так, в 1651 г. один из таких противников Коперника Риччиоли, касаясь споров о системах мира, заявил: «Чем труднее объяснить движение звезд, тем более обнаруживается величие бога; природа человека возвышеннее природы Солнца; человеку, для которого все создано, безразлично — кружатся ли около него звезды, или пет». По существу это утверждение было неприемлемо как для церковников, так и для ученых, так как оно означало, что религия не связана с геоцентризмом и наука бессильна объяснить небесные явления.

Итак, объявление католической церковью учения о движении Земли ересью диктовалось главным образом стремлением церковников спасти геоцентризм как одну из немаловажных догм христианского вероучения.

Примечания

1. См. М.Я. Выгодский. Галилей и инквизиция, ч. I (запрет пифагорейского учения). М., Госуд. изд-во технико-теорет. лит-ры, 1934, стр. 130—132.

2. В.И. Ленин. Сочинения, т. 14, стр. 333.

3. Там же, стр. 343.

4. Там же, стр. 157.

5. Подробнее о характере борьбы Галилея за новое учение о мире см. З.А. Цейтлин. Галилей, М., 1935 (серия «Жизнь замечательных людей»).

6. См. Куно Фишер. История новой философии, т. I, Декарт, стр. 211—212.