Звездный вестник в театре теней

В среду 26 июля 1609 г. (по старому стилю) в 9 часов вечера английский математик и астроном Томас Хэрриот (Th. Harriot или Hariot; 1560—1621) направил свой телескоп с шестикратным увеличением на небо с целью рассмотреть детальнее поверхность Луны¹. Сделанная им беглая зарисовка увиденного сохранилась² (рис. 3). Разумеется, рисунок Хэрриота, мягко говоря, мало похож на то, что можно увидеть даже в столь несовершенную «перспективную трубу (perspective tube)» голландской работы, которая была в его распоряжении, или просто невооруженным глазом (о чем ясно свидетельствуют изображения Луны на картинах Я. ван Эйка, Леонардо да Винчи и многих других художников XV—XVII вв.)³. Но дело не только в степени сходства рисунка с оригиналом. Хэрриот не «разглядел» на Луне ни гор, ни кратеров. Напомню, что, согласно традиционным представлениям, восходящим к Аристотелю, Луна, как и другие небесные тела, имела идеальную сферическую форму. В христианской традиции она олицетворяла собой Пречистую Деву Марию, поэтому многие художники часто изображали последнюю стоящей на такой идеально гладкой Луне⁴. Наличие же видимых даже невооруженным глазом «пятен» на лунном диске объясняли неоднородностью лунной материи.

Рис. 4. Д. Веласкес. Непорочное зачатие (ок. 1619). Лондон. Национальная галерея

Спустя четыре месяца после упомянутого наблюдения Луны Хэрриотом аналогичные исследования, но с помощью более мощных телескопов (с восьми-, а затем с 15-, 18- и 20-кратным увеличением), начал Галилей, которому удалось сделать ряд замечательных открытий, а именно: выяснилось, что «Млечный Путь представляет собой не что иное, как скопление бессчетного множества звезд, расположенных как бы группами; и в какую бы область ни направить зрительную трубу, сейчас же взгляду представляется громадное множество звезд, многие из которых кажутся достаточно большими и хорошо заметными»⁵; были обнаружены спутники Юпитера⁶; оказалось, что «звезда Сатурна не является одной только, но состоит из 3, которые как бы касаются друг друга, но между собой не движутся и не меняются»⁷; и, наконец, Галилей пришел к выводу, что поверхность Луны не является «совершенно гладкой, ровной и с точнейшей сферичностью, как великое множество философов думает о ней и о других небесных телах, но, наоборот, неровной, шероховатой, покрытой впадинами и возвышенностями, совершенно так же, как и поверхность Земли»⁸. Луна стала первым объектом его систематических наблюдений небесных тел. Галилеевы акварельные рисунки лунной поверхности (рис. 5), с которых потом делались гравюры для его сочинения «Sidereus Nuncius» («Звездный вестник»), существенно отличаются от наброска Хэрриота. На четырех сохранившихся акварелях показаны фазы Луны между 30 ноября и 2 декабря, а на двух других — соответственно, 17 и 18 декабря 1609 г. Эти небольшие (диаметр лунного диска составляет 57—59 мм) рисунки демонстрируют хорошее владение Галилеем искусством disegno⁹ и, в частности, приемами chiaroscuro¹⁰. (Галилей, замечу, с 1613 г. был членом флорентийской Accademia del Disegno, основанной в 1584 г. Дж. Вазари (G. Vasari; 1512—1574). В ней живописцы, скульпторы, архитекторы и теоретики искусства могли встречаться не как члены некой «художественной гильдии», но как интеллектуалы, собирающиеся вместе, чтобы обсуждать волнующие их вопросы философии, литературы, искусства и науки¹¹. Кроме того, в этой Академии преподавались анатомия и геометрия (с акцентом на теорию перспективы и технику chiaroscuro). В 1588 г. Галилей даже намеревался получить там место преподавателя геометрии, но безуспешно).

Рис. 5. Акварельные зарисовки лунной поверхности, сделанные Галилеем в 1609—1610 гг.

Впрочем, сравнение акварелей Галилея с современными фотографиями лунной поверхности показывает, что первые, при всей их кажущейся реалистичности, сильно искажают видимую картину (причем на гравюрах в «Sidereus Nuncius» искажения оказались еще более значительными, и у историков нет уверенности, что это связано исключительно с ошибками или неумелостью гравера). Галилей, в частности, заметно увеличивает относительные размеры отдельных кратеров, и это не случайно. Если представить их в реальном масштабе, то, учитывая небольшие размеры рисунков, передать игру светотени будет труднее и изображение потеряет свою наглядность. Таким образом, здесь, как выразился биограф Галилея, имеет место «не телескопическая загадка, а хорошая педагогика»¹² или, что, на мой взгляд, точнее — Галилей, подготавливая рисунки, выстраивал своего рода антиперипатетический визуальный нарратив¹³, который должен был последовательно, от рисунка к рисунку, наглядно представлять регулярное (периодическое) изменение структуры светотени на лунной поверхности, доказывая тем самым ее неровность, а вовсе не служить картой, отображающей все детали лунной топографии с фотографической, как бы мы сегодня сказали, точностью. В контексте такой задачи Галилею было совершенно неважно, в какой пропорции к размерам лунного диска изображен тот или иной кратер. Луна на рисунках Галилея — это некий модельный объект, хотя степень абстрагирования от несущественных для галилеева замысла деталей здесь иная, чем, скажем, в случае диаграммной репрезентации последовательных положений спутников Юпитера в том же «Sidereus Nuncius». Видимо, это обстоятельство понимали и многие современники Галилея, поскольку в 1610-х гг. никто не упрекал его в искажении пропорций в представлении лунной поверхности и прочих неточностях, поскольку речь шла о другом — о существовании или несуществовании гор и кратеров на Луне, о доверии или недоверии телескопическим наблюдениям и т. д. Упреки в неточности галилеевых рисунков и гравюр появились позднее, к 1647 г., т. е. ко времени публикации в Нюрнберге трактата Иоганна (Яна) Гевелиуса (J. Höwelcke или Hevelius; 1611—1687) «Selenographia», когда сомнения в реальности лунных гор и кратеров уже развеялись.

К началу своих телескопических наблюдений Галилей уже имел богатый опыт изучения законов линейной перспективы и техники chiaroscuro. Многое он узнал из лекций Остилио Риччи (O. Ricci; 15401603) в 1580-х гг., который, кроме вопросов математики и механики, рассматривал также теорию линейной перспективы, используя, в частности, трактат Леона Баттисты Альберти (L.B. Alberti; 1404—1472) «Ludi Matematici»¹⁴. Большой популярностью у художников второй половины XVI — нач. XVII вв. пользовались богато иллюстрированные книги немецкого ювелира Венцеля Ямнитцера (W. Jamnitzer; 1508—1585) «Perspectiva corporum Regularium» (Nuremberg, 1569) и Лоренцо Сиригатти (L. Sirigatti; активный период деятельности: 1596—1625) «La Pratica di Prospettiva» (Venetia, 1596), где, в частности, демонстрировалась игра светотени на поверхностях сложной формы (рис. 6).

Рис. 6. Иллюстрации из трактата Л. Сиригатти «La Pratica di Prospettiva» (1596)

Таким образом, в ситуации, когда достоверность телескопических наблюдений многими ставилась под сомнение, «визуальный нарратив» Галилея, его аргумент от disegno, должен был, по замыслу тосканского virtuoso, стать существенным элементом выработанной им стратегии убеждения окружающих в правильности его выводов и интерпретаций. Друг Галилея, художник, скульптор, архитектор и инженер Лодовико Карди по прозвищу Чиголи (L. Cardi da Cigoli; 1559—1613)¹⁵ заметил как-то по поводу неприятия Клавиусом идеи неровности лунной поверхности: поскольку Клавиус не владеет приемами рисования, то он не только «лишь наполовину математик, но и человек, лишенный глаз (non solo un mezza matematico, ma ancho uno huomo senza o[c]chi)»¹⁶, т. е. адекватное понимание реальности подразумевает, по мнению Чиголи, не только ее восприятие органами чувств, но и способность к ее воспроизведению средствами живописи.

Рис. 7. Титульный лист рукописи Л. Карди (Чиголи) «Prospettiva Practica»

Сам Чиголи, живо интересовавшийся наукой, придумал «автоматическую машину» для построения перспективного изображения (перспектрограф)¹⁷ и описал ее в неопубликованном трактате «Prospettiva Pratica», с рукописью которого Галилей был знаком (рис. 7)¹⁸. Поразительна ирония истории — в капелле Боргезе (Cappella Paulina) римской церкви Санта Мария Маджоре (Sta. Maria Maggiore) есть купольная фреска, выполненная Чиголи в 1612 г. по заказу Павла V, на которой изображена мадонна, стоящая на Луне, причем лунная поверхность представлена неровной, в соответствии с тем, какой ее увидел в телескоп Галилей, а позднее и сам Чиголи (рис. 8)¹⁹. Таким образом, один из символов новой астрономии оказался в капелле папы, при котором «De Revolutionibus» — locus classicus этой астрономии — попал в Index librorum prohibitorum.

Рис. 8. Л. Карди (Чиголи). Непорочное зачатие. Фрагмент купольной фрески в капелле Боргезе церкви Санта Мария Маджоре. (1610—1612). Рим

В конце 1610 г. астрономы Общества Иисуса, в частности, отец Клавиус, поддержали открытия Галилея, сделанные им с помощью телескопа и изложенные в шестидесятистраничном трактате «Sidereus Nuncius» («Звездный вестник»), вышедшем 13 марта 1610 г. в Венеции тиражом 550 экземпляров и разошедшемся в считанные дни²⁰. Трактат вызвал оживленную полемику²¹. Галилея поддержали И. Кеплер и некоторые другие астрономы и любители науки²². Однако уже в июне 1610 г. богемец Мартин Хорки (M. Horky; 1590?—1650) опубликовал небольшое сочинение под названием «Brevissima peregrinatio contra Nuncium Sidereum»²³ с нападками на Галилея. Профессор Падуанского университета Чезаре Кремонини (C. Cremonini; 1550—1631) заявил, что все галилеевы астрономические открытия — не более чем оптическая иллюзия, ибо еще Плутарх (ок. 46 — ок. 120) писал об обманчивости оптических линз²⁴. В 1611 г. флорентийский астроном Франческо Сицци (F. Sizzi; ок. 1585—1618) опубликовал трактат «Dianoia astronomica, optica, physica»²⁵, в котором критиковал Галилея не столько с физических и астрономических, сколько с богословских позиций. Наконец, следует упомянуть об антикоперниканской (и антигалилеевой) кампании, развернутой флорентийским философом-аристотелианцем Лудовико делле Коломбе (L. delle Colombe; 1565—?). В 1611 г. Галилей получил рукописное сочинение «Di Ludovico delle Colombe Contro il moto della Terra»²⁶. Если Ф. Сицци отрицал, опираясь на Св. Писание, только реальность спутников Юпитера («Медицейских звезд»)²⁷, то Коломбе пошел много дальше — он использовал библейский текст для атаки на коперниканскую теорию вообще и на Галилея как ее наиболее последовательного и активного протагониста²⁸. Коломбе цитирует подряд, не обращаясь к контексту, множество фрагментов из Библии, которые несовместимы с коперниканством:

«Ты поставил землю на твердых основах: не поколеблется она во веки и веки» (Пс. 104:5; в православной Библии — Пс. 103:5);

«Трепещи пред Ним, вся земля, ибо Он основал вселенную; она не поколеблется» (1 Пар. 16:30)²⁹;

«Он распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем» (Иов. 26:7);

«Я [премудрость] родилась прежде, нежели водружены были горы» (Прит. 8:25);

«Кто восходил на небо и нисходил?» (Прит. 30:3);

«Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит» (Еккл. 1:5) и т. д.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление касательно тех цитат из Св. Писания, которые обычно использовались в теологической полемике по поводу коперниканства. И протестанты, и католики в первую очередь обращались к тем библейским стихам, в которых речь шла о неподвижности (устойчивости, незыблемости) Земли и о движении Солнца относительно горизонта. К цитированным выше фрагментам можно добавить следующие:

«Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки» (Еккл. 1:4);

«Он сотворил луну для указания времени; солнце знает свой запад» (Пс. 104:19; в православной Библии — Пс. 103:19).

При этом значительно реже использовались стихи, которые можно было трактовать по-разному, например:

«[Бог] сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат» (Иов. 9:6) и

«И сказал [Иисус Навин] пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: "стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день?"» (Иис. Н. 10:12—13).

Что касается последнего фрагмента, то всегда можно было сослаться на использование здесь обычного языка и тех констатаций, которые отвечают видимости и понятны неискушенному уму простецов, к которым, главным образом, и обращен библейский текст, отнюдь не претендующий, по крайней мере, на уровне дословного понимания, на описание научного факта. Отрывок же Иов. 9:6 даже на этом уровне интерпретации представлялся сторонникам птолемеевой космологии несколько «подозрительным»³⁰.

Но вернемся к диссертации Коломбе. Последний понимал, что некоторые стихи Библии — например, вышеприведенный фрагмент из Иов. 9:6 — можно понимать и в гелиоцентрическом духе, однако он решительно возражал против такого толкования, называя его «безумным, сумасбродным, дерзким и опасным для веры (alii certe scientiam hanc deliram dicunt, nugatoriam, temerariam et in fide periculosam dicunt)»³¹. Кроме того — и это особенно важно в моем контексте — Коломбе отстаивал примат буквалистского толкования текста Св. Писания: «когда Писание можно понимать буквально (secondo la lettera), его нельзя интерпретировать иным образом»³².

Подобный способ аргументации — опора на буквальное понимание библейского текста плюс ссылка на единодушное мнение Отцов Церкви — получил широкое распространение в посттридентский период, но, как будет показано далее, не стал общепринятым.

Галилей меньше всего хотел ввязываться в теологическую полемику, полагая, что его задача — устанавливать научные факты, а соотносить их с библейским текстом — это дело ученых богословов. Поэтому он не стал публично спорить с Коломбе, но сам факт использования теологических аргументов в астрономических дискуссиях его, бесспорно, насторожил. Серьезность ситуации осознавали и некоторые друзья Галилея. Например, падуанский священник, настоятель собора Сан Антонио Паоло Гвальдо писал ему в мае 1611 г.:

«Я не встретил еще ни одного философа или астролога, которые захотели бы подписаться под утверждением вашей милости о том, что Земля вертится; еще в меньшей степени это захотели бы сделать богословы. Поэтому хорошенько подумайте, прежде чем публично утверждать истинность своего мнения; многие из высказанных вами положений могут вызвать полемику, особенно если вы будете слишком настаивать на их истинности. Особо следует учесть, что общественное мнение настроено против вас, и подобное отношение уже просочилось и закрепилось в сознании многих, как будто бы, если можно так выразиться, существовало там ab orbe condito (с основания мира. — И.Д.).

Мне кажется, что известность и славу можно вполне заслужить наблюдениями Луны и четырех планет (Медичи), и не нужно браться за защиту вещей, столь чуждых человеческому разумению и непостижимых; к тому же лишь немногие по-настоящему понимают, чту означают наблюдения над небесными телами и явлениями»³³.

Примечания

1. Хэрриот и его ассистент К. Тук (Chr. Tooke) славились как искусные изготовители линз и призм для оптических инструментов (Lohne J.A. Thomas Harriot (1560—1621): the Tycho Brahe of Optics // Centaurus. 1959. Vol. 1959. P. 113—121). Более того, Хэрриоту принадлежит открытие оптического «закона синусов» (ок. 1601 г.). Но поскольку он не опубликовал сообщения о своем открытии, то этот закон называют обычно законом Снеллиуса, в честь голландского математика, астронома и геодезиста (W. van Rojen Snell или Snellius; 15801626) и датируют 1621 г. (Shirley J.W. An Early Experimental Determination of Snell's Law // American Journal of Physics. 1951. Vol. XIX. № 12. P. 504—508).

2. Petworth House, Sussex (Great Britain). The private Library of Lord Egremont. MSS Leconsfield HMC 241/ix, fol. 26.

3. Reaves G., Pedretti C. Leonardo da Vinci's Drawings of the Surface Features of the Moon // Journal of the History of Astronomy, 1987. Vol. 18. P. 55—58.

4. Примером могут служить картины Б.Э. Мурильо (B.E. Murillo; 16171682) «Непорочное зачатие» (ок. 1660 г; Walters Art Gallery, Baltimore, USA); Д. Веласкеса (D.R. Velazquez; 1599—1660) «Непорочное зачатие» (рис. 4) и др.

5. Галилей Г. Звездный вестник // Галилей Г. Избранные труды: В 2-х т. М.: Наука, 1964. Т. I. С. 11—54 (пер. и коммент. И.Н. Веселовского); С. 37 (перевод мною слегка изменен. — И.Д.).

6. Сам термин «спутники Юпитера» был введен позднее Кеплером.

7. Галилей Г. Звездный вестник. С. 589—598; С. 594 (из письма Галилея Б. Винта от 30 июля 1610 г.; описанное в этом письме наблюдение Сатурна было произведено Галилеем 25 июля 1610 г.). Через два года Галилей обнаружил, что звездочки возле диска Сатурна исчезли, что казалось необъяснимой загадкой. Только в 1655 г. Х Гюйгенс установил, что Сатурн окружен кольцом, которое перестает быть видимым земному наблюдателю, когда оно поворачивается к Земле ребром.

8. Галилей Г. Звездный вестник. С. 23—24. В декабре 1610 г. Галилей сообщил Джулиано Медичи об открытии фаз Венеры.

9. О понятии disegno в XV—XVI вв. см.: Turner A.R. Inventing Leonardo. New York: Alfred A. Knopf, 1993. P. 22—23.

10. От итал. chiaro — светлый и scuro — темный (малоосвещенный). Речь идет об искусстве передачи игры (градаций) светотени на объемных поверхностях. Этот термин возник в Италии в XVI в. в качестве названия одного из видов гравюры на дереве, который в оттиске напоминает рисунок кистью, выполненный в колористической гамме из близких цветовых оттенков. Кьяроскуро как особую манеру светотеневой моделировки применяли в своих работах Леонардо да Винчи, Корреджо и венецианские мастера. Голландские живописцы, особенно Рембрандт, использовали кьяроскуро для передачи атмосферных эффектов, создания иллюзии пространства и трехмерного объема.

11. Reynolds T. The Accademia del Disegno in Florence: Its Foundation and Early Years: Ph. D. diss., Columbia University, 1974. Ann Arbor, Mich.; University Microfilms.

12. Shea W.R. Galileo Galilei: An Astronomer at Work // Nature, Experiment, and the Sciences. Essays on Galileo and the History of Science in Honor to Stilman Drake / Ed. by Trevor H. Levere and William R. Shea // Boston Studies in the Philosophy of Science. Vol. 120. Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1990. P. 51—76; P. 57.

13. Biagioli M. Picturing Objects in the Making: Scheiner, Galileo and the Discovery of Sunspots // Wissensideale und Wissenskulturen in der frühen Neuzeit (Ideal and Cultures of Knowledge in Early Modern Europe) / Herausgegeben von Wolfgang Detel und Claus Zittel. Berlin: Akademie Verlag, 2001. P. 39—96; P. 45.

14. Biblioteca Nazionale Centrale di Firenze, MS. 10, fol. 1v-16v.

15. О дружбе Галилея и Чиголи см.: Kemp M. The Science of Art. New Haven: Yale Universiry Press, 1990. P. 93—98. Здесь уместно также привести фрагмент из знаменитой статьи Э. Панофского: Galileo as a Critic of the Arts (Aesthetic Attitude and Scientific Thought) // ISIS. 1956. Vol. 47. Pt. 1. № 147. P. 3—15 (в сокращенном русском переводе: Панофский Э. Галилей: наука и искусство (эстетические взгляды и научная мысль) // У истоков классической науки. Сб. статей / Сост. У.И. Франкфурт; под ред. А.Н. Боголюбова. М.: Наука. С. 13—34): «Галилей пришел на помощь Чиголи, когда тот, находясь в то время в Риме, был вовлечен в дискуссию по вопросам теории искусства, продолжавшуюся чуть ли не два столетия. Чиголи был скромным человеком, который чувствовал, что абстрактные рассуждения — не его сильная сторона и попросил Галилея снабдить его аргументами против тех, кто утверждал, что скульптура выше, чем живопись. Галилей пришел ему на помощь и в длинном письме, датированном 26 июня 1612 г., аутентичность которого следует принять в силу ряда соображений, в частности, потому, что главный приведенный там аргумент соответствует безусловно аутентичному отрывку, написанному рукой Галилея. Этот главный аргумент направлен против давних притязаний, будто трехмерные статуи, имеющие рельеф, которого лишены двумерные картины, в состоянии создать более убедительную иллюзию действительности. На это Галилей отвечает, интересным образом предвосхищая современное различение оптических и осязательных ценностей. Он говорит, что есть два совершенно различных рода рельефа, один из который вводит в заблуждение чувство осязания, а другой — чувство зрения. То, что чувство осязания вводится в заблуждение, Галилей не считает существенным, ссылаясь на совершенно очевидные, можно сказать, тривиальные соображения, которые, однако, раньше не приводились в подобной дискуссии: никто, притронувшись к статуе, никогда не поверит, что это живое существо. Относительно же того, что вводится в заблуждение чувство зрения, он утверждает, что все оптические эффекты относятся скорее к области живописи, чем к области скульптуры. Он говорит, что "произведения скульптуры имеют рельеф лишь постольку, поскольку они оттенены, т. е. частично освещены, частично находятся в темноте, а если мы покроем тенью все освещенные части скульптурной фигуры с помощью краски настолько, что ее тон полностью станет одинаковым, то фигура будет казаться полностью лишенной рельефа". Это положение, по существу, сходно с тем, что говорил другой защитник живописи — Леонардо да Винчи, но с одним важным отличием: утверждая, что статуя, освещенная вполне рассеянным светом, будет казаться плоской, Леонардо описывает то, что получается при определенных естественных условиях; Галилей же, предлагая покрывать статую темной краской там, где она светла, описывает то, что может создать вмешательство человека, влияя на естественные условия. Леонардо обращается к явлению, которое может произойти или не произойти; Галилей предлагает опыт, который можно повторять по произволу. <...>. Таким образом, Галилей сводит притязания скульптуры к одному неоспоримому факту: ее произведения ближе к естественным предметам в том отношении, что они обладают качеством трехмерности. Но говорит ли это обстоятельство в пользу скульптуры? Напротив, заявляет Галилей, это значительно снижает ее достоинство, потому что, и это самое замечательное принципиальное утверждение, чем дальше отстоят средства воспроизведения от воспроизводимого предмета, тем более заслуживает восхищения воспроизведение. "Разве мы не восхищаемся больше тем музыкантом, который вызывает в нас симпатии к любовнику, изображая его горести и страсти в песне, в большей мере, чем если бы он это делал с помощью рыданий? И разве мы не восхищались бы этим музыкантом еще больше, если бы он все это сделал с помощью одного только инструмента и добился бы своей цели только с помощью диссонансов и страстных музыкальных фраз?"» (С. 14—17).

16. Galilei G. Le Opere. Vol. XI. P. 68. Выражение un mezzo matematico можно перевести и как «посредственный математик».

17. Такие устройства и методы правильного перспективного изображения предметов разрабатывались многими учеными и художниками задолго до Чиголи, например, Дюрером, Альберти, Леонардо и др. (см. подр.: Матвиевская Г.П. Альбрехт Дюрер — ученый (1471—1528). М.: Наука, 1987. С. 168—180).

18. Chappell M. Cigoli, Galileo, and Invidia // The Art Bulletin. 1975. Vol. 57. P. 91—98.

19. Bredekamp H. Gazing Hands and Blind Spots: Galileo as Draftsman // Science in Context. 2000. Vol. 13. № 3—4. P. 423—462; Booth S., Helden A. van. The Virgin and the Telescope: The Moons of Cigoli and Galileo // Idem. P. 463—486; Matteoli A. Lodovico Cardi-Cigoli, pittore e architetto. Pisa: Giardini, 1980. P. 246—249.

20. Galilei G. Sidereus Nuncius Magna, Longeque Admirabilia Spectacula pandens etc. Venetia: Apud Thomam Baglionum, 1610. Полное название: «Звездный вестник, возвещающий великие и очень удивительные зрелища и предлагающий на рассмотрение каждому, в особенности же философам и астрономам, Галилео Галилеем, Флорентийским патрицием, Государственным математиком Падуанской гимназии, наблюденные через подзорную трубу, недавно им изобретенную, на поверхности Луны, бесчисленных неподвижных звездах, Млечном Пути, туманных звездах и, прежде всего, на четырех планетах, вращающихся вокруг звезды Юпитера на неодинаковых расстояниях с неравными периодами и с удивительной быстротой; их, не известных до настоящего дня ни одному человеку, автор недавно первый открыл и решил именовать их Медицейскими звездами, — в Венеции, у Фомы Бальони, 1610, с разрешения властей и с привилегией». (См. также: Galilei G. Le Opere. Vol. III. Pt. 1. P. 53—96). Русский перевод — см. сноску 126. Как уже было сказано, в настоящей работе я буду ссылаться на двадцатитомное собрание сочинений Галилея, так называемое Edizione Nazionale: Le Opere di Galileo Galilei / Direttore A. Favaro. Firenze: G. Barbèra Editore, 1890—1909 (2-ое изд.: Le Opere di Galileo Galilei / Direttore Giorgio Abetti. Firenze: G. Barbèra. Ristampa della Edizione Nazionale, 1929—1939; 3-е изд.: Le Opere di Galileo Galilei. Nuova ristampa della Edizione Nazionale. Firenze: G. Barbèra, 1964—1966), далее сокр. Galileo Galilei. Le Opere. Об астрономических открытиях Галилея см.: Shea W.R. Galileo Galilei: an Astronomer at Work. P. 51—76; Helden A. van. Telescopes and Authority from Galileo to Cassini // Osiris. 1994. Vol. 9. P. 9—29; Biagioli M. «Playing with the Evidence» // Early Science and Medicine, 1996. Vol. 1. P. 70—105.

21. Фантоли А. Галилей... С. 94—107; Shea W.R., Artigas M. Galileo in Rome: The Rise and Fall of the Troublesome Genius. Oxford: Oxford University Press, 2003. P. 26—30.

22. Получил он поддержку и от Томмазо Кампанеллы (T. Campanella; 1568—1639), который, находясь в неаполитанской тюрьме, прочитал Sidereus Nuncius и пришел в восторг от того, что Галилей «открыл глаза людям, показав им новое небо и новую Землю на Луне» (Galilei G. Le Opere. Vol. XI. P. 23). Вместе с тем Кампанелла советовал Галилею почаще ссылаться на отцов Церкви и уверять, что именно ими предсказаны его открытия (Штекли А.Э. Кампанелла и процесс Галилея... С. 121—131). Порою Галилей именно так и поступал (о чем свидетельствуют, к примеру, некоторые пассажи из его письма Кастелли от 21 декабря 1613 г., см. далее), хотя трудно сказать, воспользовался ли он при этом советами Кампанеллы или сам додумался до такой тактики общения с контролерами и властителями дум. Однако восторги калабрийца вовсе не свидетельствуют о признании им коперниканства. В 1628 г. отец Томмазо писал Урбану VIII: «Не думайте, Ваше Святейшество, что я заодно с Коперником, небо движется не так, как того хочет Коперник, а так, как того желает Бог» (цит. по: Фантоли А. Галилей... С. 121, примеч. 28). Кампанелла почитал фичинову натуральную магию, да и сам провел в нелегкую минуту жизни сеанс магии в присутствии папы Урбана VIII с тем, чтобы предотвратить предсказанную последнему скорую смерть. Прочитав галилеевский Sidereus Nuncius и ничего в нем толком не поняв, но почему-то решив, что все планеты должны быть наделены разумными существами, он стал задавать вопросы касательно социальных форм инопланетной жизни. Автора Città del Sole и Astrologicum волновало, в частности, — «блаженны ли они [инопланетяне] или пребывают в состоянии, подобном нашему?» Что мог ответить на это Галилео Галилей, «государственный математик Падуанской гимназии»? Что он вообще должен был отвечать автору трактата «Вспомнят и обратятся...», в котором Кампанелла обращался последовательно к Богу, архангелам и святым, нечистой силе («Послание к дьяволам, дабы вспомнили сами и нам не мешали вспомнить»), «к роду человеческому» и затем — по нисходящей — ко всем христианам, к прелатам Римской церкви, к монахам, братьям и клирикам, ко всем христианским князьям и республикам, к французскому королю и прочим католическим монархам Европы в отдельности, к «философам и князьям заальпийским, особливо Германским», ко всем лютеранам, а также к абиссинскому царю, к Великому князю Московскому («каковой отчасти схизматик, отчасти еретик») и ко всем решительно языческим государям на земле, включая «китайского богдыхана»? Всех он убеждал, ссылаясь на Библию и свои астрологические выкладки, братски и немедленно объединиться в лоне католицизма, причем католицизма обновленного, или «натурального», соединявшего в себе веру Христову, натуральную магию и социальную утопию города Солнца (Баткин Л.М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1995. С. 398). Галилей не ответил, он лишь холодно заметил на полях Apologia pro Galileo: «Падре Кампанелле. Я предпочитаю найти одну истину, хотя бы и в незначительных вещах, нежели долго спорить о величайших вопросах, не достигая никакой истины» (Горфункель А.Х. Томмазо Кампанелла. М.: Мысль, 1969. С. 143). О натурфилософских взглядах Кампанеллы см. также: Йейтс Ф.А. Джордано Бруно и герметическая традиция / Пер. Г. Дашевского. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 316—350.

23. Horky M. Brevissima peregrinatio contra Nuncium sidereum ecc. Excusum Mutnae: Apud Iulianum Cassianum, 1610 // Galilei G. Le Opere. Vol. III. Pt. 1. P. 129—145.

24. Плутарх. О лике, видимом на диске Луны // Философия природы в античности и в средние века / Под общ. ред. П.П. Гайденко, В.В. Петрова. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 132—183.

25. Sitio F. ΔΙΑΝΟΙΑ Astronomica, Optica, Physica ecc. Venetiis: Apud Petrum Mariam Bertanum, 1611 // Galilei G. Le Opere. Vol. III. Pt. 1. P. 203—250.

26. Galilei G. Le Opere. Vol. III. Pt. 1. P. 253—290.

27. Сицци утверждал, что планет может быть только семь, поскольку в Иерусалимском храме стоит семисвечник. Аргументация Сицци, как подметил проф. Сантильяна, напоминает доводы доктора Слопа в беседе с сэром Тоби в известном романе Л. Стерна: «— Все это у нас невозможно, — сказал доктор Слоп, оборачиваясь к моему отцу; — такие вещи не могли бы случиться в нашей церкви. — Ну, а в нашей, — отвечал отец, — случаются сплошь и рядом. — Положим, — сказал доктор Слоп (немного пристыженный откровенным признанием отца), человек может жить так же дурно и в римской церкви; — зато он не может так спокойно умереть. — Ну, что за важность, — возразил отец с равнодушным видом, — как умирает мерзавец. — Я имею в виду, отвечал доктор Слоп, — что ему будет отказано в благодетельной помощи последних таинств. — Скажите, пожалуйста, сколько их всех у вас, — задал вопрос дядя Тоби, — вечно я забываю. — Семь, — отвечал доктор Слоп. — Гм! — произнес дядя Тоби, — но не соглашающимся тоном, — а придав своему междометию то особенное выражение удивления, какое бывает нам свойственно, когда, заглянув в ящик комода, мы находим там больше вещей, чем ожидали. — Гм! — произнес в ответ дядя Тоби. Доктор Слоп, слух у которого был тонкий, понял моего дядю так же хорошо, как если бы тот написал целую книгу против семи таинств. — Гм! — произнес в свою очередь доктор Слоп (применяя довод дяди Тоби против него же), — что же тут особенного, сэр? — Есть ведь семь основных добродетелей? — Семь смертных грехов? — Семь золотых подсвечников? — Семь небес? — Этого я не знаю, — возразил дядя Тоби. — Есть семь чудес света? — Семь дней творения? — Семь планет? — Семь казней? — Да, есть, — сказал отец с напускной серьезностью». (Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. СПб.: ИНАПРЕСС, 2000. С. 151; см. также: Santillana G. de. The Crime of Galileo. London: Mercury Books, 1961. P. 13—14).

28. Впрочем, имя Галилея упомянуто в этой рукописи всего один раз, при этом Коломбе высказывает свое восхищение человеком, открывшим спутники Юпитера. Однако все сочинение составлено так, что ни у кого не возникало сомнения, с кем в действительности спорил автор.

29. В латинском тексте Вульгаты: «Commoveatur a facie illius omnis terra; ipse enim fundavit orbem immobilem».

30. Westman R.S. The Copernicans and the Churches // God and Nature: Historical Essays on the Encounter between Christianity and Science / Ed. by D.C. Lindberg, R.L. Number. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1986. P. 76—113; P. 91.

31. Galilei G. Le Opere. Vol. III. Pt. 1. P. 290. Сочинение Коломбе написано на итальянском языке, но главный свой вывод автор сформулировал на латинском, видимо, чтобы его позиция была ясна любому образованному человеку.

32. Ibid. Vol. III. Pt. 1. P. 290.

33. Galileo G. Le Opere. Vol. XI. P. 100—101.