Монж — сенатор. Сто дней

Монж сделан сенатором при самом учреждении сената. В продолжение многих лет, до несчастий наших войск, жизнь его возмущалась только упомянутыми уже спорами с императором за Политехническую школу. Должность сенатора не обременяла Монжа, и он возвратился к любимым занятиям аналитической геометрией. Тетради «Журнала Политехнической школы» доказывают, что лета не уменьшили ни живости, ни глубокомыслия нашего товарища. Время от времени он читал лекции, и слушатели принимали его с прежним уважением, с прежним энтузиазмом. Он также деятельно участвовал в комиссии для великолепного сочинения о Египетской экспедиции. Наконец, он не забывал академии, посещал ее заседания и исполнял все ее поручения.

Почти каждый год Монж отдыхал на родине, в своем имении Морей, в Бургундии. Там он получил двадцать девятый бюллетень большой армии; до этого времени он все еще надеялся, что колоссальное предприятие кончится благополучно; но прочитав последние строки бюллетеня, он упал без памяти. Какой честный человек не уважит такого глубокого чувства дружбы и патриотизма?

Пришедши в себя, он сказал хладнокровно: «До этой минуты я не знал, каким образом я умру».

В начале биографии Монжа мне приятно было говорить о счастливом его детстве и о блестящих успехах в зрелом возрасте; но теперь я должен представить вам борьбу гениального человека со страстями политическими, и падшего под ее тяжестью. В одном только чувстве долга я найду силу описать краткий, но грустный период жизни Монжа; я не забуду, что польза должна быть целью; наши биографии не достойны внимания людей мыслящих, если они не объясняют хода человеческого ума в его успехах и неудачах и если не показывают тех препятствий, от которых сокрушаются самые твердые характеры.

Твердый и сильный духом, Монж сперва не выдержал удара от двадцать девятого бюллетеня большой армии; но апоплексия не уничтожила еще его нравственных и умственных способностей. Он оправился, и в период Ста дней вновь явился со своей живостью и хладнокровием.

Император был раздражен против тех слабодушных, которые в первую реставрацию скоро и вполне забыли его благодеяния. Монж сделался их заступником. Несмотря на положительные приказания, он смело вводил в Тюльери ученых и литераторов, впавших в немилость Наполеона, и наконец успел смягчить опалу.

В продолжение Ста дней заметили, что Монж постоянно бывал на смотрах на Карусельской площади; приходил туда первый и уходил последний. «Это странно», — говорили одни; «это жалко», — говорили другие с притворным участием. Но неужели любовь к отечеству может когда-нибудь потерять уважение? Неужели можно не сочувствовать семидесятилетнему старцу, который, не доверяя журналам, несмотря на слабость своих физических сил, хотел собственными глазами увериться, может ли наскоро собранное войско, своим числом, а не мужеством, бороться с Европой?

Монж посещениями Карусельской площади, приготовил себя к катастрофе Ватерлоо. «Я уверился, — говорил он, — что для возбуждения доверенности столицы одни и те же солдаты являлись на парады под различными названиями». Без сомнения, Монж ошибался; но его ошибка извинительна: разве он не видал, что после несчастного похода в Сирию небольшие остатки нашей армии вступили в Каир торжественным маршем и голова каждого солдата была украшена пальмами? Разве не употреблялись и другие искусственные средства с намерением возбудить в Египтянах уважение к силе французской армии?

Несмотря на несчастия, несмотря на то, что фортуна навсегда оставила своего любимца, Монж усугубил к нему свою привязанность: каждый день, утром и вечером, посещал он Элизе и Мальмезон, которые тогда были совершенно пусты. Казалось, такое благородное поведение должно было внушить уважение к нашему товарищу; напротив, нашлись люди, бездушные и до того бессовестные, что называли Монжа стариком, выжившим из ума.

После Ватерлоо Наполеон жил в Элизе. В одной дружеской беседе с Монжем он открыл свое намерение поселиться в Америке, надеясь, что не встретит препятствия удалиться в эту страну свободы. «Бездействие, прибавил Наполеон, для меня убийственно; судьба отняла у меня надежду когда-нибудь возвратиться к моей армии; одни науки могут наполнить пустоту моей души и удовлетворить деятельность моего ума. Но и тут я не могу удовольствоваться знаниями обыкновенными; и на этом новом поле я хочу оставить следы достойных меня трудов. Итак, мне нужен товарищ, который бы сперва поставил меня в уровень с современным состоянием наук; потом проедем по всему новому свету, от Канады до мыса Горна, и изучим те великие явления нашей земли, которые не вошли еще в науку». Восхищенный Монж вскричал: «Государь, сотрудник ваш готов; я еду с вами!» Наполеон выразил глубокую благодарность, но заметил, что семидесятилетний старец не может вынести столь тяжелого труда. Монж понял справедливость замечания своего друга и обратился к одному из молодых своих товарищей (Араго). Он описал ему славу предприятия и честь трудиться с Наполеоном; одна огромная сумма денег назначалась для вознаграждения молодого ученого за потерю его места во Франции, другая же — для покупки полного собрания инструментов астрономических, физических и метеорологических. Но переговоры остались без последствий, тогда английская и прусская армии вступили в столицу, и товарищ Монжа обратил его внимание на то, что Наполеон ошибся, возвратившись в Париж для бесполезных и безвременных переговоров с палатой депутатов; он не должен был оставлять армии; он должен был собрать ее, подкрепить и под стенами Парижа испытать последнее счастье. Притом, не время думать о путешествии на мыс Горн и по Кордильерам с барометром в руках, когда силой оружия надо защищать свободу, независимость отечества, которое, может быть, будет стерто с карты Европы.

Никогда любовь Монжа к Наполеону не обнаруживалась в такой силе, как в продолжение этих переговоров. Положительный отказ ехать в Америку и быть сотрудником бывшего любимца фортуны, изумил знаменитого старца, который даже не воображал, что можно отказаться от столь блестящего предложения; ему казалось, что молодой его товарищ совсем лишился ума; он назначил день для возобновления переговоров, но события совершались так быстро, что Наполеону некогда было думать о своем предприятии, и мечты об ученом путешествии уничтожились на «Нортумберланде».