Фурье — префектом в Изере

Тотчас по возвращении в Европу Фурье был определен префектом Изерского департамента (2 января 1802 г.). В старой дофине гнездились тогда жаркие политические раздоры: республиканцы, приверженцы эмиграции и стоявшие под знаменем консульского правления составляли касты, примирение между которыми казалось невозможным. Но Фурье помирил их. Он начал с того, что даже дом свой объявил нейтральной землей, на которой могли являться все, даже не скрывая своих мнений. Сперва собирались из любопытства; а потом залы префекта не пустели уже потому, что французы никогда не бегают от хозяина вежливого, умного без хвастовства и ученого педантизма. Не вдруг привыкли к нему духовные; они удалялись от нашего товарища за его антибиблейские мнения о древности египетских памятников; но когда узнали, что блаженный Петр Фурье, наставник монахинь конгрегации св. Девы, был его дед, тогда они также начали сближаться с префектом, который своим постоянным уважением ко всем добросовестным мнениям день ото дня распространял и скреплял свои связи.

Утвердив мир с политическими партиями и с духовенством, Фурье принялся за исполнение своих обязанностей; обязанности же свои он считал не в очищении накопляющихся бумаг, но в действительном улучшении вверенного ему департамента. Все проекты он сам рассматривал, и поддерживал все, что предрассудки стремились задушить в самом зародыше. К этим проектам принадлежат превосходная дорога из Гренобля в Турин через гору Женевр, недоконченная несчастными событиями 1814 г., и осушение болот Бургоина.

Болота Бургоина, подаренные Людовиком XIV маршалу Тюреню, были гнездом заразы для тридцати семи общин. Фурье сам управлял топографическими работами, показавшими возможность осушения. Убедившись в этой возможности, он лично ездил из деревни в деревню, ходил даже из дома в дом и склонял к пожертвованиям для общей пользы. Терпением и силой убеждений он наконец достиг того, что тридцать семь муниципальных советов собрали подписки, без которых предприятие даже не могло быть начато. Успех вполне увенчал его труды. Ныне богатые жатвы, тучные луга, многочисленные стада, здоровых и счастливых жителей видим на той земле, на которой даже путешественники боялись останавливаться на несколько часов.

Один из предшественников Фурье в должности секретаря академии, однажды извинялся в том, что он взошел в подробности об исследованиях Лейбница, не требовавших больших усилий ума: «Надо благодарить подобного человека, если он, для пользы общества, занимался тем, что ниже его гения!» Я не понимаю такой оговорки: в наше время науки стоят так высоко, что никто не усомнится причислить к первому разряду труды, доставляющие удобства, сберегают здоровье и благосостояние рабочего класса.

Наконец, в присутствии членов академии надписей, в том месте, где часто слышим слово иероглиф, я не могу не упомянуть об услуге, которую Фурье оказал наукам, сохранив для них Шампольона. Молодому профессору истории в гренобльском факультете минуло двадцать лет; жребий призывал его к оружию; Фурье уволил его от этой обязанности на том основании, что Шампольон воспитывался в школе восточных языков. Военный министр знает, что воспитанник был уволен из школы по его прошению, поступок Фурье называет подлогом и посылает грозное приказание, против которого, казалось, нельзя было устоять; но товарищ наш не оробел; начинается переписка, в которой видим его ловкость и настойчивость; живое изображение дарований его молодого друга, наконец, исторгает у власти исключительный декрет. Нелегко достигнуть таких результатов: еще недавно, один рекрут (Араго), член академии наук, избавился от рекрутства только решительным объявлением, что он присоединился к партии в мундире института.