XIII. Галилей

Галилео Галилей, один из великих философов нового времени, родился в Пизе 18 февраля 1564 г. Отец его, Винченцо Галилео, флорентиец, происходил от благородного, но небогатого рода. Галилей провел свою первую молодость также во Флоренции; еще в детстве он обнаружил склонность к механике, устраивая модели всяких машин. Винченцо Галилео сперва назначал своего сына для торговли, однако же учил его греческому и латинскому языкам. Быстрые успехи молодого Галилея в первоначальном учении и способности к рисованию и музыке переменили намерения его родителей, которые, предназначив его для медицины, в семнадцать лет отправили в Пизу, где профессора университета все были перипатетики.

Говорят, что наблюдательность Галилея открылась в церкви, где он увидел люстру, привешенную к своду и качания которой показались ему одновременными при больших и малых размахах или амплитудах. Видевшие в этом, действительном или мнимом, наблюдении начало открытий Гюйгенса, утверждали, что времена качаний люстры замечал Галилей по своему пульсу^*.

Вскоре потом раскрылись способности Галилея к математике. В короткое время он овладел истинами, содержащимися в книгах Евклида и Архимеда. При этом случае рассказывают анекдот об уроках профессора Гостили Риччи пажам великого герцога: будто бы Галилей, не имевший права входить в класс, подслушивал их у дверей. Это — сказка, сочиненная в духе того времени, когда уже слава тосканского философа распространилась по всему свету. Столь проницательный ум и без уроков Риччи не мог затрудняться в геометрии Евклида.

По недостатку денежных средств Галилей вынужден был оставить пизанский университет, в который, через несколько лет (1589), покровительством маркиза дель-Монте, он вступил профессором математики с жалованьем по 60 экю, т. е. почти по франку в день.

Записки, которые составлял Галилей для своих слушателей, потеряны; знаем только, что автор опровергал многие правила Аристотеля. Биографы Галилея считают это великой смелостью, но надо вспомнить, что ученые, предшественники бессмертного флорентийского математика, позволяли себе ту же свободу и что Тихо и рассуждениями, и наблюдениями открывал астрономические заблуждения перипатетиков.

Ко времени профессорства Галилея в Пизе относят его исследования о падении тела и открытие законов, по которым тяжесть действует на все естественные тела, причем упоминают, что Бенедетти^** открыл те же законы прежде Галилея, между прочим и то, «что в пустоте все тела падают с одной и той же скоростью». Но почему забывают, что это мнение находилось уже в стихах Лукреция? «И так все тела, хотя неравного веса, должны проходить пустоту с одной скоростью и тяжелые атомы никогда не могут упасть на легкие». (Лукр. кн. II).

Говорят, что свои блестящие умозаключения Галилей подтвердил опытами, произведенными с наклоненной башни в Пизе.

Вследствие неодобрительного отзыва об одной машине Ивана Медицис, незаконного сына Косьмы I, Галилей, обнаруживший благородную независимость, должен был оставить Пизу. Уступая буре, он получил место профессора математики в Падуанском университете, а так же по ходатайству маркиза дель-Монте у правителей Венецианской республики.

Итальянские писатели без всякого ограничения хвалят преподавание Галилея в Падуе. Позволительно думать, что они увлекаются удивлением к последующим его открытиям. В это время знаменитый философ не совсем еще разорвал цепи, приковавшие его к древности. Галилей был еще антикоперником и преподавал систему Птолемея, если справедливо, что «трактат о сфере», изданный в Падуе под его именем, принадлежит ему. Хотя в этом сомневаются, однако Местлин, учитель Кеплера, утверждал противное и хвалился, что он обратил Галилея к учению Коперника.

В собрании сочинения Галилея, изданном в Падуе, сохранился отрывок из его уроков (в 1604 г.) о новой звезде, в котором находится весьма странное мнение: «Можно полагать, что новая звезда 1604 г. образовалась от встречи Юпитера с Марсом; это вероятно потому, что звезда явилась недалеко от того места, в котором планеты были в соединении».

Моя выписка, предвижу, не понравится некоторым биографам и вызовет их сильные возражения; но, что мне делать? Моя любовь к истине предписывает мне правило: делай, что надо, и ожидай, что Бог даст.

К профессорству Галилея в Падуе некоторые биографы относят также его изобретение термометра. Но, к сожалению, и это мнение не подтверждается письменными свидетельствами: потому что нет ни слова о том в его сочинениях, неоспоримо доказывающих, что в то время Галилей изобрел пропорциональный циркуль — снаряд, весьма полезный для рисовальщиков.

Галилей находился еще в Падуе, когда в 1609 г. распространилась новость об изобретении в Голландии снаряда, способного приближать отдаленные предметы.

Галилей тотчас воспроизвел его, обратил на небо и сделал открытия, о которых сейчас будем говорить и которые никогда не выйдут из памяти науки. Не совсем знающие люди считают эти открытия плодом беспримерного труда и удивляются тому, что они били сделаны в короткое время. Не уменьшая их достоинства, но оставаясь в пределах истины, скажем, что в том нет ничего удивительного: для всех наблюдений Галилея в продолжение 1610 и 1611 г.г. нужно только несколько часов. Венецианский сенат, надеясь, что с помощью нового снаряда моряки республики будут в состоянии избегать неприятеля и настигать его неожиданно, в знак своей признательности Галилею определил, чтобы он, приглашенный в университет на время, навсегда удержал за собой кафедру с жалованьем по тысяче флоринов.

В то же время великий герцог Тосканский оказал уважение к изобретателю подзорной трубы: 1610 г. 10 июля Галилей был сделан первым математиком и философом герцога. Прельстившись этим титулом, Галилей принял роковое намерение оставить Падую, где он наслаждался полной свободой мнений, и возвратиться на родину, находившуюся под неограниченным влиянием духовенства.

Надо еще сказать, что Галилей жаловался на потерю времени в преподавании и просил герцога доставить ему некоторый досуг для окончания начатых им сочинений.

Вскоре по приезде своем во Флоренцию Галилей отправился в Рим засвидетельствовать почтение важным лицам и, по их желанию, показать им новые чудеса на небе. Это путешествие увеличило его славу, но в то же время начался глухой ропот зависти.

По возвращении своем в Тоскану, и прежде 1612 г., Галилей, как говорят, изобрел микроскоп. В доказательство, ссылаются на книгу, изданную в Венеции 1612 г. под названием: «Ragguagli di Parnaso di Trajono Boccalini». Там сказано: «Occhiali сделаны с таким искусством, что они показывают блоху слоном, а карликов великанами. Их непрерывно покупают вельможи, надевают их на носы своих приближенных и смеются над их удивлением». Это — чистая шутка сочинителя книги — нимало не доказывает, чтоб в то время существовал микроскоп, и Боккалини, без сомнений, не имел понятия об этом снаряде, потому что микроскоп не одевают на нос. Притом микроскоп, показывающий блоху слоном, будучи обращен на карлика, поместит в своем поле только незначительную его часть, например, часть волос. И так, Боккалини, услышав, что подзорные трубы, occhiali, увеличивают отдаленные предметы, подумал, что их можно употреблять и для рассмотрения предметов близких и пошутил; но из его шутки нельзя сделать никакого заключения, потому что она ни на чем не основана.

Оставляя микроскоп и шутки Боккалини, скажем, что в это время Галилей издал свое замечательное сочинение о плавающих телах. В этом-то сочинении находится начало воображаемых скоростей (vitesses virtuelles), на котором геометры, особенно Лагранж, основали свою механику. Творец «Аналитической механики» утвердительно говорит, что упомянутое начало принадлежит Галилею. При таком свидетельстве сомнение невозможно.

Уроки, в которых Галилей следовал системе Коперника, восстановили против него перипатетиков, приверженцев Птолемея; но это было бы неважно и неопасно, если бы не присоединились к ним теологи, считавшие учение Коперника противным св. писанию и постоянно твердившие: Terra in oeternum stat.

Чтобы ответить своим врага, в 1615 г. Галилей написал письмо к великой герцогине Тосканской, Христине, в котором, рассматривая вопрос в теологическом отношении, старался доказать, что библейский текст толкуют неверно. Такое оправдание ученого не из духовных возбудило в Риме великий ропот, как посягательство на права духовных теологов.

Желая разогнать бурю, Галилей во второй раз поехал в вечный город; но встретил там неожиданное против себя предубеждение. Его противники успели весьма кардиналам наговорить о зловредном учении. Ученые и ясные доказательства Галилея произвели только то действие, что сочинения Коперника и Фоскарини подверглись рассмотрению и были запрещены. На него же самого не пало явного гонения, потому что он еще ничего не издавал о движении Земли.

Инквизиция в своих декретах положила существенное различие между книгами Коперника и Фоскарини: последняя была запрещена и уничтожена, первую же следовало исправить. Между прочим, требовали, чтобы были исключены все места, в которых торуньский астроном называет Землю sidus (светило)^***.

Saggiatore появилась в свет в 1625 г.; это — полемическое сочинение Галилея против Грасси, иезуита; оно написано по случаю трех комет 1618 г.

В 1623 г. кардинал Барберини был избран папою под именем Урбана VII. Галилей, знавший его прежде, немедленно поехал в Рим для поздравления. Новый первосвященник принял его с доказательствами большого уважения. Галилей захотел этим воспользоваться и просил позволения напечатать «Разговоры», в которых три собеседника, Сальвиати, Сагредо и Симплиций, разговаривают о некоторых вопросах коперникова учения, которое тогда занимало всю римскую образованность. Позволение было дано, а потом уничтожено. Возвратившись во Флоренцию, Галилей комиссару инквизиций в этом городе не сказал, что происходило в Риме и получил от него дозволение напечатать «Разговоры».

Флорентийские цензоры инквизиция дали позволения, без сомнения, потому, что худо поняли следующее предисловие сочинителя.

«Несколько лет прошло, как в Риме издано спасительное постановление для уничтожение опасного соблазна в наше время: этим постановлением запрещается мнение пифагорейской школы о движении Земли; однако же многие имеют дерзость говорить, что постановление безрассудно и доказывает незнание дела, и даже утверждать, что невежды в астрономии не должны обрезать крылья гению. Но я тогда был в Риме; достойнейшие прелаты слушали меня и одобряли и постановление издано не без моего сведения. Итак, я не могу более терпеть нарекания на упомянутое благоразумное постановление; я хочу уничтожить жалобы и доказать иностранцам, что в Италии, даже в Риме, знают систему Коперника столько же, сколько и в других местах. Объявляю себя защитником Коперника и, на основании предположения о движении Земли, намереваюсь опровергнуть перипатетиков, которые не справляются с опытами^****».

«Разговоры» были приняты с общим одобрением; от этого враги философа дошли до крайнего раздражения. Они потребовали его в Рим и семидесятилетний Галилей, несмотря на свою дряхлость, несмотря на заразительную болезнь, против которой были учреждены предохранительные заставы на границах Тосканы, должен был отправиться в столицу христианского мира, куда он приехал 13 февраля 1633 г. и был принят в доме Никколини, посланника великого герцога Тосканского. Но в апреле его посадили на несколько дней в тюрьму инквизиции и окончательное определение вышло 20 июня.

В оригинальном описании процесса сказано, что судьи прибегали к строгому испытанию: из этого многие исключают, что Галилея пытали, но, к счастью, такое предположение ничем не доказано.

По определению инквизиторов, автор «Разговоров» осужден на заключение в тюрьму и должен отречься на коленях перед Евангелием от своего еретического учения и доносить инквизиции о всех тех, которые будут ему следовать.

Рассказывают, что после отречения Галилей встал, топнул ногой и сказал вполголоса: e pur si muove (и все таки она движется). Но невероятно, чтобы нравственно-измученный старец решился на такой неблагоразумный поступок.

Осуждение Галилея подписали кардиналы Асколи, Бентивольо, Кремон, С. Онуфр, Гипсиус, Вароспи, Джинетти.

Воспоминание об этом суде так горестно, так оскорбительно для ума и здравого смысла, что нам трудно рассматривать поведение философа в продолжение процесса. Мы не можем понять, каким образом автор «Разговоров», доказывавший движения Земли со всею силою своего ума, сказал в свое оправдание: «доказывая, я покорялся желанию отличиться остроумием и предположения ложные считал вероятными». Хотя его обещание доносить инквизиции на последователей Коперника можно объяснить старостью, дряхлостью и горестным положением; однако Джордано Бруно показал более твердости: готовясь взойти на костер, он сказал: «Подписывая мое осуждение от имени Бога милосердного, вы должны были дрожать от страха больше, нежели я, идущий на костер».

Некоторые французские писатели с великим удовольствием замечают, что подобные несправедливости никогда не случались во Франции, но они ошибаются. Парламенты и Сорбона, не принадлежа инквизиции, поступали так же несправедливо и так же покорялись предрассудкам своего века. У меня есть два экземпляра сочинения, изданного в 1834 г. человеком благочестивым, патером Мерсеном; оно называется: «Вопросы теоретические, физические, нравственные и математические». В одном из экземпляров находится разбор первого галилеева «Разговора», в другом же не осталось его следов: все относящееся к движению Земли заменено рассуждениями о силе голоса. Эта перемена, без сомнения, сделана по требованию духовных или судебных властей: потому что после патер Мерсен к разбору «Разговоров» присоединил еще буквальное о нем суждение инквизиторов. Нечего таить: в начале XVII столетия Франция не была снисходительнее и просвещеннее Италии.

Хотя папа «Разговоры» Галилея считал опасными наравне с сочинениями Кальвина и Лютера, однако тюремное заключение переменил на содержание в саду Trinitâ dei Monti и вскоре потом позволил Галилею удалиться в Сиену, где он жил пять месяцев у одного из своих старых учеников, епископа Сиены. Наконец ему позволили поселиться недалеко от Флоренции, в Арцетри, в сельском доме, который однако же был тюрьмой, потому что в него не впускали друзей Галилея. Такая строгость впоследствии была ослаблена, и великий герцог Тосканский и друзья философа приходили утешать его; допускались так же иностранцы, например, Мильтон.

Желали знать подробности свидания Галилея с Мильтоном, но едва ли они интересны: автор «Разговоров» был уже очень стар и дряхл, испытанные им несчастия, без сомнения, внушали ему осторожность и еще весьма молодой Мильтон не мог показаться Галилею лицом, достойным особого внимания. Это был только путешественник образованный, с воображением, но еще не творец «Потерянного рая».

Галилей получил от природы сложение крепкое и сильное; но неумеренные труды и некоторые антигигиенические привычки ослабили его здоровье. Между прочим рассказывают, что в Падуе, будучи тридцати лет, он спал летом всегда у открытого окна, в которое входил воздух, искусственно охлаждаемый водой. От этого Галилей часто терпел сильную боль в ногах, в груди, спине, сопровождаемую кровотечением, бессонницей и лишался аппетита.

Когда, в продолжение заключения Галилея в Арцетри, зрение его начинало ослабевать, тогда врачи надеялись, что это происходит от начинающейся катаракты, которую можно уничтожить хирургическими средствами; но скоро уверились, что болезнь происходила от потемнения прозрачной части роговой оболочки, беспрестанно возраставшего и наконец в 1637 г. глаза, сделавшие столько блестящих открытий, не могли уже отличить дня от ночи.

Галилей умер 8 января 1642 г., в самый год рождения Ньютона.

Галилей имел рост выше среднего, прекрасную фигуру и блестящие глаза, но волосы рыжие.

Галилей никогда не был женат; в 1638 г. он сделал завещание в пользу своего побочного сына, Винцента Галилея и своей дочери Арканджелы, монахини в монастыре Арцетри. Он просил также, чтобы его тело было перенесено во Флоренцию и положено в семейном склепе, в церкви Санта-Кроче.

Фанатики утверждали, что ничего не значит завещание человека, осужденного инквизицией; но знаменитые флорентийские законоискусники, на основании канонических прав, заставили уважать последнюю волю Галилея. Когда его тело было перенесено в Санта-Кроче, немедленно сто сорок почитателей бессмертного физика вызвались за свой счет поставить ему памятник. Но Никколини, посланник великого герцога Тосканского в Риме, посоветовал подождать благоприятного времени, и прекрасный мраморный памятник был поставлен в церкви Санта-Кроче, почти через целое столетие, в 1737 г.; путешественники всех стран посещают памятник славы одного из людей, принесших честь своему отечеству и дни которого были сокращены жестоким гонением. Папа Бенедикт XIV уничтожил приговор инквизиции, осудившей сочинения Галилея. Ныне везде преподается теория движения Земли, даже в римской обсерватории, управляемой иезуитами. В доказательство приводим слова из записки патера Секки, иезуита, о наблюдениях над маятником, изданных в Риме в 1831 г. «Обращение Земли около ее оси есть истина, которую ныне не надобно доказывать; действительно, она есть следствие всего астрономического учения».

Итальянцы лучшие судьи в своей словесности, считают Галилея между первыми прозаиками, приносящими честь их отечеству; они ставят его на одну высоту с Макиавелли.

В молодости Галилей был поклонником Ариоста; Неистового Роланда он знал наизусть.

Он принимал деятельное и не совсем приличное участие в споре о сравнительных достоинствах Ариоста и Тассо. Он говорил: «читать Тассо после Ариоста значит есть огурец после дыни». Его мнение об этом предмете изменилось под старость; рассказывают, что когда, при конце его жизни, желали узнать его решительное мнение о двух поэтах, тогда он отвечал: «Поэма Тассо мне кажется лучшею, но Ариост приносит мне больше удовольствия».

Гонения на Галилея в его преклонные года произвели такое тяжелое впечатление, что когда началась реакция в пользу знаменитого философа, тогда его соотечественники вышли из меры и сделали из него обожаемое существо; но беспристрастный историк не может удержаться от многих критических замечаний. В доказательство нашего мнения, приводим несколько мест из его сочинений.

В письме от 1612 г. Галилей вполне соглашается с движениями эпициклоидическими и прибавляет: «нет другого движения, кроме эпициклоидического». Но в это время в руках его была уже теория Марса; Кеплер послал ее Галилею еще в 1609 г.

Кеплер в Prodromus развил систему Коперника, подтвердив ее собственными исследованиями: Галилей, неизвестно почему, ни слова не говорит о замечательном сочинение и даже никогда не упоминает имени знаменитого немецкого астронома.

Совершенно непонятны сомнения Галилея о наблюдениях Тихо, определивших место комет в небесном пространстве. Идеи об этих светилах, изложенные в Saggiatore, бросают тень на блестящий ученый путь итальянского философа.

Так же надо сказать об его предположении касательно образования новых звезд от влияния планет в их соединении.

Геометры и физики, без сомнения, не одобряют порицаний Галилея, направленных против тех астрономов, которые объясняли морские приливы и отливы действием Луны. Галилей считал Луну неспособною притягивать воду океана и удивлялся Кеплеру, тогда уже умершему, допускавшему тяготение Луны.

Собственные свои труды Галилей ценил слишком высоко, как видно из его писем к Кеплеру, где он говорит, что им составлены точные движения юпитеровых спутников и что «по ним расположение спутников можно вычислять с точностью до секунды». Такое самохваление едва ли позволительно даже тому, кто теорию этих спутников обработал по всем новейшим наблюдениям и по теории возмущений.

Впрочем, я не допускаю, не думаю, что пример Галилея соблазнил людей высших дарований, достойных ценителей открытий чужих и собственных и заставил бы их подражать итальянскому философу, который вот что писал к Диодату от 2 января 1638 г.: «Это небо, этот мир, Вселенная, которую моими чудесными открытиями и очевидными доказательствами я распространил во сто, в тысячу раз далее пределов, назначенных учеными всех прошедших веков. Эти пределы мне кажутся теперь столь тесными, столь ничтожными, как пространство, занимаемое моим телом». (Вентури, т. II, стр. 233.)

К этим выпискам мы могли бы прибавить неудовлетворительные исследования Галилея о некоторых вопросах геометрических; но эти указания на недостатки великого человека спешу окончить и обращаюсь к его сочинениям, в которых найдем уже не пятна, а доказательства его гениальности, и которые будут уважаемы самым отдаленным потомством.

Время изданий сочинении Галилея и определение их достоинств

В 1606 г. Галилей издал сочинение под заглавием: Operazioni del compasso geometrico e militatare.

Изобретение, описанное в этом трактате, который был перепечатан в 1612 и 1635 г., послужило поводом к процессу против Бальтазара Капры; автор обвинял его перед судом в ученом хищении. Симон Марий не был чужд противозаконного поступка Капры.

В 1609 г. Галилей в первый раз сделал подзорную трубу, приближавшую отдаленные предметы. Галилей был тогда профессором в Падуе. Нельзя не пожалеть, что он, уведомляя о своем открытии венецианский сенат и описывая его пользу для республики, ни слова не сказал о голландцах и объявил, что если пожелает республика, то он будет делать подобные снаряды единственно для употребления моряков и войска венецианского. Но почему Галилей считал свой снаряд тайною? Подзорные трубы продавались уже в Голландии за умеренную цену^5*.

По собственным словам Галилея, изобретение стоило ему многих трудов и он вывел его из тайных правил перспективы: можно сомневаться в чистосердечии тосканского философа. Восторженные биографы (их было много и всегда будут) Галилея говорят, что он достиг своего открытия в одну ночь, по соображении труднейших правил преломления света; но все это преувеличено; тут совсем нет правды. Мы имеем на то решительные доказательства, свидетельства самого Галилея; его слова, которые выписываем из Нелли, сочинителя истории человека, называемого им божественным: «Мой способ исследования был следующий. Снаряд, строение которого я хотел отгадать, составлялся из одного или многих стекол. Он не мог состоять из одного стекла, потому что фигура его должна быть или вогнутая, или выпуклая, или плоская, т. е. более или менее толще в его центре, нежели в его краях, или ограниченное параллельными поверхностями. Но последняя форма не переменяет предметов; стекло вогнутое их уменьшает, выпуклое — увеличивает, но делает неясными. И так ни одно стекло не может быть употреблено отдельно, не может производить желаемого результата. Перейдем же к соединению двух стекол; зная, что стекло с параллельными поверхностями ни к чему не послужит в соединении со стеклами, выпуклыми и вогнутыми, я сделал опыт над соединением двух стекол, одного выпуклого, а другого вогнутого, и увидел, что оно приводит к желаемой цели. Таков был ход моих рассуждений, и опыт подтвердил их истину».

Спрашиваю теперь: где тут теория преломления? Где тут тайны перспективы, о которых Галилей говорил в своем послании к венецианскому сенату? Прочитав рассказ самого Галилея, можно ли понять, какие роли играют в трубе предметное стекло выпуклое и глазное вогнутое?

Во время Галилея, надобно согласиться, эти роли трудно было определить теоретически. Даже Гюйгенс в своей диоптрике сказал: «для меня тот выше всех ученых, кто собственным размышлением, а не случайно, дойдет до устройства подзорной трубы».

Но как бы то ни было, галилеева труба, несмотря на ее несовершенство, произвела всеобщий восторг; сам изобретатель упоминает, что он более месяца не отходил от своего снаряда и выбивался из сил, показывая его любопытным.

Нельзя не удивляться, что голландцы, настоящие изобретатели подзорной трубы, не придумали повернуть ее к небу. Чтобы решить это недоумение, некоторые придумали утверждать, что первое открытие юпитеровых спутников сделано в Голландии; но эта претензия сама собою уничтожается сличением хронологических показаний; предполагаемому изобретателю было шесть лет от роду, когда Галилей произвел свои первые наблюдения.

Спорить нечего: первое употребление подзорной трубы для астрономических открытий принадлежит Галилею. Я сожалею, но должен противоречить одному знаменитому писателю, который утверждает, что наблюдать трубою первый начал Симон Марий. В моей «Популярной астрономии» в главе об открытии спутников Юпитера можно видеть, что немецкий астроном не прав, и в глазах людей беспристрастных, свободных от национальных предрассудков, за Галилеем навсегда останется первенство открытия этих спутников.

Марта 1610 г. — Sisreus nuncius, magna и пр.

В этой книге находим наблюдения, произведенные автором трубой, увеличивавшей почти в тридцать раз, и относившиеся к физическому устройству Луны, к туманным пятнам, млечному пути и к четырем лунам Юпитера.

Галилей сравнивает Луну с хвостом павлина по причине ее глаз или круглых впадин, и для объяснения многих на ней явлений прибегает к мнимой ее атмосфере. Разобрав многие мнения о пепельном цвете, Галилей останавливается на том, которое после нашли в рукописи знаменитого живописца Леонардо да Винчи.

В перевязи Ориона, где простой глаз видит только 7 звезд, Галилей насчитал 80; в Плеядах, состоящих, по-видимому, также из 6 или 7 звезд, он увидел 40. Млечный путь и туманные пятна представились ему таким собранием звезд, которые он уже не мог различить.

Также книга содержит подробную историю открытия спутников Юпитера. Первое подозрение в их существовании Галилей относит к 8 января 1610 г.

Причину перемен в силе их света Галилей находит в большей или меньшей прозрачности атмосферы Юпитера: это значит, что атмосфера Юпитера, по его мнению, имеет огромные размеры.

Книга оканчивается известием об открытии, которое Галилей желал еще поверить и которое он скрыл под логогрифом. Дело идет о странной фигуре Сатурна и логогриф есть:

SMAISMRMILMEPOETALEVMIBVNENVGTTAVIRAS.

Эти буквы, будучи расположены в надлежащем порядке, дают следующее выражение:

Altissimum planetam tergeminum observavi.

Кеплер, который никогда не останавливался ни перед одной трудной задачей, упорно старался разобрать анаграмму Галилея и кончил тем, что составил из нее латинский стих, который извещал об одном открытии на Марсе.

11 декабря того же года Галилей выпустил в свет новый логогриф, выражающий фазы Венеры; именно:

Haec immatura a me jam frustra leguntur. O.V.

Этот логогриф Галилей объяснил 1 января 1611 г.:

Cynhiae figuras aemulatur mater amorum.

В 1612 г. вышло сочинение: Discorso intorno alle cose che stanno in su l'aequae che in quella si muovono.

Главная цель этого сочинения состояла в мщении за Архимеда перипатетиками; за то Галилей сам подвергся ядовитой, но несправедливой критике Людовика Колумба и Винченцо Грация. Великий философ думал, что их нападки достойны ответа и все их доводы уничтожал до основания, хотя и напрасно сделал свою антикритику больше самого сочинения, в котором — как выше было замечено — находится начало воображаемых скоростей.

13 января 1613 г. — Storia e dimstrazioni intorno macchie solari e loro accidenti: si aggiungono nel fine le lettere e disquisizioni del finto Apelle.

В этой книге, изданной в Риме, нет ни слова о наблюдениях солнечных пятен, сделанных Фабрицием прежде Галилея и Шейнера, также ничего не упомянуто о следствиях, выведенных голландским астрономом относительно обращения Солнца на его оси.

В «Популярной астрономии» я поместил отдельную главу под названием: Кто были первые наблюдатели солнечных пятен? Опираясь на одни только напечатанные сочинения, я доказал, что у Фабриция нельзя оспаривать части открытия черных солнечных пятен. Таким образом я решил горячий и неясный спор об этом предмете, но я не могу не вернуться к нему, рассматривая сочинения бессмертного автора. Прежде всего я объяснюсь касательно правил, которыми должен руководствоваться историк науки.

Не имеет права жаловаться тот, кто будучи влюблен в свои открытия, бережет их, как скупой свои сокровища, зарывает их в землю и боится, чтобы другой не распространился и не сделал из них полезного употребления. Публика ничем не обязана тому, кто ничего не сделал для нее. Мне возразят: мы хотим выиграть время для пополнения нашего труда, для исследования всех его ветвей, для указания полезных применений. Хорошо, вы свободны это делать, но ожидайте и переносите неприятные от того следствия. Притом, вы напрасно слишком боитесь ученых хищений. В самом деле, кто видел, чтобы ученый мир не преследовал своим негодованием и презрением бездарных людей, которые стерегут труды своих современников и тотчас бросаются на всякое счастливое открытие? Эти люди походят на тех, которые показывают в окнах строящегося здания тем, чтобы их приняли за архитекторов. Здравый смысл уверяет нас, что рано или поздно всегда будет оказана справедливость сделавшему открытие. Если нечестный человек жнет там, где не сеял, общее негодование непременно его накажет. Нет, нет! В деле открытий, как и во всех прочих делах, общая польза всегда связана с частной.

Итак, гласность! Под этим словом я разумею всякое чтение академическое, всякий изустный урок перед многочисленными слушателями и печатное объявление своих мыслей. Частные, дружеские сообщения не имеют достаточной силы для утверждения прав открытия, дружба часто бывает сомнительна и не всегда судит справедливо. Но, предлагая эти правила историкам наук, я совсем не имею ввиду тех людей, которые каждый день трутся у дверей и относят в типографию тайны, которые удается им подслушать. Похищать тайны мыслей, по моему мнению, так же низко, как похищать серебро и золото. Напечатанные известия надо поверять, как банковые билеты; надо открывать истину сличением противоречий, — условие, всегда приводящее к заключению о справедливости или несправедливости жалоб на ученое хищничество.

Я сказал, что академические чтения и устные уроки, обращенные к многочисленным слушателям, можно считать равносильными печатным изданиям: посмотрим же, в деле открытия солнечных пятен, находятся ли документы, способные переменить мое мнение относительно Фабриция и Галилея или Шейнера.

Академических чтений тогда не было. Нельзя ли уподобить публичным урокам наблюдение над солнечными пятнами, произведенное в Риме, в 1611 году перед итальянскими синьорами в саду кардинала Бандини? Здесь указание на один год недостаточно: надобно указать и на месяц. Вот два свидетельства. Архиепископ Дини объявил 2 мая 1615 г., что он был в квиринальном саду вместе с Галилеем во время наблюдений: но в какое время? Этого он не сказал, говорит же за него издатель сочинений Галилея и назначает апрель или май 1611 г. для наблюдений в саду Монте-Ковалло. Монсиньор Агуччиа утверждает, что 16 июня 1612 г. Галилей говорил о солнечных пятнах за год и более, следственно Агуччиа подвигает нас не далее, как до 15 июня 1611 г. Принимаем за настоящую эпоху наблюдений. Нам кажется, что май должен быть позже времени наблюдений голландского астронома Фабриция, который на посвящении своей книги подписал 13 июня 1611 г.; а в этой книге описываются пятна, явившиеся на солнце, исчезнувшие на западе его круга и потом опять показавшиеся на противоположной стороне. Сколько же вы положите месяцев для производства наблюдений, для связи их вероятной теорией, для составления довольно большого сочинения и для его напечатания? Уж, конечно, не менее двух или трех месяцев. Таким образом, мы попадаем или на март, или на апрель. Сверх того, Фабриций говорит, что наблюдения производились в начале 1611 г., и говорит тогда, когда никто еще не спорил о первенстве открытия пятен.

Шейнер неопределенно говорит, что первые наблюдения над солнечными пятнами производил он в апреле или в мае 1611 г.; притом ничем не подтверждает своего показания. Прибавим еще, что, по словам самого Шейнера, явление пятен в начале 1611 г. не обратило на себя полного его внимания и что он начал ими заниматься серьезно в октябре того же года. В то же время он хотел еще увериться, не происходят ли они от нечистоты или недостатка стекол. Кто же может утверждать, что наблюдения производились в мае?

Спустя девятнадцать лет после спора о первенстве открытия пятен, 27 сентября 1613 г., брат Фульгенс Миканцио написал, что Галилей видел пятна еще в Венеции и показывал их отцу маэстро Паоло (Сарий) на белом картоне. По этому запоздалому объявлению выходит, что открытие было сделано в августе 1610 г.

Имею полное уважение к богослову светлейшей республики; но не могу не сделать некоторых возражений.

Венецианские наблюдения, по словам брата Фульгенса, состояли в том, что изображения Солнца были принимаемы на картон. Если под этими изображениями будем понимать получаемые от одного предметного стекла, то я замечу, что малое стекло (около 9 миллиметров в диаметре) не может дать такого изображения, на котором были бы видны пятна; если же Фульгенс подразумевает изображение Солнца от обоих стекол, от предметного и от глазного, то спрашиваю, почему сам Галилей говорит, что такой способ наблюдения Солнца изобрел Кастелли?

Мне не очень хотелось возбуждать сомнение в добросовестности некоторых почитателей бессмертного итальянского наблюдателя; но факты говорят сами собою. Впрочем я воспользовался правом, которым пользовались биографы Галилея и употребляли его во зло. Например, не с негодованием ли говорит Нелли о Биянкини, который изобретение микроскопа приписал князю Чези? Тот же Нелли не называет ли бесстыдным Французом Бореля, автора сочинения под заглавием «De vero telescopii inventore?»

Галилей, говорю не в осуждение, не был равнодушен к правам собственности в открытиях; первые свои замечания о форме Сатурна сообщил он публике в неизъяснимом логогрифе; 11 декабря 1610 г. так же обеспечил свои права на открытие фаз Венеры посредством анаграммы, которую до сих пор повторяют историки. Почему же он не поступил таким же образом и с открытием, так же капитальным и неожиданным, т. е. с открытием солнечных пятен, если оно относилось к августу 1610 г.? Конечно, никто не разрешит этого вопроса.

В издании академии Линценской галилеева трактата о солнечных пятнах находится предисловие Анжело, библиотекаря этого ученого общества; оно ясно назначено для утверждения прав знаменитого ученого на открытие пятен; в нем Анжело вспоминает наблюдения в саду кардинала Бандини и пересчитывает всех свидетелей; именно: сам кардинал, монсеньоры Корсини, Дини, Кавальканти, Джулио Строцци и пр.; говорит о прежних наблюдениях во Флоренции, не называя впрочем свидетелей: но ни слова, ни одного слова не сказал о наблюдениях венецианских, хотя Анжело по этому предмету сходился с самим Галилеем.

Один итальянец занимался недавно (1841 г.) тем же предметом; этот господин не удовольствовался не сомнительными наблюдениями в Риме, гипотетическими во Флоренции и в Венеции; нет, он вырыл из земли еще наблюдения, будто бы в Падуе. Автор такого пресловутого исследования ссылается на биографию Галилея, написанную Нелли, на стр. 326 и 327; но на стр. 326 и 327 нет ни слова о наблюдениях над пятнами в Падуе.

Теперь я предложу разительный пример опасности основываться на воспоминаниях в деле открытий; пример этого беру у самого Галилея, которого, без сомнений, никто не заподозрит в недобросовестности.

В первом письме к Вельзеру от 4 мая 1612 г. Галилей относит свои наблюдения над пятнами за 18 месяцев (da 18 mesi in qua); это показание приводит нас к 4 октября 1610 г. Галилей оставил Венецию в августе того же года; следственно открытие не было сделано в Венеции. Что же думать о брате Фульгенсе Миканцио?

В начале 1612 г. Галилей вновь подтверждает, что открытие пятен сделано после его отъезда из Венеции; а спустя двадцать лет в «Разговорах» Сальвиати упоминает, что академик Линценский открыл их во время своего профессорства в Падуе. После такого противоречия, кто не согласится, что историки наук должны опираться на письменные, несомненные документы?

Без сомнения, лучшее средство для решения вопроса о времени открытия пятен на Солнце представляет журнал самих наблюдений. Никто не стал подозревать Галилея в подлоге, если бы он свои наблюдения издал в таком виде: в такой-то день 1611 г. я видел пятно у восточного края Солнца, и наконец, в такой-то день оно скрылось на западном крае. Описание таких наблюдений мы находим в письмах Галилея к Вельзеру; но тут показаны апрель и май 1612 г. В это время изданию книги Фабриция минул уже целый год.

Я не устаю повторять, что гласность или печатное издание сочинений есть единственная опора для историков наук. Если нужно дать отчет по печатным документам о вопросе, который рассмотрел я по всем свидетельствам, наполненным противоречиями, то вот мой общий обзор.

Около апреля 1611 г. Галилей видел неясно пятна на Солнце. До изобретения цветных стекол наблюдения Солнца были трудны и чрезвычайно опасны, особенно в Италии; следственно, Галилей не мог сделать из них никакого положительного заключения ни о натуре пятен, ни о движении Солнца. В это время пришла новость в Венецию об исследованиях непрерывных и успешных. Тогда знаменитый ученый огорчился тем, что его предупредили. По свойству нашего ума, — чему можно привести множество убедительных примеров, — почитатели Галилея, а может быть и сам Галилей сочли виноватыми в недобросовестности тех астрономов, которые, по внушению собственного гения, исполнили мысли, занимавшие заальпийского наблюдателя в тишине его кабинета; но эти мысли не был проверены опытом, об них даже не говорили в кругу друзей. Отсюда до убеждения публики в достоверности о времени, в которое явилась мысль о пятнах в голове наблюдателя, даже времени их исполнения, оставался один шаг, и этот шаг был сделан. Кто в письме Галилея к Вельзеру от 4 мая 1612 г. заметит многозначительные слова: non ordisco qusi di bocca per affermar cosa nessuna, тот непременно согласится с моим мнением.

Прежде, нежели закончу этот длинный разбор, я должен заметить, что, положившись на неизданные свидетельства, Галилею надо согласиться, что на право открытия пятен является новый претендент, который старше Шейнера и даже Фабриция. Барон Цах говорит, что в Англии, в рукописях Гариота, он видел наблюдения над солнечными пятнами 8 декабря 1610 г.

Что же касается открытия вращения Солнца на его оси, то на него Галилей не имеет уже никакого права. Действительно, даже допустив справедливость показаний брата Фульгенса Миканцио, ничего не найдем в нем о вращении Солнца. Тоже надо сказать о свидетельстве Дини: в Риме видели пятна, но из них не вывели никакого заключения. В упомянутом письме Агуччия говорит, что Галилей рассказывал ему о пятнах и их движении от востока к западу; но в том же письме нет ни слова о движении Солнца.

Кто читает с вниманием, для того академическое предисловие Анжел есть самый положительный документ. Описав собрание в саду Бандини и похвалив справедливо гений Галилея, ученый библиотекарь прибавляет: «с общим нетерпением ожидали от него мнения, о свойстве пятен, и академики узнали, что Галилей занимался этим предметом в своих письмах к Вельзеру, и пр.» И так в саду Бандини итальянский философ ни слова не сказал о вращении Солнца, и о такой астрономической новости надо искать сведения в письмах к Вельзеру; но самое старшее из них относится к 4 мая 1612 г., т. е. почти годом позже издания книги Фабриция. Прибавлю, что сам Галилей в своих требованиях на право открытия пятен даже не упоминает о вращении Солнца. Итак, это знаменитое открытие вполне принадлежит Фабрицию.

Что же теперь сказать о замечании одного нового итальянца? Вот его слова: «Если даже великий астроном (флорентийский) не первый заметил пятна (на Солнце), то он превзошел всех своих соперников великими следствиями, выведенными им о физическом строении Солнца и о его вращении».

Это предполагаемое превосходство Галилея над его соперниками не выдержит самой легкой критики; никакой беспристрастный ученый, никакой даже смышленый любитель астрономии не будет даже опровергать нового восторженного итальянца. Но чтобы мое мнение не вызвало новых жалоб на мою строгость, я торжественно объявляю, что в моих глазах Галилей принадлежит к четырем или пяти высочайшим ученым гениям нового времени. Прибавлю, что не удивлюсь никакой преувеличенной похвале бессмертному философу, когда эта похвала будет относиться к исследованиям о переменном движении и падении тел. Прошу заметить, что я принимаю эти исследования за вопрос частный; о приложении же его к астрономии Галилей не имел никакого понятия.

8 июля 1619. — Discorso delle comete di Mario Giuducci del 1618.

Автор ошибочно утверждает, что посредством параллакса нельзя определить расстояние кометы.

1623. — Il Saggiatore, nel quale si ponderano le cose contenute nella libra astronomicае filosofica di Lotario Sarsi, scritto in forma di littera, dal signor Galileo Galilei.

В этом рассуждении Галилей, в ответ патеру Сари, старался доказать, что кометы не могут быть простыми оптическими явлениями, каковы, например, ложные Солнца, круги около Луны, радуга, и пр. Такие предположения не требуют ныне опровержения и только доказывают, с каким трудом пробивается истина сквозь предрассудки.

Знающие люди считают Saggiatore образцом слога, диалектики и тонких шуток; преклоняюсь перед таким судом, но, принимая в расчет более дело, нежели форму, думаю, что Seggiatore есть тяжелое сочинение по своему многословию.

1632 г. — Diloge di Galileo Galilei sopra i due massimi sistemi del mondo, Tolemaico e Copernicano.

«Разговоры» явились во Флоренции в 1632 г., были переведены с итальянского на латинский язык и изданы в Страсбурге в 1635 г. под заглавием: Systema cosmicum, auctore Galileo Galilei, и пр.

Это сочинение разделено на четыре разговора между тремя собеседниками: Сальвиати, благородный флорентиец, поддерживающий систему Коперника; Сагредо, благородный венецианец, человек умный, но более светский, нежели ученый; оба они действительно существовали, были друзьями Галилея и умерли через несколько лет по выходе в свет «Разговоров». Третьего собеседника автор назвал Симплицием, именем одного перипатетика, от которого дошел до нас комментарий на «Небо» Аристотеля.

Трудно критиковать сочинение, бывшее причиной неслыханных оскорблений автору; но истина имеет права непреложные, и поэтому с покорностью предлагаю мысли, родившиеся во мне при чтении «Разговоров».

Для чего Галилей написал свое сочинения в форме разговоров? Не лучше ли предложить догматически содержащиеся в нем истины? Конечно, Галилей имел на то основательные причины, и, без сомнения, одна из них была та, чтобы распространить и сделать для всех доступным учение Коперника; он достиг своей цели.

Лаланд приглашал астрономов прочитывать хотя бы один раз в год сочинение Кеплера об орбите Марса: я не могу повторить его совета относительно книги Галилея; я даже не советую наблюдателям терять на это время. Самые простые предметы изложены так многословно, что в наше время книга ничего не произведет, кроме скуки. Хотя в ней есть истины, достойные внимания, но они закрыты кучей ничтожных комплиментов, которыми потчуют друг друга разговаривающие. Кто найдет эти замечания слишком строгими, тот пусть прочитает в третьем разговоре опровержение вычислений одного неизвестного автора, доказавшего, что звезда 1572 г. не была собственно звезда, но явление подлунное. Что можно было объяснить на четырех страницах, то, без нужды и во вред ясности, растянуто на сорока.

Но перейдем к упомянутым истинам. В третьем разговоре находится весьма подробное объяснение способа, посредством которого Галилей предлагал доказать поступательное или годичное движение Земли: этот способ состоит в наблюдениях перемен относительного положения двух звезд, видимо между собою близких, но не равноудаленных от Земли. Впоследствии, эту плодовитую мысль несправедливо приписали В. Гершелю; с успехом ею воспользовался Бессель для определения годичного параллакса 61 звезды Лебедя.

В четвертом разговоре находим объяснение морских приливов и отливов; но оно недостойно знаменитого автора, которому обязаны мы истинными основаниями механики. По его мнению, явление происходит от соединения движения воды, производимого годичным движением Земли, с обратным движением воды, производимым уже вращением Земли на ее оси.

Такое объяснение не удовлетворяет ни одному обстоятельству приливов и отливов.

26 февраля 1637 г. — Письмо из тюрьмы в Арцетри.

Здесь Галилей дает отчет о титубации, т. е. о качаниях Луны, зависящих от ее суточного параллакса, т. е. от изменения видимых ее высот над горизонтом и от перемен в склонениях. Писатели, видевшие в любопытных наблюдениях Галилея открытие качания и его законов, определенных Кассинеем, обнаружили свое незнание в астрономии. Эти наблюдения были произведены в Арцетри и прерваны воспалением глаз наблюдателя, закончившимся совершенной слепотой. Редакция наблюдений доказывает, что года не ослабили ни искусства изложения, ни поэтического оттенка, замечаемого во всех трудах молодого Галилея. Желая описать перемены в виде Луны от изменения ее высоты, он сказал: «Луна открывает и скрывает свои волосы и часть диаметрально противоположного подбородка, — что можно назвать понижением и поднятием лица». Чтобы описать качания от перемены прямого восхождения, Галилей говорит: «можно сказать, что Луна поворачивает свою голову то направо, то налево, и открывает то или другое ухо».

1638. — Discorsi e dimostrazioni matematiche intorno a due nuove scienze.

Это сочинение в первый раз явилось в Лейдене в 1638 г. Лагранж в своей «Аналитической механике» говорит о нем следующее:

«Динамика есть наука об ускорительных или замедляющих силах и о производящих ими переменных движениях. Эта наука совершенно принадлежит новым геометрам, и Галилей положил для нее основания. До него рассматривали силы только в состоянии равновесия, и хотя ускорение тел падающих и криволинейное движение тел брошенных объясняли постоянным действием тяжести, однако никто не мог определить законов этого действия. Галилей первый сделал этот шаг и открыл широкий путь для успехов науки. При жизни Галилея столь великое открытие не доставило ему той известности, какою он пользовался за свои наблюдения неба; но ныне оно составляет самое прочное и действительное основание его славы. Открыть спутники Юпитера, фазы Венеры, пятна на Солнце и пр. мог всякий, имеющий телескоп, досуг и прилежание; но нужен необыкновенный гений для выводов законов из явлений, постоянно видимых, однако же никем не объясненных».

Итак, Лагранж считает Галилея необыкновенным гением; потомство утвердило этот приговор без возражения.

В «Разговорах» находим первое указание на опыты, посредством которых Галилей надеялся достигнуть определения скорости света. Вот что он говорит об этом трудном предмете:

«Положим, что два наблюдателя имеют горящие лампы, которые они могут мгновенно и закрывать, и открывать экраном; пусть, находясь друг от друга в нескольких шагах, каждый из них приучится открывать свой свет в то мгновение, когда увидит свет своего товарища. Получив достаточный навык, пусть они разойдутся на две или три мили, и повторяют свои опыты, записывая время, проходящее между мгновениями, в которое один, называю его первым, открывает свой свет, и мгновением, в которое он же замечает свет второго наблюдателя. Ясно, что это время равняется двойному времени, которое свет употребляет на происхождение от одной станции до другой. Если расстояние в две или три мили окажется недостаточным, то пусть наблюдатели разойдутся на восемь или на десять миль и употребят телескоп».

Галилей прибавляет, что, сделав опыт на расстоянии одной мили, не мог определить время, в которое свет проходит это пространство. Опыты были повторены членами академии дель-Чименто на гораздо больших расстояниях, но всегда с отрицательным результатами, и не удивительно, когда мы знаем, что свет проходит 77 тысяч миль в секунду.

В том же сочинение Галилей объясняет, отчего тяжелые тела скатываются по диаметру окружности и по проведенным от верхнего его конца хордам в одно и то же время. Тут же он доказывает, что дугу, меньшую 90 гр., проходит тело в меньшее время, нежели соответствующую ей хорду, — что, говорит Галилей, — «с первого взгляда покажется невероятным, потому что дуга длиннее хорды».

В «Разговорах» находим первую идею об опытном средстве, из которого Хладни, Савар и Витстон извлекли большую пользу в своих наблюдениях над линиями узлов, по которым располагается пыль на сотрясающихся пластинках. Тут же встречаем весьма вероятные идеи об удовольствии и неудовольствия от согласия и разногласия музыкальных тонов.

Не забываем упомянуть об употреблении маятника для уравнения хода часов, — изобретение, честь которого итальянские писатели приписывают Галилею и тем обижают Гюйгенса. Мнение свое основывают ни на свидетельстве Вивиани, знаменитого геометра и любимого ученика Галилея.

В 1673 г. Вивиани писал к графу Магаллоти, что уже слепой Галилей в 1641 г. думал употребить маятник для уравнения хода часов, и что сын его воспроизвел эту мысль в часах, сделанных собственными руками.

Несмотря на уважение к свидетельству с подписью Вивиани, ни один беспристрастный человек не усомнится в правах знаменитого голландского геометра. Каким образом такое важное открытие оставалось восемь лет неизвестным? Если его утаивали с намерением, то всякий поймет, что все ученые хищничества могут сделаться законными.

Bilancetta nella quale s'insegna e trovare la proporione del misto dei due metalli insieme, colla fabrica dell'istesso strumento есть сочинение посмертное, содержащее правило для устройства снарядов, известных под именем гидростатических весов; но мы не будем говорить о нем, потому что оно не имеет никакого, ни прямого, ни косвенного, отношения к астрономии.

Не было бы конца, если бы вздумали разбирать все письма бессмертного философа, в которых читатели найдут о различных астрономических вопросах множество остроумных замечаний, — свидетельство проницательного ума. Очень жаль, что эти замечания надо искать между подробностями, совсем не интересными для нашего времени. Что-бы избавить других от труда, который я употребил на такие поиски, предлагаю здесь некоторые выписки, в которых Галилей одним словом объясняет современные ему вопросы или в которых орлиный его взгляд проникает в будущую судьбу науки.

Галилей надеялся, что наблюдения над движением звезд подтвердят суточное движение Земли: эта надежда оправдана Брадлеем, открывшим аберрацию света.

Галилею принадлежит первая идея о способе, который Ассас Мондардье близ Вигана употреблял для определения годичного параллакса звезд.

«Пространство, — говорит Галилей, — между Сатурном и звездами, может быть, занимают невидимые планеты». Тут открыты Уран и Нептун.

Справедливо удивляются, что Галилей не упоминает имени Кеплера при объяснении приливов и отливов моря, которые великий германский астроном приписывал действию Луны. Чтоб не ошибаться в причине такого молчания, я скажу, что Галилей, говоря о трактате Гильберта о магните, хвалит его и говорит об авторе: «он так велик, что возбуждает зависть».

Из писем Галилея видим, что он понимал важность исследований о силе лучей, вытекающих из центра и из краев Солнца. Прямые опыты показали, что те и другие имеют равную силу освещения.

Галилею мы обязаны открытием остроумного способа, посредством которого успели освободится от лучей света, ложно увеличивающих диаметры звезд. Такие наблюдения уничтожили важнейшие возражения против системы Коперника.

В одном письме от 1637 г. я нашел, что Галилей наблюдал планеты днем. Известно, что подобные наблюдения над звездами принадлежит Мореню и относят к концу марта 1633 г.

19 апреля 1611 г. Галилей предложил иезуитам римской коллегии вопросы для узнавания их мнения о многих астрономических предметах. Иезуиты отвечали, что они верят существованию спутников Юпитера, неправильной форме Сатурна, фазам Венеры, множеству звезд в туманных пятнах и в млечном пути; но они не думают, чтобы беловатый цвет этого пояса происходил от скопления звезд. Наблюдения над Луною сомнительны, потому что Клавиус не допускает ее неровностей, а думает, что неровные части ее поверхности имеют различные способности отражать свет. Этот ответ был сделан 24 апреля 1611 г. Он показывает, что почтенные отцы употребляли весьма плохую трубу, когда усомнились в возвышениях и углублениях на Луне.

Касательно вопроса о существовании животных и растений на планетах Галилей соблюдал большую осторожность. В письме к князю Чези от 24 января 1613 г. он сказал: «На этот вопрос я не могу ответить ни да, ни нет».

В письме к принцу Леопольду от марта 1640 г., в котором Галилей дает отчет о пепельном свете Луны, он упоминает, что ему случилось видеть совершенное скрытие Луны во время одного ее затмения. Это явление он приводит в доказательство, что наш спутник не имеет собственного света, как утверждал то Лицети.

Сделанное Галилеем объяснение пепельного света Луны опровергали Лицети и другие вследствие открытия так называемого Болонского фарфора, т. е. минерального вещества (сернокислого барита), которое, полежав на свете, долгое время светит в темноте; такую же способность предполагали в Луне, когда она бывает не освещена Солнцем. Галилей подробно отвергает эту гипотезу в упомянутом письме к принцу Леопольду, которое сохранил Вентури.

После пребывания Галилея в Риме, кардинал дель-Монте 31 мая 1611 г. писал к великому герцогу, что открытия Галилея достойно оценены учеными вечного города и что они удивляются его гению. «Если бы, — пишет кардинал, — Галилей жил в древней Римской республике, то его статую поставили бы в Капитолии».

Кардинал дель-Монте не был в числе судей Галилея.

Следующая последняя выписка докажет, что гениальный человек может быть остроумен, в смысле этих слов, принимаемых французами.

Аристотель своим последователям не советовал учиться математике, без сомнения потому, что Платон над дверями своей школы написал: «да никто не входит сюда без знания геометрии». Галилей совет Аристотеля находит премудрым, потому что «геометрия весьма опасна для теории Стагирита: она открывает его ошибки и обманы».

В предложенной биографии я ничего не сказал о стараниях Галилея, чтобы испанский двор и голландские Штаты вошли в отношения для определения географических долгот. Эти отношения были безуспешны, потому что таблицы спутников Юпитера, несмотря на усилия Реньери усовершенствовать их, по своей неточности совсем были не способны для решения вопроса. Да если бы, как ныне, этим таблицам сообщили надлежащую точность, то все же они не могут быть употребляемы для определения долгот на море, потому что требуют значительно увеличивающей трубы, устанавливаемой на твердом основании. Желая усовершенствовать свой способ, сам Галилей и его ученики сделали множество наблюдений. Реньери сохранял эти наблюдения. Говорят, что по его смерти агенты инквизиции хотели их захватить; но ни над кем не надо злословить, даже над агентами инквизиции. Из биографии Галилея, написанной Нелли, видно, что расхищение кабинета Реньери произведено кавалером Жозефом-Августином Пизано, который был при смерти Реньери, и в руках которого видели его часы и телескоп. Не знаем, справедливо ли это обвинение, но знаем, что рукописи Реньери поступили во флорентийскую библиотеку, называемую Палатинской, отсюда их взял Альбери и существенное из них издал в свете после многих горячих и неприличных споров.

Нет ни одного инженера, ни одного физика, который бы не упоминал об анекдоте с флорентийскими фонтанщиками: удивленные тем, что вода никогда не поднимается в пустоте выше 32 футов, они пришли посоветоваться с Галилеем и получили ответ: «Это весьма просто: природа не терпит пустоты только до 32 футов». Истинные ценители гения Галилея считают его ответ шуткой. Я иду далее и думаю, что анекдот выдуман. Нет даже следа его в несомненных сочинения Галилея. Из старых писателей один Паскаль упоминает о нем в предисловии к своему «Трактату о равновесии жидкостей». Но Паскаль не свидетельствуется собственными словами Галилея, и прибавляет словечко: «говорят».

Ко времени заключения Галилея в Арцетри относятся все важнейшие его издания. Кажется, потеря зрения увеличила проницательность его ума. Но благоразумие удерживало его распространять плоды своих размышлений о системе мира, и поэтому он принял возможные предосторожности о сохранение своих трудов. Рукописи он завещал Вивиани, своему ученику и почти своему сыну, — так его любил Галилей. Но, к сожалению, эти рукописи были утеряны, потому что слишком усердно старались скрыть их от врагов великого ученого. Тоццети вот что рассказывает о случайной находке некоторых листов:

«Весной 1739 года славный доктор Лами и Нелли шли позавтракать в таверну под вывеской трактир у моста; дорогою они завернули к колбаснику и купили у него болонских сосисок, завернутых в бумагу. В таверне Нелли увидел на обвертке письмо Галилея, вытер ее салфеткой и положил в карман, не сказав ни слова своему товарищу Лами. По возвращении в город Нелли тотчас отправился к колбаснику и узнал, что он часто покупал пудами такие бумаги у неизвестного ему слуги. Нелли получил от колбасника все бумаги, и, дождавшись слуги через несколько дней, купил у него все драгоценные рукописи, которые Вивиани получил на сохранение за 80 лет». Этими рукописями набили большой чемодан. Из этого все поймут, что лучшие ящики для сохранения сочинений — ящики типографские.

Примечания

*. В «Разговорах», написанных и изданных гораздо позже этого времени (см. «Сочинения Галилея», миланское издание, т. XII, стр. 328), Сальвиати один из трех собеседников, выражается следующим образом:

«Если отведем маятник от вертикальной оси только на 1, 2 или 3 градуса; потом если отведем его на 70, 80 градусов и даже на целую четверть окружности: то он сделает свои размахи в одно время в обоих случаях, т. е. он пройдет в равное время дуги в 2, 4, в 160 град. и более. Из этого видно, что если два равные груза подвесим на двух равных нитях и один из них отведем от вертикальной линии более, нежели другой; то они будут раскачиваться взад и вперед одновременно и по малым и по весьма большим амплитудам».

Последний способ наблюдений только тогда может дать верные результаты, когда оба маятника, пролагаемые один на другой, будут проходить через вертикальную линию, или совпадая между собою, или не совпадая, т. е. только в том случае, когда на новейший точный способ наблюдений переменится неточный, упоминаемый Галилеем; но он заметил бы, что изохронизм больших и малых размеров не существует, если маятники описывают дуги круга, а не циклоиды, как доказал то Гюйгенс.

**. Молето, профессор Галилея в Падуе, также, вопреки Аристотелю, утверждал, что тела из одного вещества, но разного веса, действием тяжести двигаются с одной скоростью (Вентури, т. I, стр. 8).

***. Рассуждение Фоскарини относится к 1615 г.; оно перепечатано в миланском издании сочинения Галилея (1811). Кармелитский монах старается согласить астрономию с св. писанием.

****. К «Разговорам» приложен эпиграф: «Во всех суждениях остерегайтесь своих предрассудков».

5*. Голландские подзорные трубы продавались даже парижскими очечниками еще до мая месяца, т. е. прежде галилеевой трубы. Вот что читаем в «Журнале» Петра Эстойля. «В четверг, 30 апреля 1609 г., я проходил по Купеческому мосту (впоследствии — Мост менял) и остановился у одного очечника, который многим показывал трубу нового устройства; это были снаряды, состоявшие из трубок длиной около фута; на каждом их конце было по стеклу, но разной формы; посредством их можно ясно видеть отдаленные предметы. Такую трубу приставляют к одному глазу, а другой закрывают, и потом наводят на желаемый предмет, который кажется приближенным, так что на расстоянии половины лье можно узнать знакомого человека. Мне сказали, что они изобретены миддельбургским очечником; и пр.»