Монж деятельно участвует в приготовлении средств для защиты Франции

Конвент определил собрать девятисоттысячную армию, которая была необходима для сопротивления урагану, со всех сторон поднявшемуся на Францию. Начался зловещий крик, приведший в страх самые твердые души: арсеналы пусты; оружия и других военных потребностей не достает и на десятую долю армии; дополнение такого недостатка выше сил человеческих; прежнее правительство с намерением не пеклось о заготовлениях.

Для пороха нет селитры, которая получалась из Индии; ныне этот источник пресекся.

В пушечный металл входит 91 сотая доля меди: но французские рудники весьма скудны этим металлом, а Швеция, Англия, Россия, Индия закрыты для Франции.

Сталь получаем из чужой земли; наши заводы не умеют ее делать.

Затруднения состояли не в одном недостатке сырых материалов: если бы наши магазины были наполнены индийской селитрой, то приготовление ее для пороха потребовало бы много времени; приготовив селитру, не успеете наделать пороху, потому что во Франции весьма мало пороховых мельниц, которые строятся не так скоро, как требовала война.

Приобретете медь и олово, — но встретите замедление в отливке и сверлении пушек.

Итак, все девятьсот тысяч солдат, собранных и распределенных по полкам, пойдут на врагов с пустыми руками, с открытой грудью; они умрут великодушно, но республика и национальная независимость неминуемо погибнут.

Таковы были печальные мысли, распространившиеся по всей Франции. Но комитет народной безопасности обратился к науке.

В первое заседание избранных ученых вопрос о порохе, как вопрос важнейший, оказался почти неразрешимым. Где возьмем селитру? — спрашивали ученые. — «Во французской почве, — отвечал Монж, — в конюшнях, в погребах и на кладбищах. Вы даже не думаете, как ее там много. Селитры добудем вдоволь и через три дня зарядим все пушки».

Многие из членов, услыхав последние слова Монжа, одушевленного патриотизмом, с горестью подумали, что высокое близко к смешному. Но слова Монжа оправдались делом и остались навсегда незабвенными.

Наставления простые и ясные были распространены по всей Франции, и каждый гражданин тотчас понял искусство, которое считалось весьма трудным. Везде, днем и ночью, старики, дети и женщины рылись в земле, в своих хлевах, на кладбищах, и селитра наполняла магазины. Каждый гражданин с удовольствием говорил: «и я помогал защите отечества».

Когда селитра собиралась, тогда химия изобрела новые средства очищать ее. Потом простые бочки с медными шарами заменили пороховые мельницы, и Франция превратилась в огромный пороховой завод.

Колокола состоят из смеси меди и олова; но эти металлы соединяются не в такой пропорции, какая нужна для пушек. Химия открыла новые способы отделять медь от олова, и колокольни доставили столько меди, сколько доставляли иностранные государства; слитки ее получались не из Англии, Швеции, России и Индии, но из французских деревень. Люди слепые, люди с предрассудками, заговорили о святотатстве; но их голоса потерялись в пустыне: что может быть священнее защиты свободы и народной независимости?

По голосу отчаянного отечества являлись неожиданные открытия, удовлетворявшие необходимым требованиям. Изобрели искусство делать сталь и сабли, шпаги, штыки, копья и ружейные замки начали выковываться из стали домашней.

Продолжительна была работа над глиняными формами для пушек, — их заменили формами из песка. Средства отливать и сверлить пушки усовершенствовались.

Публика с любопытством и беспокойством следила за новыми изобретениями. В день пробы первой новой пушки почти весь Париж собрался на Марсовом поле. Успех опыта приветствовали громкими и радостными восклицаниями. С этой минуты никто уже не отчаивался в победах, потому что уверились, что войско будет иметь оружие.

Чтобы различные заведения в департаментах уравнять с парижскими, из каждого округа выписали способнейших граждан, избранных из канониров национальных гвардий. Фуркруа учил их извлекать и очищать селитру, Гитон-Морво и Бертолле — делать порох, Монж — лить и сверлить медные пушки для войск сухопутных, а чугунные — для флота. Эти нового рода ученики оказались усердными и понятливыми; они разнесли по департаментам знания, приобретенные в Париже.

Днем Монж посещал мастерские, а ночью сочинял наставления для работников; из этих наставлений составился знаменитый его труд «О пушечном искусстве», назначенный для употребления на частных и государственных заводах.

Монж был душой всей обширной системы работ; одушевленный патриотическим энтузиазмом, он покорял себе всех своих товарищей и увлекал их за собой всепожирающей деятельностью.

Чтобы уменьшить заслуги нашего товарища, говорили, что на его месте всякий сделал бы то же. Во время общего увлечения, общего взрыва страстей, возбужденных революцией, новые идеи распространяются сами собой, без всякого покровительства. Но я желал бы иметь время подробно рассказать историю введения телеграфов в 1793 г.: увидали бы, что Шапп должен был победить множество неосновательных возражений, даже со стороны не одной посредственности; увидали бы, что один из комиссаров правительства решился поддерживать изобретение только по получении приказания из конвента, который сам принял телеграфы после замечания Лаканаля: «Телеграфы надо считать ответом на возражение тех публицистов, которые утверждают, что Франция слишком обширна для республики. Телеграфы сокращают расстояния и, так сказать, все население собирают в одно место». Наконец увидали бы, что человек всегда покорялся рутине, и всегда обнаруживает склонность все оценивать a priori, повинуясь громкому слову: наука. Истины, полезнейшие изобретения, всегда с бою занимают законно принадлежащие им места; они всегда имеют надобность в содействии умов, не затемненных предрассудками и не надутых тщеславием. Свет наполнен людьми, которые холодность называют благоразумием. Если вы одарены душой пылкой, живым воображением и характером решительным, и если вы, под влиянием этих неоцененных качеств, будете действовать в пользу какой-нибудь политической или социальной истины, то вы тотчас прослывете демагогом. Прозвище бессмысленное, — но что нужды? оно распространится и словесно, и печатно; оно крепко соединится с вашим именем. Вот почему наши историки кричат о демагогизме Монжа.

Перед академией наук должно все подвергать вычислению, и потому предлагаю точную числовую меру этого демагогизма.

До революции 89 г. во Франции в год добывалось селитры не более миллиона фунтов: стараниями комиссии, одушевляемой Монжем, в десять месяцев добыто двенадцать миллионов.

Во всем государстве было только два медно-пушечных завода: деятельностью нашего товарища устроено пятнадцать, и на них ежегодно отливалось тысяч семь пушек.

Четыре завода чугунно-пушечных заменены тридцатью, и вместо девятисот начали отливать ежегодно тридцать тысяч пушек.

В той же пропорции размножились заводы для бомб, ядер и прочих артиллерийских принадлежностей.

Не было ни одной мануфактуры для белого оружия: учреждено двадцать.

В одном Париже начали делать в год по сто сорок тысяч ружей, чего не могли получать из всех оружейных заводов. Не удовольствовались парижскими заведениями; учредили их во всех местах республики, наименее подверженных нападениям неприятелей.

Наконец, вместо шести мастерских для починки всякого рода оружия, в самом начале войны явилось восемьдесят девять.

Вот что легкомысленные историки называют демагогизмом Монжа!

Небесполезно бросить взор на необыкновенные обстоятельства, среди которых действовал патриотизм Монжа. Знаменитый геометр не был богат, и его комиссарство при оружейных и пушечных заводах ничего не прибавляло к его доходам. Из записок его достойной подруги видно, что Монж, возвращаясь из своих продолжительных и тягостных осмотров различных мануфактур, находил дома один только сухой хлеб. Тот же хлеб брал он с собой, когда выходил из дома в четыре часа утра. Один раз жена его нашла средство прибавить к хлебу кусок сыра; Монж осердился и сказал: «Ты навязываешь на меня беду; разве я не сказывал, что на прошедшей неделе депутат Ниу шептал своим товарищам: «Монж начинает роскошествовать; он ест редиску»?

Такая бедность, о которой ныне мы не можем составить даже понятия, едва не погубила нашего товарища. После полусуточных занятий на литейном заводе, он почувствовал упадок в силах; Бертолле прописал ему ванну; но надо было отказаться от этого пособия: в доме Монжа не было дров, чтобы согреть воды, и по близости не нашли ни одной бани.

Подобные лишения были ежедневными; но Монж все переносил, потому что он забывал свое тело; его душа жила на заводах, где приготовлялось оружие для защитников отечества; вне этой сферы все казалось ему ничтожным. Выслушайте доказательство. Г-жа Монж узнала, что на ее мужа и Бертолле подан донос. В слезах бежит она к знаменитому химику и находит его спокойно сидящим в Тюльери под тенью каштана. Он знал уже о доносе, но думал, что его и Монжа начнут преследовать не ранее восьми дней. «А тогда, — сказал он с обыкновенным спокойствием, — нас, без сомнения, арестуют, начнут судить, осудят и поведут под гильотину». Когда возвратился Монж, жена его рассказала ему страшные слова Бертолле. «По правде, — отвечал геометр, — я ничего не слыхал; я знаю только то, что мои литейные работают чудесно».

Часто спрашивают, каким образом наши отцы, владея ничтожными средствами, могли защитить наше отечество? Кажется я дал удовлетворительный ответ на этот справедливый вопрос.