Глава XII. Французский скептицизм XVI века

Во Франции Джордано Бруно встретился с философским течением, которое носило название скептицизма и представлено рядом имен крупнейших мыслителей. Нельзя пройти мимо этого течения. Скептицизм XVI века имел прогрессивный характер — он отрицал принципы схоластической теории познания и считал источником знания природу. Родоначальником скептицизма считается Монтэнь. На самом деле он был продолжателем, а отчасти подражателем Агриппы Неттесгеймского.

Генрих Корнелий Агриппа из Неттесгейма (1486—1535) в юности служил солдатом в армии императора Максимилиана I и участвовал в его походах в Италию. Находясь затем во Франции, изучал древние языки, медицину, философию. Он вступил в борьбу с францисканцами и вынужден был бежать от их преследований в Лондон. В 1510 году он переселился в Кельн, оттуда перебрался в Италию и занимался преподавательской деятельностью в Павии. В 1515 году он оказывается в Турине, а в 1518 году мы встречаем его в должности синдика в Меце. Здесь он осмелился вступить в борьбу с инквизицией, чтобы спасти жизнь женщине, обвиняемой в колдовстве.

Агриппа рассказывает об этом своем отважном поступке в книге «О недостоверности»: «Со мною однажды был случай, когда я состоял адвокатом-советником в Меце. Мне пришлось вступить в ожесточенную борьбу с инквизитором. Этот негодяй гнусным образом потащил на свою бойню несчастную деревенскую женщину на основании какой-то ничтожной и несправедливейшей клеветы. Он не столько допрашивал ее, сколько старался убить. Я взял на себя ее защиту и доказал, что в ее поступках не было ничего, что могло бы послужить основанием для следствия. Он упорно сопротивлялся. «Есть, — говорит, — одно совершенно достаточное доказательство: ее мать некогда была сожжена за колдовство». Я доказал ему бессмысленность этого довода, совершенно несостоятельного по действующим законам. Чтобы не подумали, будто он высказывается голословно, он раскопал в «Молоте ведьм» следующий довод: «Преступные женщины имеют обыкновение посвящать дьяволам своих новорожденных детей, которых они чаще всего рождают от сожительства с инкубами-дьяволами. Вследствие этого пагубное колдовство сохраняется в их потомстве, словно вкоренившееся зло».

Я возразил ему: «Сумасшедший поп, помешавшийся на богословии! Так вот на каких основаниях ты тащишь на пытки невиновных женщин и при помощи такого же рода выкрутасов осуждаешь других еретиков! Ведь твое мнение не уступает по еретичности какому-нибудь Фаусту или Донату¹. Неужели ты ни во что не ставишь таинство крещения? Разве напрасно заклинает папа: «Изыди нечистый дух. Уступи место духу святому...?» Ведь, по-твоему выходит, что потомство нечестивых родителей должно оставаться жертвой дьявола. Тебе угодно держаться мнения тех, кто воображает, будто демоны могут порождать инкубы. А между тем никто из утверждающих подобные вещи не сумел доказать, что удушенные ими женщины, вместе с которыми должен погибать и дьявол, могут передать нечистый дух своему потомству. А я тебе говорю, согласно учению, что по самой своей человеческой природе, мы все рождены в общем грехе и вечном проклятии, детища погибели, детища дьявола, детища гнева божия, наследники преисподней, но таинством крещения из нас исторгнут сатана, и мы сотворены, как новые творения во Иисусе Христе, от которого никто не может отпасть иначе, как собственным грехом. Быть не может, чтобы человек отошел от Христа из-за чужого греха. Видишь теперь, что твое так называемое справедливейшее решение на самом деле нарушает право. Оно бессмысленно, а сверх того и еретично.

Этот кровожадный ханша воспылал гневом и возбудил против меня дело, обвиняя в покровительстве еретикам. Однако я не прекратил защиты и в конце концов силою закона вырвал женщину из пасти льва невредимой и восстановил ее в правах. А этот монах, жаждущий крови и публично оскандалившийся, — да будет вовеки проклято имя его за жестокость, — вместе с клеветниками, из-за которых женщина была отдана под суд, сам был привлечен к суду капитула города Меца, которому был подвластен»².

В конце концов церковники заставили Агриппу бежать из Меца; ему пришлось спасать свою жизнь от инквизиторов. Оп переехал в Женеву. Затем начинается эпоха его скитаний по Германии, Франции и Италии. В Лионе в 1524 году Агриппа преподавал медицину и был придворным медиком Луизы Савойской. От него потребовали составить гороскоп о судьбах Франции, но он отказался и потерял свою должность. Ему даже не уплатили жалования. В 1528 году, изгнанный из Франции, он поселился при дворе наместницы испанской короны Маргариты в Нидерландах в качестве историографа императора Карла V.

Испанский гуманист Людовик Вивес, нашедший для себя убежище во Фландрии от преследований инквизиции, называет Агриппу «чудом учености, любимцем всех людей, обладающих здравым смыслом».

Агриппа нигде не мог найти прочного пристанища. Всюду он вступал в борьбу с богословами, подвергался обвинениям в безбожии и вынужден был искать нового убежища. Он умер в нищете и одиночестве в госпитале г. Гренобля.

Агриппа написал трактат «О тайной философии», распространявшийся сначала в рукописи. Многочисленные трактаты Агриппы создали ему большую известность и славу, в особенности при дворах государей, которые рассчитывали извлечь из его сочинения полезные алхимические и астрологические тайны. Однако он сам никогда не придавал серьезного значения магии.

Реакционные историки философии делают в настоящее время попытки возвысить Агриппу-мага над Агриппой — врагом церкви и доказать, что его разрыв с оккультными науками не был полным и искренним. Убедительнейшей отповедью этим мракобесам являются собственные слова Агриппы: «Будучи юношей, я написал три книги о магии, в общем довольно толстый том, изложив об оккультной философии все заблуждения, в которые впал в силу юношеского любопытства. Теперь я благоразумно хочу отречься от всех этих нелепостей, ибо бессмысленно и напрасно затратил много времени и сил на эти суетные предметы. Говорю об этом для того, чтобы убедительными доводами спасти других от этой пагубы»³.

Однако следует признать, что Агриппа не совсем освободился от религии. В его сочинениях иногда проглядывает теизм, но, при всем том, он решительно заявляет, что богословие это нагромождение вымыслов и нелепостей. Формально он остается католиком, но главные удары направляет против католицизма, папской власти и инквизиции и приветствует протестантизм за его борьбу против католической церкви. Он выступает не только против церкви и богословия, но и против религиозной философии. Одновременно Агриппа нападает на феодальную знать с такой открытой революционной энергией, на какую никто до него не осмеливался, вплоть до того, что он даже призывает к истреблению родовитой знати и паразитического высшего духовенства.

Составляя свои трактаты о магии, Джордано Бруно иногда пользуется почти дословно его выражениями.

Агриппа устанавливает, подобно Джордано Бруно и в том же значении, три вида магии: естественную, математическую и церемониальную, или религиозную.

Следует сказать, что слово маг — персидского происхождения и означало «мудрый священник» или «философ». Агриппа говорит: «Естественной магией считают не что иное, как только высшее могущество естественных знаний». Он разъясняет свое определение: «Следовательно, естественная магия есть такая, которая созерцает могущественные силы природных и небесных предметов, изучает их скрытые способности и открывает тайные силы природы»⁴.

Мыслителями, изучавшими способность человека подчинять и обращать себе на пользу силы природы, Агриппа считает Рожера Бэкона, Раймунда Луллия и Альберта Великого.

Осуждение религиозной или суеверной магии и стремление освободить науку от пережитков веры в сверхъестественные силы роднят Агриппу с гуманистами. Он не обладал философской глубиной, но критическая сила его ума поразительна.

Как просветитель Агриппа выступил только в конце жизни. В 1527 году он издал в Кельне свой знаменитый трактат «О недостоверности и суетности знаний». В этой книге Агриппа осудил свое юношеское увлечение оккультными науками и отказался от всякой мистики. Книга имела огромный успех. В 1529 году она была издана в Париже, в следующем году — в Антверпене. В немецком переводе она появилась как приложение к ульмскому изданию 1535 года сатиры Эразма Роттердамского «Похвала глупости».

Книга Агриппы быстро стала интернациональным культурным достоянием. Переведенная на все европейские языки, она расходилась во множестве изданий. Агриппа писал по-латыни легко, дополняя свои положения множеством исторических примеров, был доступен широким кругам читателей, умел выражать свои мысли просто и ясно.

Прямым продолжателем Агриппы был Мишель Монтэнь (1533—1592). Не считая косвенных заимствований, Монтэнь полностью включил в свою книгу «Опыты» (1580), без указания автора, главу 52 «О душе» из труда Агриппы «О недостоверности и суетности знаний».

Монтэнь провел большую часть своей жизни в Лангедоке. Он родился в богатой семье и получил прекрасное образование. Варфоломеевская ночь заставила его коренным образом пересмотреть свое отношение к религии. Он долгое время пребывал в состоянии глубокой подавленности и начал писать «Опыты», книгу, которая и создала ему мировую славу.

В «Опытах» он сомневается в познавательной силе человеческого разума. Монтэнь полагает, что вера в сверхъестественные силы и мнимые религиозные истины, оказывающие столь пагубное влияние на человека, возникают в результате недостоверности его знаний. В религии Монтэнь видит отражение слабости и невежества людей, которые населяют мир призраками, пугают себя воображаемыми ужасами и совершают действительные ужасы во имя этих призраков.

Большое место в «Опытах» занимает доказательство того, что религия есть плод воспитания человека в определенной общественной среде. Религия освящает привычные условия жизни и приучает людей покорно выносить страдания и лишения. «Терпи, страдай и молчи». Человек не отвечает за религию, навязанную ему с детства воспитателями.

Джордано Бруно излагал аналогичное мнение, но считал возможным освобождение человечества от религии, тогда как для Монтеня она была неискоренима, как неискоренима глупость. Бруно говорил: «От полного невежества мы переходим к слепому усвоению привычных и вкоренившихся взглядов окружающей нас среды и научаемся так же презирать законы, обычаи, веру и нравы наших противников и иноземцев, как они презирают нас. Нас убеждают, что самая богоугодная жертва — подавлять, убивать, завоевывать, истреблять противников нашей веры, как и всех других людей, пока они не станут по вере похожими на нас.

Наши противники страстно благодарят своего творца за то, что он только им одним дал истинное откровение. На основании этого они надеются на вечную загробную жизнь, а мы в свою очередь благодарим того же творца за то, что не погружены в такой мрак и не слепы, как они. К этим предрассудкам религии и веры присоединяются предрассудки знания. От выбора моих родителей и учителей, от произвола и фантазии, от широко распространившейся славы какого-либо ученого зависит, во что превратится мое надменное и блаженное невежество; так судьба и годность или негодность необученного коня всецело зависят от того, попадет он в руки хорошего или плохого наездника.

Неужели вы не понимаете, какое могущественное влияние оказывает на нас воспитание в среде, пропитанной определенными предрассудками, как оно может помешать пониманию самых простых вещей и надевает духовные шоры на глаза. Здесь дело обстоит совершенно так же, как с людьми, постепенно привыкшими глотать некоторые яды. В конце концов они доходят до того, что их организм уже не ощущает вызываемого этим ядом вредного действия. Они уже не в силах обходиться без него. Яд становится для них непреодолимой потребностью. Противоядие даже может оказаться смертельным»⁵.

Монтень считает историю религии историей человеческой глупости. Его философский лозунг: «Что я знаю?» обращен против попыток познавать несуществующее.

«Философы, — говорит Монтень, — с полным основанием ссылаются на законы природы. Но они не умеют пользоваться столь возвышенным познанием. Они подделывают их и изображают нам природу с раскрашенным лицом, слишком яркой по краскам и слишком софистически. Отсюда причина появления столь различных портретов этого единообразного предмета... Непосредственно отдаваться природе, это значит отдаваться ей самым мудрым образом. О, какая приятная и мягкая подушка невежество и отсутствие любопытства, и как удобно покоиться на ней надлежащим образом устроенной голове»⁶.

Свободомыслие Монтэня ярче всего выражено в двенадцатой главе второй его книги «Апология Раймунда Сабундского». Эта большая глава представляет собою самостоятельное произведение. Монтень собрал в ней многочисленные афоризмы из античных философов и писателей, направленные против религии, как причины зла, несчастий, убийств, жестокости, неисчислимых бедствий человечества.

Монтэнь считает религию таким же явлением, как и другие обычаи, традиции, установления, которые соблюдаются в силу их древности и привычки. Ссылки Монтэня на божественное откровение всегда имеют иронический характер. Отсылая читателя к откровению, Монтэнь замечал, что для его «слабого человеческого ума» истины писания всегда останутся нелепостью и вздором, несовместимыми со здравым смыслом.

Из священного писания Монтэнь чаще всего приводит те скептические и пессимистические тексты из книги «Притчи Соломоновы», которые использовал и Джордано Бруно как орудие против церковников.

В 1582 году Монтэнь находился в Париже при дворе Генриха III, пользовался его расположением и, возможно, встречался с Джордано Бруно.

Монтэнь оказал огромное влияние на Пьера Шаррона (1541—1603), своего друга и продолжателя, который еще более решительно выступал против религии.

Пьер Шаррон почти всю жизнь был церковником. В 1594 году вышла его книга «Три истины против всех атеистов, идолопоклонников, иудеев, магометан, еретиков и схизматиков». Это вполне ортодоксальный католический труд.

Когда Шаррону было уже около 60 лет, в нем произошел идейный переворот: правоверный католик стал скептиком, автором трактата «О мудрости» (1601). Во втором издании этой книги (1604) наиболее рискованные места вычеркнуты или смягчены ее издателем.

В оригинальном тексте книги Шаррон отвергает все существующие религии, сравнивая их между собою. Каждая религия осуждает все прочие, в том числе и те их преступления, подобные которым совершает она сама. Нет ни одного упрека, обращенного католиками или протестантами к инаковерующим, не относящегося в равной мере и к ним самим.

Все религии представляют бога как тирана и деспота, которого легко умилостивить презреннейшими средствами, вроде подарков, жертв, восхвалений. Все религии утверждают свою истинность чудесами, пророчествами и откровениями. Все религии возвещают божественные истины, на самом деле вполне отвечающие умственному уровню пророков этой религии, их земным слабостям и интересам. Все религии осуждают разум, требуя от него слепого повиновения вере. Без этого, впрочем, религии не могли бы существовать, ибо стоит только освободить разум, и религии погибнут, уничтоженные разумом, восставшим против их нелепостей.

Еще более удивительным кажется господство тех или иных религий, если принять во внимание, как происходит их смена. Каждая новая религия возникает на развалинах старой, беспощадно подавляя ее. Новая религия, несмотря на вражду к старой, все же заимствует ее сущность, ибо иначе не могла бы привлечь к себе приверженцев разрушенной веры.

Всякая новая религия вначале слаба и ничтожна, презирается всеми, пока не объявятся пророки, которые способствуют ее усилению и господству, разжигая фанатизм. Так иудейская религия восторжествовала над египетской, а христианская над иудейской.

Вскрывая исторический характер каждой религии, Шаррон развивает мысль Монтэня о влиянии воспитания: человек принимает как истину все предрассудки и вздорные мнения окружающих, признавая святость веры еще до того, как начнет самостоятельно размышлять. Опора всякой религии — воспитание в религиозном духе.

Шаррон говорит, что учение о загробном воздаянии за преступления и добродетели не оказывает никакого влияния на поведение людей. Если бы ран существовал, то добродетельные люди всеми силами стремились бы к смерти, чтобы перейти от земных страданий к небесным блаженствам, а злодеи, наоборот, боялись бы смерти и не совершали преступлений. Ведь самые страшные пытки на земле не могут сравниться с теми ужасами, которые ждут людей в аду. И, однако, люди делают все возможное, чтобы избежать страданий на земле, пренебрегая угрозой воображаемых вечных мук на том свете. Люди утверждают, что верят в загробный мир, но на практике, не столько исповедуют эту веру, сколько проповедуют ее другим.

Шаррон говорит о слабости и беспомощности человека и указывает, что религия представляет собою средство воздействия, подобающее человеческой глупости.

Следует упомянуть еще одного выдающегося скептика XVI века — Франсуа Санчеца (1552—1632). Биография его мало изучена.

Франсуа Санчец — по происхождению португалец, по образованию врач — свою знаменитую книгу «О высоком благородстве и первом познании вселенной» написал, когда ему было 28 лет. Неизвестно, встречался ли Санчец с Бруно, но они одновременно преподавали в Тулузском университете, где Санчец излагал Аристотеля, сопровождая свои лекции критическими толкованиями, обращенными против схоластики и схоластов.

Схоласты верили не во всемогущество знания, а во всемогущество силлогизма, при помощи которого, опираясь на посылки, заимствованные из библии и Аристотеля, можно построить любое умозаключение о сущности бога. Революционная роль скептиков выражалась в том, что они требовали познания природы на основании опыта.

Санчец говорил, что знакомство с официальной ученостью пробудило в нем отвращение к этому пресловутому всеведению, заставило отказаться от поисков познания в книгах и обратиться непосредственно к природе.

Философ, по мнению Санчеца, отличается от невежды лишь тем, что сознает свое невежество. Он доказывал, что учат не книги, а сама природа.

К числу писателей, мужественных борцов против реакции, подвергшихся гонениям и преследованиям со стороны церковников, кроме Франсуа Рабле или Клемана Маро, идеи которых отражены преимущественно в художественной форме, следует отнести и таких писателей философского толка, как Бонавентур Деперье, Этьен Доле, Жоффруа Валле и «князь безбожия» Анри Этьен.

Бонавентур Деперье — автор дерзкой сатиры «Кимвал мира», появившейся в 1537 году.

«Кимвал мира» — почти непонятное для современного читателя нагромождение фантастических образов, острот, комических положений, фарсов, двусмысленных выражений и намеков. Эта сатира отражает настроения просвещенного дворянства, главным образом придворной среды во Франции в первые годы Реформации. Книга эта была приговорена к сожжению.

Она написана в форме диалогов, в которых фигурируют, наряду с мифологическими персонажами, и современники (например, Лютер), скрывающиеся под прозрачными псевдонимами. Автор обращается к читателю от имени Фомы де Кленье («подмигивающего»), как бы подчеркивая этим свое ироническое отношение к церковникам. Он не щадит ни католиков, ни протестантов и доказывает, что все религии и церкви основаны на обмане. Кроме того, перу Деперье принадлежит ряд новелл, некоторые из них носят антирелигиозный характер.

Первым мучеником за свои враждебные церкви воззрения был Этьен Доле (1509—1546), издатель многих сочинений передовых авторов того времени и автор нескольких книг, направленных против религиозного мракобесия. Доле боролся и против католицизма и против протестантских разновидностей религии.

Жизнь Доле протекала в скитаниях. Он неоднократно сидел в тюрьмах. 14 февраля 1543 года парламент осудил на сожжение некоторые его книги, а в 1546 году Доле был объявлен еретиком и сожжен на площади Мобер в Париже.

В 1570 году в Париже вышла книжка Жоффруа Валле «О блаженстве христиан, или бич веры, иначе — война религий», с эпиграфом: «Счастлив, кто знает, — в знании покой». Вскоре после выхода этой книжки Жоффруа Валле был арестован и заключен в замок Шатле. Смертный приговор над ним был произнесен 8 мая 1572 года. Его присудили к повешению и сожжению перед воротами одной из главных церквей Парижа. Приговор долго не приводился в исполнение. Духовник короля Карла IX Арно Сорбен решительно протестовал против медлительности суда, ибо, как заявил он, после Варфоломеевской ночи недопустимо терпеть атеистов. 2 января 1573 года парламент утвердил приговор, а 8 февраля Жоффруа Валле был повешен и сожжен на Гревской площади. Еще во время суда Жоффруа Валле был объявлен умалишенным и его огромное имение конфисковано церковниками.

Книжка «Бич веры» сохранилась в единственном экземпляре. Она построена в виде беседы между представителями разных религий: католиками (папистами), гугенотами (анабаптистами), свободомыслящими (либертенами) и атеистами.

Характеристика их представляет для нас особый интерес, потому что освещает идейную борьбу во Франции в те времена, когда там жил Джордано Бруно.

О папистах Валле говорил: «Вера, которую исповедует папист, преподносится в такой форме и так изукрашена словами, как будто ее сделал парикмахер. Уже с колыбели паписту привит религиозный страх. Он не понимает и никогда не сможет понять того, во что верит, ибо его преследует страх быть сожженным, а после смерти — быть осужденным, если он не будет говорить, что верит в бога так, как верили его предки, отцы и матери. Ему кажется величайшим бедствием, какое только возможно в мире, не верить в бога. Страх им владеет настолько, что у него не остается ни досуга, ни смелости для размышлений. Он постоянно чувствует себя между дьяволами и палачами, которые не могли бы придумать для него более жестокой казни, чем та, какой он подвергается, лишенный разума и понимания, справедливости и дружбы. Он настолько тупеет, что уже ничего не смыслит в боге. Вера и боязнь так владеют им, что у него не остается ничего, кроме страха божия. Он совершенно теряет разум, у него остается лишь чисто земной и животный рассудок, и он навсегда остается злобным, безумным, жестоким и несчастным».

Гугеноты меньше боятся бога, в остальном же о них можно сказать то же самое, что о папистах.

«Что касается вольнодумца, то он ни верит, ни не верит, не признает и не отрицает ничего. Он всегда пребывает в состоянии сомнения. Получив хорошее образование или умея размышлять, он может прийти к более счастливым выводам, чем все верующие, если только преодолел гугенотство и поднялся разумом выше папистов. Но если он не остановится в своих размышлениях, то они неизбежно приведут к атеизму».

Жоффруа Валле обосновывал отрицание религии силой знания, уверенностью в познаваемости природы и возможностью объяснения ее естественными законами.

Во время пребывания Джордано Бруно в Париже при дворе Генриха III находился также замечательный ученый лингвист и историк Анри Этьен (1528—1598), объявленный церковью «князем безбожия», или «архиатеистом». Основанием для этого обвинения послужила книга Анри Этьена «Введение к трактату о совпадении древних и современных чудес, или подготовительный трактат к апологии Геродота», которая была издана без указания даты около 1565 года.

В 1554 году Анри Этьен приехал в Неаполь и там провел три года, разыскивая и покупая античные рукописи. Здесь он едва избег смерти. Монахи-фанатики покушались на его жизнь, узнав, что он француз-гугенот. Этьен спасся только благодаря тому, что свободно говорил по-итальянски. Из Неаполя он вывез ценнейшие рукописи Ксенофонта и Диогена Лаэртского.

Он издал также ряд произведений других классических авторов — Анакреона, Аппиана, Максима Трирского.

В 1572 году вышло второе издание «Апологии Геродота», дополненное и освобожденное от цензурных извращений. И хотя в этой двухтомной работе нет прямых атеистических высказываний, редко встречаются книги, столь насыщенные атеистическим содержанием.

Анри Этьен проявил колоссальную энергию, собирая обличительный материал против попов, монахов, римских пап, всего арсенала церковного мракобесия, обмана и преступлений религии.

Соприкоснувшись с французской передовой мыслью, Бруно не мог не испытать на себе некоторого влияния представителей французского скептицизма. Однако между взглядами Джордано Бруно и французских скептиков имеется коренное различие, заключающееся в том, что они считали корни религии непреодолимыми, тогда как Бруно посвятил свою жизнь страстной пропаганде освобождения человека от порабощения ложными авторитетами.

Примечания

1. Епископ в Нумидии (IV в.), был объявлен еретиком и низложен.

2. G. Agrippa ab Netteshéym. De incertitudine et vanitate omnium Scientiarum etartum, 1693, стр. 513—515.

3. G. Agrippa ab Netteshéym. De incertitudine et vanitate omnium Scientiarum etartum, стр. 103.

4. G. Agrippa ab Netteshéym. De incertitudine et valutate omnium Scientiarum etartum, стр. 162—164.

5. Giordano Bruno. Opere italiane, т. I, стр. 37.

6. M. Montaigne. Essais. Ed. par Charles Lonandre, т. IV. Paris, 1802—1860, стр. 262.