Глава XIII. Бруно в Англии (1583—1585)

Причины, побудившие Бруно переехать из Парижа в Англию, объяснены им в показаниях венецианской инквизиции: «Вследствие волнений, возникших затем, я получил разрешение уехать и отправился в Англию с письмом от короля, чтобы находиться при после его величества сеньоре Мовисьер, которого звали Мишель де Кастельно. В его доме я не имел никаких обязанностей, кроме того, что состоял при нем в качестве его дворянина. Я провел в Англии два с половиной года. В течение этого времени я не бывал у обедни, даже и в тех случаях, когда служба происходила в доме, и не посещал обедни ни в доме, ни вне его, как и проповедей, по указанным выше причинам»¹.

В придворных кругах Елизаветы о приезде Джордано Бруно было известно. Сохранился документ о том, что за Бруно следили шпионы секретаря королевы Уолсингэма².

Система политического шпионажа была широко распространена при Елизавете. Маркс замечает о секретаре и министре королевы Уолсингэме: «...у него было за границей 53 агента и 18 настоящих шпионов...»³.

Уолсингэм получил письмо, отправленное 28 марта 1583 года английским послом в Париже, в котором говорилось: «Синьор доктор Джордано Бруно Ноланец, профессор философии, о религиозных убеждениях которого не могу дать хорошего отзыва, намеревается ехать в Англию».

Лондон был центром борьбы против католической Испании, самой реакционной международной силы того времени.

Из страны, где католическое духовенство имело огромное влияние, Джордано Бруно переехал в государство, где одной из главных задач правительства была борьба с католицизмом.

В 1548 году Кранмер завершил английскую церковную реформу короля Генриха VIII. Церковники подчинились реформе, отреклись от католицизма и, как говорил один современник, не протестовали бы даже против приказания стать турками. В 1558 году Елизавета объявила англиканство государственной религией.

Маркс говорит: «В 1559 издан был ряд парламентских актов: введено было богослужение на английском языке; возобновлен эдикт Генриха VIII о том, что каждый английский король является главой англиканской церкви [обязательная для каждого под страхом смертной казни присяга признавать верховенство короля]; восстановлены все реформационные эдикты, изданные при Эдуарде VI; предписан один и тот же порядок богослужения для всей страны; исправлена литургия англиканской церкви, составленная Кранмером. Право назначения епископов предоставлено королеве. Все духовные лица, не желавшие следовать этим предписаниям, должны были отказаться от своих должностей»⁴.

Приезд Бруно в Англию совпал с моментом наиболее острой борьбы английского правительства и государственной церкви против враждебных течений среди духовенства.

В 1582 году умер архиепископ Гриндэл, находившийся в немилости у королевы. На его место был назначен Уайтгифт. Он вступил в должность 23 сентября 1582 года, а 9 декабря королева предоставила ему почти неограниченные полномочия для борьбы с папистами и сектантами. Указом королевы была создана комиссия, возглавляемая Уайтгифтом, в которую входило 44 члена. Среди них духовных лиц было всего 12.

Полномочия комиссии были чрезвычайно широки. Ей было дано право расследовать различные нарушения, упущения, проступки, бороться против всяких выступлений, лживых слухов и т. д. Комиссии предписывалось привлекать к суду священников, распространяющих учения, противные англиканской церкви, карать всех, кто уклоняется от посещения церковной службы, расследовать и наказывать прелюбодеяния.

Власть комиссии распространялась на все королевство.

Маркс отмечает: «В 1572 королева «Бесс», по воле которой поднимали на дыбу католиков, пока кости не выходили и в своих чашечек, палачи которой пытали и убивали католиков не только потому, что они «католики», а потому, что они не исполняли обрядов ее религии, эта «Бесс» имела нахальство надеть траур после Варфоломеевской ночи...»⁵.

Королева Елизавета не только сопротивлялась политике католической Испании, но и вела политику религиозных преследований. Маркс говорит: «Отказ принести присягу о признании верховенства {короны} карался теперь более жестоко; кроме этого акта приравнены были к государственной измене: служение мессы, приезд священника {католического} из-за границы, а также укрывательство священника или оказание ему помощи. Сотни людей были зверски замучены за это: «их сперва вешали, потом снимали еще живыми с виселицы, распарывали им животы и затем четвертовали»»⁶.

Высшие сановники — Бэрли, Уолсингэм, Лейстер — были противниками религиозного террора. Один из членов палаты общин потребовал от палаты утверждения билля, осуждавшего деятельность комиссии Уайтгифта. Королева Елизавета запретила проведение билля, заявив, что вопросы религиозной реформации не подлежат суду парламента.

В 1597 году королева, нуждаясь в средствах для войны против «дьявола, папы и испанского тирана», вынуждена была примириться с парламентом.

Религиозные преследования в Англии велись из политических соображений. Елизавета боролась за свою власть. Если она и не была неверующей, то, во всяком случае, проявляла полное безразличие к религии.

Культурный уровень духовенства в Англии был весьма низок. В сентябре 1584 года население города Мэльден подало петицию от имени графства Эссекс. В петиции говорилось, что после того, как большинство проповедников было отстранено от должностей за отказ подписать те или иные пункты официального государственного исповедания или по другим, часто крайне мелочным причинам, в приходах остались только совершенно негодные попы.

Горожан возмущало позорное поведение попов, бывших обычно кутилами, азартными игроками, буянами или пьяницами.

Джордано Бруно в первом диалоге «О причине, начале и едином» резко критикует английское духовенство: «...Хотя в ней (в Англии. — Ред.) живут эти люди, они в ней содержатся лишь как грязь, подонки, навоз и падаль; они могут быть названы частями государства и города лишь в том смысле, в каком сточная яма называется частью корабля. И поэтому из-за них нам не следует быть недовольными собою, и если бы мы все же были недовольны собою, то были бы достойны порицания. Из числа их я не исключаю значительной части ученых и священников, из коих некоторые при помощи докторской степени сделались вельможами. Их целью было приобретение той жалкой авторитетности, которую сначала они не осмеливались показывать, но затем стали дерзко и открыто проявлять вследствие своей наглости, рассчитывая, что таким образом они увеличат свою репутацию ученого и священника. Неудивительно поэтому, что вы видите многих и многих обладающих докторской степенью и священническим саном, кто более близок к стаду, скотному двору и конюшне, чем действительные конюхи, козопасы и земледельцы»⁷.

Возможно, что Бруно в этих диалогах использовал нелегальные памфлеты, число которых чрезвычайно возросло в Англии за эти годы.

Индепендент Барроу, посаженный в тюрьму в октябре 1586 года, в книге «Краткое разоблачение ложных церквей», опубликованной его сторонниками, когда он сидел в тюрьме, находил не менее сильные выражения для характеристики церкви и университетов Англии: «Богослужение по англиканскому требнику есть идолопоклонство, и пред лицом божиим оно есть отвратительное и гнусное приношение в жертву мертвого пса (Барроу имеет в виду текст пророка Исаи, где кровавые жертвоприношения приравниваются к принесению в жертву собаки. — В.Р.). Оно суеверно, вымышлено людьми, скопировано с гнилой папской литургии. Университетские коллегии плодят только саранчу и ядовитых скорпионов, а в общественной и государственной жизни царит тьма язычества»⁸.

В памфлете «Моление всех верных христиан к почтенному собранию парламента» заключен огромный материал о церковниках, который Джордано Бруно мог использовать для своих диалогов. В памфлете говорится: «Эти бесполезные трутни, или, лучше сказать, саранча, проедают ежегодно от двух с половиной до трех тысяч фунтов без всякой пользы для церкви божией. Кафедральные церкви — это притоны лежебоков и бездельников, убежища раболепных льстецов»⁹.

Наиболее страстно осуждал правящую церковь неизвестный публицист, который под именем Мартина Марпрелата выпустил в подпольной типографии ряд памфлетов. Марпрелат означало, по-видимому, «разоблачитель прелатов»¹⁰, Особого интереса заслуживает его «Послание к страшным жрецам собора, напечатанное за морем в Европе, на расстоянии двух стадий от хвастливого жреца, Мартином Марпрелатом».

Автор этого произведения обличал всю систему елизаветинской государственной церкви. Его типография долго кочевала с места на место. Лишь в августе 1589 года правительству удалось обнаружить эту подпольную типографию в Манчестере и арестовать распространителя памфлетов Годжкинса с двумя сотрудниками.

Из обстановки, описанной нами, совершенно очевидно, что Джордано Бруно не мог печатать свои произведения в легальных типографиях и издавал их при содействии своих итальянских друзей в подпольных. Все его книги лондонского периода выходили с ложными обозначениями места издания. Книги напечатаны весьма неряшливо. Издатели их по сей день неизвестны.

По всем данным, Джордано Бруно, прибыв в Англию, направился в Оксфорд.

Цитадель богословия — Оксфордский университет находился в ту пору в глубоком упадке. Аристократия получала образование в Кембридже. Оксфордские доктора и магистры всю свою деятельность свели к церемониям, процессиям, шествиям, обрядам принятия новых членов коллегии, схоластическим диспутам, поражавшим своей пустотой.

В одном из диспутов, проводившихся в Оксфордском университете, принял участие и Джордано Бруно. Перед диспутом он обратился к канцлеру университета с письмом, напечатанным впоследствии в предисловии к книге «Объяснение тридцати печатей».

Наши сведения о выступлении Бруно на этом диспуте основываются исключительно на его собственных высказываниях.

В «Пире на пепле» он говорит: «Таковы плоды Англии; ищите сколько хотите, вы найдете здесь только докторов грамматики в наше время, когда в этом счастливом отечестве царствует созвездие упрямейшего педантического невежества и самомнения, смешанного с деревенской невоспитанностью, которые заставили бы отступить многотерпеливого Иова. А если не верите этому, поезжайте в Оксфорд и попросите рассказать, что случилось с Ноланцем, когда он публично спорил с докторами теологии на диспуте в присутствии польского князя Лаского и английских дворян. Пусть вам расскажут, как умело отвечал он на их доводы, как пятнадцатью силлогизмами посадил он 15 раз, как цыпленка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае. Пусть вам расскажут, как некультурно и невежливо выступала эта свинья доктор и с каким терпением и воспитанностью держался его диспутант, который на деле показал, что он природный неаполитанец, воспитанный под самым благословенным небом. Справьтесь, как его заставили прекратить публичные лекции и лекции о бессмертии души и о пятерной сфере»¹¹.

Диспут в Оксфорде — второе из трех известных нам публичных выступлений Джордано Бруно в защиту нового научного миро понимания.

Учение Бруно о бесконечности, вселенной и бесчисленности миров изложено в двух итальянских книгах лондонского периода — «Пир на пепле» и «О бесконечности, вселенной и мирах». Учение Коперника, которое до того времени оставалось книжной теорией, известной лишь очень немногим, было открыто противопоставлено взгляду на природу Аристотеля, Фомы Аквинского, библии и всей церковно-схоластической идеологии.

Хотя предмет диспута в Оксфордском университете в документах не называется, но из слов Бруно видно, что он не только доказывал правильность теории Коперника, но и утверждал, что наш мир только небольшая часть вселенной; что в ней имеется бесчисленное множество обитаемых миров, что звезды — это далекие от нас солнца, вокруг которых движутся свои планеты, другие «земли».

Разумеется, тотчас же после диспута Джордано Бруно вынужден был покинуть Оксфорд. Он вызвал бурю негодования, подвергся преследованиям со стороны богословов и нашел пристанище в Лондоне в доме французского посла Мишеля де Кастельно¹².

Об этом периоде жизни Бруно мы узнаем из диалогов «Пир на пепле» и первого диалога «О причине, начале и едином», где Бруно рассказывает о своей полемике с богословами и отвечает на резкие нападки, вызванные его книгами. Под именем Теофила он выводит самого себя.

«О вас говорят, Теофил, что в своем «Пире» вы осуждаете и оскорбляете целый город, целую область, целое государство», — сказал Армесс и добавил: «...Слухи, распространившиеся о вас, носят неблагоприятный характер...»¹³.

Выступления Джордано Бруно были встречены в Англии враждебно. Как сообщает Бруно в том же диалоге, его называли бешеной и яростной собакой, обезьяной, волком, сорокой, попугаем и т. д.

Эти эпитеты свидетельствуют о том, что Бруно возбудил против себя ярость схоластов и, несомненно, Бруно подвергся преследованиям, от которых его, в известной мере, защищал французский посол Мишель де Кастельно.

В своем посвящении к книге диалогов «О причине, начале и едином» Бруно писал Кастельно:

«Ненавидимый глупцами, презираемый низкими людьми, хулимый неблагородными, порицаемый плутами и преследуемый зверскими отродьями, я любим людьми мудрыми; ученые мной восхищаются, меня прославляют вельможи, уважают владыки и боги мне покровительствуют. Благодаря такому столь великому покровительству вами я был укрыт, накормлен, защищен, освобожден, помещен в безопасном месте, удержан в гавани, как спасенный вами от великой и гибельной бури. Вам я посвящаю этот якорь, эти снасти, эти разорванные паруса и эти товары, самые дорогие для меня и самые драгоценные для будущего мира, с тем чтобы ваше покровительство спасло их от потопления в преступном, мятежном и враждебном мне океане»¹⁴.

Современники сохранили память о Кастельно, как о культурном человеке, свободном от религиозного фанатизма, но бесхарактерном, неустойчивом дипломате, плохо разбиравшемся в обстановке.

Помощь, оказанная молодому итальянскому эмигранту французским послом в лондонский период его жизни, имела большое значение. Бруно прямо говорит, что начал издавать свои итальянские диалоги при содействии Кастельно.

За время пребывания в Лондоне Джордано Бруно выпустил четыре книги диалогов. В диалогах «Пир на пепле» излагается и защищается учение Коперника, в диалогах «О причине, начале и едином» дан набросок его философских взглядов, в книге «О бесконечности, вселенной и мирах» обосновывается учение о вселенной, а в «Изгнании торжествующего звери» полностью раскрываются взгляды на церковь, религию, мораль и общественные отношения.

Многие исследователи Джордано Бруно говорят о том, что во время пребывания в Лондоне он завязал дружеские отношения с Филиппом Сиднеем¹⁵ и Фулком Гривеллом.

Филипп Сидней был щедрым меценатом, но, надо полагать, что разница общественного положения и мировоззрения служила препятствием для его сближения с Джордано Бруно. Будучи убежденным протестантом, он не мог, разумеется, разделять скептицизм Джордано Бруно в вопросах религии.

И хотя Джордано Бруно посвятил Филиппу Сиднею две книги: «Изгнание торжествующего зверя» (1584) и «О героическом восторге» (1585), не следует смешивать официальную вежливость — посвящение книг, вознаграждаемое деньгами, — с подлинно дружескими отношениями.

Большую часть своей жизни Сидней провел в дипломатических поездках. Его биографию написал Фулк Гривелл.

Фулк Гривелл при Елизавете пользовался большим влиянием.

Он был членом парламента, занимал крупные доходные посты в казначействе. В его доме собирался кружок передовой интеллигенции.

Гривелл учредил в Кембридже кафедру исторических наук и оказывал материальную поддержку ученым.

Трагедии и поэмы, написанные Фулком Гривеллом, собраны и изданы после его смерти в трех томах. Его поэтические произведения не отличаются высокой художественностью, но представляют некоторый интерес как философские размышления.

На одном из собраний в доме Гривелла Бруно ознакомил присутствующих со своими взглядами на строение вселенной. Фулк Гривелл предложил ему устроить диспут. Этот диспут, описанный в диалогах «Пир на пепле», является как бы продолжением диспута в Оксфорде. Джордано Бруно дает отповедь богословам, которые обрушились на него за то, что он выступил против церковных авторитетов, в защиту научного взгляда на природу. Он изобразил в этих диалогах Филиппа Сиднея, Фулка Гривелла и других участников диспута, своих сторонников и противников. Попутно он передает много бытовых подробностей лондонской жизни, рисует характеры собеседников, даже их манеру говорить и спорить. Бытовые наблюдения в атом произведении переплетаются с философской полемикой и сатирой.

Титульный лист первого издания диалогов Бруно «La cena de le Ceneri» («Пир на пепле»)

Венецианские инквизиторы, допрашивая Бруно о его прошлом, по-видимому имели в руках книгу диалогов «Пир на пепле», из которой могли почерпнуть ряд сведений о его пребывании в «еретических странах», об отношении к еретическим государям и о враждебных церкви взглядах:

«Спрошенный: — Имеется ли в его писаниях какое-либо упоминание о «Пире на пепле» («Cena de le ceneri») и с какой целью?

Ответил: — Я написал книгу под названием «Пир на пепле»¹⁶. Она делится на пять диалогов, трактующих о движении Земли. Так как я вел этот диспут, в котором участвовало также несколько докторов, в Англии за ужином, устроенным, по обычаю, в среду на первой неделе Великого поста (giorno de le ceneri) в доме французского посла¹⁷, где я жил, то этим и объясняется, что я дал книге название: «Пир на пепле» и посвятил се упомянутому послу. Возможно, в этой книге заключается какое-либо заблуждение, но сейчас не могу припомнить в точности, какое именно. Моим намерением было посмеяться в этой книге над докторами и их взглядами относительно этого предмета»¹⁸.

Приведем в сокращенном виде несколько страниц из рассказа Бруно о том, как ему было предложено принять участие в диспуте, устроенном Фулком Гривеллом. Повествование начинается собственными словами Бруно, вложенными в уста одного из главных персонажей диалогов, Теофила:

«...Ноланец прибавил, что у него имеется желание показать бессмысленность противоположных мнений на основании тех же самых принципов, которыми их хотят обосновать, если ему выпадет немалое удовольствие найти лиц, признанных подходящими для такого занятия. Он же всегда подготовлен и готов отвечать...

Сэру Фулку очень понравился этот ответ. Он сказал: «Вы оказываете мне приятнейшую услугу. Я принимаю ваше предложение и хочу назначить день, когда могли бы собраться лица, которые, может быть, не преминут дать вам достаточно материала, чтобы выступить с вашими идеями во всеоружии, В среду, через 8 дней, что будет в день пепла, вы будете приглашены вместе со многими джентльменами и учеными для того, чтобы после ужина провести дискуссию о прекрасных и различных предметах»¹⁹.

В другом месте этих диалогов Теофил-Бруно рассказывает: «Как-то пришли к Ноланцу от имени королевского шталмейстера два человека и сообщили, что пославший их желает иметь разговор с Ноланцем, чтобы уразуметь коперниковские и прочие парадоксы его новой философии. Ноланец на это ответил, что он не смотрит ни глазами Коперника, ни Птоломея. но своими собственными, что касается суждения и определения. Что же касается наблюдений, то он считает себя очень обязанным этим и другим старательным математикам, прибавлявшим постепенно, с течением времени, одно объяснение к другому, давшие ему достаточные основания, благодаря которым он пришел к такому суждению, которое могло созреть только после многих нелегких занятий. Ноланец добавил, что фактически они — как бы посредники, переводящие слова с одного языка на другой; но затем другие вникают в смысл, а не они сами»²⁰.

Затем Теофил-Бруно рассказывает, как он отправился в дом Фулка Гривелла.

«Ноланец, прождавши до условленного дня ужина и не имея о нем никаких новых вестей, решил, что упомянутый джентльмен, занятый другими делами, забыл о нем или не мог позаботиться об этом. Перестав думать об этом, он пошел прогуляться и навестить некоторых друзей итальянцев; вернулся домой поздно, когда зашло солнце...

Поздно вечером, подойдя к дому, Ноланец застал у дверей господина Флорио и маэстро Гвинна, очень усталых от поисков его. Увидев его, они воскликнули: «Пожалуйста, идемте поскорее, немедленно, вас ожидает много кавалеров, джентльменов и докторов и среди них — один из собирающихся спорить с вами, ваш тезка».

«А мы ему не сделаем ничего плохого, — сказал Ноланец. — Но одно мне теперь кажется промахом: я ведь рассчитывал провести дискуссию при свете солнца, а вижу, что спор будет при свечах». Маэстро Гвинн извинился за некоторых кавалеров, которые желали присутствовать, но не могли явиться на обед и пришли к ужину. «Ну, так идемте, — сказал Ноланец, — и будем просить бога, чтобы он сопровождал нас в долгом пути в темный вечер, по ненадежным улицам».

И вот, хотя мы находились на прямой улице, но, рассчитывая сделать лучше, мы для сокращения пути направились к реке Темзе, надеясь найти лодку, которая доставила бы нас прямо к дворцу. Мы подошли к мосту дворца лорда Бекгерста. Там мы потеряли столько времени, крича и призывая лодочников, что успели бы скорее добраться пешком к назначенному месту да еще выполнить какое-нибудь небольшое дело. В конце концов издали откликнулись двое лодочников. Медленно, медленно, как будто их ждала виселица, они подплыли к берегу. Здесь, после долгих расспросов и ответов — откуда, куда, зачем, и как, и сколько, — они коснулись кормой нижней ступеньки моста. И вот один из двух, похожий на античного кормчего из царства Тартара, подал руку Ноланцу, а другой, — думаю, сын первого, хотя и был лет около шестидесяти пяти, — помог прочим из нас...

Так мало-помалу двигались мы, насколько допускала лодка, которая (доведенная червоточинами и временем до того, что могла бы служить пробкой) казалась свинцовой из-за своей медленной спешки, а руки обоих лодочников походили на обломки кораблекрушения; и хотя оба гребца показывали широкие размахи тела, тем не менее веслами делали короткие движения...

Продвигаясь таким образом долго по времени, но мало по расстоянию, не сделав даже трети пути, недалеко от места, называемого Тамплем, наши мучители, вместо того чтобы торопиться, уперлись кормой в берег. Ноланец спросил: — Что они хотят делать? Может быть, немного перевести дыхание? — Ему перевели ответ, что они не собираются ехать дальше, так как здесь их стоянка. Начались уговоры и упрашивания. Но это лишь ухудшило дело...»²¹.

Сатирическое повествование перемежается отступлениями и рассуждениями по самым разнообразным поводам. Джордано Бруно пользуется приемом торможения, намеренно замедляя ход действия. Он пытается создать впечатление путешествия с многочисленными препятствиями.

Дальше идет яркая метафора: сравнение лондонской грязи с болотом поповщины:

«В конце концов мы бросили их, расплатившись и поблагодарив (так как здесь нельзя поступать иначе, чтобы не получить неприятности от подобных каналий), а они показали нам прямую дорогу для выхода на улицу. И вот здесь-то я вспомнил тебя, добрая Мафелина, бывшая музой Мерлино Кокайо²². Эта дорога начиналась грязной лужей, которая не могла послужить пристанищем ни в обычное время, ни в счастливый удачный момент. Ноланец, который обучался в школе и имел там большую практику, чем мы, сказал: «Кажется, я вижу брод для свиней; поэтому идите за мной». Но не успел он кончить своих слов, как увяз в такой грязи, что но мог вытянуть оттуда своих ног. И так, помогая друг другу, мы пошли через середину болота в надежде, что это чистилище будет недолгим. Но вот волею несправедливой и жестокой судьбы все мы погрузились в болотистый проход, который, как охраняемое поле ревности или сад наслаждений, ограждался там и здесь хорошей стеной; и так как не было никакого освещения, чтобы помочь нам, то мы не знали, сколько уже прошли и сколько еще предстоит итти. После каждого шага мы ждали окончания пути, но всякий раз снова погружались в жидкую грязь и увязали почти до колен в глубоком и мрачном Аверне. Никто не мог дать другому совета, мы не знали, что сказать, и шли в глубоком молчании. Кто шипел от ярости, кто шептал, кто фыркал, кто вздыхал и на миг приостанавливался, кто тихо богохульствовал. И так как глаза не могли нам служить, то ноги сопровождались другими ногами, и слепой был в смущении, становясь поводырем другого слепого...

Так и мы, делая все новые и новые попытки и не находя лекарства против нашей болезни, придя в отчаяние, прекратив дальнейшие поиски и не ломая себе напрасно головы, решительно пошли вброд через открытое море жидкой грязи, которая медленно текла от глубин Темзы до берегов...

Но, слава богу, так как, по словам Аристотеля, бесконечность не дана в действительности, то, не встретив худшего зла, мы очутились у конца болота...

В заключение «мы добрались до радостных полей», и хотя они не оказались Елисейскими полями, все же мы вышли на обыкновенную большую улицу. Здесь, обсудивши характер района, в который завел нас проклятый переулок, мы увидели, что находимся примерно в двух десятках шагов от места, откуда мы отправились на поиски лодочников, по соседству с квартирой Ноланца...

Это была последняя северная буря, так как немного спустя по милости святого Фортуния, после того как были пройдены столь плохие тропинки, оставлены позади столь сомнительные переулки, перейдены быстрые реки, пересечены песчаные берега, побеждены грязные лужи и болотные топи, пройдены каменистые лавы, пересечены скользкие улицы, преодолены неровные камни и прекратились толчки об опасные скалы, — мы живыми добрались, по милости неба, до гавани, то есть до двери. Как только мы ее толкнули, она открылась. Входим, находим внизу много различных лиц, много всяких слуг, которые, стоя на пути, не кивнув головой и без всякого знака почтения, выказывая пренебрежение своим видом, делают вам милость, указывая дверь. Входим внутрь, поднимаемся вверх и обнаруживаем, что здесь после долгого ожидания, потеряв надежду, уселись за стол. После этого начались взаимные приветствия...

Из них одно заставило посмеяться. Одному из нас было предоставлено последнее место; он же, вообразив, что это главное место, из скромности захотел пойти и сесть там, где сидело самое важное лицо. И здесь произошло маленькое разногласие между людьми, которые гостеприимно хотели посадить его последним, и тем, кто, будучи скромным, хотел сесть первым. Наконец мессер Флорио сел против кавалера, который сидел во главе стола; синьор Фулк Гривелл — справа от мессера Флорио; я и Ноланец — слева от мессера Флорио; доктор Торквато — слева от Ноланца; доктор Нундиний — против Ноланца. Здесь, слава богу, он не видел, церемонии с тем рогом или кубком, который обыкновенно переходит за столом из рук в руки, от края до края, слева направо...»²³.

В доме Фулка Гривелла, где происходил диспут 14 февраля 1585 года, присутствовали, кроме Джордано Бруно и хозяина дома, итальянцы Джованни Флорио и Маттео Гвинн. Имена противников Теофила-Бруно — Нундиния и Торквато — вымышленные. Кроме того, как видно из мимоходом брошенного замечания Джованни Флорио, в диспуте принимал также участие однофамилец Джордано Бруно, имя которого по-английски произносится «Джон Браун».

Джованни Флорио (1553—1625) опубликовал в 1591 году книги «Сад отдыха» и «Вторые плоды», в которых собрал материалы о влиянии итальянской литературы, об итальянских словах и оборотах, вошедших в английскую литературу эпохи Шекспира. Он упоминает о Джордано Бруно и заимствует из его произведений много слов и оборотов для своего итальяно-английского словаря, вышедшего в 1598 году. О направлении идей Джованни Флорио можно судить на основании того, что он перевел на английский язык в 1604 году «Опыты» Монтэня.

Из нескольких вскользь оброненных замечаний Джованни Флорио и, к сожалению, по самым незначительным поводам мы узнаем, что Джордано Бруно его старый друг. Он сообщает также, что Бруно: «Всегда был одет по-своему, всегда по одной и той же моде». Скромность Бруно в одежде объяснялась не только презрением к вычурным и пышным одеяниям жрецов науки, но прежде всего бедностью.

Кружок, собиравшийся за столом в доме Фулка Гривелла и слушавший выступления сторонников двух теорий мироздания, аналогичен итальянским академиям того времени. На таких собраниях в Лондоне итальянские эмигранты были желанными гостями. Благодаря им английское образованное общество знакомилось с новыми достижениями науки. Английская передовая интеллигенция жадно усваивала культуру Италии.

В конце XVI века в Англии появляется много переводов итальянских произведений. В предисловии к переводу истории Джонио Семюэля Даниэля автор предисловия, укрывшийся под инициалами N. W., упоминает о Джордано Бруно: «Не забывайте о том, как правильно заметил по поводу наших школ Ноланец (человек с бесконечными титулами наряду с другими фантастическими украшениями), что науки достигают своего расцвета, пользуясь, как средством, переводами».

Наряду с этим в ту же самую эпоху в Англии складывалась и самостоятельная национальная литература. Именно в годы, проведенные Бруно в Англии, созревали дарования, составившие впоследствии славу английской литературы. Большое влияние на них оказывали итальянские эмигранты. В Англии находились преимущественно беглецы от инквизиции, лучшие, наиболее прогрессивные элементы.

Все эти итальянские ученые, писатели, литературные критики, философы принадлежали ко второму поколению эмигрантов из Италии, представителей протестантизма. Большинство старых деятелей итальянского протестантизма уже сошло в могилу. Новое поколение пользовалось большим влиянием при дворе.

Джордано Бруно в Лондоне был связан с двумя общественными кругами. К одному — официальному — принадлежало общество французского посла, королевского двора и дворян-литераторов. Другой круг составляли итальянцы-литераторы.

С этими итальянскими друзьями Бруно обсуждал свою книгу «Изгнание торжествующего зверя». Многие из его великосветских знакомых относились враждебно к изложенным в ней идеям. О своих разногласиях с Фулком Гривеллом Бруно говорит в предисловии к этой книге:

«Он соединен с вами (Филиппом Сиднеем. — Ред.) узами тесной и долгой дружбы... Он походит на вас, да и но отношению ко мне он был тем вторым, кто после вас пригласил меня и предложил мне занять, вслед за вашими первыми, вторые должности у себя. И я бы их принял, а он, конечно, поручил мне, если бы завистливая Эринния не рассеяла меж нами свою отраву подлой, злокозненной и бесчестной корысти»²⁴.

Таким образом мы узнаем, что отношения между Джордано Бруно и Фулком Гривеллом приобрели враждебный характер. Причины, вероятно, были не личные, хотя Фулк Гривелл и отличался раздражительным и сварливым характером. Придворное дворянство Англии, даже лучшие его представители, но могли простить Бруно его атеизма.

Произведения Джордано Бруно, изданные в Лондоне, наиболее ясны, просты и понятны по изложению. Выраженные в них философские идеи ставят эти диалоги на видное место среди философской литературы всех времен. Взгляды Бруно в основном уже сформировались в тот период.

Еще в книгах, опубликованных в Париже в 1582 году, Бруно ожесточенно нападает на монахов, богословов, церковных схоластов.

Однако одним из наиболее глубоких по атеистической насыщенности произведений Джордано Бруно является «Печать печатей». Оно вышло в Лондоне в 1583 году.

В этом трактате он описывает различные душевные состояния и героизм мыслителя противопоставляет меланхолии, унынию и одержимости «христосиков». По смелости, своеобразию, силе мысли — это боевое атеистическое произведение.

Лондонский период философского развития Джордано Бруно всегда привлекал к себе внимание исследователей.

В произведениях, изданных в Лондоне, выражено материалистическое и атеистическое, хотя еще и не совсем последовательное, мировоззрение Джордано Бруно.

Основные положения философии Джордано Бруно, развиваемые в этих работах, сводятся к следующему:

Начало — внутреннее основание вещей, источник всевозможного бытия. Причина — внешнее основание бытия вещей. Возможность и действительность совпадают. Поэтому материя, как внутреннее основание вещей, и форма, как внешняя причина бытия вещей, едины.

Существует первопричина, или всеобщая форма вселенной. Она действует везде и во всем. Это — «душа мира». Она производит вещи таким же образом, как разум производит понятия.

Существует «божественный разум». Этот разум не совпадает с обычным представлением о разуме как бестелесной способности. Разум природы есть все «и производит все».

В разуме заключаются все вещи по своему формальному основанию. Формальная причина совпадает с действующей причиной. Действующая причина превращает формы, заключающиеся в материи, в действительное бытие, в мир вещей.

Разум вселенной есть внутреннее содержание самой вселенной. Разум — не что иное, как отвлечение от природы. Если мы рассматриваем и изучаем природу, то нам нет никакой необходимости отделять от нее разум, как особую силу. Но если мы подходим к природе изнутри, то нам приходится отличать разум от самой материи, и тогда материя кажется нам пассивной, инертной, механической силой. Когда мы глядим на корабль, мы говорим, что он движется как единое целое. По если мы находимся на корабле, то отличаем самый корабль от кормчего, который направляет и определяет его движение. Так же точно душа есть кормчий для человека, и «душа мира» подобна кормчему на корабле в природе.

Бессмысленно искать материю как таковую, бесформенную, безразличную, хаотическую. С другой стороны, нет чистых форм вне материи. Материя всегда выступает в какой-либо форме. Но нельзя сказать, что форма есть первичное. Материя сама создает свои формы. Форма есть душа вещей. Каждая вещь наделена формой, душой, жизнью, но не в одинаковой степени. Необходимы особые отношения, чтобы жизнь и дух, присутствующие во всем, расцвели, раскрылись, создали живое, чувствующее или мыслящее существо.

Формы создаются в самой материи. Творцом форм материи является сама природа. Мы видим, что в основе различных форм лежит одна и та же материя. Семя становится растением и приобретает новое качество, растение превращается в хлеб, хлеб — в сок, сок — в кровь, кровь — в плоть живого существа и т. д. В основе смены этих форм и их бесконечного превращения лежит одна и та же материя.

Материя есть начало и сущность всего, так как все исходит из материи и возвращается в нее. Материя есть потенция и субъект, т. е. сила и предмет.

Если мы признаем, что существует первичная материя, отличная от частных форм, то мы должны допустить бытие первичной формы, или души мира, хотя она так же не существует сама по себе, как материя, лишенная форм.

Материя, рассматриваемая как субъект, есть первое начало. От различия отдельных вещей мы восходим в познании к началу, которое постигается не чувством, но разумом. Различие отдельных вещей исчезает, если мы созерцаем начало. Матерки разнообразна в вещах, по проста сама в себе.

Мы не можем воспринять чувством материю отдельно от ее формы и не в состоянии попять, каким образом она является всем, так как всегда видим ее в какой-либо одной форме. Познать материю, не воспринимаемую в чистом виде чувством, есть, цель истинной философии.

Вселенная едина, бесконечна, вечна, проста. Раскрыть происхождение множественности и разнообразия из единства и простоты есть великая задача философии. Гностики и неоплатоники толковали переход от единства к множественности, вводя посредствующих духов. Но есть более простой путь: в единстве природы совпадают все противоположности. Раскрыть внутренние противоположности в единстве значит найти разнообразие в едином.

Субстанциональное начало едино и просто. Поэтому первым началом всего является точка — атом. Раскрытие тайн природы есть раскрытие противоположностей в едином и простом; это великое искусство.

Кажущаяся сложность этой системы понятий скрывает за собой поразительную стройность выводов из учения о единстве и развитии. Материалистические системы античного мира не могли объяснить, каким образом, кроме случайного соединения, происходит образование форм материи и движение внутри самой материи. Они не могли объяснить также отношения духа к материи. Джордано Бруно впервые соединил учение о субстанции материи с раскрытием перехода от простого к сложному, от единства к многообразию, от материальной субстанции к духу. Огромное преимущество этой системы заключалось в признании движения в самой природе, в том, что наличие противоположностей в самом предмете является причиной движения и развития. Бруно пришел к заключению, что «внутренний художник», творящий из материи многообразие мира, «мировой разум», или «мировая душа», есть лишь умственное отвлечение деятельных сил самой материи. Поэтому философия оказалась способной решить основные вопросы о причинах движения и об отношении духа к материи без помощи понятия бога, внемирового духовного существа и первичного двигателя. В этом и заключался принцип построения атеистической философской системы, которая берет за основу не бога, а природу.

В лондонский период Джордано Бруно разрабатывает главные положения своей теории познания, отталкивается от идей Иеронима Кардана и Бернардино Телезия, он идет дальше их и развитии сенсуалистической теории познания.

Титульный лист первого издания итальянского произведения Бруно «De gli eroici furori» («О героическом энтузиазме»)

Существует ли в человеческом уме что-либо, взятое не из ощущений? Бруно признает, что в человеческом уме нет ничего, чего не было раньше в ощущениях.

Таким образом, он провозглашает основной принцип материалистической теории познания. Позже он возвращается к тому же вопросу в неизданных латинских трактатах и развивает эту идею.

Второй вопрос сенсуалистической теории познания заключается в следующем: если все содержание познания возникло из ощущений, то что же охватывается самими ощущениями? Бруно полагает, что в ощущениях отражается природа, но она не представляет собою первичной субстанции. Связь понятий в познании не врожденна и не вложена богом, а отражает объективную связь низших, посредствующих и высших сил, сложного и простого, материального и духовного. Человеческое познание поднимается по ступеням от мрака к свету, от низших предметов к подобным же, но стоящим выше предметам. Познание несовершенно и не отражает природы полностью, но оно становится все более совершенным по мере того, как человек поднимается к познанию первого единства, первого бытия.

В диалогах «О героическом энтузиазме» Джордано Бруно говорит: «Он видит Амфитриту, источник всех чисел, всех видов, всех рассуждений, которая есть монада, истинная сущность всего бытия: и если он но видит ее в ее сущности, в ее абсолютном свете, то видит в ее порождении, которое подобно ей и которое есть ее образ; ведь от монады, которая есть божество, происходит та монада, которая является природой, вселенной, миром, где она себя созерцает и отражается, как солнце в луне, и посредством которого она светит, когда находится в полушарии интеллектуальных субстанций»²⁵.

На низшей ступени познания человек воспринимает многообразие единичных явлений. На высшей ступени он переходит от чувственного к интеллектуальному и воспринимает единое в идеях. Поднимаясь по ступеням познания к единству, человек поднимается вместе с тем к идеям совершенства, добра и красоты.

Бруно говорит: «Некоторые формы представляют собою такое же подражание природе, как отраженная в зеркале форма» объективного предмета. Некоторые, — по своему строению, — как фигура печати, запечатленная на воске. Другие же представляют подражание по сущности своей, как, например, картины, что-либо изображающие по замыслу художника»²⁶.

При разборе теории познания Аристотеля В.И. Ленин обратил особое внимание на следующие суждения Аристотеля о душе: «Ощущение есть восприятие ощущаемых форм без материи... Подобно воску, который принимает только знак золотого кольца с печатью, а не самое золото, — одну лишь чистую его форму»²⁷. В.И. Ленин снабдил эти выписки пометкой: «NB душа — воск».

Замечания В.И. Ленина помогают понять мысль Джордано Бруно о зеркальном, скульптурном и живописном характере отражения объективных предметов в познании.

К лондонскому периоду относится также разработка основных положений диалектики Бруно.

В последних своих произведениях франкфуртского периода Джордано Бруно окончательно порвал с неоплатонизмом, влияние которого в лондонский период было еще довольно сильно, по крайней мере в терминологии.

В поэме «О безмерном и бесчисленном» Бруно говорит: «Перестань навязывать себе химеру бесконечного света, существующего бестелесно, созданного твоим воображением и ставшего священным благодаря мраку (невежества. — В.Р.). Знай, что сущность ничем не отличается от бытия. Бесконечное едино. Природа есть не что иное, как способность, присущая самим вещам. Это — закон, согласно которому совершается все существующее»²⁸.

В этих ясных положениях Бруно полностью отвергает платоновское учение об идеях как сущности вещей. Он признает единство бытия и явления, природы и материи.

Основа чувственно воспринимаемого нами мира есть единое материальное начало, обладающее безгранично творческой силой.

Единое, начало и причина,
Откуда бытие, жизнь и движенье,
Земли, небес и ада порожденья,
Все, что уходит вдаль и вширь, в глубины²⁹.

Примечания

1. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 339.

2. O. Felton. Giordano Bruno in England, 1907.

3. «Архив Маркса и Энгельса», т. VII, стр. 383.

4. «Архив Маркса и Энгельса», т, VII, стр. 379—380.

5. «Архив Маркса и Энгельса», т. VII, стр. 385.

6. Там же, стр. 387.

7. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 186.

8. Цит. по книге: А. Потехин. Очерки из истории борьбы англиканства с пуританством при Тюдорах. Казань, 1894, стр. 587—590.

9. Там же, стр. 540—541.

10. Английский глагол «таг», буквально «портить».

11. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 130—131.

12. Мишель де Кастельно (1520—1592) — посол французского короля Генриха III при дворе английской королевы Елизаветы. В молодости он участвовал в итальянских войнах, затем выполнял дипломатические поручения в Шотландии, Германии, Савойе, Нидерландах и Риме. В 1621 году были опубликованы его мемуары, охватывающие период с 1559 по 1570 год. Он был врагом Католической лиги, горячим сторонником веротерпимости. Свои мемуары он заканчивает призывом против жестокостей инквизиции и религиозных войн. Джордано Бруно в Лондоне находился в его свите или был его секретарем, получил благодаря его покровительству возможность печатать свои итальянские сочинения и познакомился с передовыми писателями Англии. Бруно посвятил ему три своих итальянских диалога: «Пир на пепле», «О причине, начале и едином» и «О бесконечности, вселенной и мирах».

13. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 182.

14. Там же, стр. 166—167.

15. Сидней Филипп (1554—1586), английский поэт, создатель жанра «пастушеского романа» в Англии. Оказал большое влияние на развитие английской прозы своим трактатом «Защита поэзии» (1581), направленным против гонений пуритан на искусство.

16. Название книги несомненно ироническое. «Пир на пепле» — обряд, совершавшийся в среду на первой неделе великого поста. Церемониймейстер папского двора Иоганн Буркарт так описывает его: «Апостолический субдиакон взял с алтаря чашу, полную пепла, и подал папе. Папа, сидя в тиаре, произнес молитву. Затем старейший кардинал посыпал пеплом папу. Папа в свою очередь посыпал пеплом всех. Совершив это, папа умыл руки, и служба продолжалась, как обычно».

17. Бруно в своих показаниях по непонятным причинам сообщает факты, не подтверждаемые содержанием диалогов. В «Пире на пепле» он говорит, что диспут происходил в доме Фулка Гривелла, а в показаниях утверждает, что он происходил в доме французскою посла Кастельно.

18. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 360.

19. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 71—72.

20. Там же, стр. 54.

21. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 72—75.

22. Мерлино Кокайо (Теофило Фоленго) — итальянский поэт (1491—1544). Писал пародийные поэмы, обличающие церковь и религию.

23. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 75—77, 89—90.

24. Джордано Бруно. Изгнание торжествующего зверя. Изд. «Огни», 1914, стр. 7—8.

25. Джордано Бруно. О героическом энтузиазме, стр. 160.

26. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 328.

27. В.И. Ленин. Философские тетради. Госполитиздат. 1947, стр. 269.

28. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 310.

29. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 171.