Глава XIV. Атеизм Бруно

Вопрос об атеизме Бруно имеет большую историю. Исследователей, признающих его атеистом, было не меньше, чем тех, кто считал его приверженцем религии.

Буржуазные исследователи строка за строкой изучали произведения Бруно в поисках мест, где он признает религию. Общая атеистическая направленность его произведений при этом в расчет не принималась. Каждая строчка, в которой можно было увидеть хотя бы отдаленное и косвенное признание религии, подробно обсуждалась и комментировалась.

Бруно где-то обмолвился об «истинной» религии. В одном месте «Изгнания торжествующего зверя» он говорит о заслуживающих уважения богословах. Есть у него также отдельные замечания о роли религии в воспитании народа и о том, что его философия не противоречит взглядам истинных богословов и правильно понятой религии. В связи с этим нужно сказать, что Бруно почти всегда прибегает к такого рода уловкам, когда вынужден обороняться от церковников и маскировать свои враждебные церкви воззрения. Он часто излагает научные взгляды в богословских терминах, отождествляя слова «бог» и «мировой разум», «законы» и «религия», «философы» и «богословы», «атеизм» и «нечестие».

Бруно — этот провозвестник и поборник научной истины — приписывал ей огромное воспитательное значение, считал, что она облагораживает человека. В то время как религия, утверждал он, разлагает нравы общества и одна наука способна нравственно обновить человечество.

Один из первых Бруно высказал ряд весьма интересных соображений об историческом развитии религии.

Он различает три эпохи в развитии религии: египетскую иудейскую и христианскую. В древнем Египте господствовал культ природы, сущностью которого было стремление познать ее в символах. Иудейские жрецы, по мнению Бруно, извратили египетскую религию, принимая символы природы за действительные сверхъестественные существа; учение о боге как грозном судье христианство переняло от иудейских жрецов и у них же заимствовало инквизицию.

Эту мысль Бруно развивает в ряде произведений, наиболее конкретно она выражена — в поэме «О безмерном». «Некогда у египтян были разные басни, служившие для того, чтобы ум лучше воспринимал некоторые тайны, чтобы недоступное непосредственным чувствам лучше воспринималось при помощи знака или образа. Но затем... для народов была выдумана нелепая сказка, появилось варварство и начался преступный век, для которого знание считалось опасным, предметом благочестия стало нечестивое и жестокое, а религии вменялось в обязанность держать мир в состоянии раскола и ставить насилие выше права. Так место истины и справедливости заняла глупая басня, которая извратила разум и испортила жизнь»¹.

Бруно не раз говорил, что религия запугивает верующих воображаемыми ужасами.

О вере в загробный мир и адские мучения он пишет в трактате, входящем в состав «Московского кодекса»². «Хотя не существует никакого ада, тем не менее представление и воображение делают ад истинным и достоверным без всяких оснований истинности и достоверности. Фантастический образ приобретает достоверность, а отсюда вытекает, что люди поступают так, как если бы то была истина, и испытывают на себе могущественное и непреодолимое принуждение. Вера в вечность и убеждение, что она действительно существует, заставляет представлять себе адские мучения также вечными, вплоть до того, что воображают, будто душа, лишенная тела, сохранит образ тела, и человек, несмотря на отсутствие тела, якобы будет вечно находиться в аду за неповиновение или грешные влечения»³.

Чтобы правильно понять отношение Бруно к идее бога, надо вспомнить, как определяет этот основной вопрос философии Ф. Энгельс: «Высший вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе... мог быть со всей резкостью поставлен, мог приобрести все свое значение лишь после того, как европейское человечество пробудилось от долгой зимней спячки христианского средневековья. Вопрос об отношении мышления к бытию, — о том, что является первичным: дух или природа, — этот вопрос, игравший, впрочем, большую роль и в средневековой схоластике, на зло церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?»⁴.

Как же ставит этот вопрос Бруно? Предшествовал ли дух природе, вечен ли мир, был ли он сотворен богом?

В латинских трактатах «О связях в природе»⁵ Бруно делает следующие замечание: «Вне материи и без материи ничего нельзя сделать и почти ничто не может произойти... единое абсолютное могущество, могущество в частном, сложном и акцидентальное очаровало мысль и дух перипатетиков, как и некоторых современных рясников, но как мы уже говорили в книге «О бесконечном» и более определенно в диалогах «О начале и едином», мы считаем отнюдь не глупой мысль Давида Динантского⁶ и Авицебронна, высказанную в «Источнике жизни», цитируемом арабами, где они осмелились даже называть материю богом».

Отождествление бога с материей или природой привело Бруно к мысли, что в боге разум совпадает с материальной действительностью и что свободная творческая воля бога есть лишь иное выражение закономерно-творческой силы природы. Он говорит: «Быть, мочь и действовать в нем (боге) есть одно и то же, тогда как во всем остальном различается по природе вещей; кроме того, он — бог не может действовать иначе, чем действует, и желать иначе, чем желает. Это, с одной стороны, есть абсолютная необходимость, а с другой — абсолютная свобода, ибо в нем необходимость и желание, как все остальное, есть то же самое; и он не может желать иначе, чем желает, и не может действовать иначе, чем может»⁷.

Научное понимание вселенной и материи Бруно излагает, не упоминая о боге и не нуждаясь в этом понятии; но стремясь найти общее философское понятие единства, он отождествляет бога с наиболее широким принципом, охватывающим единство бытия. Бог выступает у него то как природа, то как материя, то как вселенная.

В произведениях Бруно немало мест, на основании которых ему приписывали признание трансцендентности бога; он отождествляет бога с теми понятиями, которые в современной философии имеют идеалистический характер, называет бога «душой мира», «умом», «высшей интеллигенцией».

Однако подобные места не должны вводить и заблуждение. Он не отличал материи от ее движущих сил, так как считал способность к движению неотъемлемой частью действительного материального бытия.

Античная стоическая философия подсказала Бруно идею совпадения бога с небом, которое приравнивалось ко вселенной.

Бруно выражает свое определение природы в терминах стоической физики: «Не только невозможно, но даже необходимо, чтобы Наилучший, Величайший, Необъятный был во всем, всем и повсюду. Поэтому не напрасно говорится, что Зевс заполняет все вещи, обитает во всех частях вселенной, является центром всего, есть единый во всем и все для единого. Он совпадает со всеми вещами, охватывает все бытие и поэтому приводит к тому, что все заключается во всем»⁸.

Даже некоторые буржуазные историки философии вынуждены были признать, что идея бога у Бруно не содержит ничего теологического, кроме самого слова, и потому не может служить доказательством его религиозности. Соглашаясь с тем, что Бруно отождествляет бога с природой, такие историки указывали, что он превратил научное познание в религиозный культ и видел в нем мистическое откровение тайн природы. Они полагали, что Бруно порвал с религией, как ритуальным общением с богом или как с открытием «тайн» бога в писании, но сохранил религию как непосредственное общение с богом через познание, которое и стало для него откровением.

Книга «О монаде, числе и фигуре» начинается стихотворением, в котором философия противопоставлена религии: «Мы одарены тем гением, который позволяет нам видеть воздвигнутый против нас мрак и бестрепетно противостать судьбе. Мы совершаем служение богам, но не с пустым сердцем, не слепые к солнечному свету, не глухие к голосам природы. Нам нет дела ни до мнения глупца, ни до того места, какое он нам отводит. Мы возносимся к небу на иных, более прекрасных крыльях».

Прекрасные крылья, на которые человеческий ум возносится к небу — крылья истины. Философов, изучающих природу, Джордано Бруно противопоставляет глупцам-монахам, доносчикам, шутам и негодяям, вооруженным ложью о чудесах и мнимых таинствах. Стихотворение заканчивается слонами: «Мне является образ истины, страстно желанной, найденной и открытой. И даже если никто не поймет меня, довольно и того, что я мудр вместе с природой и под ее защитой»⁹.

Часто повторяемые Бруно слова «природа есть тень и след божества» представляют собою вариант его философской формулы: природа есть отражение материи в ее движении и многообразии. Богом он называет вселенную, материю, но чаще всего природу. Субстанцией он считает материю: «Материя есть субстанция всех вещей. В вечном кругообороте она в целом и повсюду объемлет все непрерывным движением»¹⁰. Отсюда следует, что «бог и природа есть одна и та же материя, одно и то же пространство, одна и та же причина, равно действующая повсюду»¹¹. В «Своде метафизических терминов» дается такое определение: «Природа есть бог, или божественная сила, открывающаяся в самих вещах»¹².

Отождествляя бога с природой, Бруно иногда называет ее «божественной». Если отбросить этот эпитет, останется природа, сама в себе заключающая свою причину: «Итак, пойми, где находятся природа и бог, — ибо там находятся причины вещей, сила первоначал, судьба стихий, зародыши рождающихся явлений, основные формы, деятельное могущество, все, приводящее в движение, все прославленное своим названием первичной субстанции. Это материя, пассивное могущество, всегда проявляющееся в единстве.

Нельзя допустить бытия творца, нисходящего свыше, дающего порядок, творящего извне. Искусство во время творчества рассуждает, мыслит. Природа все творит мгновенно, без размышления. Искусство имеет дело с чуждой материей, природа — с собственной материей. Искусство находится вне материи, природа — в самой материи. Даже более того: она сама есть материя. Таким образом, материя творит из своего собственного лона. Она сама есть свой внутренний творец, живое искусство, изумительное умение, подсказанное мыслью, сообщающее действие своей материи, а не чужой. Она не медлит, не размышляет, не рассуждает, но все свободно творит из себя, подобно огню, который сияет и сжигает, подобно свету, свободно несущемуся в пространстве»¹³.

Бог у Бруно не имеет никакого реального бытия. Это не личность, не высший разум, ни творец, не вседержитель, не перводвигатель. Он не совпадает ни с одним из богословских определений идеи бога.

Для Бруно (как позже для Спинозы) бог есть природа. «Ты знаешь, что животные и растении — это живые творения природы, которая, как тебе должно быть известно, есть не что иное, как бог в вещах»¹⁴. В другом место Бруно приводит текст из Лукиана: «Бог есть все то, что ты видишь, куда бы ты ни обернулся».

Весьма интересна полемика между Пьером Бейлом и Шарлем Сорелем по поводу атеизма Бруно.

Сорель рассуждал так: если Бруно признает самое важное в религии, то есть бога, то все остальное сводится ко второ степенным разногласиям, и его нельзя обвинить в безбожии. Бейль замечает на это, что проблема отношения бога к природе вовсе не сводится у Бруно к проблеме взаимоотношения разума и материи: у него, как и у Спинозы, бог есть протяженная субстанция. Бруно первый выразил это положение с исчерпывающей ясностью: «Это — первоначало, и его необходимо твердо держаться: бог есть творец природы, чувства и очей, и ее истинности и очевидности, которые заключаются в них самих и согласно ей самой. А ввиду того, что истина не противоречит истине и благое не противополагается благому, — слово бога, разлитое в природе, являющейся его рукой и его орудием (ибо природа есть сам бог, или божественное могущество, проявляющееся в самих вещах), не противополагается слову бога, из какой бы иной части или начала оно ни исходило»¹⁵.

Иоганн Кеплер замечает, что Бруно превратил бога в точки и круги, растворил его во вселенной, центр которой находится везде, а окружность нигде. Он имеет в виду следующие слова Бруно: «Так как бесконечность есть все то, что может существовать, она неподвижна, в ней все неразличимо и едино. Обладая всем величием и совершенством, какое только возможно где бы то ни было, она есть величайшее, наилучшее, безграничное. Если точка не отличается от тела, центр — от окружности, конечное — от бесконечного, величайшее — от наименьшего, мы можем утверждать, что вселенная вся есть центр, или центр вселенной находится повсюду, а окружность не находится нигде, поскольку она отличается от центра, или же, что центр вселенной — везде, а окружность нигде, поскольку он от нее отличается».

Бруно нигде не говорит о том, что он отказался от «ложной религии во имя истинной». Напротив, первым условием для философа он считает освобождение от всякой религии. В речи, произнесенной от его имени на диспуте в Париже Жаном Геннекеном, он заявляет: «Я уже свободен от рокового гнева бесконечной смерти, свинцового суда, самого неверного спасения, пристрастной любви, адамантовых врат и оков никогда не существовавших ужасов».

Весьма примечательно, что итальянский философ XIX века Скьятарелли проводит грань между атеизмом Джордано Бруно как учением об историческом конце религии и атеизмом тех мыслителей, которые отвлеченно противопоставляют религию разуму, не видя ее исторических корней. Скьятарелли говорит по поводу исследования католика Винченцо ди Джованни: «В «Изгнании торжествующего зверя» «отец» Винченцо Джованни, наделенный доброй волей, которую он обязан прилагать к толкованию своей Библии, мог бы найти, как нашли компетентные и добросовестные толкователи учения Бруно, осуждение какой бы то ни было идеи личного бога. «Боги стали старыми, и мир уподобился заносчивому коню, который видит, что им уже не могут управлять, и брыкается». Так пишет в своем потрясающем труде ноланский учитель»¹⁶.

Идея Спинозы о совпадении бога и природы уже имеется в развитом виде у Бруно, но мысль о «страхе божьем» как узде для невежественной черни выражена у него совсем иначе. Он говорит, что религия запрещает научное знание и внушает страх тем, кто вместе с Адамом хочет сорвать плоды с древа познания или вместе с Прометеем похитить огонь с неба.

Бруно излагает следующую мысль: человек возвысился над животным состоянием не потому, что ему дано божественное откровение, а потому, что развились органы его тела, позволяющие бороться за существование, вступать в общественные связи, создавать культуру; выражаясь метафорически, если бы у человека была не рука с пятью гибкими пальцами, а звериная лапа с когтями, он не мог бы сорвать плод с древа познания. Если бы... все пять органов чувств сосредоточились у нас в одних когтях, мы не могли бы подобно Адаму протянуть руки, чтобы сорвать запрещенный плод или подобно Прометею протянуть руку, чтобы похитить огонь Зевса и воспламенить могущество ума.

А жрецы, богословы и церковники, внушающие к себе уважение сказками об откровении богов, доступном лишь их слуху, и которые якобы руководствуются законами, дарованными им самим господом или его «наместниками», на самом деле лишь божественные ослы, лишенные собственных мыслей, мнений и чувств.

Не доказывают ли все эти высказывания, что в основе атеизма Бруно лежит глубокая философская концепция и что он пытался раскрыть теоретико-познавательные, гносеологические корни религии?

В связи с этим важно заметить, как Бруно понимал природу суеверий, он считал, что деспоты, тираны пользуются религией для запугивания и порабощения народом. В этом смысле инквизиция — воплощение религии. Кроме того, религия выдумывает ужасы, сочиняет легенду о боге как грозном небесном судье, сказки об аде, о загробных мучениях и вводит обрядовые запрещения, лишающие человека даже той ничтожной доли счастья, какую он может иметь в земной жизни.

Первым условием освобождения людей от религии Бруно считал прекращение религиозных споров, разжигания страстей, взаимной ненависти. Он полагал также, что основы религии будут подорваны, если человечество освободится от прожорливой саранчи — церковников. Для этого необходимо отказаться от содержания паразитического духовенства на народные деньги. Бруно верил, что мудрое государство должно прекратить постройку церквей и монастырей.

Бруно ставил в заслугу герцогу Юлию Брауншвейгскому то, что он «не строил капищ для нечистых демонов», тюрем и крепостей, и он выражал недоумение по поводу того, что такое просвещенное государство, как Венеция, допускает существование монастырей и церквей.

Множеством примеров он доказывал, что церковники безнравственны, что они убивают добродетель, разрушают общественную жизнь.

Мы встречаем также у Бруно ясно выраженную мысль: религия это яд. В поэме «О безмерном» он говорит: «Из одной области в другую распространялись пороки, яды религии и извращенных законов, вызывающие раздоры и взаимное истребление, и были посеяны плевелы, удушающие всякие добрые плоды»¹⁷.

Любые попытки объявить Бруно верующим, сторонником идеализма и религии решительно опровергаются всеми его высказываниями, всей его жизнью, борьбой и смертью на костре.

Атеизм Бруно покоится на прочном фундаменте материалистического восприятия вселенной. Его идеи о совпадении противоположностей играют большую роль в истории развития диалектического учения. Опираясь на успехи естествознания и математики, Бруно в своих положениях о бесконечности вселенной, о единстве материи и формы был одним на самых передовых философов позднего Возрождения. Принципы своей диалектики Бруно широко обосновал в диалогах «О причине, начале и едином».

В более поздних его произведениях — неизданных латинских трактатах и поэмах франкфуртского периода — имеются многочисленные ссылки на эти диалоги, несмотря на то, что впоследствии он значительно углубил и конкретизировал свои положения о единстве противоположностей.

В диалогах «О причине, начале и едином», где Бруно критикует Аристотеля за неумение раскрыть противоречие в вещах, он говорит: «Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения»¹⁸.

Джордано Бруно понимал диалектику как отражение объективных явлений в самой природе. Он говорил: «В последовательности природы под всеми противоположностями существует одна и та же материя единообразно действующая, все умеряющая, согласующая и примиряющая, подобно тому, как материально наименьший холод равняется наименьшему теплу, наименее прекрасное — наименее уродливому... Где есть движение и изменение, там всегда предел одного есть начало другой противоположности»¹⁹.

Природа существует лишь в развитии, многообразии и изменчивости, тогда как познание схватывает ее в неподвижных идеях.

В самых естественных явлениях, во внутреннем и внешнем ощущении тень существует в движении и изменении. Но в интеллекте, как и в памяти, следующей за интеллектом, она находится в покое²⁰.

На основе своей теории познания Бруно отвергает формальную схоластическую логику, неспособную воспринять и выразить многообразие бытия.

«Ты свершаешь восхождение от беспорядочного многообразия к раздельному единству.

Целое и единое надо создавать из составных частей и множественности, как бы бесформенной. Подобно тому, как кисть руки, в сочетании с рукой, стопа — с ногой, глаза — с лидом становятся гораздо более познаваемыми, когда они соединены, чем когда они берутся изолированно, точно так же, когда мы раccматриваем и связи между собою и в единстве отдельные госта иные части вселенной, представляющиеся как бы обособленными и лишенными порядка, — то найдется ли что-либо, чего мы не сможем познать, запомнить и подвергнуть воздействию?»²¹.

Бруно утверждал, что каждому явлению внутренне присуща сила, которая его уничтожает. Все носит в себе зародыш собственной гибели, но в самой гибели, смерти, уничтожении таятся зародыши новой жизни. Так, нет ничего более враждебного железу, чем ржавчина, но ее порождает само железо.

В книге «О причине, начале и едином» Бруно пишет: «...мы показываем, что во всех количественно и качественно сложных явлениях находятся теснейшие противоположные зародыши не менее, чем в самых сильных ядах — самое действительное лекарство, в самых лучших питательных веществах — вредные вещества, в самой смерти заключается жизнь и рождение»²².

Все сущее заключает в себе двойственность, становится различным, становится противоположным, становится противоречивым.

Единство противоположностей Бруно излагает как учение о диаде: «Потому что два есть первая координация, как говорит Пифагор, конечное и бесконечное, кривое и прямое, правое и левое и так далее. Два вида чисел: четное и нечетное, из которых одно — мужчина, другое — женщина. Два Эроса: высший — божественный, низший — вульгарный. Два дела в жизни: познание и действие. Две цели в них: истина и добро. Два вида движения: прямолинейное, в котором тела стремятся к сохранению, и кругообразное, в котором они сохраняются. Два существенных начала вещей: материя и форма. Два специфических различия субстанции: разреженная и плотная, простая и смешанная. Два первых противоположных и активных начала: тепло и холод. Двое первых родителей предметов природы: солнце и земля»²³.

Диалектика Джордано Бруно органически связана с его учением о бесконечности. Чтобы разработать это учение, недостаточно было усвоить новый опыт, новые данные науки. Необходимо было перестроить философское миросозерцание, направить его по материалистическому пути.

В поэме «О безмерном и бесчисленном», в двадцати тезисах и комментариях ко второй главе первой книги, изложены основные определения вселенной. Приведем некоторые из них, образующие философскую основу учения Джордано Бруно о вселенной:

«1. Божественная сущность бесконечна.

2. Какова мера сущности, такова и мера могущества.

3. Какова мера могущества, такова и мера действия...

9. Необходимость и свобода есть одно и то же, а потому не надо бояться, что действующее в силу природной необходимости, действует не свободно. Но скорее наоборот: оно не могло бы вовсе действовать свободно, если бы действовало иначе, чем этого требуют необходимость и природа, и даже скорее необходимость природы.

11. Подобно тому как существует мир в этом пространстве, возможно существование мира в пространстве, подобном этому, так что, не будь этого мира, мы могли бы постичь пространство, остающееся для этого мира и ему соразмерное.

12. Нет основания отвергать вне мира пространство, подобное тому пространству, в котором находится мир, и считать мир конечным.

13. Мир, находящийся вне этого мира, в подобном ему пространстве, не мог бы служить препятствием для существования этого мира, и нет больших оснований опасаться того, что наш мир может разрушить тот, чем того, что тот разрушит наш, так как, согласно истине вещей, в бесконечности центр существует везде, а направление вверх и вниз имеется лишь в соответствии с положением порядка каждого из них...

17. Так же как это пространство может вмещать этот мир и быть устроенным для него, точно так же, исходя из тех же оснований, всякое подобное пространство, неотличимое от него, может заключить в себе подобный же мир.

18. Совершенство одного мира в одном пространстве не может ни увеличить, ни уменьшить совершенства другого пространства или сделать его менее необходимым, так как он находится в полноте действующих вещей»²⁴.

Богословы-схоласты, отвергая учение Коперника, указывали на невозможность познания бесконечной вселенной конечным человеческим интеллектом. Опираясь на Аристотеля, они утверждали, что конечный человеческий ум может познавать только конечное. Познание бесконечного якобы доступно только бесконечному божественному разуму.

Бруно возражает им устами Тансилло в диалогах «О героическом энтузиазме»:

«Чикада. Как может наш конечный ум следовать за бесконечным объектом?

Тансилло. Благодаря имеющейся в нем бесконечной мощи.

Чикада. Но она тщетна, если когда-либо станет действовать.

Тансилло. Она была бы тщетной, если бы сопутствовала конечному действию, в котором бесконечная мощь была бы исключена, а не сопутствовала бесконечному действию, где бесконечная мощь является положительным совершенством.

Чикада. Если человеческий ум по природе и действию конечен, как и почему возможность его бесконечна?

Тансилло. Потому что ум вечен, и оттого всегда наслаждается, и не имеет ни конца, ни меры своему счастью; и потому-то, так же как он конечен в себе, так он бесконечен в объекте.

Чикада. Какая разница между бесконечностью объекта и бесконечностью возможности?

Тансилло. Эта последняя бесконечно-конечна, первый же бесконечно-бесконечен...»²⁵.

Вера в бесконечное могущество человеческого интеллекта, полную познаваемость объекта познания и признание того, что человеческий ум в своем могуществе ограничен в себе, но безграничен в объекте — это материалистическая черта, ибо только материализм полностью свободен от агностицизма.

Бруно утверждал, что высочайшей задачей человеческого мышления является познание природы.

Новые географические и астрономические открытия, утверждающие, что земля кругла и, ни на что не опираясь, движется в пространстве вокруг солнца, — столкнулись со старым представлением о том, что мир ограничен или что существует единственный мир, в центре которого находится земля. Буржуазные исследователи часто говорят, что Бруно сделал метафизические выводы из астрономических открытий Коперника, но правильно обратное: из ясно осознанного философского понятия бесконечного, диалектики максимума и минимума, бесконечно великой и бесконечно малой монады, вытекало отрицание конечности вселенной.

Перипатетики возражали Бруно с точки зрения старого средневекового мировоззрения, неспособного понять идею бесконечного в природе. Они не могли опровергнуть приводимого еще в античные времена убедительного доказательства: если на границе вселенной стрелок метнет стрелу, то она или натолкнется на препятствие, или полетит дальше. В том и другом случае подтверждается бесконечность пространства.

Перипатетики полагали, что если в пустом пространстве ничто не действует на наши органы чувств, то там нет бытия. Чистое пустое пространство неощутимо, а так как существует только то, что находится в ощущении, то бесконечной вселенной не существует.

Джордано Бруно смеялся над ними и говорил: «Это подобно тому, как я, будучи мальчиком, не верил в существование чего-либо дальше Везувия, как если бы там не было ничего, что вызывало бы ощущения»²⁶.

То, чем доказывалось небытие бесконечной вселенной, служило для доказательства небытия материи. Схоластическая постановка проблемы познания сводилась к следующему: существуют отдельные предметы и универсальные понятия. Предметы даны в ощущении, а универсалии в идеях. Материя есть не отдельный предмет, а универсальное понятие и в действительности вне сознания не существует.

Джордано Бруно решительно отвергал учение Аристотеля о материи как субъекте формы и об энтелехии²⁷. Материя сама по себе не познается ощущением, но это не означает, что она не существует.

В отличие от схоластов, Бруно принимал познание единичного не как восприятие отдельного предмета, а как восприятие органами чувств действия материи в виде ощущений цвета, запаха, звука. Он говорит: «Глазом мы видим свет, цвет и движение, но истинное мы не может видеть глазом. Вообще глазу не присуща такого рода сила, посредством которой мы смогли бы судить, что это истинный свет или истинный цвет, и были бы в состоянии отличить его от подобных же кажущихся явлений».

Бруно видит в ощущении источник познания, а не само познание. Ощущения нас не обманывают. Они не говорят нам противоположного истине. Они только говорят нам не всю правду. «Мы видим не подлинные действия или настоящую форму вещей или субстанции идей, а теневые образы, следы и подобия».

Ощущаемое не совпадает с познаваемым. Ощущение является источником всякого познания, но не его содержанием. При помощи органов чувств можно воспринимать меньше или больше, но не познавать меньше или больше.

Наиболее убедительно Бруно доказал различие между познанием и восприятием в «Своде метафизических терминов».

«Подобно тому, как различны виды живых существ, точно так же различны виды деятельности ощущения и мышления. Так, в мире одаренных разумом живых существ ощущают и мыслят различные виды сознаний, и при том различным образом, соответственно разнообразию их организации. Поэтому мы, разумеется, не можем дать определения другим видам ощущений, кроме тех, которыми сами обладаем. Нелепо, когда некоторые воображают, будто человек наделен всеми возможными органами чувств. Если бы крот захотел высказать суждение о количестве органов чувств, то как он мог бы составить себе представление об органах зрения, как мог бы он определить их, как нечто отличающееся от других чувств? Подобно тому, как другие животные превосходят человека размерами и тяжестью тела, так же точно они могут превосходить его богатством ощущений. Какими органами чувств руководится муравей, размещая в подземных ходах зерна пшеницы так, что они не пускают ростков? На это дается глупый ответ: естественным инстинктом. Но мы считаем этот инстинкт особого рода органами чувств или, что то же самое, особой ступенью или ветвью интеллигенции, которой мы лишены и которой муравьи руководятся в управлении своим государством и в устройстве всего необходимого для своей жизни лучше и согласно в своем роде превосходным установлением, чем когда бы то ни было удавалось человеку в своем роде»²⁸.

По мнению Бруно, всякое познание имеет своим источником ощущение, но не ограничивается им. «Истина заключается в чувственном объекте, как в зеркале, в разуме — посредством аргументов и рассуждений, в интеллекте — посредством принципов и заключений, в духе — в собственной и живой форме», — говорит он в диалогах «О бесконечности, вселенной и мирах»²⁹.

Перестройка представлений о вселенной связана была с полной перестройкой учения о познании. Средневековый ум не в состоянии был воспринять бесконечности. Он боязливо цеплялся за кажущиеся незыблемыми восприятия, за непосредственный опыт.

Развивая и философски осмысливая гелиоцентризм Коперника, Джордано Бруно говорит: «...вселенная не имеет предела и края, но безмерна и бесконечна...»³⁰.

Движение, переходы, превращение в свою противоположность, единство противоположностей, внутренние противоречия, переход бытия в небытие и рождение бытия из небытия, изменчивость, при которой нельзя дважды видеть один предмет и давать дважды имя одному и тому же предмету, меняющемуся и всегда начинающему новое существование, — были для него доказательством не ущербности и ничтожности материи, а ее «божественности».

Правда, Бруно признавал вечное неподвижное бытие, скрывающееся по ту сторону познаваемой материи, и полагал, что движение вещей есть волнение на поверхности материи. Но движущийся мир не был для него ни отражением мира идей, как для Платона, ни совершенным высшим бытием, как для Плотина, ни возможностью, которая превращается в действительность деятельной силой форм, как для Аристотеля. Он считал движение неотъемлемо присущим материи.

Бруно высказывал следующие мысли: «То, что составляет природу, как земля, огонь, вода, растения и тому подобное, отличается от того, что не является природой, ибо само в себе заключает начало движения и покоя, подобно тяжелым камням, стремящимся вниз, или легким телам, стремящимся вверх; растениям, стремящимся жить; животным, стремящимся двигаться, и т. д. А то, что сделано искусственно, может быть приведено в движение только внешним началом»³¹.

Диалектическая идея бесконечного потока превращений в природе связана у Бруно с его атомистическим учением. Вещи постоянно меняются потому, что состоят из атомов, которые находятся в непрерывном движении.

Бруно открыто защищал атомистический материализм античных философов и диалектику Эмпедокла. В одной из последних своих работ «Объяснение книг и физики Аристотеля» он заявляет: «некоторые из античных мыслителей полагали, будто существует единое и неподвижное бытие... Но мы думаем, что этого рода философия состоит из одних только слов, лишенных всякого смысла, и звуков без всякого значения. Мы полностью презираем эту философию и присоединяемся к Эмпедоклу и Левкиппу. Левкипп предполагает, что существуют наименьшие и неделимые плотные тельца, которые по своей природе не заключают в себе никаких отличительных признаков особенностей, но, тем не менее, рождают природу путем сочетания и различного расположения или порядка, а отсюда возникают тела конечной природы, называемые, например, водой или огнем»³².

«Существует предел деления в природе, — нечто неделимое... Разделение в природе достигает предельно малых составных частей, не доступных дальнейшему делению человеческими орудиями... Всякое тело, — я разумею всякое доступное ощущению тело, — состоит из этих наименьших телец, и каждое такое тело, разделенное на наименьшие тельца, не может сохранять в себе ничего похожего на то, чем оно было в своей сложности; это — первичные тельца, из которых состоят все остальные тела, и они, в самом точном смысле, являются материей всех телесно существующих вещей. Разделенная на эти частицы кость уже не похожа на кость, мясо — на мясо, камень — на камень. По своим элементам кости, камни и тело но различаются между собою и становятся отличными друг от друга, когда образуются из этих элементов, соединяются и располагаются определенным образом»³³.

Диалектика Джордано Бруно связана с его материалистическим представлением о строении вещества.

«Пи один изменчивый и сложный предмет не состоит в два разных момента из тех же самых частей и того же порядка вещей, так как течение и истечение атомов происходят непрерывно, и поэтому ты не можешь дать одно название какой-либо вещи в два разных момента даже в том, что касается ее составных частей»³⁴.

Бруно различает два вида диалектической изменчивости природы. Первый вид движения зависит от атомного строения материи, придающего ей изменчивый характер. Второй вид — постоянное движение самих сложных тел по отношению друг к другу в пространстве.

«Одно и то же сложное тело никогда не находится в точности в одном и том же положении в какие бы то ни было два момента. Оно не состоит всегда из одних и тех же частей, так как в силу необходимости отовсюду и везде происходит непрерывное истечение элементарных тел»³⁵.

К двум видам движения, связанным с атомами и переменой положения мест в пространстве, надо присоединить еще один вид, зависящий от взаимоотношения между материей и формой.

«Все вещи находятся в потоке перемен. Части земли, моря, реки меняют свое положение в силу установленного природой волнения или потока. Подобно тому, как материя блуждает, устремляясь вперед или назад, сюда или туда, так же точно формы движутся через материю. Нет ни одной формы, которая, заняв однажды какую-либо часть материи, всегда удерживала бы ее, как нет материи, которая, приобретя какую-либо форму, всегда сохраняла бы ее. Материя всегда принимает то одну, то другую форму. Имея одинаковую способность принимать все формы, она, в силу могущества вечности, могла встретиться с такой формой, которую была бы в состоянии связать с собою навсегда. Но если бы это случилось, то все вещи приобрели бы такое состояние, что в них уже не было бы изменения и между ними исчезло бы различие»³⁶.

Несправедливо было бы видеть в диалектике Джордано Бруно только учение о единстве противоположностей, хотя такого рода понимание преобладает у него. Он постиг также и борьбу противоположностей и отразил это совершенно отчетливо в диалогах «О героическом энтузиазме».

Приводя текст из поэмы Лукреция «О природе вещей» о страданиях любящих, которые находят мучение в самом наслаждении, Джордано Бруно комментирует это место: «Так вот с какой приправой мастерство и искусство природы делают так, что человек растворяется в наслаждении тем, что ему неприятно, наслаждается среди мучений и мучается среди всех наслаждений; это объясняется тем, что никакое явление не создается абсолютно мирным началом, но все создается противоположными началами в победе и преобладании одной из противоположностей; и нет наслаждения в рождении одной стороны без мучения от гибели другой стороны; и так как вещи, которые рождаются и погибают, соединены, то в одном сложном явлении как бы открывается чувство наслаждения и печали вместе и одновременно. Таким образом, предмет скорее может быть назван наслаждением, чем печалью, если может с большей силой возбуждать чувства»³⁷.

Философский принцип борьбы противоположностей, примененный к естествознанию, разрушил средневеково-схоластическое представление о неподвижности мира. Недостаточно сказать, что ограниченному и конечному миру средневековых представлений Бруно противопоставил идею бесконечной вселенной: он показал, что высшая идея философии — единство — находит свое реальное выражение в борьбе противоположностей.

«Солнце при своем восходе, — утверждает Бруно, — никогда не приходит дважды к одной и той же точке. Все вещи обновляются силою непрерывного потока. Они никогда не возвращаются к тем вершинам, которые покинули. Ни одна часть земли не проходит через тот же круг неба и подобная же сила устремляет каждую ее часть то в одном, то в другом направлении, то увлекает ее ввысь. И если силою случая какая-нибудь часть вновь попадет в центр, она сама уже не имеет той же формы и не находится в тех же связях»³⁸.

Диалектика есть учение о развитии. Нужно признать, что диалектика Джордано Бруно оставалась несовершенной, неполной, в основном сводилась к тому, что природу надо изучать в переходе вещей в свои противоположности, однако ому не чуждо было представление о том, что движение проходит но определенным ступеням развития, аналогичным ступеням рождения, зрелости, дряхлости, смерти и нового рождения. Он говорил:

«Ты можешь сказать, если угодно, что миры меняются и впадают в дряхлость или что земля становится седой с веками и что великие живые существа во вселенной погибают, подобно малым существам, ибо меняются, приходят в упадок, разлагаются. Материя, утомленная старыми формами, давно ищет новых форм, ибо стремится превратиться во все вещи и быть сходной, насколько возможно, со всем существующим»³⁹.

Джордано Бруно выдвигал главным условием познания изучение вещей в их взаимной связи и движении и считал заслугой Николая Кузанского, что он не бессознательно пользовался диалектикой. «...Если судить с нравственной точки зрения, то ясно, что не малого доискался тот философ, который проник в смысл совпадения противоположностей, и вовсе не глупый практик тот маг, который ищет, в чем состоит оно, это совпадение»⁴⁰, — говорил он.

Одно из самых существенных различий между взглядами Джордано Бруно и Николая Кузанского — разнос понимание ими единства противоположностей. Николай Кузанский понимал единство противоположностей как их совпадение и примирение в бесконечности. Для Бруно главным моментом было раскрытие противоположностей в единстве.

Диалектика Джордано Бруно помогла ему не только объяснить переход от единства к многообразию путем раскрытия внутренних противоречий, но вместе с тем и установить причины движения, которое начинается, когда в единстве раскрываются внутренние противоречия.

Первая и основная формула совпадения противоположностей у Бруно — единство покоя и движения.

Учение о единстве покоя и движения Бруно развил в итальянских диалогах «О бесконечности, вселенной и мирах» и в диалогах «О героическом энтузиазме».

В поэме «О безмерном и бесчисленном» Бруно доказывает, что природа приводит все в движение сразу, мгновенно. Это было одним из способов опровержения представлений о боге, которого изображали в виде деятельного субъекта, поочередно переходящего от замысла к замыслу, от предмета к предмету. Природа творит мгновенно в том смысле, что в ней нет никакого перехода от замысла к его исполнению. При вращении круга точка на внешней окружности пробегает большое расстояние в то же самое время, в какое обращается вокруг себя точка на оси. Но так как точка не имеет объема, то ось обращается вокруг себя мгновенно, т. е. находится в абсолютном покое, хотя вся система вращается.

«...Движение... тел, — говорил Бруно, — вследствие бесконечной силы — то же самое, что и неподвижность их; ибо двигаться мгновенно и не двигаться — это одно и то же»⁴¹.

В книге «О героическом энтузиазме» он писал: «Я хочу сказать, что солнце Энтузиаста отнюдь не подобно тому, какое (как обычно полагают) движется вокруг земли, с суточным движением в двадцать четыре часа и с планетарным движением в двенадцать месяцев, в силу чего различают четыре времени года, в соответствии с чем в его пределах находятся четыре основных точки Зодиака. Солнце же Энтузиаста таково: в нем находится вся вечность и, следовательно, завершено владение всем, оно включает разом зиму, весну, лето, осень и разом день с ночью, поэтому оно находится все во всем и разом во всех точках и местах»⁴².

Бруно углубил правильное положение Аристотеля о развитии как переходе вещей в свою противоположность и нет никакого противоречия в том, что, водя борьбу против Аристотеля, Бруно вместе с тем многое заимствовал у него. Он вел борьбу против слабых сторон философии Аристотеля, усугубленных к тому же толкованиями схоластов, но брал положительные и сильные стороны его учения и развивал их. Хотя Аристотель понимал значение противоположностей, но они оставались у него разделенными в пространстве и времени. Бруно утверждал единство противоположностей, однако нужно признать, что у него еще недостаточно развита идея борьбы противоположностей, а следовательно, нет подлинной диалектики, поднятой до уровня единственно научной теории развития.

В «Московском кодексе» дано следующее определение перехода вещей в свою противоположность: «В связи с этим учением следует наблюдать, каким образом повсюду в телесном мире и в том, что находится в телах, добро смешано со злом и зло с добром, подобно тому, как нигде в физических вещах нет материи без формы и формы без материи, действия без могущества и могущества без действия, света без мрака, и мрака без света. Добро есть единое, абсолютное над всем, обособленное от всего; поэтому нет зла без добра и добра без зла, и в планетах и в знамениях и во всех вообще видах. В самых сильных ядах заключается самое могущественное лекарство, в самых смертельных явлениях заложены немаловажные семена жизни, а следовательно, отсюда очевидно, что существует единство противоположных начал, единый корень, как мы показали на многих примерах в книге диалогов «О причине, начале и едином»... Так как нет ничего устойчивого и все неопределенно в кругообороте изменчивости или хотя бы в подобии круга, как мы указали в другом месте, то не дано высшего зла, как и высшего добра, которое бы выражалось в сколько-нибудь заметной их длительности. Отсюда изречение: «Хуже смерти сам страх смерти...».

Надменность, суетное честолюбие, тирания приводят к нужде, нужда приводит к заботе, забота порождает мастерство, мастерство — богатство, богатство — честолюбие и жажду славы, честолюбие и жажда славы — надменность и тиранию, отсюда — войны, отсюда опустошения, нищета; нищета опять приводит к заботам. Так из всего совершается переход ко всему, добро и зло относительны, как и основание добра и зла и конец злого и доброго. Такова изменчивость в порядке планет, совпадающая с изменчивостью царствований и судеб»⁴³.

Идея единства противоположностей вытекала у Бруно из его учения о бесконечности.

В бесконечности все противоположности сходятся: это — основное положение его диалектики. В бесконечности сходятся противоположности прямой и кривой линии, в бесконечности вселенной исчезает различие между периферией и центром, между большим и малым и даже между неподвижностью и движением. Если мы представим себе бесконечно скорое или мгновенное движение, то оно будет совершаться не по прямой, а по замкнутой кривой линии, а ток как оно мгновенно, то будет происходить в каждой точке этого круга одновременно и поэтому равняется неподвижности.

Единство противоположностей бесконечно большого соответствует такому же единству в бесконечно малом. Противоположности холода и тепла совпадают потому, что наименее теплое равняется наименее холодному.

В книге «О тройном наименьшем» Бруно говорит: «В наименьшем совпадают все противоположности, т. е. в простом, в монаде, совпадает кривое и прямое, многое и немногое, конечное в бесконечное. Поэтому то, что является минимумом, представляет собой также и максимум, как и все промежуточные ступени между ними».

Бруно не только выдвинул положение о бесконечности вселенной и о бесчисленности ее миров, но высказал также догадку об историческом развитии этих миров. Он проповедовал свое учение с огромной страстью. Пятый диалог «О бесконечности, вселенной и мирах» заканчивается следующим призывом, обращенным Альбертино к Филотео — Бруно:

«Вперед, мой дорогой Филотео, и пусть ничто не принудит тебя отказаться от проповеди своего божественного учения, — ни дикие проклятия черни, ни возмущение обывательщины, ни негодование педантов и вельмож, ни глупость толпы, ни ослепление общественного мнения, ни клевета лжецов и завистников.

Держись стойко, мой Филотео, держись до конца! Не падай духом, не отступай, хотя бы даже высокий, облеченный властью суд тупого невежества опутал тебя всякими интригами, хотя бы он пытался всеми возможными способами противиться торжеству твоих божественных замыслов, твоих трудов.

Будь спокоен, настанет время, когда все увидят то, что вижу я, когда все признают, что для каждого так же легко согласиться с тобою и восхвалять тебя, как трудно сравняться с тобою. Все, кто не испорчен до корня, некогда с чистой совестью воздадут должное тебе. Ведь, в конце концов, внутренний учитель откроет разуму глаза, ибо не извне, а изнутри, из собственного духа постигаем мы идейные блага. Во всех душах заложены зерна здравого смысла, естественная совесть, которая, возвышаясь на величественном суде разума, судит добро и зло, свет и мрак и произносит справедливый суд. Этому суду ты будешь обязан тем, что, наконец, из глубины сознания каждого человека восстанет вернейший и лучший защитник твоего доброго дела.

А те, кто не отважится стать твоим другом, кто трусливо н подло будет упорствовать в защите своего гнусного невежества, кто останется заведомым софистом и заклятым врагом истины, найдут в своей собственной совести судью и палача, мстителя за тебя, который сумеет более беспощадно расправиться с ними в глубине их собственных мыслей, чем больше они будут стараться скрыть от себя эти взгляды. II когда удар врага, направленный против тебя, будет отбит, пусть чудовищный рой адских Эвменид⁴⁴ окружит его, пусть обратит свою ярость против... внутренних побуждений врага и истерзает его на смерть своими зубами.

Вперед! Наставляй нас и дальше в познании истины о небе, планетах и звездах, объясняй нам, чем в их бесчисленности одна отличается от другой, и почему не только возможны, но и необходимы в бесконечном пространстве бесконечные причины и бесконечное действие. Научай нас, что такое истинная субстанция, материя и деятельность, кто творец мирового целого, и почему всякая чувствующая вещь состоит из одних и тех же элементов и начал. Проповедуй нам учение о бесконечной вселенной. Низвергай во прах эти воображаемые своды и небесные сферы, которые будто бы должны отграничивать столько-то небес и стихий. Научай нас осмеивать эти относительные сферы и налепленные на них звезды. Залпами своих всесокрушающих доводов разрушай железные стены и своды перводвижущего, в которое верит толпа. Долой вульгарную веру и так называемую пятую квинтэссенцию. Даруй нам учение о всеобщности земных законов во всех мирах и о единстве мировой материи. Ниспровергай теории о том, что земля будто бы является центром мироздания. Разбей вдребезги внешние движители и границы так называемых небесных сфер. Распахни перед нами дверь, чтобы мы могли через нее взглянуть на неизмеримый и единый звездный мир. Покажи нам, как другие миры носятся в эфирных океанах, подобно нашему миру. Объясняй нам, что движения всех миров управляются силою их собственных внутренних душ. И научи нас уверенным шагом итти вперед в познании природы в свете этих воззрений»⁴⁵.

Этот пламенный, полный глубоких и страстных идей манифест мыслителя свидетельствует об ограниченности взгляда на Джордано Бруно, как на «философа коперниканства». Джордано Бруно правильно определил историческое место и значение творца гелиоцентрической системы. В «Пире на пепле» он говорит: «И кто окажется настолько неблагодарным и неразумным, что не признает заслуг этого человека, который несомненно, послан богами, как утренняя заря солнечного восхода истинной древней философии, на протяжении веков остававшейся погребенной во мраке слепого, надменного и завистливого невежества?»

Джордано Бруно доказал и обосновал подлинное революционное значение системы Коперника и объяснил его несовместимость с религией. Но он был не просто продолжателем Коперника, разработав учение о бесчисленности миров. Общее развитие науки того времени требовало этого шага вперед, который непосредственно еще не вытекал из образа вселенной, созданного Коперником. Замкнутая вселенная, единственный мир с центральным светилом, солнечная система, окруженная небесным сводом с неподвижными звездами, — все это еще не давало достаточно ясного представления о вселенной.

Система Джордано Бруно, отталкиваясь от системы Коперника, является одновременно не менее важным и глубоким научным открытием.

Научные предвидения Джордано Бруно, казавшиеся в его время парадоксами, утверждали необходимость создания физики, основанной на бесконечно скорых движениях. Он продумал систему не только макрокосма вселенной, но и микрокосма бесконечно малых величин, математических и физических точек, атомов, возродил атомистический материализм. Это — не меньшая, а быть может даже более великая заслуга, нежели учение о бесчисленности миров.

Между новым научным воззрением и человечеством его времени стояла стена предрассудков, которые наука все еще не в состоянии была пробить. Человечество но в силах было сделать прыжок к новому пониманию вселенной. Даже такие смелые умы, как Бернардино Телезий, не умели еще поставить вопрос о мироздании в целом, о новой картине космоса. Еще не возникли настолько прочные сомнения в правильности завещанной от прошлого картины неба, чтобы передовые умы осмелились подвергнуть пересмотру самые основы старых взглядов на мир.

Джордано Бруно первый понял, что учение Коперника сводится ни к математическим вычислениям, ни к астрономической гипотезе, а заключает в себе — хотя еще в зародыше — новое понимание вселенной.

Таким образом историческая роль Джордано Бруно не только в том, что он развил учение Коперника или обосновал его философски, не только в том, что он впервые с полной ясностью противопоставил небо религии и небо науке, не в том даже, что он возродил гениальную догадку древних о бесконечности пространства и воплотил ее в стройную научную теорию, а в том, что он является творцом нового научного мировоззрения.

Примечания

1. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, стр. 172.

2. «Московский кодекс» — рукопись, содержащая ряд сочинений Джордано Бруно, частично написанных им собственноручно, хранящаяся в Государственной библиотеке им. Ленина в Москве.

3. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 683.

4. Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. Госполитиздат, 1951, стр. 16.

5. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 696.

6. Сведения о Давиде Динантском весьма скудны. Он был тесно связан с Амальрихом Беннским, объявленным еретиком в 1204 году. Возникшее в начале XIII века стремление к изучению природы и возрождению античной материалистической философии встретило сопротивление церкви. В 1210 году поместный церковный собор в Париже осудил представителей этого течения и предал сожжению естественнонаучные книги Аристотеля, известные тогда во Франции, в толковании арабских философов.

В 1215 г. папский легат Роберт Курсинский осудил Давида Динантского как еретика и запретил его сочинение «Кватернулы, или томы». Давид Динантский бежал от церковного суда из Франции. Его дальнейшая судьба неизвестна.

7. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 41.

8. Giordano Bruno. Opere italiane, т. I, стр. 249—250.

9. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. II, ч. I, стр. 321—322.

10. Там же, стр. 344.

11. Там же, т. I, ч. I, стр. 235.

12. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 495.

13. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. II, ч. I, стр. 312.

14. Giordano Bruno. Opere italiane, т. II, стр. 185.

15. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 495.

16. Rafaele Schiatarelia. Precursori di Giordano Bruno. Palermo, 1888, стр. 49.

17. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. II, стр. 617.

18. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 291.

19. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 481.

20. Там же, стр. 403.

21. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 321.

22. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 357.

23. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 51.

24. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 242—244.

25. Джордано Бруно. О героическом энтузиазме, стр. 111.

26. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 232.

27. В аристотелевской философии энтелехия — телеологическое понятие нематериального деятельного начала, якобы ведущего к достижению определенной цели и определяющего развитие материи.

28. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 509—509.

29. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 305.

30. Там же, стр. 403.

31. G. Bruni scripta. Ed. A. Fr. Gfrörer, стр. 316—317.

32. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 352—358.

33. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 154—155.

34. Там же, ч. III, стр. 208.

35. Там же, ч. I, стр. 360.

36. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 210.

37. Giordano Bruno. Opere italiane, т. II, стр. 436.

38. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 210.

39. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 101.

40. Джордано Бруно. Изгнание торжествующего зверя, стр. 28. — Здесь же находятся и следующие высказывания Софии: «Начало, средина я конец — рождение, рост и совершенствование всего, что мы видим, идет от противоположностей, через противоположности, в противоположностях, к противоположностям: там, где есть противоположности, есть действие и противодействие, есть движение, есть разнообразие, есть множество, есть порядок, есть степени, есть последовательность...».

41. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 325.

42. Джордано Бруно. О героическом энтузиазме, стр. 97.

43. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 549—550,

44. Эвмениды — богини мести, мучившие души в аду. — Ред.

45. Giordano Bruno. Opere italiane, т. I, стр. 417—418.