Глава XV. Снова во Франции (1585)

О своем отъезде из Лондона Бруно кратко сообщает:

«Когда посол возвратился к королевскому двору во Францию, я сопровождал его в Париж, где пробыл еще год, при тех вельможах, с которыми имел знакомство, но большую часть времени жил на собственные средства»¹.

10 апреля 1585 года умер после тринадцатилетнего понтификата папа Григорий XIII. Первосвященником стал Феличе Перетти, кардинал Монтальто, принявший имя Сикста V. Сикст V вел агрессивную политику, в первую очередь стремясь захватить Неаполитанское королевство.

Беседуя с Котеном в библиотеке Сен-Виктор в Париже, Бруно резко отзывался о Сиксте V. Об этом можно судить по следующей записи в дневнике Котена за 1585 год.

«13 декабря, пятница.

Приходили двое итальянцев от Бендиция, аббата, референдария паны, спрашивали пророчества о папах аббата Йоахима; рассказывали, что папа назначил одного единственного кардинала, своего племянника, которому всего 14 лет... Он подверг жестоким наказаниям, изгнанию и казни многих дворян... Об этой жестокости папы вчера говорил мне Джордано, осуждая его».

Избрание нового папы, до того безвестного кардинала, глубокого старика (ему было 84 года) Феличе Перетти, явилось полной неожиданностью и живо обсуждалось в Париже. Это был чрезвычайно грубый, нетерпимый, деспотичный человек, отличавшийся презрением к людям и крайней беспринципностью. Никто не подозревал, что этот старик одержим жаждой власти и честолюбивыми замыслами.

Ко всеобщему изумлению он проявил огромную энергию и твердость в проведении политики, сводившейся к двум принципам: «Как можно больше строгости! Как можно больше денег!». Дворянству Церковной области он бросил открытый вызов: казнил, разорял замки, изгонял неугодных дворян из Рима. Казалось, Сикст V вступил в борьбу со всем миром.

За короткое время пала стал предметом анекдотов, эпиграмм и героем вымышленной биографии, сочинить которую было тем легче, что никто не знал его подлинной биографии. Ненависть народа к этому лапе ярко отражена в остротах-пасквинадах.

Приведем некоторые из них. В одно прекрасное утро на статуе, где обычно вывешивались эпиграммы, был обнаружен рисунок, изображавший апостола Петра в дорожном плаще и сапогах и рядом апостола Павла, который изумленно спрашивал друга, почему он собрался бежать.

— Ведь полторы тысячи лет назад, — отвечал Петр, — я отрубил ухо рабу Малху, а нынешний папа предает суду всех, кто совершил преступления до издания законов, карающих эти преступления.

Имелся в виду случай предания суду человека, совершившего убийство 36 лет назад. Сиксту V приписывалось изречение: «Я хочу, чтобы при мне тюрьмы были пустыми, а виселицы полными».

В другой раз наклеили рисунок, на котором был изображен мчащийся во весь опор на коне апостол Петр. Апостол Павел спрашивал своего коллегу о причинах столь поспешного бегства и получал ответ: «После того, как папа выгнал из Рима Христа, мне здесь делать нечего».

Пасквино утверждал, рассказывалось в одном памфлете, что папа удивительно честен: в юности он недоплатил сапожнику за пару сапог, зато потом вознаградил его тем, что сделал сына сапожника кардиналом.

Однажды Пасквино выстирал в воскресенье рубаху и сушил ее на солнце.

— Неужели ты не мог подождать до понедельника? — спросил его приятель Марфорио.

— Что ты, — возразил Пасквино, — я боюсь, как бы папа не утащил и не продал солнце.

В другом памфлете рассказывалось, как папа, взбешенный этими насмешками, обещал тысячу червонцев награды и полное отпущение грехов тому, кто выдаст сатирика, и будто Пасквино лично явился к нему, требуя одновременно награды и прощения грехов. Сиксту V пришлось исполнить снос обещание. Он отпустил Пасквино на свободу, заплатил ему тысячу червонцев, но предварительно вырезал ему язык и отрубил правую руку.

Биограф папы Грегорио Лети рассказывает забавный анекдот об избрании кардинала Монтальто римским папой: «Монтальто уже начал сбрасывать с себя маску, под которой в течение 15 лет скрывалось великое честолюбие, царившее в его сердце. Снедаемый желанием оказаться на троне первосвященника, он не мог дослушать до конца счет поданных голосов, обеспечивших ему власть первосвященника. Он поднялся и, не дожидаясь результата голосования, швырнул на середину зала палку, на которую обычно опирался. Выпрямился во весь рост, так что казался чуть ли не на фут выше, чем был раньше. Но удивительнее всего, что он плюнул в потолок с такой силой, на которую не был бы способен даже юноша. Заметив это, кардиналы начали переглядываться, а кардинал-декан, видя это превращение и изменение в поведении святейшего Сикста — кардинала Монтальто, громко сказал: «Кажется, в подсчете голосов произошла ошибка. Голосование неправильно». Но Монтальто с непоколебимой твердостью возразил: «Правильно, все правильно!» и сам затянул «тебе бога хвалим» таким высоким и звонким голосом, что эхо разнеслось по всей зале, тогда как за час до этого он, прежде чем произнести слово, подолгу откашливался»².

Уже первый год понтификата Сикста V — именно об этом времени и говорил с Котеном Джордано Бруно — поразил всех невероятной жестокостью папского законодательства и политики.

1 июля 1585 года Перетти издал буллу против «разбойников». подписанную всеми кардиналами. В течение года по всей Италии велась война с «фуорушити».

О классовом характере движения «фуорушити» и его близости к крестьянству можно судить по свидетельству историка Гибнера: «Папское государство кишело большими и мелкими отрядами, опустошавшими его, но в гораздо меньшей степени, чем войска, посылаемые для борьбы с ними. Отряды эти были лучше дисциплинированы, лучше одеты, лучше снабжались и щадили деревенское население, тогда как солдаты герцога Сора, Просперо Колонна и Мариа Сфорца были грозой для крестьян. Их называли «истребителями» и боялись гораздо больше, чем нарушителей общественного порядка.

В последние годы правления папы Григория XIII (предшественника Сикста V. — Ред.) число мятежников колебалось от 12 до 27 тысяч Эта цифра равнялась, если не превосходила всю совокупность регулярных войск, находившихся на службе государей Италии»³.

Наиболее знаменитым из вождей повстанцев был Марко Берарди. История его такова. Архиепископ Козенцы приговорил к сожжению двух молодых философов, учеников Бернардино Телезия — Марко Берарди и Пьетро Чикала. Им удалось бежать из тюрьмы. Чикала перешел в ислам, принял имя Басса Синан и стал морским пиратом, а Марко Берарди остался в Калабрии, собрал приверженцев и создал хорошо вооруженный отряд из 600 человек. Его называли «королем Неаполя».

Инквизиция считала борьбу с «фуорушити» своим кровным делом. Берарди и его приверженцы были преданы проклятию и отлучены от церкви. В народных легендах образ Берарди, героического борца с инквизицией, был украшен поэтическими вымыслами.

Борьба папы с восставшими толкнула его на мероприятие, причинившее тягчайший ущерб всей Италии: он приказал вырубить леса в Римской Кампанье, где повстанцы находили приют.

Сикст V жестоко преследовал «нарушителей» законов церкви. Смерти предавались астрологи, алхимики, игроки в карты, нарушители супружеской верности и уличенные в прелюбодеянии монахи, нарушители постов и церковных служб, даже лица, писавшие оскорбительные для церкви слова на стенах.

Политика Сикста V отличалась двойственностью. Будучи противником испанской монархии, так как стремился присоединить Неаполитанское королевство к Папской области, он поддерживал Испанию против Генриха III. Под давлением испанского короля он выступил против Елизаветы английской, предал ее церковному проклятию, но вместе с тем открыто выражал сочувствие ее политике. Сикст V утверждал: «Чтобы дела мира шли хорошо для Европы, достаточно только трех государей: Елизаветы, Генриха и Сикста».

Ненависть к иезуитам не помешала Сиксту V (правда, после некоторых колебаний) поддержать Католическую лигу и готовить одновременно удар против Генриха Бурбона и Генриха III — интердикт.

Эта двурушническая политика Сикста V препятствовала попыткам Филиппа II завоевать Англию. Плацдармом для похода на Англию служили Нидерланды, где в то время шла подготовка к осаде Антверпена.

Война в Нидерландах полностью поглощала средства и военные силы Испании. Филипп II вербовал во Франции и Англии шпионов, организовывал заговоры. Генрих Гиз, главная опора папской политики в Северной Европе, организатор Варфоломеевской ночи, вдохновитель Католической лиги и вождь армии, боровшейся с Генрихом Наваррским, был тайным агентом Испании. Французский историк эпохи Филиппа II и Генриха IV Форнерон доказал на основании архивных документов, что Генрих Гиз значился в списках испанских шпионов и регулярно получал громадные суммы и относился к числу шпионов крупного международного масштаба. Он осведомлял Мадрид о положении в Париже, подготовлял испанскую оккупацию, выдавал военные тайны, выполнял тайные инструкции Филиппа II. При содействии испанского посла в Лондоне Бернардино Мендоза⁴ он создал сеть заговоров для свержения Елизаветы и присоединения Англии к Испании.

Католическая лига, рождение которой теряется во мраке предательских переговоров герцога Гиза с испанским королем Филлипом II, фактически начала действовать, когда они заключили тайное соглашение между собой. Текст его гласит: «Организация оборонительной и наступательной конфедерации и лиги между католическим королем и католическими князьями с целью сохранить католическую религию как во Франции, так и в Нидерландах, а в случае смерти Генриха III кардинал Бурбон (брат герцога Гиза. — Ред.) займет престол, и все еретические или отпавшие от церкви принцы должны быть навсегда лишены права престолонаследия».

«Сохранение католицизма было предлогом, — отмечает Маркс, — под которым Гиз вместе с папой, Филиппом II, попами, монахами и парламентами привел в движение против Генриха почти всех католиков»⁵.

Секретарь королевы. Елизаветы Уолсингэм был в курсе тайных происков католиков, так как большинство испанских шпионов одновременно состояло и у него на жалованье.

Главнокомандующему испанскими вооруженными силами в Нидерландах Александру Фарнезе был дан приказ взять Антверпен. Он приступил к осаде города и построил огромную плотину, преграждавшую доступ к Антверпену с моря. В это время произошло событие, которое произвело сильное впечатление на всю Европу. Живший в Антверпене итальянец из Мантуи Джанибелин соорудил адскую машину для прорыва плотины. Оп погрузил на два корабля по семь тысяч фунтов пороха и поставил часы с механизмом для взрыва. Корабли были отправлены по течению реки, и один из них пристал к плотине в момент, когда часы привели в действие механизм взрыва.

Таким образом плотина была разрушена; при этом Александр Фарнезе получил тяжелую контузию, а двое его адъютантов были убиты. Погибло свыше 1800 солдат.

Вскоре после этого голландский флот подошел к Антверпену, осадив испанцев в их укреплениях. Испанцы были совершенно истощены. Однако вражда нидерландской буржуазии к демократии, страх перед народной революцией оказались сильнее ненависти к испанцам, и крупная буржуазия, после переговоров с Александром Фарнезе, сдала ему город.

Падение Антверпена вызвало большое возбуждение в Англин. Королева Елизавета отправила экспедиционный корпус во главе с Ленстером на континент. В походе приняли участие многие придворные, в том числе и лондонский знакомый Бруно Филипп Сидней.

Ленстер был назначен генеральным штатгальтером страны и получил там чрезвычайные полномочия.

Испанская армия Александра Фарнезе после занятия долины Мезы потеряла боеспособность и была отведена в Кельнскую область на отдых. Ленстер осадил Зутфен.

22 сентября 1586 года на рассвете к осажденному городу подошел обоз с припасами под охраной отряда всадников. Филипп Сидней с солдатами напал на обоз и в схватке был смертельно ранен.

Так окончил свою жизнь человек, имя которого связано с именем Бруно в многочисленных биографических исследованиях.

Само собой разумеется, что Джордано Бруно был ярым противником реакционной политики Филиппа 11 и Сикста V. Во вступительном письме к диалогам «О причине, начале и едином» и в первом диалоге этого произведения Бруно дает аллегорическую характеристику положения в Европе, решительно осуждает испанскую монархию и папскую власть, как носителей хаоса, войны и реакции, и защищает политику Елизаветы.

Бруно делил государства не на протестантские и католические, а на государства передовые и государства реакционные, проводящие политику террора, инквизиции, расширения власти и увеличения богатств духовенства. Поэтому Бруно высоко ценил политику протестантской Англии, католической Венеции и лютеранской Саксонии. Религиозный вопрос в этих оценках не играл роли.

Бруно покинул Лондон во время войны, когда многие его знакомые и покровители покинули город по разным причинам. Филипп Сидней отправился в Нидерланды для участия в военных действиях, Кастельно⁶ был отозван в результате столкновений с английским двором, Джордано Бруно решил уехать с ним.

В условиях воины и подготовки вторжения испанской армии и Англию это путешествие было сопряжено с большими трудностями и опасностями.

Сохранилось письмо Кастельно, отправленное им из Парижа шотландскому послу Арчибальду Дугласу. В письме Кастельно сообщает, что в пути его ограбили: «Я потерял все, что имел в Англии, до последней рубашки, включая и ценные подарки королевы и ее серебряное блюдо. Ни у меня, ни у моих детей и жены ничего не оказалось, так что мы были похожи на ирландских беженцев, вымаливающих в Англии милостыню, держа за руки своих детей»⁷.

В дневниках Котена упоминается также об ограблении Джордано Бруно: «27 декабря (1585), пятница. Джордано сообщил мне, что его обокрал бывший слуга. Он не может даже достать собственных напечатанных книг. Задумал опубликовать: 1. Древо философов; 2. Полную философию Аристотеля, изображенную в нескольких фигурах, которую полгода преподавал; 3. Более полное, чем раньше, изложение искусства Луллия и его применение, которое оставалось неизвестным самому автору».

По приезде в Париж Бруно обратился к кардиналу Мендозе, продолжавшему и здесь проводить реакционную политику испанской монархии, с просьбой помочь ему добиться «отпущения грехов» и разрешения вернуться в Италию.

Мендоза, часто бывавший в доме французского посла в Лондоне, конечно, был осведомлен о том, что Бруно — автор «Изгнания торжествующего зверя» и ряда других произведений, направленных против церковников и схоластиков, но, несмотря на это, он познакомил его с папским нунцием.

В своих показаниях венецианским инквизиторам Джордано Бруно дважды приводил этот факт в подтверждение якобы его давнишнего намерения вернуться в лоно католической церкви.

В первый раз он сообщил следующее:

«После допроса сказал: — Прошло уже приблизительно шестнадцать лот с тех пор, как я в последний раз являлся к духовнику, за исключением двух случаев. Однажды я был у какого-то иезуита в Тулузе, другой раз — в Париже, тоже у иезуита. Однако я обратился к монсиньору епископу. Бергамо, тогдашнему нунцию в Париже, и к дону Бернардино Мендозе и сообщил им о своем намерении вернуться в монашество, чтобы покаяться.

Они сказали, что не могут дать отпущения, так как я — отступник и не смею присутствовать при богослужении. Ввиду этого я не мог исповедываться и бывать у обедни, но я всегда питал намерение добиться снятия отлучения, чтобы жить по-христиански и в монашестве»⁸.

Второй раз он рассказал об этом подробнее и отметил, что нунций отказался хлопотать за него, зная нетерпимость нового папы Сикста V: «Я уже сообщал в своих показаниях, что советовался по своему делу с монсиньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему доном Бернардино Мендозой, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсиньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прошения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета. Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал на возможность добиться такой милости... Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя — Алонсо, из Испании»⁹.

В конце 1585 года Сикст V активно вмешался во внутриполитические дела Франции.

Он издал буллу об отлучении от церкви Генриха IV и принца Кондс, главы гугенотского дворянства. Объявляя указанных двух Генрихов отступниками веры, главами, покровителями и зачинателями преступной и упорной ереси, булла лишала их всяких прав, владения землями и титулами, наследования престола и вменяла в обязанность Генриху III привести в исполнение все эти предписания.

Для Генриха III булла была предупреждением, что подготовляется его собственное отлучение. Он запретил публиковать буллу во Франции и поручил выступить в печати против папы. Воззвание, в котором говорилось, что панская булла приведет к расколу среди дворянства, неисчислимым бедствиям народа, гражданской войне, насилиям, убийствам, разорению Франции, широко распространилось не только во Франции, но и в Италии. В Риме его наклеивали на дверях дворцов кардиналов и даже самого папы.

В 1586 году Генрих Наваррский начал военные действия против Католической лиги.

Так развивались события, которые привели к тому, что в 1587 году пять армий топтали и разоряли Францию во время ожесточенной борьбы трех Генрихов: Валуа, Гиза и Бурбона.

Борьба эта нашла отражение в эпиграмме о трех коронах Генриха III.

Говорят, будто эта эпиграмма послужила впоследствии одной из причин убийства герцога и кардинала Гизов. Якобы герцог рассердил короля своей эпиграммой, которую он произносил при всяком удобном случае, хотя, возможно, и не был ее автором. Это было издевательство над гербом короля, на котором изображены были три короны, и его девизом: «Последняя ждет на небе». Когда герцог Гиз произносил эпиграмму, кардинал Гиз добавлял, что очень рад будет держать голову короля, если третью корону ему сделают у капуцинов. Эго намек на то, что Гизы намерены после свержения Генриха III заточить его в францисканский монастырь и выбрить на голове тонзуру, обычно называемую «короной».

Загадочной беседой о трех коронах герба Генриха III заканчивает Бруно «Изгнание торжествующего зверя».

Аполлон спрашивает: «Кому предназначается эта корона?»

Юпитер отвечает: «Это та самая корона, которая не без высшего предопределения судьбы, не без внушения божественного духа и не без величайшей заслуги ожидает непобедимейшего Генриха Третьего, короля великодушной, могущественной и воинственной Франции. После французской короны и польской — сия обещается ему, как он засвидетельствовал сам в начале царствования, когда выбрал свой столь знаменитый герб, на коем изображены были две короны внизу и третья прекрасная вверху, душой какового герба как бы была надпись Tertia coelo martel — третья ждет на небе!»¹⁰.

Во время своего пребывания в Париже Джордано Бруно жил вблизи коллежа Камбре¹¹ и часто посещал библиотеку аббатства Сен-Виктор. Там он познакомился с библиотекарем Котяном и вел с ним беседы, запись которых сохранилась в дневнике последнего.

Котен сообщает много интересных подробностей из жизни Бруно. 6 декабря 1585 года он писал в своем дневнике: «Я виделся с Джордано Бруно, который недавно был в Англии с королевским послом и читал в Оксфорде. Готовит к изданию «Древо философии», напечатал на итальянском и латинском языках много книг, например «Изложение искусства Луллия», «О тридцати печатях» и т. д. Его отец живет в Иоле. Сам он проживает вблизи коллежа Камбре. Хвалил Лукреция в издании Оберта...».

Как видно из этой записи, отец Джордано Бруно в конце 1585 года еще был жив и находился в Ноле. В 1592 году Джордано Бруно сказал инквизиторам, что его отец уже умер. Вероятно, он все время получал сведения о своей семье.

Во время второго пребывания в Париже Бруно не имел доступа к королевскому двору. Связи его с титулованным дворянством в этот период не играли большой роли. Он не имел покровителей. Судя по тому, что он издавал трактаты о памяти, у него были ученики, которые переписывали эти произведения, хотя он и не преподавал в университете.

2 февраля 1585 года Котен пишет: «Джордано сообщил, что Фабричио Морденте¹² из Салерно находится в Париже. Ему шестьдесят лет. Это бог геометров. Он превосходит всех предшественников и современников, хотя и не знает латинского языка. Джордано намерен издать на латинском языке его открытия.

Джордано читал свои положения об Аристотеле, которые им изданы. В них заключается вся физика...».

И далее: «Джордано снова был у меня. Говорит, что ему известна — и как-нибудь он продемонстрирует мне это — искусственная память вроде того, что изложено в первой книге к Гереннию, не понятой теми, кто ее читал, в том число и Мюре¹³, который тем не менее восхищается ею... Но Джордано говорит, что может научить этому даже ребенка».

Незадолго до своего отъезда из Парижа Джордано Бруно в письме к ректору Парижского университета Жану Филесаку заявил о своем желании устроить диспут и предложил на обсуждение ряд тезисов.

В показаниях венецианским инквизиторам Бруно сообщает, что разрешение на диспут было дано не сразу, так как представленные тезисы были признаны противоречащими богословию.

В книге «Камераценский акротизм»¹⁴ Бруно говорит, что некий Жан Геннекен защищал его тезисы в течение трех дней праздника троицы. Здесь также приводится содержание «апологетической речи, произнесенной Жаном Геннекеном на собрании в королевской академии на праздник троицы в 1586 году в защиту положений Ноланца.

Пятый раздел «Камераценского акротизма» озаглавлен: «Положения о природе и мире, выдвинутые Ноланцем в важнейших академиях Европы, которые парижский дворянин Жан Геннекен под счастливыми знамениями его же (Ноланца. — Ред.) излагал в форме защиты в течение трех дней троицы в Парижском университете против профессоров вульгарной и всем враждебной философии...»

Согласно традициям средневековых диспутов составитель тезисов не имел права выступать лично. Защита выдвинутых им положений поручалась его другу или ученику. Если собрание соглашалось признать составителя тезисов судьей в споре между его представителем и оппонентом, то он мог высказывать свое мнение по поводу удачных или неудачных аргументов.

Кто такой Жан Геннекен — неизвестно. Все попытки отождествить его с кем-либо из деятелей того времени остались безуспешными.

До опубликования в 1900 году дневника Котена было лишь известно, что диспут состоялся. Котен довольно подробно описывает диспут, но, к сожалению, его сведения сбивчивы и противоречивы.

Котен лично не присутствовал на диспуте. Его записи представляют собою версии слышанных им рассказов.

Вот что сообщает Котен: «28 и 29, в среду и четверг недели пятидесятницы Джордано пригласил в Каморе королевских лекторов и всех желающих выслушать его выступление против многочисленных заблуждений Аристотеля.

В конце своей речи, или лекции, он обратился с вызовом ко всем, кому угодно защищать Аристотеля или возражать Бруно. Так как никто не выступил, то он еще громче заявил, что одержал победу. Тогда встал молодой адвокат Родольфус Калериус (Рауль Калье), который произнес длинную речь в защиту Аристотеля от клеветы, причем начал с того, что лекторы молчали, ибо считали Бруно недостойным ответа. В заключении речи он предложил Бруно отвечать и защищаться. Последний же молчал и хотел уйти. Студенты задержали Бруно, схватив его за руки, говоря, что не отпустят его, пока он не ответит или не отречется от клеветы, возведенной на Аристотеля. Все же в конце концов он вырвался из их рук на том условии, что вернется на следующий день и будет возражать адвокату. Адвокат же этот вывесил объявления, приглашая слушателей на следующий день. Взойдя на кафедру, он в весьма изысканном стиле продолжал защиту Аристотеля, разоблачая ложные и суетные высказывания Бруно, и опять требовал; чтобы он ответил. Но Бруно так и не явился. С той поры его не видели больше в этом городе...»

Нам кажется совершенно неправдоподобным, чтобы Джордано Бруно, блестящий оратор и полемист, человек, одаренный феноменальной памятью, способный приводить дословно целые страницы из библии, Аристотеля и Фомы Аквинского, мог признать себя побежденным в диспуте с богословами, ограниченными и совершенно беспомощными в борьбе с новым научным мировоззрением.

Тут само собой напрашиваются два объяснения: либо Котен получил свои сведения от врагов Бруно, исказивших факты, либо в связи с тем, что диспут происходил в весьма бурной обстановке и для Бруно было ясно, что выступление приведет к немедленному его аресту и преданию суду, он вынужден был отказаться от выступления.

Некоторое представление о диспутах того времени дает десятая глава романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле.

В своей гениальной сатире он рисует церковников-мракобесов, выступавших против свободных мыслителей: «Пантагрюэль в один прекрасный день вздумал проверить свои знания. И вот он велел вывесить на всех городских перекрестках 9764 тезиса по всем научным вопросам из числа наиболее сомнительных во всех областях знания.

Прежде всего на улице дю Ферр он выступил против всех магистров, студентов и ораторов и посадил их всех в лужу.

Второй диспут против сорбоннских богословов длился шесть недель, ежедневно с четырех утра до шести вечера (только два часа полагалось среди дня на обед). На этом диспуте присутствовали многочисленные придворные, начальники канцелярий по приему прошений, президенты, советники, счетоводы, секретари, адвокаты, а также городские старшины, канонисты и врачи.

Заметьте, что большая часть из них в споре с ним закусила удила, но, несмотря на все их ухищрения и выдумки, он их всех посрамил и доказал им с очевидностью, что они перед ним просто телята».

Джордано Бруно, к сожалению, не был великаном Пантагрюэлем и, хотя мог выйти победителем из поединка, должен был ретироваться, чтобы избежать угрожавшего ему ареста.

Тезисы Джордано Бруно, выдвинутые на диспуте в Камбре, названы пифагорейскими и платоновскими. Эти наименования не имеют прямого отношения ни к Платону, ни к Пифагору. Джордано Бруно под платоновскими тезисами излагал свое учение о бесконечности и вечности вселенной, а под пифагорейскими — учение о множественности миров и движении Земли вокруг Солнца.

В эпоху Возрождения знания истории философии античного мира были очень ограниченны. Гуманисты только еще собирали многочисленные рукописи, открывали новые памятники античной литературы, но история философии античного мира как паука еще не существовала.

Характерную ложноисторическую схему истории философии построил писатель и философ XVI века Франческо Патриции (1529—1597). В своих сочинениях он отразил господствовавшие в его время взгляды на древнегреческих философов — Платона и Аристотеля.

— «Египтяне, — говорил Патрицци, — которые утверждают, что они — древнейшие из всех людей, приписывают себе изобретение философии. Они утверждают, что ими изобретена не только математика, но и все остальные науки...

Сын Нила и Мемфисы Египет и его брат Вулкан создали все науки и искусства...

Фиванцы считают изобретателем философии Лина, сына Меркурия и Урана. Он написал книги о сотворении мира, движении солнца и луны, о животных и растениях и утверждал, что творцом всего является бог, которого он называет природой. Геты, населяющие Фракию, утверждают, что философию изобрел Замоликс, который был рабом Пифагора, научился у него познанию неба и затем слушал египетских жрецов»¹⁵.

Патрицци перечисляет ряд предполагаемых основоположников философии — скифа Анахареиса, персидских магов, их ученика Зороастра, наконец, ученого-астронома халдея Прометея. Все эти имена встречаются в произведениях Бруно.

Особенно интересны высказывания Патрицци о двух главных философских школах — греческой и италийской.

«Признаются две основы всеобщей философии: одна — ионийская, другая — пифагорейская. Основателем ионийской философии считают Фалеса, ...а италийской — Пифагора Самосского, который... учился у египетских и халдейских жрецов, у персов, именуемых магами, ...затем переехал в Италию, поселился в Кротоне, где долго преподавал философию».

Из Италии, по мнению Патрицци, учение Пифагора было перенесено в Грецию, где его последователями были Парменид, Эмпедокл, Левкипп и Демокрит.

Таким образом, Патрицци считал Италию родиной философии, а Пифагора — учителем античных материалистов.

В истории науки под неопифагорейством подразумевается мистико-философское и религиозное направление мысли, сложившееся в I веке до нашей эры. Неопифагореизм — это новая философская и естественно-научная школа, которая сочетала аристотелевские и платоновские идеи с мистикой чисел и обрядовыми мистериями.

Подобно Платону, рассматривавшему видимый мир как отражение вечных идей, неопифагорейцы видели во вселенной отражение вечных чисел. Согласно этому мистическому представлению, мировая гармония есть соотношение частей вселенной и ее закономерных движений, которые могут быть выражены в числах. Главным источником сведений о неопифагореизме служат для нас сочинения древнегреческого писателя Плутарха Херонейского, автора сравнительных «жизнеописаний» исторических деятелей. Он излагал пифагореизм под сильным влиянием философии Платона.

Плутарх защищал учение о множественности миров, что давало возможность Бруно подкреплять свое учение авторитетом античного пифагореизма, освобождая его от мистической оболочки. Плутарх допускал, что миров может быть пять, по числу предполагаемых пяти стихий, из которых образовалось все существующее. Следовательно, существует мир эфирный, мир огненный и др. Рядом с ними в пространстве вселенной находится множество других соприкасающихся миров.

К неопифагореизму примыкают так называемые «герметические послания». На допросе венецианской инквизиции Бруно упомянул о переписанной его учениками книге «О печатях (или знамениях) Гермеса, Птоломея и других». Ссылки на Гермеса Трисмегиста встречаются также в некоторых произведениях Бруно.

Египетский бог Тот, которого греки отождествляли с Гермесом, считался богом мудрости. Христианский богослов Климент Александрийский в сочинении «Стро́мата» утверждает, что сорок две «герметических» книги заключали в себе всю египетскую мудрость. Отцы церкви, например Тертуллиан, превратили Гермеса в древнего мудреца.

Неоплатонизм и пифагорейство, как и герметизм, считались древнейшей мудростью доаристотелевой философии. Но на самом деле в них отражаются последние ступени развития греческой философии, сложившейся уже в эпоху раннего христианства и в борьбе с ним. Схоластическое богословие освящало авторитетом Аристотеля идеи, на самом деле не принадлежавшие ему. Бруно также выдвигал против перипатетиков и Аристотеля естественно-научные идеи, называемые им платоническими и пифагорейскими тезисами, но исторически не связанные с именами этих греческих философов.

Эти философские источники Джордано Бруно перерабатывал самостоятельно и обращал их против схоластики.

Имела ли борьба Бруно против Аристотеля прогрессивный характер? На этот вопрос можно ответить только в исторической перспективе. Предметом борьбы была реакционная сторона учения Аристотеля, взятая богословами в мертвом и извращенном виде и использованная для подавления всякого нового, прогрессивного мнения.

Оценивая историческое значение выступлений Джордано Бруно против Аристотеля, можно отметить, что отказ от схоластики и консервативных черт мировоззрения Аристотеля шел по разным направлениям. Но все эти направления объединялись одной идеей, что необходимо освободиться от раз и навсегда данных границ исследования природы, созданных схоластикой, нужно выдвинуть самостоятельные творческие принципы. Бруно в своей работе «О причине» обвиняет Аристотеля в отрицательном влиянии на науку и философию, резко критикует его, называя сухим софистом и жалким мыслителем».

Борьба Бруно против перипатетизма имела глубоко прогрессивное значение. Это совершенно очевидно, если перечислить основные положения Аристотеля, против которых выступал Бруно.

Первое положение Аристотеля — его учение о четырех элементах; Джордано Бруно решительно опровергал телеологию Аристотеля.

Второе положение относится к вопросу о материи и форме. Считая форму идеальным началом, Аристотель признавал ее первичной. Бруно блестяще доказал несостоятельность Аристотеля, и в этом вопросе вскрыв его собственные противоречия.

Третье положение — идея первичного двигателя, вводящая в философию и естествознание чуждое науке понятие бога-творца.

В связи с этим находится четвертое положение. Бруно говорит, что недостаточно формального признания материи.

У Аристотеля понятие материи имеет сухой, абстрактный характер. Оно для него — понятие, а не объективная реальность.

Пятое положение — о причинах движения. Философы принадлежат к двум направлениям в зависимости от того, в чем полагают движущую силу: в материи или вне материи и, следовательно, вне объективного мира. Те, кто полагает, что материя сама заключает в себе причину движения, а мир — причину своего сотворения, относятся к лагерю противников религиозно-метафизического идеализма. Те, кто полагает, что существует внешний мировой двигатель и материя сама по себе пассивна и неподвижна, принадлежат к числу защитников религии и метафизики.

Бруно осуждает колебания Аристотеля между формальной и диалектической логикой. С одной стороны, Аристотель признавал единство противоположностей, а с другой — заложил основы формальной логики, утверждая, что предмет может быть или самим собою, или иным.

Затем следует тезис о времени и пространстве. По Аристотелю, время есть мера движения. Бруно выдвинул обратное положение: движение есть мера времени.

То же относится и к понятию пространства. Аристотель считал пространство геометрической формой, а Джордано Бруно — физической реальностью, полагая, что в известном смысле пространство материально. Оно охватывает все и не существует вне материи. Отсюда вытекало, что пространство всюду заполнено материей и бесконечно.

Среди естественно-научных тезисов Аристотеля на первом месте стоит его учение о сферичности вселенной. Оно имеет реакционный характер, так как замыкает мир в воображаемые хрустальные своды.

С представлением о сферичности связано учение Аристотеля о трех направлениях абсолютного движения, — «вверх», «вниз» и «к центру». Бруно доказал, что этот взгляд основывается на признании конечности вселенной. Если вселенная бесконечна, то теряет смысл обозначение движения «вверх», «вниз» и «к центру».

Отсюда же вытекает неверный тезис Аристотеля о различии тяжелых и легких тел.

Бруно критикует учение об ограниченности вселенной, вытекающей из ее сферичности, и одновременно отвергает учение о центральном месте земли во вселенной и ее неподвижности, осуждая тем самым тезис Аристотеля, подкрепленный пятнадцатью аргументами и сводящийся к признанию невозможности существования множественности миров.

В заключение Бруно разбирает и высмеивает тезис Аристотеля о пятой эссенции¹⁶. В частности, он отмечает применение этого тезиса средневековыми каббалистами, алхимиками и астрологами.

В «Камераценском акротизме»¹⁷ Бруно выдвигает ряд материалистических принципов. Он говорит: «Более достойным названием природы является материя»; «вселенная не была сотворена и не может погибнуть»; «небо, движение которого непрерывно, есть воздух». «Природа есть вечная и нераздельная сущность..., действующая в силу присущей ей мудрости: хотя все направляет к определенной цели, но не управляется извне никаким воображением, никаким советом, восходя от несовершенного к более совершенному, в творчестве мира сама себя создает некиим образом»...

Свое отношение к Аристотелю Бруно с предельной четкостью выразил в диалоге «О причине, начале и едином»: «...из всех философов, какие только имеются, я не знаю ни одного, в большей степени опирающегося на воображение и более удаленного от природы, чем он (Аристотель. — Ред.); если же он и говорит иногда превосходные вещи, то известно, что они не зависят от его принципов и всегда являются положениями, заимствованными у других философов; из них много божественных мы видим в книгах: О происхождении, Метеоры, О животных и растениях»¹⁸.

Примечания

1. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 339.

2. G. Leti. Vita di Sisto V, т. I. Amsterdamo, 1686, стр. 402—403.

3. M. Hübner. Le baron de Sixte-Quint, т. I, 1870, стр. 283—284.

4. Епископ Мендоза был крупным испанским дипломатом и автором руководства по военному делу. Ему принадлежит детальный разбор военных действии в Нидерландах. К церковным делам он не имел никакого отношения. Этот ученый генерал надел рясу лишь для того, чтобы представлять испанскую монархию при дворе «еретической» королевы. Рассказывают, что когда Мендозе сообщили о его высылке из Англии за шпионскую деятельность, он воскликнул: «Передайте вашей королеве, что если я ей не нравлюсь как дипломатический агент, то она скоро сумеет оценить меня как военного агента».

5. «Архив Маркса и Энгельса», VII, стр. 357.

6. Кастельно, который должен был проводить политику Генриха III, втянули в заговор, организованный Испанией. Он предоставил все свои наличные средства для спасения Марии Стюарт, запутался в долгах и интригах и был отстранен от его поста в конце 1584 года.

7. Mc. Intyre. Giordano Bruno. London, 1903, стр. 112.

8. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 350.

9. Там же, стр. 366.

10. Джордано Бруно. Изгнание торжествующего зверя, стр. 197.

11. Коллеж Камбре был основан в 1530 году и первоначально назывался «коллежем трех языков». Позже он получил название «королевского коллежа», а его профессора назывались «королевскими лекторами». В некоторые периоды он терял права самостоятельной университетской республики и считался отделением Сорбонны. Слово «Камбре» обозначает то же самое, что Камбрия, или Галлия. Галлия, как известно, — древнеримское название Франции.

12. Два диалога о математической теории Морденте изданы Бруно в Париже в 1586 году. Интерес Бруно к математике связан с его учением о минимуме, изложенном в диалогах «О бесконечности, вселенной и мирах», а главным образом в философской поэме «О монаде, числе и фигуре» и в трактате «О тройном наименьшем».

13. Марк Антуан Муретус (1526—1585), происходивший из Мюре вблизи Лиможа, был учителем Мишеля Монтэня в коллеже. Монтэнь считал его одним из лучших преподавателей. — Ред.

14. Немецкий философ XVIII века Брукнер начинает главу о Джордано Бруно в своей «Истории философии» словами: «Джордано Бруно Ноланец Камераценский». Это неожиданное начертание имени Джордано Бруно тем не менее вполне обосновано. Латинское название трактата о диспуте буквально может быть переведено так: «Джордано Бруно Ноланец Камераценский акротизм». Смысл зависит от того, где мы отделим фамилию автора от названия книги. В Эрлангенском кодексе неизданных латинских сочинений Джордано Бруно, переписанных рукою его ученика И. Беслера, имеются слова: «Трактат — живой сок Джордано Бруно Ноланца Камераценского». Вероятнее всего, акротизм назван Камераценским потому, что диспут происходил в Камбре.

15. F. Patricii. De Institutione reipublicae libri IX. Argentoratum, 1594, стр. 98—99.

16. Вещество, из которого состоят небо и звезды, Аристотель называет эфиром, который он считает пятым элементом (отсюда впоследствии quinta essentia — пятая сущность) божественным, нетленным и совершенно отличным от четырех других элементов, из которых якобы сложен материальный (земной) мир.

17. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 72.

18. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 239.