Глава XVI. Бруно в Германии (1586—1592)

О своем переезде в Германию Джордано рассказывал на втором допросе в венецианской инквизиции: «Уехав из Парижа вследствие волнений, я направился в Германию. Сперва я остановился в Майнце, или Магонце, архиепископском городе, столице первого курфюрста империи. Здесь я провел двенадцать дней.

Не найдя ни здесь, ни в соседнем городе Висбадене подходящего занятия, я отправился в Виттенберг, в Саксонию»¹.

О пребывании в Магдебурге он не упоминает ни в книгах, ни в показаниях на допросе, но об этом свидетельствует документ, сохранившийся в архивах Магдебургского университета.

«В год от рождения Христа Спасителя нашего 1585, в июльские календы, единодушным согласием всех профессоров, Петр Нигидий, доктор права и ординарный профессор моральной философии, был избран ректором Магдебургской академии, и при его правлении в матрикулы Академии занесены были следующие имена ученых: 1. Христиан Фабер из Магдебурга, 2 июля года 86... 8. Джордано Ноланец из Неаполя, доктор римского богословия, 25 июля года 86».

Под этим документом рукою Нигидия сделана приписка: «Впрочем, когда мною было отказано ему (Бруно. — Ред.) в праве публичного чтения философии, с согласия философского факультета, по очень серьезным причинам, то он до того вспылил, что грубо оскорбил меня в моем собственном доме, словно я в этом деле поступил вопреки международному праву, вопреки обычаю всех университетов Германии. Ввиду этого он не пожелал более числиться членом академии. Я охотно пошел навстречу его желанию, и он был вновь вычеркнут из списка университета»².

Впоследствии неизвестное лицо восстановило в списках университета вычеркнутое имя Джордано Бруно. Высказывают предположение, что это сделал ученик Бруно Рафаэль Эглин, который впоследствии был профессором Магдебургского университета.

Вышеприведенная краткая запись послужила основанием для поспешных заключений о характере Джордано Бруно, о его нетерпимости, склонности к ссорам и неуживчивости, якобы вынуждавших его переезжать с места на место.

Германские университеты гордились своей «академической свободой». Буржуазные историки до сих пор превозносят «свободу», царившую в них. Между тем первый же германский университет отказал Бруно даже в праве вести со студентами необязательные курсы.

Из Магдебурга Бруно направился в находящийся неподалеку другой культурный центр Саксонии — Виттенберг, «...где, — отмечает Бруно, — он застал две партии. К одной из них принадлежали философы кальвинисты, к другой — богословы лютеране. Ко второй примыкал доктор Альбериго³, профессор права из Анконской Марки, с которым я познакомился еще в Англии. Он оказал мне покровительство и помог получить курс лекций по «Органону» Аристотеля. В течение двух лет я читал эти лекции, как и другие курсы по философии.

Между тем преемником старого герцога стал его сын, примыкавший к кальвинистам, тогда как отец был лютеранином. Он стал покровительствовать партии, враждебной той, которая поддерживала меня»⁴.

По-видимому, в Виттенберге Бруно был встречен не лучше, чем в Парижском или Магдебургском университетах. Вероятно, ему и здесь отказали бы в праве читать лекции, если бы не помощь Альбериго Джентили.

Виттенберг того времени — город, почти исключительно населенный профессорами и учащимися. Сюда стекались студенты со всех концов мира из самых различных стран.

«Здесь мудрость воздвигла себе храм, — говорит Бруно. — Здесь поставила она семь колонн. Здесь она смешивает вино самого прекрасного жертвоприношения... Сюда созвали незванных, и они сошлись. Сошлись от всех народов и племен, от всего образованного народа Европы: итальянцы, французы, испанцы, швейцарцы, англичане, шотландцы, жители полярных островов, сарматы, гунны, иллирийцы, скифы, сошлись с востока и юга, запада и севера»⁵.

20 августа 1586 года Джордано Бруно был записан в книгу университета ректором Петром Альбином Нивемонтием⁶.

В Германии Бруно пробыл с 1586 до 1592 года. Он попал в новую для него обстановку. Университеты Тулузы, Оксфорда, Парижа представляли собою цитадели католического богословия. Важнейшие же университеты Германии развивались в условиях происходившей в их стенах борьбы между враждебными мировоззрениями.

Виттенбергский университет пользовался наибольшей популярностью среди германских университетов. Отсюда «молния, которую метнул Лютер, нанесла свой удар»⁷.

Вот как характеризует Маркс Виттенбергский университет:

«1502. Курфюрст Фридрих Мудрый Саксонский очень дорожил основанным им в этом году (1502) университетом в Виттенберге: монах — 1508 — Мартин Лютер был приглашен туда на должность профессора богословия... Виттенберг вскоре затмил Эрфуртский и Лейпцигский университеты»⁸.

В Виттенберге, раньше чем где бы то ни было, началась борьба вокруг учения Коперника.

В 1540 году учение Коперника было впервые изложено в небольшой книжке его учеником профессором Виттенбергского университета, математиком Ретиком. Впоследствии Ретик опубликовал две главы из труда Коперника «О сторонах и углах треугольника как плоских прямолинейных, так и сферических...».

Как только Мартин Лютер ознакомился с новой теорией мироздания, он осудил учение Коперника как несовместимое с религией.

В «Настольных речах» он говорит о Копернике: «Было упомянуто о некоем новом астрологе, который намеревался доказать, что земля приводится в движение и движется вокруг себя, а вовсе не небо или твердь небесная, солнце и луна; это все равно, как если бы кто находился на корабле или в повозке и воображал, будто он сам находится в покое, а земной круг и деревья движутся и вращаются; но дело обстоит таким образом: кто хочет быть умником, тому не нравится то, что делают другие; ему хочется делать что-то по-своему; ему кажется, что это и будет самое лучшее. Этот дурак намерен перевернуть всю науку астрономии. Но, как свидетельствует священное писание, Иисус Навин остановил солнце, а не землю».

Лютер выразил взгляд всех церковников на учение Коперника. Независимо от разногласий, все церковники сходились на том, что учение Коперника несовместимо с религией.

Сподвижник Лютера Филипп Меланхтон, прозванный «учителем Германии», также резко осудил учение Коперника. В 1549 году вышла его книга «Начала физического учения». Он говорил в ней: «В описании движений планет мы следовали гипотезам Птоломея, которые освящены одобрением стольких поколений и не могут быть нагло отвергаемы». Учение Коперника он называет «явно нелепым мнением, присоединяться к которому нечестиво и соблазнительно».

Меланхтон требовал, чтобы против учения Коперника выступила государственная власть. «Необходимо побудить начальствующих лиц, чтобы они всеми надлежащими средствами подавили столь злое и безбожное мнение».

Протестантские историки и биографы Бруно доказывают, что Виттенберг был центром свободного просвещения. В подтверждение они приводят слова Джордано Бруно из «Прощальной речи» при отъезде из Виттенберга, где он говорит, что Виттенберг — германские Афины, единственный город, в котором он не подвергался преследованиям. Но они не понимают, что «Прощальная речь» Джордано Бруно преисполнена иронии. К тому же он прямо заявил в ней, что философия в Виттенберге вытеснялась богословием и наука не пользовалась сочувствием.

В Германии в ту пору были широко распространены самые фантастические религиозные учения; церковь вторгалась в домашние и семейные дела, деспотизм господствовал в быту; преследовалось всякое проявление нецерковного духа, росло ханжество и произвол. Все это характерно для лютеранской церкви XVI века⁹.

В 1 557 году в ревизионном отчете курфюрста Августа Саксонского сообщалось: «Дворяне и другие владетельные господа повсюду откапывают малограмотных парней или негодных ремесленников, а иной раз наряжают в священническое одеяние своих писцов, конюхов или наездников и рассылают их по приходам, дабы не тратиться на их содержание и пользоваться теми приходскими доходами, которые полагаются пастору».

Первые выступления Лютера сплотили вокруг него самые разнообразные элементы — от умеренных до самых крайних. Лютеранство ожесточенно боролось с анабаптизмом как с плебейской ересью, насыщенной коммунистическими идеями.

Коммунизм был провозглашен Томасом Мюнцером. Он обращался к крестьянству и городской бедноте с призывом: «Братья! Мы все равны. Все мы дети одного отца. Но посмотрите, что сделали люди с этой заповедью. Как они разрушают божье дело. Они создали титулы и привилегии. Для них — белый хлеб, для нас труд, от которого мы изнемогаем. Для них — пышные одежды, для нас — жалкие лохмотья».

В 1525 году Лютер и другие бюргерские руководители реформационного движения перешли на сторону князей против крестьянской революции. Лютер выступил с «посланием против разбойников-крестьян», защищая собственность католических монастырей, которым угрожали крестьяне.

Воззвание Лютера против восставших крестьян доказывает, что протестантизм уже в самом начале выступил на защиту частной собственности, против коммунизма. Страх перед народом, перед революцией толкал реформаторов на жестокое подавление всяких проблесков самостоятельной мысли.

Между лютеранами и кальвинистами шла борьба по вопросам о реальном присутствии Христа в таинстве евхаристии, о предопределении и экзорцизме (заклинаниях) при крещении.

Но главной причиной раскола была поддержка, оказываемая кальвинистами Генриху Наваррскому.

В связи с этим становится понятным, почему инквизиторы интересовались отношением Бруно к Генриху Наваррскому. Они желали таким образом выяснить, к какой ереси он примкнул — к лютеранству или кальвинизму. Его обвиняли в сочувствии еретическому королю, а он возражал, ссылаясь на высказанное им мнение о Генрихе как политическом деятеле, который подчиняет вопросы религии интересам государства.

«Спрошенный: — Имел ли беседы с королем Наваррским и возлагал ли на него надежды, получая обещания поддержки и милостей?

Ответил: — Я не знаю ни короля Наваррского, ни его министров и никогда не встречался с ними. Когда мне приходилось высказываться о нем, я говорил, что он стал кальвинистом-еретиком лишь в силу необходимости, связанной с управлением государством, ибо за ним никто не последовал бы, если бы он не исповедовал ереси. Я выражал также надежду, что если бы ему удалось умиротворить королевство, он подтвердил бы установления предшествующего короля. В этом случае я получил бы такие же милости, как от предшествующего короля, а именно разрешение вести публичные чтения.

Спрошенный: — Не утверждал ли, говоря о короле Наваррском, что надеется на великие дела с его стороны и что мир нуждается в великих преобразованиях?..

Ответил: — Я не говорил ничего подобного. Я восхвалял короля Наваррского не за то, что он примыкает к еретикам, а по указанной выше причине. Я убежден, что он не еретик и живет еретически лишь из желания царствовать. Я не признаю также, будто существуют католические ереси»¹⁰.

Ни в сочинениях Бруно, ни в документах не указано, где он высказывал это мнение, но совершенно очевидно, что он мог говорить это только в Виттенберге.

Ибо возражая против плана саксонского канцлера-кальвиниста Николая Крелля — послать вспомогательные войска Генриху Наваррскому как вождю протестантизма, — представители лютеранской партии приводили именно этот довод: Генрих Наваррский в душе католик и пользуется кальвинизмом как политическим средством для захвата власти.

В «Прощальной речи» Джордано Бруно, произнесенной или, что более вероятно, только изданной им при отъезде из Виттенберга, есть ряд намеков на борьбу партий, вынудившую его покинуть этот город. В издании латинских сочинений Бруно эта речь напечатана в предисловии к книге «О луллиановой лампаде».

«Что касается меня, то я был встречен вами с самого начала я принят в течение года с таким гостеприимством, с таким благоволением, как если бы я был вам родным или членом семьи. Ко мне относились в вашем доме как угодно, но только не как к чужеземцу. Что же, добрые боги, должен я сделать? К музам, к самим музам воззвать, заклинать их, умолять, благодарить. Я верю, что именно они побудили вас поступить так, как бывает между государями, когда они обмениваются взаимными знаками благоволения и свидетельствуют об уважении к господам, проявляя не меньшее внимание к последним слугам н служителям.

Именно так и вы приняли меня, принимаете и в высшей степени благосклонно относитесь вплоть до настоящего дня, хотя я не имею у вас никакого имени, славы или влияния, был изгнан из Франции волнениями, не был снабжен никакими рекомендациями от государей, не был украшен (что обычно подозрительно черни) никакими внешними знаками отличия и но был проверен в догматах вашей религии (для таких людей, в силу беспощадной строгости варваров и международного права предателей и по наглому их обычаю, должно быть заперто небо, а доступ на землю, существующую для всех людей и предназначенную для общего или социального пользования, запрещен или дозволяется только на позорных и тягчайших условиях). Меня даже не спрашивали о религии, а лишь просили о том, чтобы я проявлял и выражал дух, не враждебный, но спокойный и склонный ко всеобщему человеколюбию, и представил свидетельства о занятиях философией (которыми я в высшей степени горжусь и радуюсь, так как эта философия чужда расколов и раздоров и ни в коем случае не подчинена времени, месту и случайностям). Этого от меня требовали лишь для того, чтобы я был столпом дворца муз. Этого для вас оказалось достаточно, чтобы занести меня в книгу университета, как достойного, как того, кого вы приняли с величайшей любезностью, чтобы он почитался в числе настолько благороднейших и ученейших мужей, как если бы был допущен не только к частной школе, не только к особому небольшому кружку, но ко всему университету. К этому надо добавить, что когда я (по складу своего ума) чрезмерно увлекался любовью к собственным мнениям и излагал на своих публичных лекциях такие взгляды, которые не только у вас не были одобрены, но также и в течение многих веков как бы захлестывали и опровергали философию, принятую повсеместно во всех странах, вы не устанавливали никаких границ для философии и предпочитали в этого рода учениях здравую умеренность, согласно которой иностранцы, еще не прослушанные, не должны увлекаться этими науками, допуская только тот вид физических и математических наук, который согласуется с известного рода благочестием и притом более соответствует тому христианскому простодушию, какое одобряется у вас. Вы увидели, что в вашей аудитории открыто излагается то, из-за чего в университетах Тулузы, Парижа и Оксфорда поднимался страшный шум. По существу эти мнения не противоречат никоим образом определенного рода богословию и религии, ибо я хорошо знаю, что более ученые люди являются моими сторонниками, но так как эти мнения новы и до сих пор еще не признаны, то на первый взгляд они кажутся чудовищными, странными и нелепыми. У вас, весьма склонных к благочестию, не рекомендуется философствовать и проявлять в этом любознательность и, по-видимому, считается не положенным для студентов долго задерживаться в философской аудитории, чтобы не случилось так, что они откажутся посещать храм одобряемого вами богословия или будут приходить туда с опозданием и неохотой. А это произойдет, если образованные люди ради изучения новейших наук начнут пренебрегать старыми науками, и ради исключительных и вовсе не обязательных наук заставят себя ждать у порога святилищ.

Автограф Джордано Бруно в альбоме Варнедорфа

И при всем том вы, по обычаю некоторых мест, не морщили нос, не раздували ноздрей, не надували щек, не стучали крышками пюпитров, против меня не поднималась схоластическая ярость, но по своей гуманности и учености вы держали себя так, что мы все казались попеременно самыми учеными и вы, и я и другие, и любой из нас. Вы относились к чужому духу, как к больному, которого лечили искусством и терпением, так что я и сам в глубине души не одобрял того, чему вы не сочувствовали по своей склонности к древностям. Вы непоколебимо хранили в неприкосновенности свободу философии, вы не запятнали чистоты своего гостеприимства, соблюдали сияние гордости и чести университета, не нарушили старого обычая вести дела с достоинством. Вы сочли недопустимым запретить иностранцу, общественному изгнаннику вступать с вами в общение и разрешили ему вести у вас частные занятия и лекции, которые до сих пор всегда запрещались»¹¹.

Дата, которой помечена эта речь — 18 сентября 1588 года, — совпадает с датой, когда Бруно занес свой автограф в альбом Варнедорфа.

  Соломон и Пифагор!
Что есть то, что есть?
То же самое, что было.
Что есть то, что было?
То же самое, что есть.
Нет ничего нового под Солнцем.

Джордано Бруно Ноланец.

Альбом Ганса фон Варнедорфа хранится в библиотеке в г. Штутгарте.

«Прощальная речь» Бруно дает возможность выяснить ряд вопросов, связанных с его биографией и мировоззрением. В особенности интересны те места, где он говорит о своих столкновениях на диспутах во Франции и Англии.

Как во всех других известных посланиях Джордано Бруно к ректорам и коллегиям профессоров университетов, эта речь насыщена иронией. Ирония особенно остра там, где он восхваляет «ученость» лютеранских богословов. Сатира окутана тонким флером традиционных академических славословий.

Биографы Бруно до сих пор считали эту речь официальным панегириком. Как и в послании к оксфордским профессорам, Бруно стремился в почтительной, аллегорической и выдержанной академической форме показать несовместимость богословия и философии.

Из Виттенберга Бруно переехал в Прагу, где провел шесть месяцев.

В Праге вышли две книги Бруно: «Об исследовании видов и комбинаторной лампаде Раймунда Луллия» и «Сто шестьдесят положений против современных математиков и философов». Второе произведение посвящено императору Рудольфу II.

Император Рудольф II был игрушкой в руках иезуитов, с детства воспитывавших его в духе тупого ханжества.

Нравственная распущенность, бездеятельность, изнеженность, страсть к церемониям и дворцовым развлечениям сочетались у Рудольфа с «упражнениями» в духе Игнатия Лойолы. Он участвовал в монашеских процессиях, шел с факелом в руках, с обнаженной головой и босыми ногами даже в жестокие зимние морозы.

Иезуиты, управлявшие империей от его имени, не противодействовали астрологическим и алхимическим увлечениям императора. Он окружил себя всевозможными авантюристами, якобы обладавшими тайными знаниями. Особенно увлекался Рудольф кунсткамерой, которую устроил в своем дворце в Градчанах. Он скупал книги, картины, старинные монеты, редкости и всевозможные предметы, причудливой формы, либо такие, которым приписывали магические свойства.

Болезненное воображение, тяга к магическим познаниям и иезуитское ханжество не мешали, однако, императору придавать алхимии прежде всего практическое значение. Он рассчитывал с помощью алхимиков добыть золото или металл, похожий на золото, чтобы стать богатейшим государем в Европе.

В обращении к императору, напечатанном в предисловии к «Ста шестидесяти положениям против современных математиков и философов», Бруно говорит: «По внушению человеко-ненавистнических злых духов и усилиями эриний преисподней, которые разжигают среди народов пламя ненависти, вместо вестников мира появляются те, что выдают себя за Меркуриев, сошедших с неба, и занимаются всевозможными обманами и мошенничеством. Дело дошло до того, что человек ненавидит человека больше, чем всех других животных, и борьба между людьми стала ожесточеннее, чем между другими животными. Закон любви, распространенный широко и повсеместно, ныне с полным пренебрежением втоптан в грязь».

Защищая свободу человеческой личности и передовой науки, Бруно говорит и о себе, и о тяжкой участи преследуемого церковниками мыслителя: «Мы видим и не скрываем того, что видим, и не боимся открыто проповедовать: непрерывная война ведется между светом и мраком, и нам пришлось подвергаться ненависти, обвинениям, проклятиям и оскорблениям со стороны тупой и невежественной толпы, вплоть до опасности для самой жизни... Но мы преодолели опасности благодаря руководству высшего света».

Аллегорическая форма высказываний Бруно не скрывает их существа: он объявляет религию орудием человеконенавистничества, разжигаемого в невежественных массах церковниками, которые душат научное знание и преследуют мыслителей, борющихся за свободу.

Не найдя в Праге благоприятной обстановки для распространения своих идей, Бруно переехал в Гельмштедт (герцогство Брауншвейг). На допросе в Венеции он кратко сообщил инквизиторам, что получил от императора награду за посвященную ему книгу.

«С этими деньгами я уехал из Праги и провел год в Юлианской академии в Брауншвейге. В это время случилось, что умер герцог (на полях: еретиком). Я произнес речь при его погребении в присутствии многих других представителей университета. Сын покойного, его наследник, выдал мне в награду 80 скуди»¹².

В актах Гельмштедтского университета, сохранилась следующая запись:

«1589, января 13. Джордано Бруно Ноланец итальянец — бесплатно
1589, января 13. М. Юст Майер Новиомаг Гельдер — бесплатно»

Значение слова «бесплатно», приписанного с правой стороны от фамилий двух принятых новых членов университета, можно истолковать в том смысле, что от них не потребовали оплаты издержек на академическое празднество и подарков при вступлении в университет. Джордано Бруно не был принят в члены университета, не получил права читать лекции, не был зачислен в профессоры. Ему разрешили только вести вольные семинары со студентами, желавшими заниматься вспомогательными науками.

Герцог Юлий Брауншвейгский, умерший 3 мая 1589 года, один из немногих просвещенных государей той эпохи, оказывал поддержку Бруно, но не мог защитить его от преследований церковников.

Отношения между правительством и верхушкой лютеранских церковников в герцогстве были враждебными.

В лице Юлия Брауншвейгского Бруно встретил государя „ который стремился к ограничению влияния церкви на государство и сдерживал притязания церковников на власть. В последних произведениях Бруно рассеяны похвалы Юлию Брауншвейгскому за то, что он отказывался строить капища для нечистых духов, т. е. «храмы божии», и убежища для монахов-тунеядцев, и возвестил в своей стране мир, в отличие от других стран, где свирепствуют религиозные войны. «Это чудовище извращеннейшей папской тирании, это отрубленная голова Горгоны, у которой вместо волос множество змей, и все они действуют против бога, природы, и люди с нечестивыми языками отравляют мир ядом гнуснейшего невежества и подлости. И вот мы узнаём, что, благодаря твоей доблести, эта Горгона разрублена и выброшена из твоих владений. Этот стальной меч, красный от крови убитого чудовища, мужество непреклонного разума, которым ты прикончил этого ужаснейшего зверя»¹³.

Приводим отрывок из речи герцога Юлия Брауншвейгского, произнесенной 6 мая 1582 года, доказывающий, что Бруно правильно определил его политику, враждебную притязаниям богословов на власть в государстве: «Мы не позволим, чтобы наши богословы управляли нами, ибо они так же подвластны слову бога, как и миряне. Бог вовсе не собирается населить небо одними только богословами, так как он пострадал не за одних лишь богословов, а за все сословия мира, как за младших, так и за старших, как за самых бедных, так и за самых богатых, невзирая на лица. Мы находим, кроме того, что сами богословы отличаются друг от друга, как небо от земли, ибо, к сожалению, ни один из них не в состоянии жить с другими в мире, любви и согласии, и в очень многом они зависят от своих человеческих помыслов и мнений. Мы вовсе не хотим, чтобы богословы наступили на нас сапогом, так как одной ногой они стоят на церковной кафедре, а другой норовят попасть в зал заседаний государственного совета. И другие государи также не намерены настолько уступать богословам, чтобы в результате вновь разразилась над христианским миром религиозная война и началась кровавая бойня. С этими завистниками и стремящимися к власти головами нельзя строить и сохранять церковь. Богословы предписывают друг другу формулы примирения, а по существу втихомолку затевают враждебные козни»¹⁴.

После смерти герцога Юлия Брауншвейгского осенью 1589 года Бруно был отлучен от церкви суперинтендантом¹⁵. Об этом свидетельствует письмо Бруно к ректору университета Гофману от 6 октября 1589 года, в котором он выражает протест против отлучения его от церкви¹⁶.

«...Обращаюсь с протестом против приведения в исполнен не общественной консистории этого, в высшей степени несправедливого и лицеприятного приговора...

Лютеранско-евангелическая церковь обладала в XVI веке органами принуждения и суда, имевшими такой же характер, как католическая инквизиция. Впервые инквизиция была введена в лютеранской церкви и середине XVI века в Вюртемберге и вскоре стала обычным явлением. Она существовала до 1824 года, когда, наконец, были уничтожены церковные тюрьмы.

Если же против меня будет вынесено какое-либо законное решение,... то я приму..., лишь бы оно совершилось согласно закону, согласно изречению Сенеки:

«Кто выносит приговор, не выслушав другой стороны, хотя должен судить по справедливости, — судит несправедливо»»¹⁷.

Невидимому, Джордано Бруно был предан суду пресвитериума церковного конвента, в который входили два директора — пастор и магистрат — и несколько заседателей-прихожан, по выбору и назначению директоров.

Этому суду подлежали не только лица, формально записанные в число лютеран, но и все, кто пользовался правом гражданства на территории, принадлежащей лютеранскому государю. Церковный суд налагал кары двух видов: малое и великое отлучение. Малое отлучение сопровождалось унизительными наказаниями в церкви перед прихожанами. Великое отлучение представляло собою сложную процедуру лишения всех прав гражданства.

Конвент имел право арестовать обвиняемого и заключить его в тюрьму. Осужденному запрещалось всякое участие в общественных делах, кроме актов купли-продажи. У него отбирали оружие. Во время церковной службы осужденного выводили в железном ошейнике на цепи на середину церкви и ставили на колени.

Жертвой лютеранской инквизиции становились обычно обвиняемые, принадлежавшие к неимущим классам.

При осуждении Бруно должна была быть произнесена обычная формула, гласившая: «Любезные братья во Христе! Джордано Ноланец в течение долгого времени пребывал в грехе богохульства. Многократные увещевания словом божиим и наказания, налагаемые светской властью, не могли направить его к христианскому благочестию.

Дабы паршивая овца не заразила все стадо господне, дабы соблазнительный пример не повредил всей христианской общине, дабы нас не постигли кара и гнев божий, мы, представители церковной власти, по тщательном обсуждении обстоятельства решили:

(Джордано Ноланец) должен быть отлучен от церкви, как недостойный, пока не исправится. Объявляем его недостойным участия в тайной вечере христовой и отлучаем от нее.

Да не будет он восприемником ни при чьем крещении. Да не присутствует ни в каком христианском собрании. Да побудит его милосердный и всемогущий бог к сознанию грехов, покаянию и исправлению».

Главой лютеранско-евангелической церкви в Брауншвейге, судьей и обвинителем Бруно был суперинтендант церкви Гильберт Воэт (или Боэций). Он относился к числу худших «грамматиков», как называли гуманисты богословов и преподавателей в церковных школах, и заслужил прозвище Фаларида¹⁸.

В философской поэме «О безмерном и бесчисленном» Бруно беспощадно разоблачает педанта-педагога, надутого и напыщенного «секретаря небес», мнимого знатока всей премудрости, взбирающегося на церковную кафедру, чтобы осудить, выносить приговоры и душить свободную мысль.

«Грамматики — самая наглая порода. Нет такого суждения даже о самых трудных вещах, право на которое они бы не присвоили себе с полным основанием в силу своего умения хитро сплетать слова... Существует столько же разновидностей богословов, сколько мелких монет. Ценность этих медных монет уменьшается с каждым разом, изо дня в день и исчезает по мере того, как они становятся легче, и появляется из утробы гнуснейшее ханжество, злоба или какой-либо иной обман. Все эти недостатки чаще всего сочетаются в ком-нибудь из педантов.

Это — высокогремящие секретари, грамматики латинские, греческие, еврейские, сирийские, халдейские, а следовательно, и теотоки¹⁹. Как бы с высочайшего трибунала они выносят суждения о раздорах среди философов, вступают в академии, делают внушения, принимают решения без законного присутствия сторон, приговора и изложения предмета тяжбы, ибо все права и свет заключены в их святейшей груди архиучителей. Ждут приговора: он приходит»²⁰.

Джордано Бруно говорит о педантах, грамматиках, фаларидах, мучителях и палачах школьников. Он имеет в виду гнусную систему воспитания детей, царившую в школах, которые находились в ведении суперинтенданта. Читатели книг Бруно прекрасно понимали его, так как знали острую сатирическую характеристику грамматиков, данную Эразмом Роттердамским в «Похвальном слове Глупости».

«Почтенные доктора грамматики, иначе педанты, рождены злобной судьбой и гневом богов. Это люди, судьбу которых нельзя достаточно оплакать, если бы я (Глупость. — В.Р.) не сжалилась над их несчастьем и не смягчила их страданий особого рода. Угодно вам познакомиться с ними? Пожалуйте за мною. Эти важные господа словно преданы во власть фурий. Они всегда голодны, они всегда грязны в своих школах или, лучше сказать, в своих мельницах, принадлежащих им местах пыток и казней, среди толпы детей. Они глохнут от криков. Они сохнут от вони. Неужели вам их не жалко? Но берегитесь их. Я помогла им в беде. С моей помощью педанты воображают себя первыми людьми в мире... Они выступают одновременно, как тяжущиеся стороны, судьи и палачи. Они вполне подобны ослу из басни, который вообразил себя львом, потому что на нем была львиная шкура».

Бруно примерно также характеризует Воэта и ему подобных.

Некоторые сведения о жизни Джордано Бруно в Германия дает его ученик Иероним Бесслер²¹ в одном из своих писем, относящихся к апрелю 1590 года, он сообщает: «На прошлой неделе мы с господином доктором были в Вольфенбюттеле, чтобы получить 50 флоринов, подаренных герцогом, который проезжал через Гельмштедт. Удивительное и неожиданное событие. В пятницу происходил диспут с Гельденрейхом, причем Бруно встретил очень хороший прием. Что же касается работы, то он занимается ею с величайшим усердием. Я опять получил от него для переписки новый трактат об изыскательном искусстве. Сейчас занят медицинским искусством по Луллию²². К «Образам», о которых он много говорит, перейдет, когда закончит эту работу. Он часто упоминает о них, а также о том, чтобы скорее получить произведения, которые я переписываю».

А вот письмо Иеронима Бесслера об отъезде Джордано Бруно из Гельмштедта: «22 апреля 1590 года. Против ожидания господин доктор намерен задержаться здесь из-за отсутствия дорожных повозок и чрезмерных запросов возниц. И потому, чтобы дядя не искал нас напрасно в Магдебурге, оказалось необходимым известить вас об этом письмом. Завтра ждем повозки Остероха, который везет доктора Горста, юрисконсульта, но очень сомнительно вернется ли он. Были и такие, которые повезли бы в Магдебург, — тамошние горожане. Но они так запрашивают, подобно горожанам Гельмштедта, что доктор отказался пойти на столь большой расход и платить совершенно несообразную сумму. Мясник запрашивал по три четверти талера или по 15 гран и, кроме того, корм лошади днем и вечером, да еще — на следующий день, когда он будет возвращаться. А это, право, совершенно несправедливо. Так что дела очень плохи. Не сможет ли господин Вольфганг дать совет, как нам устроиться и, как, по его мнению, следует договориться? Ждем, чтобы он изложил это в письме»²³.

Это один из немногих документов, бросающих свет на обстановку жизни Джордано Бруно. В этой обстановке нет ничего, даже отдаленно похожего на таинственную легенду, которую реакционные биографы пытаются создать вокруг его имени. Это — жизнь бедного трудолюбивого ученого. 50 флоринов, полученных в качестве подарка, — неожиданное и большое событие. У Бруно настолько трудное материальное положение, что сумма, запрашиваемая возницей, ему не но карману, и он не может из-за этого выехать из Гельмштедта.

Бесслер рассказывает о своем учителе с уважением, теплотой и сердечностью; по-видимому, между гениальным философом и его юным студентом установились крепкие узы дружбы и они вместе преодолевали житейские трудности и лишения.

Примечания

1. См. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 339.

2. Цит. но книге: D. Berti. Vita di Giordano Bruno. Firente—Torma—Milano, 1868.

3. Альбериго Джентили (1552—1608) — уроженец Анконы, доктор римского права, в 1579 году был обвинен в протестантизме и бежал из Италии. Был профессором римского права в Оксфордском университете, где встречался с Джордано Бруно. Все произведения Альбериго Джентили внесены инквизицией в «Индекс запрещенных книг». Джентили приехал в Виттенберг вместе с английским посольством, отправленным ко двору герцога Брауншвейгского. — Ред.

4. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 339.

5. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 21.

6. См. Chr. Sigwart. Giordano Bruno vor dem Inquisitionsgericht. Kleine Schriften, т. I, Tübingen, 1880, стр. 49—124.

7. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 133.

8. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VII, ч. I, стр. 147. — Здесь имеется в виду заря лютеранства, когда выступления Лютера имели прогрессивный, революционный характер, когда он восставал против обирания народа, против торговли индульгенциями, призывал к освобождению немецкого народа от экономического и политического гнета папской иерархии.

9. См. Д. Робертсон и И. Герцог. История христианской церкви от апостольского века до наших дней, пер. проф А.П. Лопухина, т. II. 1916, стр. 824.

10. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 360—361.

11. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. II, ч. II, стр. 230—233.

12. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 339—340.

13. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 48.

14. Цит. по книге: H. Brunhofer. Giordano Brunos Weltanschauung und Verhängniss, 1882, стр. 72—73.

15. Глава церковного округа у протестантов (букв. «верховный надзиратель»),

16. Документальных данных об исходе дела об отлучении Бруно от церкви и результатах поданного прошения не сохранилось. Ректор Гофман примыкал к реакционной церковной партии, был врагом философии, а в начале XVII века прославился геростратовским выступлением против просвещения. Предположение, что он мог поддерживать Бруно, исключено.

17. E.L.Th. Henke. Die Universität Helmstädt im 16-ten Jahrhundert. Halle, 1883, стр. 69.

18. Фаларид — тиран в Акрагапте (Сицилия) с 570 по 554 год до нашей эры, прославившийся чрезвычайной жестокостью.

19. Букв. «рожденные богом» (греч.). — Ред.

20. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 55—56.

21. Иероним Бесслер, студент из Нюрнберга, поступил в Юлианскую академию в Гельмштедте 10 ноября 1590 года. В декабре он начал работать у Бруно в качестве переписчика. В 1591 году Бесслер находился в Падуе, куда он приехал, вероятно, вместе с Бруно. После ареста Бруно Бесслер уехал в Нюрнберг.

22. Сообщение Бесслера об интересе Бруно к вопросам медицины подтверждается автобиографическими указаниями в неизданных латинских сочинениях. Джордано Бруно написал два трактата но медицине. Это главным образом выписки из сочинений Раймунда Луллия и псевдо-Альберта. Много места также уделено медицине в трактате «Об основах, элементах и причинах вещей». Имеющееся в письме Бесслера упоминание о диспуте с неизвестным нам Гельденрейхом, возможно, связано со следующими словами Бруно: «Горячее, соединенное с горячим другого вида, не оказывает помощи... В связи с этим дается повод для своего рода мании некоторых медиков. Мне случалось видеть, как они вели диспут о мании в одной германской академии. Они с величайшим ожесточением и ужасным шумом опровергали одно лицо, защищавшее тезис о лекарстве против мании, заимствованный им у Мезуе. Он доказывал, что нельзя прикладывать к голове для укрепления мозга мускус, мастику, ладан и другие подобные им вещи, которые они противополагали сухости и жару болезни. Этот добряк полагал, напротив, что следует лечить болезнь сухими и жаркими средствами, тогда как его противники утверждали, что подобными средствами он загонит больного в гроб. Бедняга растерялся, не мог привести доводов в защиту и обоснование своих тезисов и дошел чуть ли не до того, что готов был умолять своих противников о прощении. Тогда мне пришло на ум, что быть может лучше всего было бы лечить маниака, прикладывая к его голове снег или холодную воду, и что, таким образом, целесообразнее всего бороться и с холодной и с горячей болезнью. У противников не нашлось никаких возражений. Нам же, на основании нашего учения, легко было представить доказательства, заявив, что виды и природа жара весьма разнообразны; точно так же и огонь по своему обычному значению и во всех своих видах превращается в собственную противоположность, согласно знаменитому изречению медиков: «Противоположности тождественны»» (Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. III, стр. 519—521). Джордано Бруно боролся с нелепостями средневековой медицины, которая приписывала каждой болезни таинственные свойства «влажности», «сухости», «жара» и т. п. и старалась изгнать болезнь из тела при помощи симпатических средств, якобы обладающих такими же свойствами. Вместо этого Бруно предлагал простые бальнеологические средства. — Ред.

23. Подлинники писем хранятся в Вольфенбюттельском архиве Гельмштедтского университета. Эти письма Бесслер адресовал своему дяде врачу Вольфгангу Цейлейзену.