Глава XX. Арест Бруно (1592)¹

В ночь с 22 на 23 мая 1592 года Бруно был предательски арестован Мочениго², в 2 часа ночи с 23 на 24 мая его перевели в тюрьму инквизиции, а 26 мая он впервые появился перед трибуналом.

«26 мая 1592 года.

Председатель — Алоизи Фускари. Присутствовали — Лодовико Таберна, апостолический нунций; Лауренцио Приули, патриарх Венеции; Габриэле Салюцци, магистр-инквизитор.

В присутствии указанных лиц был введен человек среднего роста, с каштановой бородой, на вид лет сорока. Ему предложено принести присягу. Он поклялся, возложив руки на евангелие»³.

«В прошлом году, когда я находился во Франкфурте, я получил два письма от синьора Джованни Мочениго, венецианского дворянина. В них он приглашал меня приехать в Венецию, желая, как он писал, чтобы я обучил его искусствам памяти и изобретения, обещая мне хороший прием и уверяя, что я буду прекрасно вознагражден. Я приехал семь или восемь месяцев тому назад. Я обучал его... этим двум наукам. Сперва я поселился не в его доме, а затем переехал в его собственный дом. Убедившись, что я выполнил свои обязательства и достаточно обучил его всему, что он от меня требовал, я решил вернуться во Франкфурт, чтобы издать некоторые свои работы, и в прошлый четверг попросил у него разрешения уехать. Узнав об этом, синьор Мочениго заподозрил, что я хочу покинуть его дом, чтобы обучать других лиц тем же самым знаниям, которые преподавал ему..., а вовсе не для того, чтобы ехать во Франкфурт, как сказано было мною. Он всеми силами старался удержать меня. Когда же я решительно настаивал на своем желании уехать, он сперва стал жаловаться, будто я не обучил его всему, чему обещал, а затем начал угрожать, заявляя, что если я не пожелаю остаться добровольно, он найдет способ задержать меня...

На следующий день, — то была пятница, — синьор Джованни, видя, что я не изменил решения уехать и уже отдал распоряжение о своих делах и приготовил вещи для отправки во Франкфурт, ночью явился ко мне, когда я уже был в постели, под предлогом, будто желает поговорить со мною. Когда он вошел, с ним оказался его слуга, по имени Бартоло, вместе с пятью или шестью, как я полагаю, гондольерами, которые проживают по соседству.

Он заставил меня подняться с постели и отвел на чердак. Там меня заперли, причем Джованни заявил, что намерен задержать меня и заставить обучить его... запоминанию слов, а также основам геометрии, чего он добивался с самого начала, и затем предоставить мне свободу, в противном же случае мне угрожают большие неприятности.

В ответ на это я продолжал доказывать, что, по моему убеждению, обучил его достаточно и даже больше, чем обязался, и не заслужил подобного обращения. Он оставил меня взаперти до следующего дня. Затем явился капитан с несколькими не известными мне людьми и велел им отвести меня вниз в подземелье. Там меня продержали до ночи. После этого явился другой капитан и отвел меня в тюрьму святой службы. Я убежден, что меня подвергли заключению стараниями означенного Джованни. Он питал злобу по указанным выше причинам и, по-видимому, сделал на меня какой-то донос»⁴.

Джованни Мочениго написал в инквизицию три доноса на Бруно, предварительно арестовав его.

Препроводительная бумага к первому доносу Мочениго, переданному инквизитором Салюцци одному из представителей Совета мудрых, возглавлявших инквизиционный трибунал в Венеции, гласит:

«25 мая 1592 года мне, Габриэле Салюцци, венецианскому инквизитору, представлен и принят мною для святой службы оный донос.

При допросе доносящий дал надлежащие ответы о себе. Возраст его — 34 года, венецианский дворянин. Он сообщил мне в воскресенье все, заключающееся в настоящем доносе, а также представил и другие сведения, скрепленные присягой на евангелии. Затем он был отпущен, причем клятвенно обязался хранить молчание, в чем и дал подписку.

В присутствии светлейшего господина Алоизи Фускари. В день мая 26-ой, 1592. Достопочтенным инквизитором представлено в святой службе (обвинение) против Джордано Бруно Ноланца».

Донос первый от 23 мая 1592 года:

«Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу, по долгу совести и по приказанию духовника, о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что, когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это — великая нелепость: что он — враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа, и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве, и это означало бы несовершенство бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры;... что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое; что, подобно тому, как рождаются в разврате животные, таким же образом рождаются и люди.

Он рассказывал о своем намерении стать основателем новой секты под названием «новая философия». Он говорил, что дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они — ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому... что он удивляется, как бог терпит столько ересей католиков.

Он сообщил, что уже раньше был обвинен инквизицией в Риме из-за 130 тезисов и, если бы не скрылся, был бы схвачен.

Сперва я намеревался учиться у него, как уже докладывал устно, не подозревая, какой это преступник. Я брал на заметку все его взгляды, чтобы сделать донос вашему преосвященству, но опасался, чтобы он не уехал, как он собирался сделать. Поэтому я запер его в комнате, чтобы задержать, и так как считаю его одержимым демонами, то прошу поскорее принять против него меры.

Могу указать, к сведению святой службы, на книготорговца Чьотто и мессера Джакомо Бертано, тоже книготорговца.

Препровождаю также вашему преосвященству три его напечатанные книги. Я наспех отметил в них некоторые места. Кроме того, препровождаю написанную его рукой небольшую книжку о боге, о некоторых его всеобщих предикатах. На основании этого вы сможете вынести о нем суждение.

Он посещал также академию Андреа Морозный, ...где собирались многие дворяне. Они также, вероятно, слышали многое из того, что он говорил.

Причиненные им неприятности не имеют для меня никакого значения, и я готов передать это на ваш суд, ибо во всем желаю оставаться верным и покорным сыном церкви.

В заключение почтительнейше целую руки вашего преосвященства».

Второй донос от 25 мая 1592 года:

«В тот день, когда Джордано Бруно был мною задержан, я спросил, почему он не захотел обучать меня согласно обещанию и учитывая, как я хорошо относился к нему и как много он получил от меня. Ему следовало бы поступить иначе, так как доныне я не обвинил его за столь многочисленные преступные слова, которые он говорил мне против господа нашего Иисуса Христа и святой католической церкви.

Он ответил, что не боится инквизиции, ибо никого не оскорблял за его веру, и не помнит, говорил ли мне что-нибудь преступное. А если и говорил что-либо, то лишь мне одному и не видит оснований опасаться, что я причиню ему вред. Если даже он попадет в руки инквизиции, то, самое большее, что могут сделать, это заставить его надеть сброшенное монашеское одеяние.

— Так, значит, вы были раньше монахом? — спросил я.

Он ответил:

— Я прошел только первые ступени посвящения и несомненно сумею легко уладить свои дела.

Я возразил:

— Как вы сможете уладить свои дела, если не верите в святейшую троицу и говорите так много дурного о господе нашем Иисусе Христе? Вы считаете, что наши души сделаны из грязи, и думаете, будто всем происходящим в мире управляет судьба, как много раз заявляли мне. Позаботьтесь, прежде всего, привести в порядок свои убеждения и тогда легко будет улажено все остальное. Если хотите, я в этом отношении окажу вам поддержку, и сделаю все зависящее от меня, хотя вы, несмотря на мое хорошее отношение, проявили такую неблагодарность и нарушили данное слово. Однако я всеми силами постараюсь при всех условиях остаться вашим другом.

На все это он не ответил ничего, только просил дать ему свободу. Если я освобожу его, то он готов научить меня всему, что сам знает, и только мне одному будут открыты тайны всех написанных им трудов, а также замечательных и редких работ, которые он намеревается написать, и он готов стать моим слугой без всякого вознаграждения, ограничившись уже полученным. И если я захочу, то он даже оставит мне все, что у него имеется в моем доме, так как обеспечен мною, и удовлетворится, если я только верну копию одной книжки о заклинаниях, найденную среди его бумаг.

Обо всем этом я намерен сделать вам полное донесение и предоставляю судить согласно мудрости вашего суда и вашего святого ума.

Здесь находятся его деньги, вещи, рукописи, а также книги, которыми он обычно пользовался... и прошу простить, что не смог сразу раскрыть все обстоятельства.

Лишь после того, как этот человек поселился в моем доме, я оказался в состоянии разгадать всю его преступность, а ниш он у меня всего около двух месяцев, так как, приехав в этот город, он некоторое время жил в гостинице, но большей частью бывал в Падуе. Кроме того, я хотел предварительно хорошенько использовать его, выпытать у него все нужное и для этого старался сблизиться с ним. Я хотел обезопасить себя, чтобы он не мог уехать без предупреждения. Во всяком случае, я твердо решил выдать его суду святой службы. Поскольку мне удалось осуществить свое намерение, заявляю о величайшей признательности за проявленную заботу и в заключение почтительнейше целую руки вашего преосвященства».

Третий донос от 29 мая 1592 года:

«Так как мне приказано вашим преосвященством внимательно обдумать и припомнить все, что приходилось слышать от Джордано Бруно противного нашей католической вере, то я припомнил слышанное от него, кроме уже донесенного мною письменно вашему преосвященству: что образ действий церкви в настоящее время иной, чем тот, какой был в обычае у апостолов, ибо они обращали народы проповедью и примерами доброй жизни, а в настоящее время тех, кто не желает быть католиком, подвергают пыткам и казням, потому что ныне действуют насилием, а не любовью, и такое состояние мира не может более продолжаться, так как процветает невежество и нет ни одной хорошей религии; что католическая вера нравится ему больше других, но и она нуждается в крупном преобразовании, что долго это продолжаться не может и скоро мир увидит всеобщее преобразование, ибо совершенно невозможно, чтобы такая испорченность могла долее существовать; что он ожидает великих деяний от короля Наваррского и потому намерен поторопить его явить свету свои замыслы.

Он говорил также, что не знает времени, когда процветало бы большее невежество в мире, чем теперь; что некоторые хвастают, будто обладают большей мудростью, чем на деле у них имеется, так как уверяют, будто знают то, чего сами не понимают, например, что бог един и вместе с тем троичен, а это — нелепость, невежество и величайшее кощунство против величия господа.

Я приказывал ему замолчать и учить лишь тому, чему он обязался учить, ибо я — католик, а он — хуже лютеранина, и я не могу вынести этого. Он же сказал:

— О, вы сами увидите, далеко ли уйдете с вашей верой!

Затем он со смехом заявил:

— Ждите суда, когда все воскреснут, и тогда получите награду за свои добродетели.

В другой раз он сказал, что не понимает, как эта республика, которую он считает самой мудрой, допускает, чтобы монахи владели такими богатствами. Надо поступить, как во Франции, где доходами монастырей пользуются дворяне, а монахи питаются жалкой похлебкой, и это очень хорошо, ибо те, кто ныне поступает в монахи, сплошь ослы, и позволять им пользоваться такими благами — величайший грех...

Вот все новое, что я припоминаю из слышанного от него.

Готов клятвенно заверить, что все изложенное — истина. В заключение почтительнейше целую руки вашего преосвященства.

Препровождаю еще одну книгу Джордано Бруно, в которой отметил преступное место, в чем вы сможете убедиться, приказав обсудить его, как и другие подобные же места».

Обстоятельства ареста в изложении Бруно и Мочениго совпадают. Мочениго, несомненно, давно уже подготовлял выдачу Бруно инквизиции, хотя неизвестно, возникло ли у него это намерение до переезда Бруно в его дом. Несомненно также, что Бруно разгадал замыслы своего мнимого покровителя и собирался уехать во Франкфурт.

Вероятно, Мочениго намеревался сперва написать донос, затем арестовать Бруно по ордеру инквизиции, но решение Бруно уехать побудило Мочениго действовать быстрее.

Донос Мочениго сыграл роковую роль в судьбе Джордано Бруно. Венецианская инквизиция, а за нею и римская, признала все обвинения доказанными, а даже одного из них было достаточно, чтобы отправить человека на костер.

Джованни Мочениго сообщает, что Бруно выдвигал целую программу воинствующего атеизма. Тем не менее некоторые буржуазные биографы полагали, что Мочениго в своем доносе многое преувеличивает и будто некоторые высказывания, приписываемые Бруно, просто вымышлены Мочениго. Однако при внимательном сопоставлении протоколов допросов с сочинениями Бруно можно установить, что все сказанное в доносах об атеизме Бруно подтверждается в его книгах. Когда же мы встречаем утверждения о том, что он думал в согласии с католической церковью, они тотчас же опровергаются прямо противоположными высказываниями в его сочинениях.

Многие биографы, Бруно, считали малоправдоподобным, чтобы Бруно открывал свои самые сокровенные мысли и взгляды такому ничтожеству, как Мочениго. Разве мог Бруно, хорошо знавший людей, проявить такую непостижимую неосторожность? — спрашивали они.

Откуда же в таком случае Мочениго почерпнул свои обвинения? Из дневника Котена видно, что Бруно проявлял большую смелость в частных беседах даже с мало знакомыми людьми.

Это подтверждает и сам Бруно в «Прощальной речи» в Виттенберге. Он говорит: «...когда я (по складу своего ума) чрезмерно увлекался любовью к собственным мнениям и излагал в своих публичных лекциях такие взгляды, которые не только у вас не были одобрены...»

О том же свидетельствует и Мочениго: «Я приказывал ему, когда он говорил против веры, замолчать и учить лишь тому, чему он обязан учить...»

Заключив Бруно в тюрьму, инквизитор Салюцци немедленно созвал трибунал для допроса свидетеля книготорговца Чьотто, ибо инквизиции необходим был свидетель, который подтвердил бы донос Мочениго.

«26 мая 1592 года.

По вызову явился господин Джамбаттиста Чьотто, сиенский книготорговец фирмы «Минерва», проживающий в Венеции в квартале св. Юлиана.

Ответил: — Я знаю Джордано Бруно Ноланца или Неаполитанца. Это человек небольшого роста, очень худой, с черной бородкой, лет ему около сорока⁵.

Впервые мне случилось встретиться с ним во Франкфурте в Германии. Я приехал туда на сентябрьскую ярмарку. В сентябре минет два года с той поры. Я остановился в кармелитском монастыре, как обычно, когда бываю в этом городе, и познакомился с Джордано, также проживавшим там. Я много раз говорил и беседовал с ним в течение тех пятнадцати дней, которые провел там. Он занимается философией и проявил себя весьма образованным и начитанным человеком. Я часто встречался с ним и позже... Он неоднократно заходил ко мне в лавку просматривать или покупать книги.

Добавил к допросу: — Упомянутый Джордано Бруно приехал сюда, как мне известно, по следующей причине. Однажды синьор Джованни Мочениго, венецианский дворянин, купил выпущенную Джордано книгу под названием: «О наименьшем, великом и мере». При этом он спросил меня, знаю ли я автора и находился ли он там (во Франкфурте). Я ответил, что, по моему мнению, он еще живет там. Тогда синьор Мочениго заявил:

— Мне хотелось бы, чтобы он приехал в Венецию и научил меня тайнам памяти и другим тайнам, которым обучает, как это видно из данной книги.

Я ответил:

— Уверен, если пригласить его, он приедет.

Через несколько дней синьор Мочениго принес мне письмо, адресованное упомянутому Джордано, с настоятельной просьбой переслать ему. Я это сделал...

Он приехал семь или восемь месяцев тому назад. Некоторое время — не знаю, точно, сколько — он жил в гостинице. Потом уехал в Падую, где провел месяца три. В последнее время он поселился в доме Джованни Мочениго, и, как я думаю, находится там и сейчас.

Спрошенный: — Опубликовал ли указанный Джордано другие книги, кроме упомянутой? Какие книги, по каким предметам и в каких странах были им изданы?

Ответил: — Кроме указанной книги, я видел еще одну, озаглавленную «О героическом энтузиазме», напечатанную под фамилией упомянутого Джордано в Англии, хотя на ней указано, что в Париже. Кроме того, еще одну «О бесконечности, вселенной и мирах», напечатанную, как я полагаю, тоже в Англии, хотя на ней указано, что в Венеции.

Добавил к допросу: — Насколько мне известно, он читал публичные лекции по философии в Париже и разных городах Германии. Об этом я слышал от многих лиц во Франкфурте, когда я там был и расспрашивал об упомянутом Джордано.

Спрошенный: — Известно ли ему — католик указанный Джордано и ведет ли он христианский образ жизни?

Ответил: — Когда я беседовал и встречался с упомянутым Джордано во Франкфурте, как я уже говорил, он никогда не высказывал ничего такого, на основании чего можно было бы сомневаться, что он католик и добрый христианин. Скажу также, что совсем недавно, когда я на пасху собрался ехать во Франкфурт на ярмарку, меля посетил однажды упомянутый Джованни Мочениго и спросил, не собираюсь ли я на ярмарку. Когда я ответил утвердительно, он сказал:

— Этот человек, на которого я трачу такие средства, обещал научить меня многому и получил от меня вещи и деньги в счет обучения. Однако мне не удалось добиться выполнения обещанного. Я сомневаюсь, можно ли считать его порядочным человеком. Поэтому, когда будете во Франкфурте, не откажите в любезности и сделайте мне одолжение — постарайтесь всеми способами разведать и разузнать, заслуживает ли он доверия и выполнит ли он свои обещания.

Ввиду этого, находясь во Франкфурте, я беседовал с разными студентами, посещавшими лекции, которые он читал во время своего пребывания в этом городе, знавшими его и беседовавшими с ним. В общем, они говорили, что упомянутый Джордано хорошо преподает искусство памяти и другие науки... Кроме того, мне говорили:

— Не понимаем, как он мог оказаться в Венеции. Ведь он слывет человеком, не признающим никакой религии.

Вот все, что я узнал о нем. Когда я сообщил это упомянутому синьору Джованни по возвращении с ярмарки, он ответил:

— У меня были такие же подозрения. Но мне хотелось выяснить, каким способом добиться выполнения обещанного, чтобы не пропали затраты на него...

Вот и все, что я знаю и в состоянии сказать об упомянутом Джордано. Если бы мне было известно еще что-нибудь» я сообщил бы».

Джамбаттиста Чьотто не оправдал ожиданий и аквизиции. Он дал ясные, четкие ответы, рассказал о своем посредничестве между Бруно и Мочениго, но не мог привести никаких доказательств нехристианского образа мыслей Джордано Бруно, за. исключением того, что во Франкфурте его считали человеком, отрицающим всякую религию.

Что касается книг Бруно, то показания Чьотто не добавляли ничего к тому, что уже было известно инквизиции от Мочениго. Он назвал книгу «О тройном наименьшем и об измерении», исказив ее заглавие, а также диалоги «О героическом энтузиазме» и «О бесконечности, вселенной и мирах». Больше он ничего не знал, а может быть, не хотел говорить.

Спустя месяц Салюцци опять вызвал Чьотто и снова подверг его допросу. Чьотто не добавил ничего нового, кроме одного факта, говорящего в пользу обвиняемого. Якобы Бруно намеревался написать книгу, чтобы поднести ее римскому папе.

Допрос Чьотто позволяет установить один весьма важный момент из биографии Бруно, до сих пор остававшийся неизвестным.

Джамбаттиста Чьотто назван в протоколах инквизиции сиенским книготорговцем фирмы «Минерва». Упоминание о «Минерве» надо понимать в том смысле, что гербом или маркой издательства, представителем которого был Чьотто, служила голова Минервы. Это обстоятельство помогает нам выяснить издательство, агентом которого был Чьотто. Минерва являлась маркой Страсбургского издателя Лазаря Цецнера.

Из каталогов изданий Лазаря Цецнера видно, что он выпустил в 1592 году три произведения Джордано Бруно, посвященные искусству луллия.

Это не новые трактаты; историки и библиографы знали о существовании издания логических и философских сочинений Раймунда Луллия с приложением трех трактатов Джордано Бруно и одного трактата Агриппы Неттесгеймского, также посвященных луллиеву искусству.

Насколько можно судить по характеру издания, оно подготовлено к печати самим Бруно. По-видимому, встретившись с Чьотто во Франкфурте, он начал переговоры с издательством Лазаря Цецнера о выпуске нового собрания произведений Раймунда Луллия с приложением трактатов его толкователей.

Издание это прекрасно выполнено. Произведения Раймунда Луллия подобраны с большой тщательностью. Включены только его философские сочинения. Публикуя свои собственные трактаты в виде приложений к сочинениям Раймунда Луллия, Джордано Бруно преследовал одновременно две цели: он хотел обеспечить распространение науки о памяти и спасти свои произведения от преследований инквизиции. На титульном листе книги указано, что она посвящена творениям Раймунда Луллия, о приложениях не упоминается. В предисловии Лазарь Цецнер лишь кратко сообщает, что к сочинениям Раймунда Луллия он присоединил трактаты двух его толкователей — Джордано Бруно и Агриппы Неттесгеймского.

Джамбаттиста Чьотто на допросе весьма умело обошел большинство вопросов, которые могли разоблачить его издательские связи с Джордано Бруно. Но из его ответов стало ясно, что он давно и хорошо знаком с Бруно и был поверенным в его делах.

Чьотто был посредником между Бруно и просвещенными представителями венецианской знати и помогал Бруно устанавливать связи с академиями.

Судьба Чьотто нам неизвестна. Во втором допросе уже указано, что он — бывший сиенский книготорговец фирмы «Минерва». Если Чьотто и не был арестован инквизицией, то во всяком случае он должен был подвергнуться репрессиям и был, вероятно, лишен права заниматься книжной торговлей как лицо, содействовавшее распространению книг еретика.

Во время дальнейших допросов Бруно сообщил инквизиторам о встрече в Венеции со своим старым учителем Доменико Ночера⁶; инквизиторы не преминули тотчас же допросить Ночера. Его показания были весьма благоприятны для Бруно. Вероятно, старый монах многого не знал о деятельности Бруно за границей.

Ночера подтвердил, что Бруно объяснил ему свой приезд в Венецию намерением написать и представить папе сочинение, которое поможет ему добиться прощения отступничества.

Вслед за этим трибунал допросил еще одного книготорговца, Джакомо Бертано, или, как иначе произносилась его голландская фамилия, Якова Бринтануса. Насколько можно судить по материалам допроса, Бертано — очень опытный и умный человек. Он знакомился за границей с гуманистами, встречался с Бруно в Цюрихе, принимал участие в контрабандной торговле запрещенными книгами.

Бертано дал чрезвычайно благоприятные для Бруно показания и старался изобразить дело так, будто считает Джордано Бруно добрым христианином, хотя ходят слухи, что он неверующий.

«После надлежащего допроса сказал: — Я знаю указанного Джордано Бруно Ноланца. Я познакомился с ним во Франкфурте три года назад. Кроме того, я встречался с ним в Цюрихе, в Швейцарии, а в последнее время — в Венеции. Поводом к знакомству послужило то, что три года назад, приехав во Франкфурт на ярмарку, — не помню, была ли то пасхальная или сентябрьская ярмарка, — я узнал, что упомянутый Джордано остановился в монастыре братьев кармелитов. Когда я увидел впервые некоторые из его замечательных печатных трудов, у меня возникло желание познакомиться и побеседовать с ним. Однажды я встретился с ним на заранее указанной мне улице... Я провожал его и очень долго говорил с ним. Я расспрашивал, почему он поселился в этом городе и чем занимается, и хвалил его работы, так как их хвалили очень многие. Затем я случайно встретил его в одном доме в Цюрихе и беседовал с ним, как и тогда, когда впервые познакомился. Позже, когда он жил в Венеции, я много раз встречался с ним, приветствовал его и разговаривал с ним о разных предметах...

Он выступал перед еретическими учеными, так как в этом городе вообще все они — еретики. В Цюрихе он также, по его собственным словам, читал лекции ученым, но я не знаю, какого рода лекции.

Был спрошен: — Известно ли свидетелю, имеется ли у указанного Джордано какой-либо близкий друг в этом городе, от которого можно получить сведения о его жизни и поведении и который вообще мог бы сделать на него донос по интересующим святую службу вопросам? Читал ли все его книги? Какое имеет о них мнение? Что это за книги и где напечатаны?

Ответил: — Мне неизвестно, имеется ли у указанного Джордано близкий друг. Не знаю никого, за исключением отца-настоятеля (Кармелитского монастыря, где жил Бруно во Франкфурте), кто мог бы дать о нем сведения. Я видел различные его книги. Одна называется «Песнь Цирцеи» и напечатана в Париже. Другая — «О памяти», напечатана в Париже. Третья — «О комбинаторной лампаде», напечатана в Праге. Видел я и другие, но не помню названий, так как не читал их. Но когда кто-либо высказывался о его трудах, — и это я слышал от всех, — всегда объявляли их замечательными и глубокомысленными. Кажется, у меня имеется полный список книг указанного Джордано, переданный им самим. Я поищу и как только найду, немедленно доставлю в святую службу».

На вопросы инквизитора, откуда можно получить материал против Джордано Бруно, Бертано отвечал общими фразами, назвал три наиболее безобидных книги Бруно, сказав, что заголовки остальных он забыл.

Последним свидетелем, допрошенным уже 23 июня, был ученый историк Андреа Морозини.

На допросе в инквизиции Морозини рассказал: «Несколько месяцев назад в книжных лавках Венеции стали распространяться философские книги, на которых стояло имя Джордано Бруно. О нем много говорили, как о человеке разносторонней учености. Потом я узнал, что он приехал в Венецию. Книготорговец Джованни Баттиста Чьотто сообщил многим дворянам и, в частности, мне, что этот человек находится здесь и, если нам угодно, он может пригласить его в наш дом, где часто собирались многие дворяне, а также прелаты, для бесед и обсуждения научных вопросов, в особенности философии. Я сказал, что он может передать приглашение. Затем он много раз бывал у меня и беседовал о разных предметах, главным образом о науке, как это обычно бывает.

Я не мог установить на основании его рассуждений, чтобы он высказывал какие бы то ни было мнения против веры. Что касается меня, то я всегда считал его католиком. И если бы у меня было хоть малейшее подозрение в противном, я не позволил бы ему перешагнуть порог моего дома».

Кодекс инквизиции допускал признание подсудимого виновным лишь в том случае, если донос подтверждался показаниями хотя бы одного свидетеля. Ни один из свидетелей, привлеченных по делу Джордано Бруно, не показывал против него. Объявив Бруно виновным на основании доноса Мочениго, инквизиция нарушила бы систему, установленную ее же собственными кодексами.

В результате допроса свидетелей инквизитор Салюцци оказался в довольно трудном положении. Свидетели не подтвердили доноса Мочениго фактами... Наиболее компрометирующие атеистические книги Джордано Бруно оставались не известными инквизиторам. Правда, у Салюцци в руках оказались некоторые книги и рукописи Бруно, захваченные Мочениго и переданные в «святое судилище». Что заключалось в этих рукописях и как использовали их инквизиторы, мы не знаем. Перед отъездом в Венецию Бруно принял заранее ряд предосторожностей. Он передал свой личный архив падуанским друзьям, в частности Иерониму Бесслеру. Таким образом инквизитор должен был во что бы то ни стало заставить Бруно подтвердить обвинения, выдвинутые Мочениго⁷.

Примечания

1. Нижеприведенные документы приводятся из следующих источников: D. Berti. Giordano Bruno de Nola, sua vita e sua dotrina. Torino, 1889; V. Spampanato. Vita di Giordano Bruno. Con documenti editi einediti. Messina, 1921; V. Spampanato. Documenti della vita di Giordano Bruno. Firenze, 1933; «Nuovi documenti del processo di Giordano Bruno». «Giornale critico della filosofia italiana», v. VI. Messina, 1925, стр. 121—139.

2. Джованни Мочениго — молодой венецианский патриций, богатый купец. Впоследствии Джованни Мочениго был послом республики в Риме. Он входил в состав Совета мудрых по ересям (так назывались заседатели трибунала инквизиции) и был тайным агентом инквизиции. Это дает основание предполагать, что Бруно пал жертвой провокации. Отдельные замечания в письменных доносах Мочениго и его беседах с книготорговцами дают основание предположить, что он подготовлял выдачу Джордано Бруно инквизиции еще до его приезда в Италию.

3. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 334.

4. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 334.

5. В показаниях Чьотто обращает на себя внимание описание наружности Джордано Бруно, не вполне согласующееся с тем, какое дает нотарий инквизиции в первом протоколе допроса самого Бруно. Но так как достоверного портрета Джордано Бруно не сохранилось, трудно сказать, кто из них прав. — Ред.

6. Доменико Ночера был преподавателем философии Фомы Аквинского в монастырской школе Неаполя, где учился Джордано Бруно. Он вел преподавание два года, в 1572—1574 годах.

7. Во время допроса Бруно передал инквизиторам список своих книг, который не сохранился. К началу допроса они не успели прочесть ни одной из них, а в дальнейшем, по-видимому, ознакомились с двумя: с «Пиром на пепле» и поэмой «О монаде, числе и фигуре». Бруно сообщил также венецианским инквизиторам, что был занят подбором тех своих книг, которые он одобряет и отделяет от неодобренных. По-видимому, в Цюрихе, Падуе и Венеции Бруно действительно занимался подготовкой к изданию некоторых своих произведений, давно уже ставших недоступными даже для него самого. Еще в 1585—1586 годах в Париже Бруно говорил Котену, что сожалеет о потере своих книг, выпущенных до 1585 года. Вероятно, потом ему удалось найти экземпляры первых изданий своих ранних работ, и он предпринял повторное их издание. Этим он занимался и в те месяцы, когда жил в доме Мочениго. Затем его личный архив попал в руки Мочениго, был передан инквизиции и погиб, за исключением той части, которая хранилась в Падуе у Иеронима Бесслера.