Глава I. Нола (1548—1558)

Джордано Бруно называл себя Ноланцем по имени маленького городка, вблизи которого он родился и провел детские годы. Нола находится в области Кампанья (провинция Teppa ди Лаворо) в 24 км к северо-востоку от Неаполя. Кампанья входила в состав Неаполитанского королевства, в ту пору подвластного Испании.

«Эта провинция, — по свидетельству писателя XVII века Карло Фонтана, — в старину называлась Счастливой Кампанией благодаря плодородию и изобилию своей почвы. Она замыкается с запада морем, с юга горами, с востока — зеленеющими и цветущими полями. Здесь бесконечное множество церквей, монастырей и дворцов»¹.

Из показаний Джордано Бруно на допросе в венецианской инквизиции известно, что он родился в 1548 году и получил при крещении имя Филиппо.

Фамилия Бруно — одна из самых распространенных в Ноле.

Имя своего отца Джордано Бруно упоминает дважды. В диалогах «О героическом энтузиазме» он пишет: «...когда как-то вечером, после пирушки, один из наших соседей сказал: «Никогда я не был так весел, как сейчас», — то Джованни Бруно, отец Ноланца, ответил: «Никогда ты не был более глуп, чем сейчас»².

Второй раз имя отца названо в «Изгнании торжествующего зверя», где говорится, что дом Джованни Бруно стоял у подножия горы Чикала³.

Происхождение Джордано Бруно и положение в обществе его родителей служат до сих пор предметом споров в литературе. На основании автобиографических намеков, рассеянных в его произведениях, можно заключить, что отец Ноланца, Джованни Бруно, принадлежал к разоренному мелкому дворянству.

Дворянство Неаполитанского королевства резко делилось На титулованную знать и обнищавшее мелкое дворянство. Титулованная знать пользовалась огромными доходами от Городских и сельских общин, облагаемых податями. Она превратилась в паразитический класс, ведя праздный и роскошный образ жизни в Неаполе. Мелкое дворянство разорялось, теряло свои сословные привилегии и вынуждено было поступать на военную службу, либо заниматься земледельческим трудом. Семьи разоренных дворян зачастую покидали города и селились в деревне.

Этой участи не избежал и Джованни Бруно — отец Джордано. В 1545 г. он переехал с женой Фраулисой Саволина в маленький поселок Сан Джованни ди Ческо у подножия горы Чикала.

Поселок этот состоял из четырех или пяти домиков, окруженных садами и виноградниками. Жители поселка трудолюбиво обрабатывали принадлежавшие им клочки земли: сажали вишни, каштаны, яблони и груши, разводили в бычачьем помете съедобных улиток, выращивали на огородах знаменитые неаполитанские дыни и арбузы.

Некоторое представление об обстановке, в которой протекало детство Джордано Бруно, дает «Изгнание торжествующего зверя» (третья часть первого диалога), где Бруно в беседе Меркурия и Софии сатирически изображает нелепости учения о божественном промысле.

«Меркурий. — ...Тотчас (Юпитер. — В.Р.) стал приказывать (таков у нас на небе новый порядок), чтобы я собственной своей рукой записал все, чему надлежит свершиться сегодня на земле.

София. — Расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь об этих делах, ибо ты разжег мое любопытство.

Меркурий. — Он повелел: пусть сегодня в полдень у огородника Францино созреют две дыни, но сорвать их можно будет только через три дня, когда они будут годны для еды.

Пусть в то же самое время в саду, находящемся у подножия горы Чикала и принадлежащем Джованни Бруно, 30 плодов жужубового дерева соберут вовремя, 17 будут сброшены ветром на землю, 15 изъедены червями.

Пусть жена Альбанцио, Баста, намереваясь подвить себе волосы на висках, перегреет щипцы и спалит 57 волосков, но головы не обожжет. Почуяв запах гари, она на сей раз терпеливо перенесет все, не проклиная меня.

Пусть у этой же Васты в помете ее быка родятся 252 улитки, 14 из них затопчет и задавит насмерть Альбанцио; 26 погибнут, опрокинувшись на спину; 22 поселятся в хлеву; 80 совершат путешествие по двору; 42 переселятся в виноградник, расположенный у ворот; 16 потащат свои раковины, куда им заблагорассудится и где им покажется удобнее, остальные разбредутся наудачу.

Когда Лаурениа начнет причесываться, пусть у нее выпадет 17 волосинок и 13 будут вырваны. Но за три дня снова отрастут десять, а остальные семь уже никогда не вырастут.

Пусть собака Антонио Саволино принесет пять щенят. Из них трое доживут до предела своей жизни. Два будут выброшены. Причем из трех оставшихся в живых, один пойдет в мать, другой будет неопределенным, а третий — отчасти в отца, отчасти — в пса, принадлежащего Полидоро...»⁴.

«София. — Как много времени потребовалось тебе, чтобы рассказать о четырех мелочах из бесконечного множества событий, происходивших одновременно в маленьком поселке, где находятся четыре или пять не слишком великолепных домиков. А что, если бы тебе пришлось давать отчет о событиях, имевших место в тот же час в городке, расположенном у подножия горы Чикала?...»⁵.

Из списков очагов округа города Нолы, составленных для податных целей и найденных биографом Бруно Фьорентино в архивах этого города, видно, что большинство имен в речи, вложенной в уста Меркурия, не вымышлены, а соответствуют именам, значащимся в этих списках. Джордано Бруно называет фамилии своих земляков: земледельцев, ремесленников, трактирщиков.

Как сообщил Джордано Бруно инквизиторам в Венеции, его отец служил в армии. Документы подтверждают, что Джованни Бруно действительно был знаменосцем, по-итальянски «альфьеро», в одном из конных полков Неаполя, куда принимали только дворян, и получал в среднем 60 дукатов⁶ в год (в то время оплата низшего чиновника в Риме составляла 200—300 дукатов в год).

В латинском трактате «Печать печатей» Джордано Бруно приводит эпизод из своего раннего детства: «Был случай, когда я лежал в комнате один в пеленках и вследствие душевного потрясения, вызванного страхом при виде громадной старой змеи, выползшей из щели в стене дома, вполне отчетливо позвал отца, находившегося в соседней комнате. Он прибежал с другими домашними, схватил палку и начал бороться со змеей, ругаясь в гневе. Я не поверил бы, что мог понять его, как и других, говоривших о своей тревоге за меня. Но но истечении многих лет я, словно пробудившись от сна, напомнил родителям, к их большому изумлению, об этом происшествии, совершенно позабытом ими»⁷.

Щель в стене деревенского домика, о которой говорится в приведенном тексте, свидетельствует о большой бедности семьи Бруно.

Ребенок был предоставлен самому себе. Он счастливо избежал церковной школы, в которой дети годами подвергались моральным и физическим истязаниям. Он учился, наблюдая жизнь.

О своем раннем детстве Джордано Бруно всегда вспоминал с любовью и нежностью. Он страстно любил свою родину. «Италия, Неаполь, Нола! Страна, благословенная небом, глава и десница земного шара, правительница и победительница других поколений, ты всегда представлялась мне матерью и наставницей добродетелей, наук и человеческого развития», — восклицает он.

Джордано Бруно рассказывает, что, когда он был мальчиком, ему казалось, будто за Везувием, вершина которого видна с горы Чикала, ничего не существует, словно там кончается мир.

Детские впечатления Джордано Бруно ярче всего переданы в его философской поэме «О безмерном и бесчисленном»⁸. Он вспоминает, как радовался весне, когда был ребенком. С вершины горы Чикала открывались сияющие дали, ярко и радостно зеленеющие просторы Кампаньи, покрытой цветущими садами. Виноградники сверкали изумрудной зеленью, благоухали цветы.

Отец Джордано сказал ему как-то:

— Взгляни на юг. Там — наш родной Везувий. Он — наш защитник и покровитель. Если ты пойдешь туда, возможно, тебе захочется там остаться.

Мальчик поглядел в сторону Везувия. Перед ним открылась громада горы, заслонявшей горизонт. Острые зубья хребта врезались в небо. Везувий возвышался над всем миром, окутанный мрачным дымом. Мальчик разочарованно отвернулся.

— Какой печальный и дикий вид! Как сурова, угрюма и зловеща эта громада! На склонах Везувия не видно ни деревьев, ни цветущих садов.

Отец с улыбкой сказал:

— И все же Везувий родной нам. Он расположен к нам и желает нам добра. Взгляни, не отворачивайся. Он не причинит нам ничего дурного.

Однажды отец с сыном совершили прогулку к вулкану. Как изменилась картина Везувия, когда они приблизились к нему! Здесь тоже были великолепные виноградники, цветущие сады. Мальчик задумчиво глядел на открывшийся перед ним вид. Он припоминал все известные ему растения и убедился, что на склонах Везувия они растут еще более пышно, чем на горе Чикала.

Отец сказал ему:

— Везувий прекраснее нашей Чикалы. «Счастливая Кампанья» называет его своим отцом. Его огромное тело — щит, ограждающий нас от ветров. Теперь обернись и скажи, какой тебе кажется на расстоянии Чикала.

Мальчик, к своему изумлению, увидел, что цветущая гора издали кажется такой же суровой, мрачной и бесплодной, как Везувий.

«Так родители учили меня, ребенка, прежде всего сомневаться и понимать, что расстояние меняет вид предметов, хотя сущность их от этого не изменяется и отовсюду открывается величие вселенной», — говорит Джордано Бруно.

Внимание ребенка привлекало дымное облако над вершиной Везувия и горячие источники, бившие из-под земли. Во многих местах, как не раз отмечает в своих произведениях Джордано Бруно, наблюдалась деятельность подземного огня, свидетельствующая о том, что земля согревается не только небесным теплом солнца, но и подземным огнем. В Кастелламаре и Вайях били горячие и теплые минеральные ключи, из-под земли выходили серные источники или газ, как в знаменитой Собачьей пещере вблизи Неаполя.

Джордано Бруно рассказывал впоследствии в своих латинских поэмах, что природа его родины казалась ему созданной действием огня. Всюду он видел подземные силы, вызванные к жизни огнем: вулканы, серные источники, струи лавы, клокочущей под землей или застывшей на ее поверхности.

В четырнадцатой главе шестой книги поэмы «О безмерном и бесчисленном» он говорит, что «огонь есть субстанция всего существующего» и «не отличается от субстанции жизненного духа», ибо светит и пылает, когда соединяется с разными веществами.

Чтобы пояснить это положение, он пишет о своей родине: жизнь создают семена огня, отовсюду он загорается, сверкает и отовсюду рассеивается; отсюда возникли Термы⁹, отсюда горячие ключи, отсюда соленые проливы, отсюда серные горы; отсюда горькая горная смола, отсюда открывается запутанный ход в Стигийский Авери, отсюда крутая Сицилийская Этна, знаменитая своими ущельями.

В воспоминаниях детства Джордано Бруно чаще всего упоминает небо своей родины. О море он никогда не говорит. По-видимому, оно не привлекало его внимания. Ясное звездное небо с его тайнами больше всего поражало воображение ребенка.

В поэме «О тройном наименьшем и об измерении» Бруно рассказывает, что в детстве он любил наблюдать звезды. Как-то ночью он увидел летящий в небе огненный шар (болид), показавшийся ему вестником других миров.

На развитие ребенка влияли факты и легенды, связанные с историей Нолы.

Предание говорит, что в этих местах жили феаки¹⁰, которых посетил во время своих странствий Одиссей. Прибрежный остров Искья (юго-западнее Неаполя) отождествлялся с гомеровским островом Цирцеи. В древней Греции господствовал культ обожествленного фессалийского царя Евмела; согласно преданию, дочь его Сирена Партенопа бросилась в море, когда ее покинул Одиссей. В том месте, где волны выбросили ее тело, был воздвигнут храм. Вот почему в своих произведениях Бруно иногда называет Неаполитанскую область Партенопейским царством.

Видимо под влиянием этой легенды Бруно назвал одно из своих первых произведений «Песнь Цирцеи».

В XVI веке в Неаполитанской области еще сохранялись следы древней культуры — развалины старинных крепостей, храмов, дворцов, гробниц. Они были окутаны поэтической дымкой легенд и сказаний.

Развалины храмов, часовен и келий отшельников служили предметом поклонения. Вера в злых демонов так переплелась с верой в добрых святых, что трудно было отличить, где кончается культ местных гениев, унаследованный от античного мира, и где начинается почитание христианских святых.

Наиболее поразительным примером влияния язычества на христианский культ в «Счастливой Кампаньи» является превращение римского поэта Вергилия в святого. Некогда Кампанья была любимым местом отдыха и развлечений древнеримской знати. Здесь бывал также и Вергилий.

Четвертая эклога Вергилия была объявлена сивиллиным пророчеством о Христе¹¹. Вергилий был включен в число пророков; он стал типичным феодальным святым, окруженным легендами.

Во времена Бруно, в XVI веке, «Счастливая Кампанья» еще считалась страной великих магических тайн. Немецкий поэт Вольфрам фон Эшенбах (1170—1220) в поэме «Парсифаль» говорит, что волшебник Клинзор был родом из Терра ди Лаворо и считал себя наследником магического искусства Вергилия.

В Ноле существовала легенда, что где-то под землей находится гробница с телом Вергилия. Если гробница будет осквернена и тело мага потревожено, то разразится великая буря и настанет конец света.

Литературно-философская традиция сделала Вергилия преемником Пифагора и Плотина, выразителем их идей. Это имеет существенное значение для оценки той роли, которую играет «Энеида» в произведениях Джордано Бруно; он часто ссылается на тексты «Энеиды» для подтверждения мысли, что душа мира наполняет материальную вселенную.

Библиотекарь Гильом Котен¹², записавший свои беседы с Джордано Бруно во время его пребывания в Париже зимой 1585/86 года, сообщает любопытную подробность. Как-то он спросил у Бруно, какому святому посвящен собор в Ноле, и получил ответ, что патроном города считается св. Феличе. На самом деле в Ноле находился собор успения богородицы и в нем имелся только придел Феличе. Однако в народных представлениях св. Феличе был патроном города и чудотворцем. Суеверное население этой местности почитало ноланского Феличе как божество, охранявшее их от извержений Везувия. Легендарные жития приписывали ему владычество над подземными силами. Легенды, сотканные церковниками вокруг имени Феличе, были широко распространены. Джордано Бруно слышал их мальчиком в Ноле, читал о них в «Золотой легенде» Якова Ворагина¹³. Одновременно св. Феличе считался хранителем клятв. Ежегодно 14 января в Ноле происходила большая ярмарка. К этому дню церковники приурочили поминание св. Феличе. Согласно обычаю, который ввели местные монахи, все коммерческие сделки на ярмарках заключались над его гробницей и скреплялись надлежащими клятвами.

Джордано Бруно принадлежал к числу исключительно одаренных людей. Он отличался поразительной наблюдательностью, уменьем сопоставлять явления, делать выводы и строить широкие обобщения. Однажды зароненное впечатление не исчезало из его памяти. Спустя много лет старые воспоминания становились материалом для обобщений, по-иному, по-новому осмысливались и служили для философских выводов.

По-видимому, уже в детстве Джордано Бруно начал критически относиться к верованиям жителей родного поселка. Обрядовая религиозность мелких землевладельцев, садоводов, виноградарей, трактирщиков, ремесленников, деревенских попов, монахов возбуждала насмешливый скептицизм пытливого ребенка. Примитивная, почти слепая вера крестьян питалась страхами перед покойниками, злыми духами, грозными святыми, «небесными знамениями» и иными суевериями. В произведениях Джордано Бруно рассеяны остроумные анекдоты, используемые им для характеристики невежества церковников. Эти анекдоты имеют своим источником впечатления детства и юности.

Глубокий застой и разложение господствовали во всей церковной жизни Ноланской округи. Полуразрушенные церкви, затянутые паутиной алтари, запущенные кладбища, монастыри августинцев и францисканцев, обленившееся жадное духовенство, бродячие монахи, механическое выполнение религиозных обрядов, традиции и обычаи, идущие от самой отдаленной древности, нелепые поверья, бессмысленные легенды и жития святых — все это, несомненно, возмущало одаренного мальчика, вызывало протест, настраивало на скептический лад.

Механическое исполнение церковных обрядов жителями Нолы Бруно изображает в комедии «Подсвечник»¹⁴.

Его дядя по матери Шипионе Саволино имел обыкновение, приходя к духовнику отцу Паолино в страстной четверг, говорить: «Помнишь мои грехи, в которых я исповедовался в прошлом году? Вот они». На это священник отвечал: «Помнишь мое прошлогоднее отпущение? Вот оно. Иди и больше не греши».

Поэтическое восприятие сущего, столь характерное для Джордано Бруно, объясняется обстановкой, в которой протекали ранние годы его жизни. Еще в детстве он познакомился с поэзией, которая вдохновила его на страстные дерзания. Он часто упоминает в своих произведениях имя поэта Лодовико Тансилло¹⁵.

В книге «О героическом энтузиазме» Бруно отводит Тансилло почетную роль, делая его участником диалогов. Бруно складывает в его уста свои идеи и приводит многие его сонеты, часто даже не называя имени автора.

Некоторые сонеты Джордано Бруно свидетельствуют о том, что Тансилло оказывал на него большое влияние, хотя мысли Тансилло приобретают у Бруно новое и более глубокое звучание.

В третьем диалоге первой части книги «О героическом энтузиазме» Бруно говорит устами Чикады:

«— Нет сомнения, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф.

Тансилло отвечает:

«— В связи с этим я написал следующий сонет:

Когда свободно крылья я расправил,
Тем выше понесло меня волной,
Чем шире веял ветер надо мной;
Так дол презрев, я ввысь полет направил.
Дедалов сын небес не обесславил
Паденьем; мчусь я той же вышиной!
Пускай паду, как он: конец иной
Не нужен мне, — не я ль отвагу славил?
Но голос сердца слышу в вышине:
«Куда, безумец, мчимся мы? Дерзанье
Нам принесет в расплату лишь страданье...»
А я: «С небес не страшно падать мне!
Лечу сквозь тучи и умру спокойно,
Раз смертью рок венчает путь достойный...»¹⁶

Уже в раннем возрасте в сердце Джордано Бруно зрели мужество, готовность бороться, перенести страдания и, если будет нужно, умереть героически и бестрепетно. Под влиянием детских впечатлений Филиппа Бруно вырабатывалось мировоззрение Джордано Бруно.

Сонет Тансилло вдохновил Бруно, и под его влиянием он написал свое лучшее поэтическое произведение, помещенное в диалогах «О бесконечности, вселенной и мира!».

Кто дух зажёг, кто дал мне лёгкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?
  Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твое оружье, время!) — их потока
Алмаз и сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я не подвластен силе.
  Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Рассекши их, подъемлюсь в бесконечность.
  И между тем как всё в другие сферы
Я проникаю сквозь эфира поле,
Внизу — другим — я оставляю Млечность¹⁷.

Мир вставал перед ребенком не в религиозном свете, а как манящая тайна природы.

Примечания

1. C. Fontana. La nobile e virtuosa Italia. Mostrate in compendio. Cesena, 1699, стр. 101.

2. Дж. Бруно. О героическом энтузиазме. Гослитиздат, 1953, стр. 44.

3. Giordano Bruno. Opere italiane, т. II. Bari, 1927, стр. 73.

4. Giordano Bruno. Opere italiane, т. II, стр. 72—73.

5. Там же, стр. 77—78.

6. Дукат — золотая монета, появившаяся в Италии в XIII веке и получившая название от слова ducatus (в средневековой латыни — княжество), взятого из помещенной на ней надписи. Содержал около 3,5 грамма золота.

7. Jordanus Brunus. Opera latino conscripta, т. II, ч. II, Florentiae, 1890, стр. 184—185.

8. Там же, т. I, ч. II, стр. 313—315. — Перевод этого места, как и других отрывков из философских поэм Джордано Бруно, мы даем свободный.

9. Город в Сицилии.

10. Мифический народ, по верованиям древних греков обитавший на «краю света».

11. Сивиллы — пророчицы в античной мифологии, обладавшие способностью предугадывать судьбу, — считались сверхчеловеческими существами. «Сивиллины книги» были распространены в Римской империи и первые века христианской эры. Они исходили от иудеев, а позднее — от христиан. Некоторые христианские апологеты даже включили сивилл в число святых.

12. Гильом Котен — библиотекарь аббатства Сен-Виктор в Париже. Он встречался со многими учеными и вступал в разговоры с посетителями библиотеки, а потом заносил в свой дневник все, что ему казалось, достойным внимания. Дневники библиотекаря Котена были открыты французским историком Люсьеном Орей. Эти отрывки относятся к 1585 — 1586 годам, т. е. ко времени пребывания Джордано Бруно в Париже. Впоследствии Люсьен Орей опубликовал их в «Mémoires de la société de l'histoire de Paris», т. XXVII, 1900.

13. Сборник житий, составленный доминиканским монахом Яковом Ворагином под названием «Золотая легенда», переполнен двусмысленностями и скабрезными анекдотами.

14. Giordano Bruno. Opere italiane, т. III.

15. Лодовико Тансилло (1510—1568) родился в Венозе, вблизи Нолы. Он происходил из дворянской семьи и долго служил в армии. Биографы Джордано Бруно считают его другом и соратником Джованни Бруно. Тансилло принадлежат книги: «Сборщики винограда», «Слеза св. Петра» и др.

16. Дж. Бруно. О героическом энтузиазме, стр. 62.

17. Джордано Бруно. Диалоги, стр. 302.