Глава IV. Выступления Бруно против религии

Юношеские выступления Бруно против католического культа останутся для нас непонятными, пока мы не познакомимся с обстановкой, в которой молодой послушник выразил протест против того, что в его время называли «папистским идолопоклонством».

В Италии было широко распространено почитание крестов, икон, статуй, различных фетишей, вроде «агнус деи», кукол Христа-младенца, пышно разодетых статуй богородицы, святых и т. п. Народное невежество и корыстолюбие духовенства превратили даже памятники греко-римской религии в предметы поклонения. Многие из чтимых статуй святых в Риме были на самом деле античными статуями. Так, была окружена суеверным почитанием статуя Минервы: по повелению папы Сикста V копье в ее руке заменили крестом.

Изображение Дианы с полумесяцем почиталось как статуя девы Марии. Среди верующих распространялись статуэтки девы, стоящей на полумесяце. Афродита с мертвым Адонисом на коленях стала предметом поклонения в Италии и Франции. По ее образцу изготовлялись статуи девы Марии с мертвым Христом на коленях, называемые «пьета».

Одним из борцов против культовых дикостей католицизма был Пьетро Верджерио, открытый враг папской тирании. Верджерио умер изгнанником в Тюбингене 4 октября 1565 года.

В молодости он занимал высокие посты в церкви. Будучи епископом, он приказал в своей епархии выбросить из церквей иконы, распятия и реликвии. Обвинение Верджерио в ереси и предание суду инквизиции было большим событием. Ему пришлось бежать из Италии.

Верджерио издал ряд памфлетов против панской власти. Он разоблачил папу Юлия III как самого отвратительного развратника, каких только видел Рим со времен Нерона. Он собрал массу фактов, вскрывающих подоплеку так называемых чудес, раскрыл языческое содержание католической обедни, доказал нелепость культа Марии и вздорность легенды о стигматах Франциска Ассизского.

О нем говорили: если никто не писал против папства более пламенно, чем Лютер, то никто не писал о нем более язвительно, чем Верджерио.

Произведения Верджерио написаны патетическим стилем. Он обращался к итальянцам с призывами, преисполненными патриотизма: «Не один еще год пройдет пока вы, мои дорогие земляки, станете лучше, — лучше телом и душой, завоюете благосостояние, отвергнете вражду, злобу, ненависть, раздоры, роскошь, ростовщичество и другие пороки. В чем же причина, что в Италии столько преступлений, публичных домов, убийств, продажных мужчин и женщин, разбойников и убийц? Причина в том, что в ней господствует ложная, идолопоклонническая религия, порождающая все эти пороки, тогда как истинное просвещение подавляет и уничтожает или, по крайней мере, уменьшает и ослабляет все эти пороки».

Верджерио присутствовал на Тридентском соборе и рассказал о нем в нескольких своих памфлетах, в частности, в вышедшей в 1553 году книжке: «Почему все благочестивые люди должны бежать не только Тридентского, но всякого иного папистского собора».

Верджерио считал, что священные обряды, церемонии и предметы культа в католицизме представляют собою пережитки древнего идолопоклонства.

Публицистическая деятельность Верджерио против католического идолопоклонства отражала и поддерживала народное движение против культа икон и мощей. В итальянских документах того времени приводятся известия о нападении толп крестьян и «фуорушити» на города, о разгроме церквей, о массовом уничтожении священных предметов и реликвий.

Выступление юного Джордано Бруно против икон было также отголоском бури, пронесшейся по всей Европе в 60-х годах XVI столетия. В 1566 году, когда Бруно был привлечен к суду за неуважение к образам святых, движение против реликвий приобрело особенно широкий размах и разразилось в Нидерландах массовыми выступлениями¹.

Весть о разгроме центров католического идолопоклонства в Нидерландах разнеслась по всей Европе и нашла живой отклик и народных массах.

Бруно было 18 лет. Именно в это время произошел перелом и его воззрениях, о котором он говорил впоследствии венецианским инквизиторам.

Оп выбросил из своей кельи образа святых и подвергся преследованиям орденской инквизиции. Вскоре против него было возбуждено второе дело — по обвинению в кощунстве над богоматерью. Поводом для этого обвинения послужили следующие факты: один послушник усердно читал бессмысленную книжку о семи радостях Марии²; Бруно предложил ему почитать что-нибудь другое, например «Жития святых». По всей вероятности, он имел в виду книгу Якова Ворагина, и именно тот рассказ, где повествуется о монахе, читавшем о семи радостях богоматери: когда монах заболел, ему явилась богоматерь и взяла к себе его душу. Смысл иронии таков: если слишком усердно воспевать: «Радуйся, богородице», это может кончиться плохо.

Из показаний Бруно в венецианской инквизиции видно, что уже в восемнадцать лет у него сложилось убеждение в историческом характере христианского учения о человекоподобном троичном боге. Против христианского антропоморфизма он выдвинул идею бога, отождествляемого с природой.

На вопрос венецианских инквизиторов, верует ли он в троицу, он ответил, что никогда не признавал ни святого духа, ни сына божия в церковном толковании.

«Утверждал ли, действительно ли признавал или признает теперь и верует в троицу, отца и сына и святого духа, единую в существе...?

Ответил: — Говоря по-христиански, согласно богословию и всему тому, во что должен веровать каждый истинный христианин и католик, я действительно сомневался относительно имени сына божия и святого духа... ибо, согласно св. Августину, этот термин не древний, а новый, возникший в его время. Такого взгляда я держался с восемнадцатилетнего возраста до настоящего времени»³.

В первых двух процессах Бруно в орденской доминиканской инквизиции надо различать внешнюю форму выражения протеста против церковных святынь, проявившуюся в насмешке над предметами культа и церковными песнопениями о деве Марии, и идейное содержание его взглядов, послужившее основной причиной обвинения, а именно — отрицание троицы и учение о тождестве бога с природой. Перенесение же на природу атрибутов вечности, всемогущества и бесконечности бога сл ало зародышем его позднейших взглядов о вечности материи, бесконечности вселенной и движении, присущем самой природе. Освобождение этих основных идей от богословской оболочки составляет сущность идейного развития Джордано Бруно.

В монастырской доминиканской школе Джордано Бруно учился с 1566 до 1575 года.

О быте студентов доминиканской школы, правда, в явно приукрашенном виде, мы узнаем из «Суммария» XVII века.

Доминиканские власти особенно заботились о том, чтобы студенты не читали запрещенных книг. «За студентами необходимо установить тщательный надзор, — так начинается раздел «Суммария» о монастырских школах. — Поэтому должен быть назначен специальный брат, без разрешения которого студенты не имеют права вести записей в тетрадях и слушать лекции. Ему вменяется в обязанность принуждать студентов к занятиям и налагать взыскания. Если же он не в силах воздействовать на них, то пусть докладывает прелату. Студенты не должны изучать языческие и философские книги, предаваться светским наукам и тем искусствам, которые называются свободными.

Студентам запрещается чтение языческих и философских книг, хотя бы под предлогом изучения благих (как они выражаются) наук и выработки изящного стиля. Запрещено читать Эразма и книги, подобные его сочинениям, из которых они могут усвоить вредные учения и дурные нравы»⁴.

«Суммарий» своими запретами явно свидетельствует о проникновении в монастырские школы гуманистической литературы. Характерно, что студенты читали классических авторов и гуманистов, ссылаясь на необходимость совершенствоваться в изящной латинской речи.

В пределах изучения богословия студентам предоставлялась полная свобода. «Студенты должны быть настолько преданы изучению наук, что днем и ночью, дома и в пути обязаны читать что-нибудь или размышлять и стараться повторять на память все, что им удалось усвоить. Не следует вводить никаких ограничений в пользовании книгами; надо давать разрешение уносить книги без контроля. Студенты должны воздерживаться от писания по воскресным дням и по большим праздникам. Прелат обязан освобождать учащихся от церковной службы и от всего, что может помешать занятиям. В своих кельях им дозволено читать, писать, молиться, спать и даже бодрствовать ночью при свете, если они этого желают во имя знания».

Студенты непременно должны были иметь у себя три книги: библию, так называемые сентенции Петра Ломбардского⁵ и одно из пособий по всеобщей и так называемой священной истории.

Порядок изучения предметов также устанавливался «Суммарием»: «Никто не может быть допущен к изучению логики, если в течение двухлетнего пребывания в ордене не отличался благонравием и религиозностью (исключения возможны лишь для переростков) и недостаточно изучил грамматику. К естественным знаниям могут быть допущены лишь те, кто в течение трех лет проходил логику в миру или ордене и, по мнению магистра, приобрели достаточно знаний»⁶.

Изучение греческого и древнееврейского языков допускалось по специальному разрешению провинциала⁷. Для обучения этим языкам студенты могли обращаться и к светским профессорам. Джордано Бруно, по-видимому, изучал эти языки. В конце XVI века три древних языка стали обязательными в доминиканских школах. Тех, кто не знал их, не допускали к получению докторской степени.

В ведении доминиканского ордена находилось 26 монастырских учебных заведений, которые носили название университетов, или генеральных школ. Лучшими считались школы Парижа, Саламанки, Тулузы, Реймса, Болоньи, Рима и Неаполя. Сюда посылали наиболее способных монахов. Предписывалось тщательно отбирать в школах успевающих и отправлять обратно бездельников. Основной курс обучения богословию был трехлетний, иногда четырехлетний. Учащиеся, проходившие этот основной курс, назывались «формальными студентами». Перевод на каждый следующий курс допускался после экзаменов. На повторные курсы студентов не оставляли.

«Свод богословия» Фомы Аквинского преподавался в течение четырех лет. Для преподавания брались наиболее важные части этого сочинения, излагались и комментировались. В тот период, когда учился Джордано Бруно, особенно строго проводилось в жизнь второе решение четвертой сессии Тридентского собора о запрещении свободного толкования библии и «Свода богословия».

В «Суммарии» говорится по этому поводу: «Никто из братьев не смеет излагать или защищать какое бы то ни было личное мнение, противное общему взгляду учителей во всем, что касается веры и нравственности, за исключением опровержений и ответов на возражения. Под угрозой лишения звания запрещается во время чтения высказывать и доказывать мнение, не согласующееся с общими взглядами святых отцов, и ни в коем случае не излагать такого мнения, кроме случаев, когда оно опровергается. Все должны следовать святым отцам, изучать их труды, подкрепляя свои мнения цитатами из их книг».

«Суммарий» подчеркивает исключительное значение «Свода богословия» для доминиканского ордена: «Безусловно запрещается братьям при чтении лекций, на диспутах и беседах утверждать что-либо противное тому, что по общему мнению свойственно взглядам этого святого доктора. Кто согрешит против этого, — лишается права читать лекции»⁸.

За время пребывания Джордано Бруно в монастыре папская власть три раза подтверждала это запрещение: в 1569, 1571 и 1574 годах.

Весьма интересные указания дает «Суммарий» об ученых званиях и степенях.

Высшая ученая степень, утвержденная для школ доминиканского ордена, называлась «публичный доктор». Установления пап Александра IV и Сикста IV предписывали разуметь под названием «публичный доктор» главного лектора, руководящего лекциями данного монастыря.

Порядок получения степени доктора был следующий:

1) два года общего обучения латинскому языку и библии (регент);

2) два года логики (магистр);

3) два года естественных знаний (бакалавр);

4) четыре года богословия (лектор);

5) на одиннадцатый год — получение докторской степени.

Джордано Бруно получил степень доктора в 1576 г.

Какое положение занимал Джордано Бруно в монастыре по окончании школы, нам неизвестно. Вернее всего, он был оставлен в качестве старшего лектора при той же монастырской школе, которую окончил.

Он сообщает также венецианским инквизиторам, что прошел обычные ступени посвящения одну за другой в установленные сроки. После двух лет пребывания в сапе субдиакона и такого же срока в сане диакона Бруно, по достижении 24-летнего возраста, в 1572 году получил сан священника.

Как все юридические акты феодального общества, рукоположение в священники состояло из ряда символических действий. На посвящаемого надевали облачения: поверх подрясника послушника — скапулярий⁹ монаха, далее — одеяние субдиакона и диакона и поверх всего — облачение священника. Затем посвящаемому выбривали тонзуру. Большие пальцы на руках помазывались «святым миром», вместе с которым он приобретал «неразрушимый характер» священства.

В завершение обряда посвящаемому давали в руку чашу с так называемой «кровью христовой», так как отныне он приобретал недоступное мирянам право приобщаться «крови Христа»¹⁰.

Важнейшей обязанностью священника, наряду с исповедью и мессой, являлась проповедь. Проповедники читали главным образом не в церквах, а в школах, многие из них имели ученую степень. Священником-лектором и был, по-видимому, Джордано Бруно в доминиканском монастыре. Ему исполнилось в то время уже 28 лет. Это был вполне сложившийся мыслитель, готовый защищать свои взгляды, по его собственному выражению, «против всех богословов мира».

Незадолго до посвящения Джордано Бруно совершил первое путешествие в Рим, к папскому двору. Об этом мы узнаем из дневника библиотекаря Гильома Котена. «Джордано сказал мне, — пишет Котен 21 декабря 1585 года, — что однажды был приглашен из Неаполя в Рим папой Пием V и кардиналом Ребиба и был доставлен в повозке. Чтобы показать свою искуснейшую память, он прочел по-еврейски полностью псалом «Основание Иерусалима» и немного обучил этому искусству указанного Ребиба».

Хотя сообщение Котена и противоречит показаниям Бруно в венецианской инквизиции, где он заявил, что впервые прибыл в Рим в 1576 году, однако его можно считать вполне достоверным. В латинских произведениях Джордано Бруно есть краткое упоминание об одном современном ему событии.

Джордано Бруно говорит: «В наши дни первосвященник Пий перед римским народом, созванным для всенародного моления, оповестил о победе в морском бою, происходившем в тот же день и час по ту сторону Ионийского моря».

Титульный лист первого издания комедий Бруно «Candelaio» («Подсвечник»)

Сопоставляя слова Котена с собственными словами Бруно, можно предположить, что в день битвы при Лепанто 7 октября 1571 года он находился в Риме.

Морское сражение при Лепанто было крупнейшим военным событием XVI века. В течение своего понтификата папа Пий V затрачивал огромную энергию на образование военной Лиги против Оттоманской (Османской) империи. В 1571 году Лига была создана. В объединенном флоте доля папского государства была очень скромной — одна восьмая всего состава судов. Главную силу составляли флоты Венеции, Испании и королевства Неаполитанского, а также наемный отряд судов генуэзцев. В этом сражении турецкий флот, состоявший из 300 судов, был почти целиком уничтожен.

7 октября папа созвал народ в Риме на площадь св. Петра и совершил молебствие с балкона, украшенного коврами.

В книге «О безмерном и бесчисленном» Джордано Бруно описывает церемонию выхода папы к народу. Это описание настолько живо и в нем сообщаются такие подробности, что оно могло принадлежать только очевидцу.

Приводим вкратце содержание этого отрывка. Вместо небесного света появляется папа с ханжеским, безумным лицом, на голове его тиара и повязка, звериные когтистые пальцы унизаны перстнями. Его безобразное, расплывшееся туловище покрыто облачениями. Ему поклоняются как наместнику божьему. Он качается из стороны в сторону, едва держится на ногах и все же шествует с подобающим ему величием.

В этом описании можно узнать уродливую фигуру «святого» Пия V.

Во время второго посещения Рима в 1576 году Джордано Бруно не имел возможности наблюдать церемонии папского выхода к народу. Григорий XIII держался вдали от народа, редко покидал Ватикан.

Отголоском воспоминаний Джордано Бруно о посещении Рима является также эпизод в комедии «Подсвечник», где говорится, что папа Пий V опубликовал буллу, посвященную организации римских публичных домов.

В восемнадцатой сцене пятого акта Скарамуре говорит: «Они (публичные женщины. — В.Р.) в Неаполе имеют Пьяцетту, Фундако дель Четранголо, Борго ди Санто Антонио и квартал у Санта-Мария дель Кармино. В Риме они были рассеяны по всему городу, и поэтому в 1569 году его святейшество приказал под страхом наказания, чтобы они были собраны в одно место, и установил для них определенный квартал, который на ночь запирался на ключ»¹¹.

В Риме было не меньше публичных женщин, чем монахов и священников. Публичные дома составляли важную статью дохода в бюджете папской столицы.

Попытки папы ограничить количество проституток и особой буллой закрепить за ними квартал за Тибром, вроде гетто, с улицами, запирающимися на ночь, ни к чему не привели.

Церковные историки, конечно, подвергли сомнению рассказ Джордано Бруно, но многие современники подтверждают, что в те «патриархальные» времена папы издавали специальные буллы для регламентации проституции.

Рим, обнищавший, политически униженный, разоренный город, вполне оправдывал позорное наименование, данное ему лютеранами: «мировая помойная яма».

С холмов Рим представлялся безбрежным морем переулков, перемежающихся пустырями. Его окраины терялись среди виноградников и полей. Римскому папе принадлежали два холма — Квиринал и Ватикан. Римскому «народу», т. е. городскому населению, принадлежал Капитолий. Отсюда начинались восстания против папской власти и инквизиции.

Несмотря на то, что Рим был одним из самых больших городов Италии, он производил удручающее впечатление на приезжих грязью, неблагоустроенностью, сетью путаных переулков, огромным количеством притонов, грабежами, множеством бродячих полунищих монахов.

Интересное описание Рима дает в своем «Дневнике путешествия в Италию» французский философ XVI века Мишель Монтэнь, прибывший в Рим 20 ноября 1580 года. Он наблюдал там публичные казни, был на приеме у папы Григория XIII, видел московских послов Ивана Грозного.

Дневник Монтэня представляет собой главным образом записи, сделанные под его диктовку секретарем. Это впечатления от двух путешествий в Рим.

Отказавшись от услуг невежественного гида, Мишель Монтэнь посвятил много времени прогулкам по городу и его изучению. Монтэня больше всего интересовали развалины античного Рима. Количество развалин и их исполинские размеры произвели на него потрясающее впечатление.

Монтэнь называет средневековый папский Рим «ублюдком», современные сооружения которого стараются приноровить к древним громадам, однако они напоминают, «как бы их пи восхваляло нынешнее поколение, вороньи и воробьиные гнезда на сводах и стенах церквей, разрушенных гугенотами»¹². Столь распространенное во Франции и хорошо знакомое Монтеню зрелище.

Из ряда замечаний, имеющих автобиографический характер и рассеянных в произведениях Джордано Бруно, можно заключить, что Рим времен Пия V был знаком ему по непосредственным наблюдениям. На первый взгляд может показаться неправдоподобным, что римский папа заинтересовался юным неаполитанцем. Однако в XVI веке была так сильна тяга к всевозможным необычным явлениям, что интерес к человеку с феноменальными способностями вполне понятен и оправдан.

В чем же проявилась гениальная память Джордано Бруно во время встречи с папой и его приближенными? Разумеется, не в том, что он знал наизусть 86 псалмов. Это не так трудно. По-видимому, он прослушал или прочитал предложенный ему текст и тотчас же повторил его слово в слово.

Эрудиция, основанная на памяти, подтверждается всеми произведениями Бруно. Он цитирует многих философов всегда по памяти, никогда не ошибаясь.

Джордано Бруно принадлежал к монашеской бедноте, лишенной покровителей, поддержки и собственных средств» Добывание светских книг было сопряжено с большими трудностями. Хранить их было негде, так как в монастырских кельях часто производили обыски, проверяя, нет ли запрещенной литературы. Бруно приходилось рассчитывать главным образом на свою память. Заполучив нужную ему книгу, он старался выучить ее наизусть.

Бруно развивал память двумя способами. Первый заключался в использовании символических изображений, с которыми идеи объединялись в определенной последовательности. Второй, разработанный в книгах «О тенях идей» и «Песнь Цирцеи», связан с его теорией познания. Если порядок идей тот же самый, что и порядок вещей, если наше сознание отражает действительность, то логическая связь идей вытекает из наблюдаемого сочетания вещей в их развитии. Поэтому вещи из реального мира, связанные между собой сходством и другими ассоциативными признаками, помогают восстанавливать в памяти порядок вещей.

Свою природную память Бруно укрепил и развил постоянными упражнениями и разработкой мнемонических и методических правил по Раймунду Луллию — испанскому философу, схоласту XIII века (1235—1315). Из его сочинений наибольшее значение Бруно придавал книге «Великое искусство».

Не легко дать представление о книге Луллия «Великое искусство». Отчасти это механическая логика, построенная на математических правилах, которая якобы должна принести к достоверным выводам с такой же необходимостью, как математическая теорема. Отчасти это система формального расположения идей, облегчающая построение систематического знания. Отчасти же разновидность мнемоники — учения о методах развития механической памяти.

Джордано Бруно не был последователем Раймунда Луллия как философа. Он отвергал и его богословие, в котором Раймунд Луллий стремился логически обосновать познание свойств божества и доказать его математическим путем. Джордано Бруно, с презрением отзываясь о попытках Луллия заниматься богопознанием, говорит: «Отношения между богом и человеком, якобы явившиеся в откровении поклонникам Христа, основаны на вере и доверии и противоречат всякому разуму и философии. Они не допускают никакого доказательства и принимаются лишь на веру, вопреки бредням Луллия, предпринявшего попытки познать их...»¹³

Здесь имеется в виду трактат Раймунда Луллия «О правилах веры», где выдвигается задача доказать истину католической веры доводами разума.

Джордано Бруно берет у него рациональное зерно, но осуждает попытку использовать философию для обоснования религии. В противоположность Луллию, Джордано Бруно доказывает несовместимость науки и религии.

Развивая положения Раймунда Луллия, Джордано Бруно переходит от произвольной внутренней связи логических идей к доказательству их необходимой связи с материальным миром. Связь идей отражает связь вещей. Исходя из этого, Бруно ставил задачу — построить систему понятий, движущихся в соответствии с отражаемым в них материальным миром. Попытки изложить живое движение мира и отвечающих ему идей в форме фигур и наглядных изображений оказались неудачными. Но скрытая в этой попытке мысль чрезвычайно плодотворна. Она дополнилась учением о теории познания, которую Бруно изложил в ряде своих трактатов, попутно с толкованием «Великого искусства» Луллия.

После возвращения из Рима Бруно продолжал в монастыре в Неаполе высшее богословское образование. К сожалению, не сохранилось никаких документальных свидетельств о его идейном развитии в этот период. Мы располагаем лишь единственной возможностью выяснить факторы, которые воздействовали на его мировоззрение — сопоставить наиболее выдающиеся события того времени с откликами на них в его произведениях.

В сентябре 1572 года в Неаполе распространились слухи о происшедшей в Париже в ночь на 24 августа резне «гугенотов» (французских кальвинистов) — о так называемой Варфоломеевской ночи и церковных торжествах, устроенных в Риме по этому случаю.

Варфоломеевская ночь заставила церковь обнаружить свое подлинное лицо. По сей день официальные католические апологеты изощряются в софизмах, чтобы оправдать открытый призыв церкви к избиению еретиков.

События Варфоломеевской ночи нашли широкое отражение в политической и философской литературе того времени. Литература тираноборцев возникла после нее и под ее влиянием. Беглецы-гугеноты открыто стали говорить о праве народа на сопротивление насилию тиранов. В какой-то мере под влиянием событий 24 августа сложились и «Опыты» Монтэня. У Джордано Бруно нигде нет прямых упоминаний об этой трагедии, как, впрочем, и у других философов того времени. Свое мнение о Варфоломеевской ночи просветители выражали лишь в случайно дошедших до нас письмах и мемуарах.

Один только Френсис Бэкон в Англии открыто заявил, что Варфоломеевская ночь сделала передовых мыслителей атеистами: «...поэт Лукреций, повествуя, как Агамемнон решил принести в жертву дочь свою Ифигению, дабы утолить гнев Дианы, говорил: «К таким ужасным действиям может принести религия». Что сказал бы он, когда б узнал об ужасах Варфоломеевской ночи во Франции... Он стал бы еще больше эпикурейцем и атеистом»¹⁴.

Массовые убийства и преступления на религиозной почве происходили и раньше. XVI век видел ужасы массовых истреблений кальвинистов в Нидерландах, вальденсов в Альпах и Калабрии, евреев и морисков в Испании. Тяжелое впечатление от событий Варфоломеевской ночи усугублялось безудержным ликованием церкви.

8 сентября 1572 года папа, окруженный кардиналами, совершил торжественную процессию в церковь св. Людовика Французского и вознес благодарственное моление богу. Вслед за тем была объявлена торжественная месса в церкви св. Марии Маджоре, покровительницы инквизиции. Мессы служились и в других доминиканских монастырях.

На медали, выбитой в память Варфоломеевской ночи, изображен ангел, разящий гугенотов мечом, и вырезана надпись: «Избиение гугенотов».

В обращении к кардиналам папа Григорий XIII прославлял это злодеяние поповщины и называл Екатерину Медичи Юдифью, столь восхваляемой в Ветхом завете, а адмирала Колиньи — Олоферном.

Резня 24 августа 1572 года относится к числу тех событий, которые глубоко переживались всеми просвещенными людьми эпохи, и для многих оказалась переломным моментом в их идейном развитии.

Джордано Бруно позже говорил: «Если бы от природы было известно различие между светом и мраком, то прекратилась бы древняя борьба мнений, в которой целый ряд поколений стремился истребить друг друга, причем люди, воздевая руки к небу, заявляли, что только они одни обладают истиной и веруют в бога, который, будучи отцом и подателем вечной жизни для одних людей, выступает против их противников как неумолимый, мстительный, карающий вечной смертью судия. Поэтому-то и происходит, что различные расы и секты человечества имеют свои, особые культы и учения и предъявляют претензии на первенство, проклиная культы и учения остальных. В этом причина войн и разрушения естественных связей. Люди, возвысившиеся посредством обмана, объявляют себя провозвестниками воли и посланниками бога. Поэтому мир страдает от бесчисленных бедствий, и, можно сказать, человек является большим врагом человека, чем всех остальных животных».

Этот взгляд, изложенный в «160 тезисах», Бруно развивает также в поэме «О безмерном и бесчисленном».

Несомненным отражением религиозных войн во Франции и особенно Варфоломеевской ночи надо считать те слова Бруно, в которых он подчеркивает влияние материальных интересов на борьбу церквей и сект. Современники кровавой ночи ясно видели, что в борьбе католиков и гугенотов во Франции религиозные мотивы скрывали за собою политические и экономические интересы.

«Мудрость и справедливость впервые начали покидать Землю, когда секты стали превращать мнения в источник доходов. Тогда за мнения партий начали бороться, словно за собственную жизнь или за жизнь своих детей, вплоть до окончательного истребления противников. При этих мрачных знамениях религия и философия попраны, а республики, государства и империи вместе с государями, знатными лицами и народом приходят в смятение и уничтожаются»¹⁵.

Как вдохновенный призыв к протесту звучат обличающие слова Джордано Бруно о фантазии (религии), сикофантах (инквизиторах) и ужасах братоубийственной религиозной борьбы.

«Господство над народом утверждают самые мрачные и кровожадные вожди. Человек в смертельном ужасе влачится по путям жизни и заслоняет от себя солнечный свет тенями ада.

Фантазия вооружает беспощадных богов громами, которыми непогрешимый судия мира якобы поражает ненавистный ему человеческий разум. Неукротимая ярость судии — такова сладостная мечта религиозной фантазии.

Что говорят догматы сикофантов? Гнев божий есть возмездия за высокомерие. И как только такое мнение овладевает душою, один народ начинает враждовать с другим, дети отвергают родителей, инаковерующего никто не приветствует»¹⁶. Есть основания полагать, что Джордано Бруно писал эти строки под впечатлением событий Варфоломеевской ночи.

Освящение и прославление религией жестокой бойни и вероломства взволновало и потрясло современников.

Варфоломеевская ночь, религиозные войны, церковный террор, католическая реакция — все это привело к крайнему обострению борьбы между церковью и гуманизмом. Отношение итальянского Возрождения к церкви меняет свой характер, борьба становится открытой. Наступает конец эпохе поисков примирения и компромиссов.

Примечания

1. В XIX веке бельгийский писатель Шарль де Костер дал яркое описание разгрома церквей в связи с борьбой народа против культа реликвий (см. «Легенду об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке и об их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и иных странах», пер. Горнфельда, кн. 2, гл. XV, Л., 1935, стр. 242—247).

2. Песнопения о семи радостях богородицы и пяти ее скорбях, издававшиеся в XVI веке, отличались нелепостями и бессмыслицами. Не меньше нелепостей содержалось и в житиях святых отцов, которые (вероятно, в насмешку) Бруно порекомендовал послушнику.

3. Сб. «Вопросы истории религии и атеизма», стр. 345.

4. «Summarium Ordin Praedicator Institutiones», стр. 165.

5. Один из важнейших авторитетов католической церкви. Под латинским названием «Сентенции» опубликованы его поучения и изречения.

6. «Summarium Ordin Praedicator Institutiones», стр. 165.

7. Название одного из высших должностных лиц в орденской иерархии.

8. «Summarium Ordin Praedicator Institutiones», стр. 174—177.

9. Скапулярий — наплечная накидка в монашеском одеянии.

10. В католичестве мирянам при так называемом «причащении» дается только хлеб («облатка»), а вино под названием «крови христовой» пьют сами церковники.

11. Giordano Bruno. Opere italiane, т. III, стр. 177.

12. M. Montaigne. Les essais. Paris, 1838, стр. 687—688.

13. G. Bruni scripta. Ed. A.Fr. Gfrörer, стр. 265.

14. Ф. Бэкон. Единство веры (из «Опытов»). «Прибавление к Церковным ведомостям», 1905, № 4, стр. 135.

15. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II. стр. 208.

16. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 269—270.