Глава VII. Джордано Бруно и схоластика

О своих занятиях в монастыре Бруно рассказывает: «Тот, кто хочет утолить жажду из источника мудрости, чтобы завоевать магистерскую и докторскую степень, затрачивает наследие отцов и лучшее время своей жизни и проводит бессонные ночи в напряженной работе, изучая труды прежних поколений, дабы постигнуть усердным разумом восторг пророков, самому стать знаменитым, благодаря просвещению, полученному от мудрецов, достигнуть славы, чести, почета и желанных благ»¹.

Многочисленные ссылки Бруно на самых разнообразных философов древнего мира и средневековья давали повод обвинить его в эклектизме. В действительности же Бруно стремился не к тому, чтобы чужие взгляды выдавать за свои, а, наоборот, к тому, чтобы пропаганду передовых и враждебных церкви взглядов для видимости освящать авторитетами. Он сочетал многочисленные заимствования с полной самостоятельностью в разработке коренных проблем познания.

В своем введении к книге «О тенях идей» Бруно говорит, что самостоятельный путь в философии заключается не в том, чтобы создавать лишь собственные идеи и не в том, чтобы послушно следовать чужой системе, а в умении критически овладевать философским наследием прошлого.

«Пусть знают те, кому в руки попадет это искусство (памяти. — В.Р.), что мы не относимся к людям того склада ума, которые привержены к определенному роду чужой философии, но и не презираем вообще какой бы то ни было путь философствования. Мы не обесцениваем никого из тех, кто искусно и методически создал что-либо собственным размышлением для понимания природы вещей. Мы не отвергаем и пифагорейские таинства. Мы не обесцениваем учение Платона и не презираем доводы перипатетиков, поскольку они основаны на реальном фундаменте. По этой же причине мы говорим, что низко ценим стремление тех, кто хочет мерить чужие умы только собственным умом. Обречен на неудачу и тот род философов, которые, хотя и долго изучали лучших философов, но не развили собственных способностей и, лишенные собственного разума, всегда пользуются чужим умом»².

В Виттенберге, произнося «Прощальную речь», восхваляющую германских ученых, Бруно перечисляет важнейшие эпохи развития научной мысли и имена тех мыслителей, которых он считает своими предшественниками:

«На семи колоннах мудрость построила свой дворец среди людей.

Если взглянуть на то, что сохранилось в памяти людей, впервые этот дворец явился у египтян и ассирийцев в Халдее. Второй раз — у персов, в лице магов при Зороастре. В третий раз у индийцев, в лице гимнософистов. В четвертый раз — у фракийцев и одновременно у ливийцев при Орфее и Атланте. В пятый раз у греков — при Фалесе и остальных мудрецах. В шестой раз у италийцев при Архите, Горгии, Архимеде, Эмпедокле и Лукреции. В седьмой раз — у германцев в нашу эпоху.

Не думайте, ученейшие слушатели, будто я собираюсь льстить вам, если намерен ближе взглянуть на ваши сокровища, которые вы сами лицезреете лучше других... С того времени, как у вас создалась империя, у вас возникло много наук и появилось много гениальных людей, подобных которым не найдется нигде среди других народов. Кто в эпоху шваба Альберта Великого был ему подобен? И неужели не был он в течение долгого времени выше Аристотеля, к приверженцам которого недостойным образом отнесен, так как принадлежал к числу церковников по условиям того времени? Боже милостивый, а кто может сравниться с Кузанцем, который тем меньшему числу людей доступен, чем более сам велик? Если бы облачение священника не запятнало его гения, то неужели я не признал бы его равным Пифагору и даже значительно превосходящим его? Как вы расцениваете Коперника, который был не только математиком, но — что еще выше — и физиком? В этих двух головах заключалось больше понимания, чем в Аристотеле и всех перипатетиках, вместе взятых со всеми их размышлениями о природе. Разве не возвышенный ум, по вашему мнению, проявил Палингений³ в своей так неожиданно появившейся поэме? Удивительно, сколько истин, превосходящих понимание толпы, изложил он о протяжении вселенной, о субстанции звезд, о природе света, о населении земель и душе сфер. И неужели 50 его песен не превосходят по своему аттицизму и романтизму всех, кто сражался под знаменем перипатетиков, глупо болтая и еще глупее размышляя? Кто после Гиппократа сравнится с Парацельсом, почти чудотворным медиком?»⁴.

В 1586 году в Магдебурге Бруно был записан в книгу университета как доктор римского богословия. В протоколах римской инквизиции его именуют то магистром, то доктором богословия, то просто богословом.

Котен отмечает в своем дневнике, что Бруно получил ученую степень в Риме. Это вызывает недоумение у таких исследователей жизни Бруно, как Спампанато и Болтинга, которые в связи с этим вообще ставят под сомнение докторскую степень Бруно.

Действительно, на первый взгляд кажется странным, что Бруно отправился в Рим защищать свою диссертацию. Но дело, вероятно, заключается в том, что в Неаполе он был известен как студент-вольнодумец, в Риме же его не знали, и там ему было легче получить ученую степень. Котен называет и диссертационные темы Бруно: «Истинно то, что говорит магистр сентенций» и «Истинно то, что говорится в «Своде против язычников»». Магистром сентенций назывался Петр Ломбардский, автор четырех книг о сентенциях, под которыми подразумевались догматические суждения отцов церкви.

Петр Ломбардский родился в начале XII века в г. Новаре (Ломбардия). Он был каноником Шартрского монастыря и парижским епископом, умер в 1159 или 1160 году.

Показания Бруно на допросе в Венеции сводились к отрицанию божественности Христа. Когда от него потребовали ясного и точного ответа, он согласился с тем, что из его взглядов вытекает отрицание евангельского Христа.

Слова Бруно о том, что в Христе божественная природа соединяется с человеческой иначе, чем душа с телом, представляют собой выдержку из «Сентенций» Петра Ломбардского (книга III, раздел XXII).

Вероятно, уже в то время, когда юноша Бруно выдвигал тезисы о Петре Ломбардском, он пришел к выводу, что представление о безмерном и бесконечном боге несовместимо с церковным признанием человечности Христа, если он бог, и его божественности, если он человек.

Соединение божественного и человеческого есть такая же нелепость, как соединение человеческого и лошадиного в кентавре, говорит Бруно в «Изгнании торжествующего зверя».

Вочеловечение Христа, по мнению Петра Ломбардского, ни в коем случае нельзя понимать так, что две природы соединились в одну и из них получилось человеческое тело и бог. Джордано Бруно развивает это положение и образно доказывает на ряде примеров: нельзя сшить рукав и штанину и вообразить, будто из них получится одежда, нельзя соединить человека с лошадью и думать, будто получится нечто высшее, вроде кентавра Хирона. По мнению Петра Ломбардского, плоть и душа были для Христа одеянием божественного слова, но нельзя сказать, что тело у него было человеческое, а душа божественная.

Бруно использовал учение Петра Ломбардского для того, чтобы в богословских терминах выразить отрицание божественности евангельского Христа л отождествить бога с бесконечной вселенной.

Вопрос об отношении Бруно к сочинению Фомы Аквинского «Свод против язычников», которое послужило темой другой его диссертации, более сложен.

В богословской школе в течение четырех лет Джордано Бруно изучал произведения Фомы Аквинского.

В распоряжении студентов было собрание сочинений Фомы Аквинского в 18 фолиантах, вышедшее в Риме в 1570—1571 годах. В нем объединено все, что приписывалось его перу, в том числе те произведения схоластики XIII века, которые особенно привлекали внимание Бруно: «Спорные вопросы», «Физика», «Трактат о душе», «Малое естествознание», представляющие собою комментарии к соответствующим произведениям Аристотеля. Однако Бруно читал Фому Аквинского и воспринимал его по-своему, а не в церковном официальном толковании.

Вот как он отзывается о Фоме Аквинском на допросе венецианской инквизиции: «Этот Фома Аквинский, гордость и свет всего рода богословов и философов-перипатетиков, объявляет, что всякое понимание видов добра может быть или общим или частным. За общими видами познания следуют виды добра: интеллект и чистота чувств, относящиеся к чистоте влечений и воли. Зло вытекает из акциденций, сопутствующих субстанции вещи. Какая-либо вещь, включенная в разряд зла, не может считаться в числе видов добра, если даже с нею связаны какие-либо акциденции добра. Так, отравитель может создать яд из того, что служит для питания, а врач из яда змеи может сделать противоядие»⁵.

«Свод против язычников» представляет собою сжатое изложение ересей, философских взглядов античных материалистов и возражений на них. Сперва излагаются тезисы враждебных церкви учений. Затем следует их опровержение, имеющее схематический и догматический характер, вернее дан перечень текстов, которые выдвигаются церковью против той или иной доктрины.

Вторая часть «Свода против язычников» вполне оправдывает глубокий интерес, проявленный к ней со стороны Бруно. Фома Аквинский ставит здесь именно те вопросы, на которые искал ответа Бруно: о вечности и бесконечности вселенной, об отношении материи к духу, о природе души, о сущности материи, о познании и его безграничности.

Фома Аквинский разбирает коренные вопросы мироздания, излагает еретические мнения и противопоставляет им католический взгляд на понимание природы.

Бруно пришел к выводу, что взгляды, враждебные церковному миросозерцанию, звучат гораздо убедительней, чем утверждения, будто бог из ничего создал природу.

Фома Аквинский останавливается в затруднении перед вопросом об ощущениях, вызываемых материальными предметами и являющихся источником познания. Он доказывает, что всякая субстанция познаваема. Он говорит, что есть два вида познания: через ощущения и через интеллект. Через посредство ощущений воспринимаются отдельные вещи, а при помощи интеллекта — общие представления, идеи.

Построения Фомы Аквинского давали некоторую возможность для доказательства несостоятельности схоластической теории познания, бессильной преодолеть дуализм земли и неба, материи и абсолютного духа, души и тела, объективного познания природы и божественного откровения.

Большой заслугой Бруно являлось то, что он выдвинул положение: «Истина истине не может противоречить».

Таким образом, полностью отпадают все попытки приписать Бруно учение о двойной истине. Мысль о единой истине высказывал и Фома Аквинский, но у Фомы Аквинского она направлена против аверроизма и прогрессивного в XIII веке учения о двойной истине. Бруно же обратил эту идею против богословия: если истина не может противоречить другой истине, то из противоречия безусловно достоверной научной истины с текстом библии вытекает ложность священного писания. Далее Бруно приходит к заключению, что философ и богослов идут разными путями, ибо у них разное представление об истине, а так как истина истине противоречить не может, то отсюда вытекает непримиримость философии как науки и богословия как веры.

Джордано Бруно твердо усвоил различие философии и доктрины веры, установленное Фомой Аквинским, и сделал соответствующие выводы.

Естествознание, рождавшееся в борьбе с религией в революционной обстановке XVI века, восторжествовало благодаря тому, что нашло прочное философское обоснование.

Примечания

1. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 287.

2. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. II, ч. I, стр. 17.

3. Псевдоним латинского поэта Пьетро Анджелло Манцолли, родом из Стеллаты, вблизи Феррары. В 1552 году в Лионе вышла его книга под названием: «Марцелла Палингения Стеллата, ученейшего поэта, Зодиак жизни, то есть о наилучшем учреждении жизни, занятий и нравов Человека, двенадцать книг». Она направлена против пап и духовенства. Сообщают, что церковники, возмущенные атеизмом Палингения, хотели выдать его инквизиции, но не успели, ибо он умер. Поэтому они предали суду его труп, вырыли из могилы, приговорили к казни и сожгли.

4. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. I, стр. 16—17.

5. Jordanus Brunus. Opera latine conscripta, т. I, ч. II, стр. 415.