Конфессиональные созвездия в «галактике Гутенберга» и вокруг нее

Не заставляй меня просить напрасно,
Останься здесь, не езди в Виттенберг.

У. Шекспир. Гамлет, I, 2

Начну с часто упоминаемой в историко-научной литературе оценки теории Коперника, якобы данной М. Лютером (M. Luther; 1483—1546): «Рассказывают о новом астрологе, который хочет доказать, будто Земля движется и вращается вокруг себя, а не небо, не Солнце и не Луна; все равно, как если кто-нибудь сидит в телеге или на корабле и движется, но думает, что он остается на месте, а земля и деревья движутся ему навстречу. Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен выдумать что-нибудь свое собственное и считать самым лучшим то, что он выдумал. Дурак хочет перевернуть вверх дном все искусство астрономии. Но, как указывает Священное Писание, Иисус Навин велел остановиться Солнцу, а не Земле»¹. Приведенная цитата взята из лютеровых Tischreden², т. е. это не текст, написанный самим Лютером, но запись его застольной беседы, опубликованная уже после смерти доктора Мартинуса. В сочинениях же самого Лютера имя Коперника не упоминается и о гелиоцентризме речь не идет. Да и в приведенной цитате не конкретизировано, какой именно «астролог» имеется в виду. Вряд ли Лютеру была известна рукопись Commentariolis, а Narratio prima Г.И. Ретика было опубликовано не ранее весны 1540 г. Эти обстоятельства дали многим историкам основание сомневаться в аутентичности приведенных высказываний Лютера³. Разумеется, утверждения А.Д. Уайта и Б. Рассела, будто жесткая критика теории Коперника лидерами протестантской Реформации Лютером и Ж. Кальвином (J. Calvin; 1509—1564) оказала заметное влияние на ее оценку в протестантских кругах⁴, представляются, мягко говоря, несколько преувеличенными⁵. Кроме того, следует различать отношение к коперниканству, с одной стороны, лидеров и идеологов протестантской Реформации, а с другой — мнения людей, весьма сведущих в астрономии (скажем, Георга Ретика и Эразма Рейнхольда (E. Reinhold; 1511—1553) и по тем или иным причинам (не связанным напрямую с их астрономическими интересами) сделавших свой конфессиональный выбор в пользу протестантизма⁶.

И все-таки нельзя полностью исключать, что к 1539 г., т. е. за четыре года до публикации De Revolutionibus, некоторая информация о гелиоцентрической теории могла-таки дойти до Лютера, поскольку имя Коперника к тому времени уже было известно в Европе, как и то, что он разрабатывает новую астрономическую теорию. Так, в 1533 г. идеи польского астронома обсуждались при папском дворе. Доклад Клименту VII был сделан Иоганном Альбертом Видманштадтом (J.A. Widmanstadius; 1506—1557), который в награду за свое сообщение получил от папы ценный греческий кодекс с трудами Прокла (V в.) и Александра Афродисийского (конец II — нач. III в.)⁷. На этом манускрипте Видманштадт сделал следующую надпись: «Климент VII, верховный понтифик, подарил мне этот кодекс в Риме в 1533 г. после того, как мною в садах Ватикана в присутствии кардиналов Ф. Урсино, И. Сальвиато, епископа Витербианского Петра, а также Матвея Курциуса, медика и физика, было объяснено учение Коперника о движении Земли. Иоганн Альберт Видманштадт, прозванный Лукрецием»⁸.

Спустя три года кардинал Н. Шёнберг (N. Schoenberg; 1472—1537) просит Коперника прислать ему в Рим свои работы. Из письма кардинала от 1 ноября 1536 г.⁹ ясно видно, что основные идеи коперниканской астрономии ему уже были известны (возможно, через все того же Видманштадта, который после смерти Климента VII стал секретарем Шёнберга), и он хотел бы ознакомиться с lucubrationis Коперника, а именно — с деталями математических расчетов и с «таблицами движения блуждающих звезд» (т.е. планет.).

Кроме того, между Римом и протестантским Нюрнбергом существовал еще один канал связи, по которому могли распространяться астрономические новости. Известный итальянский гуманист, математик, астролог и астроном Лука Гаурико (L. Gamico; 1476—1558) еще в 1529 г., используя астрологические методы, предсказал (а в 1532 — повторил предсказание), что Алессандро Фарнезе станет папой римским. Действительно, в 1534 г. тот занял престол св. Петра под именем Павла III¹⁰. Новый папа щедро вознаградил предсказателя — вызвал его в Рим, присвоил дворянский титул, сделал епископом¹¹. Гаурико усовершенствовал астрономические таблицы, в том числе и знаменитые Альфонсины. В данном контексте важно отметить, что он имел прочные связи не только при папском дворе, но и в протестантской Европе¹². В апреле 1532 г. Гаурико посетил Виттенберг, где встречался с Лютером и Меланхтоном, причем последний просил гостя уточнить методом «ректификации» гороскоп Лютера, поскольку доктор Мартинус часто жаловался, что родился под несчастливой звездой¹³. Вполне возможно, что Гаурико, зная из католических источников (скажем, от кардинала Шёнберга) об идеях Коперника, поделился информацией с кем-либо в Германии.

Есть еще одна версия, касающаяся упомянутого выше застольного высказывания Лютера об идее движения Земли. До 1539 г. эту идею высказали несколько авторов, в частности, итальянский гуманист Челио Кальканьини из Феррары (С. Calcagnini; 1479—1541), человек, известный в то время в Европе несравнимо больше Коперника. Кальканьини был филологом, поэтом, комедиографом, историком, юристом, естествоиспытателем, математиком и астрономом¹⁴. Свой трактат Quod caelum stet, terra vero moveatur, commentatio, vel de perenni motu terrae, в котором утверждалось — возможно, не без влияния идей Николая Кузанского, — что Земля совершает суточный оборот вокруг своей оси с запада на восток (о гелиоцентризме речи не было)¹⁵, он закончил во время своего путешествия в Венгрию и в Польшу в 1517—1519 гг., но опубликовано это сочинение было только в 1544 г., после смерти автора. Кальканьини состоял на службе кардинала Ипполито д'Эсте (Ippolito II d'Este; 1509—1572; кардиналат с 1538 г.), переписывался с Эразмом Роттердамским и с Якобом Циглером (J. Ziegler; 1470—1549), немецким гуманистом, теологом, географом, математиком и астрономом, который в свою очередь был тесно связан с виттенбергскими интеллектуалами. В переписке с последним Кальканьини обсуждал идею суточного движения Земли. Эти письма, как и рукописные копии упомянутого выше трактата Кальканьини Quod caelum stet, имели широкое хождение в Европе. Поэтому, вполне вероятно, что Лютер, как предположил американский историк науки Питер Баркер¹⁶, имел в виду вовсе не коперниканскую теорию, а идею Кальканьини, о которой немецкий реформатор узнал в 1539 г. или ранее.

Приведенные факты, как и многие другие, известные историкам,¹⁷ говорят, во-первых, о том, что образованная католическая элита — или по крайней мере какая-то ее часть — получила первичную информацию о принципах новой астрономии как минимум лет за десять до публикации De Revolutionibus, а во-вторых, что эта информация легко преодолевала конфессиональные границы.

В мае 1539 г. из лютеранского Виттенберга в католический Фромборк к Копернику прибыл protégé Филипа Меланхтона двадцатипятилетний профессор математики Георг Иоахим фон Лаухен, второе имя — Ретик (G.J. von Lauchen, Rheticus; 1514—1574)¹⁸. Отправляясь в путь вместе со своим слугой (famulus) и помощником Николасом Гуглером (N. Gugler; 1521— ?), студентом-медиком и астрономом Виттенбергского университета, он надеялся познакомиться с новейшими астрономическими достижениями и воззрениями. Ретик начал свою образовательную поездку в сентябре 1538 г. с посещения Нюрнберга, где он навестил Иоганна Шёнера (J. Schoener; 1477—1547), астронома и географа, хранившего большую часть рукописей Региомонтана¹⁹, затем отправился в Ингольштадт, где беседовал с математиком и астрономом П. Апианом (P. Apianus; 1495—1552), и, наконец, прибыл в Тюбинген, где познакомился с «замечательными учениками» некогда весьма известного, но к тому времени уже покойного астронома Иоганна Штёффлера (J. Stöffler; 1452—1531), а также побывал у Иоахима Камерария (J. Camerarius, наст. фамилия Liebhard; 1500—1574), знатока древнегреческого языка и литературы, теолога и церковного историка, доверенного лица и биографа Меланхтона²⁰. После этого Ретик ненадолго вернулся в родной Фельдкирхе, а затем направил стопы во Фромборк, к Копернику.

Где и когда Ретик мог впервые получить хотя бы отрывочные сведения о коперниканской теории и ее авторе? В письме Г. Виднауеру (H. Widnauer), бургомистру Фельдкирхе, от 13 августа 1542 г. Ретик — правда, весьма глухо — упоминает, что «слухи о докторе Николае Коперники из северных краев (in septentrionalibus partibus D. Nicolai Copernici fama)» дошли до него, когда «Academia Vittebergensis» утвердила его в качестве профессора астрономии²¹. Но эти слова Ретика можно понимать двояко: и так, что он узнал о Копернике непосредственно после получения места в университете²² (Ретик преподавал в Виттенберге с 1536 по 1542 г.), и так, что сведения о польском астрономе он получил позднее, скажем, в 1538—1539 гг.²³

В принципе Ретик мог узнать о теории Коперника и из иных источников, скажем, ознакомившись с рукописью Commentariolis, однако нет никаких данных о хождении этого трактата среди математиков и астрономов Виттенберга и других городов, которые посетил Ретик.

Возможно также, что первоначальным источником информации о коперниканской теории стали для Ретика друзья (и одновременно патроны) Коперника — Бернард Ваповский (B. Wapovsky, 1475—1535)²⁴ и Тидеман Гизе (T. Giese; 1480—1550)²⁵.

Известно, в частности, что Ваповский в 1535 г. хлопотал об издании коперниканских астрономических таблиц в Вене, но внезапная смерть помешала ему довести начатое до конца. Незадолго до кончины Ваповский в письме Херберштейну От 15 октября 1535 г. упомянул о том, что для объяснения видимого движения планет Коперник выдвинул идею «неощущаемого движения Земли (terramque moveri... insensibiliter)»²⁶. Еще более осведомленным о взглядах Коперника был Гизе. Но опять-таки — нет никаких свидетельств, что эти близкие Копернику лица делились имеющейся у них информацией с кем-либо из астрономов и математиков Виттенберга, Нюрнберга или иных городов, в которых побывал Ретик²⁷.

А зачем вообще он отправился в свое путешествие? С какой именно целью (или целями) и почему так долго не возвращался?²⁸ На первый взгляд ответ очевиден: молодой преподаватель специально, причем с ведома Меланхтона²⁹, пустился в далекое и трудное путешествие, потому что хотел познакомиться с новейшими астрономическими достижениями из первых рук, что, в свою очередь, могло способствовать как улучшению преподавания астрономии и астрологии в Виттенберге, так и карьере самого Ретика. С таким ответом в принципе можно согласиться, но он, на мой взгляд, нуждается в существенных уточнениях и конкретизации.

Два разнородных обстоятельства заставили Ретика покинуть своих виттенбергских друзей и отправиться в путь. Первое из них связано с отношением протестантских гуманистов (конкретнее, интеллектуалов круга Меланхтона) к астрологическим штудиям.

Хотя астрология в течение длительного времени была неотъемлемой частью как народной, так и придворной культуры (а также частью университетского curriculum), однако, главным образом, по теологическим соображениям, она не обрела в дореформационной Европе статуса респектабельной университетской дисциплины. Протестантские гуманисты кардинальным образом изменили традиционное отношение к астрологическим знаниям, сделав их важным элементом постреформационной духовной и интеллектуальной жизни, что в свою очередь способствовало систематизации и институализации астрологии в протестантских регионах Европы. В контексте и в хронологических рамках настоящего исследования можно говорить о трех поколениях протестантских астрономов и идеологов Реформации, глубоко интересовавшихся астрологическими вопросами.

Первое поколение представлено именами И. Фольмара (J. Volmar; ум. 1536 г.) и И. Штеффлера. Первый преподавал в Виттенберге³⁰, второй с 1511 г. и до конца жизни — в Тюбингене³¹. Наиболее известными учениками Штеффлера стали Ф. Меланхтон, И. Карион (J. Cariori; 1499—1537)³² и сменивший своего учителя на университетской кафедре И. Камерарий. Из этой тройки лиц, составивших ядро второго поколения астрологов и интересующихся астрологией протестантских интеллектуалов, профессионально астрологическими изысканиями занимался лишь Карион, который в 1522 г. оказался при дворе курфюрста Иоахима I Бранденбургского (1484—1535; курфюрст с 1499 г.), известного своей прокатолической ориентацией. Видимо, последнего заинтересовал вышедший в 1521 г. трактат Кариона Prognosticatio und erklerung der grossen Wasserung... so sich begeben... Fünffzehen hundert und xxiiij. Jar., в котором предсказывался второй Великий Потоп в 1524 г., поскольку в этом году Сатурн и Юпитер должны были соединиться в созвездии Рыб (водный знак)³³. И хотя природного катаклизма в тот год не случилось, это не сказалось заметно на репутации Кариона как астролога, возможно, потому, что в Германии в то время начался катаклизм социальный — Великая крестьянская война 1524—1525 гг. Впрочем, неудачный (или, отчасти неудачный) прогноз Кариона заставил некоторых виттенбергских астрологов третьего поколения — в первую очередь Ретика — задуматься о характере и методике астрологических предсказаний.

Что же касается Меланхтона, то его интерес (и даже страсть) к астрологии после крестьянской войны заметно усилился³⁴., Саму смуту реформатор считал следствием неспособности человека принять свою судьбу, предначертанную ему божественным Провидением и запечатленную в расположении светил в момент его рождения. Тем самым астрология в глазах Меланхтона наряду с герменевтическим измерением обрела также измерение социально-политическое³⁵, тогда как обсуждения технических деталей и методов астрологических предсказаний он старался избегать, не считая себя вполне компетентным в этой области³⁶. Проастрологическая аргументация Меланхтона, полностью воспринятая Ретиком, может быть сведена к следующим положениям:

1) основанием для занятий астрологией служат слова Библии: «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня и ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов» (Быт. 1: 14)³⁷, причем этот фрагмент Св. Писания стал ключевым для теологической легитимации любых форм астрологических штудий³⁸;

2) небесные светила располагаются и движутся не произвольно, в их положениях и перемещениях затаен глубокий смысл, послание Бога человеку. Латинское изречение sidera non frustra conditi sunt (звезды не обманывают) часто повторялось в кругу виттенбергских гуманистов. Ретик неоднократно цитировал в лекциях строки из поэмы Меланхтона: «Когда вы созерцаете плавно движущиеся по небу звезды и знамения, известные Луцине³⁹, вы истинно знаете, что есть Разум, который существовал ранее того, что всем управляет (т.е. ранее звезд. — И.Д.) и есть Тот, Кто видит все наши деяния»;

3) астрология является частью «физики» (перипатетической, разумеется) или, по крайней мере, должна быть таковой в идеале. Это важный для Меланхтона и Ретика тезис, поскольку, по их мнению, физическая, т. е. основанная на аристотелевском учении о четырех элементах⁴⁰, астрология в корне отлична от гадательной. Примером такой физической астрологии служит Тетрабиблос Птолемея⁴¹.

Указанные особенности Виттенбергского понимания статуса астрологии коренным образом отличаются от позиции других известных астрологов того времени, в частности Джироламо Кардано (G. Cardano; 1501—1576), который основной акцент делал не на теологических тонкостях и импликациях, а на усовершенствовании гороскопов⁴².

В своем магистерском диспуте⁴³ Ретик доказывал, что юридические установления, к примеру, Corpus iuris civilis Юстиниана, не распространяются в полном объеме на философские дисциплины. Юристы, настаивал Ретик, должны «оставить эти [астрологические] предметы философам»⁴⁴.

Обосновывая свою позицию, Ретик отмечал, что «благочестиво и полезно, но отнюдь не суеверно наблюдать божественное Провидение в Природе, ибо лишь те [предсказания] являются суевериями (и допускают юридическое осуждение. — И.Д.), кои не опираются на физические причины и божественную волю», тогда как истинные астрологические наблюдения — это «наблюдения физических причин, кои есть божественные волеизъявления»⁴⁵. Как понимать последнее утверждение? Ведь если Господь напрямую выражает Свою волю и Свое Провидение исключительно в явлениях небесных, как полагали Меланхтон и Ретик, то при чем тут «физические причины», т. е. физические (точнее, элементные) характеристики небесных тел? Последние должны тогда двигаться в соответствии с волей всемогущего Творца, а не в соответствии со своим элементным составом⁴⁶. Да и каким образом можем мы «наблюдать физические причины»? Согласно Ретику, «предсказания врачей — это [результат] наблюдения причин и следствий. Частота пульса свидетельствует о биении сердца, ибо движения сердца вызваны артериальными спиритусами. Аналогичным образом астролог обнаруживает, что Солнце наделено способностью нагревать, а Луна — способностью увлажнять. Поэтому он предсказывает, что Луна действует на более влажные агенты в воздухе и в телах животных и что из первичных качеств возникают вторичные. Таким образом, подобное наблюдение является благочестивым и полезным в нашей жизни, ибо оно возникло из физических причин, кои есть божественные установления»⁴⁷.

Не думаю, что подобные объяснения внесли какую-то ясность в понимание того, что же имеется в виду под физическими причинами астрологических феноменов. Однако в этих логически и натурфилософски весьма уязвимых рассуждениях есть одна важная деталь. По Ретику, на взгляды которого сильно повлиял Меланхтон, получается, что никакой лунной грани нет. Все, что присуще подлунному миру (четыре элемента и их многообразные сочетания; четыре элементарные качества — тепло, влага, холод, сухость; рождение и разрушение, изменение тел и т. д.), — все это, вопреки традиционному перипатетизму, оказывается присущим и миру надлунному. Таким образом, виттенбергская физическая астрология, интерпретировавшаяся ее адептами как дисциплина, основанная на выявлении причинно-следственных отношений⁴⁸, в отличие от физической астрологии Птолемея, оказалась в очень важном пункте несовместимой с аристотелевой картиной мира. И, возможно, правы те историки, которые полагают, что указанное обстоятельство впоследствии облегчило Ретику восприятие теории Коперника⁴⁹.

В итоге, «правильные» (в смысле Меланхтона — Ретика) астрологические наблюдения — и только они! — выявляют божественный замысел и божественную волю, тогда как наблюдения земных явлений демонстрируют лишь вторичные проявления (следствия) небесных сил, т. е. являются как бы тенью или эхом божественного замысла.

Теперь, после приведенных выше общих замечаний о статусе астрологии в Виттенберге, обратимся к рассмотрению астрологических взглядов Ретика, к его, по выражению Джесси Краай, «astrological philosophy»⁵⁰.

Ретик, как и Меланхтон, исходил из того, что Бог желает, чтобы мы знали Его, и для этого Он запечатлел Свою волю на небесах. Чтобы правильно понимать божественные знамения, необходимо сначала изучить арифметику и геометрию, две дисциплины, которые Ретик уподобляет крыльям, несущим душу к Богу⁵¹, а уже затем переходить к наблюдениям мира и постижению его начал, т. е. к тому, что тогда называли φυσικον. Таким образом, математика служит непременным условием постижения физического мира и causa efficiens Instrumentalis, посредством коей Господь являет нам Себя и Свою волю. В свою очередь астрология — часть физики, а астрономия — основание астрологии⁵². Все в мире астрологически определено, хотя нельзя все явления мира свести только к астрологическим причинам.

Признавая значительное влияние Меланхтона на Ретика, следует вместе с тем отметить и важное отличие в их понимании задач и методов астрологии. Меланхтона интересовали прежде всего астрологические толкования и предвидения важных политических событий, и потому методы арабской астрологии его вполне устраивали. Ретик же весьма критически относился к этой «событийной астрологии», указывая на ее столь крупные провалы, как несбывшиеся предсказания Карионом Великого Потопа в 1524 г. и крупных катаклизмов после появления кометы в 1532 г. Поэтому Ретик предпочел обратиться к более, на его взгляд, достоверной натальной астрологии, которая прогнозирует характер и судьбу человека, исходя из положения планет в момент его рождения⁵³. Натальной астрологии он посвятил несколько лекций, когда в 1536—1538 гг. преподавал в Виттенбергском университете⁵⁴.

Кроме того, Ретик был убежден, что Всевышний выбрал две группы людей, которым предстояло исполнить особые миссии: одни должны были стать носителями благой вести божественного Провидения, запечатленного на небе (астрологи), тогда как другие (священнослужители) должны были нести в мир благую весть божественного Завета. В своих лекциях он обращается к библейскому фрагменту: «[19] Ибо, что можно знать о Боге, явно для них (т. е. для "человеков, подавляющих истину неправдою", язычников, не принявших благовестия о Христе. — И.Д.), потому что Бог явил им; [20] Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы, так что они безответны» (Рим. 1: 19—20). Традиционное толкование этих слов апостола Павла сводилось к тому, что наблюдение над творением приводит естественный разум к признанию бытия Бога⁵⁵, хотя рассматривать науку как путь постижения Бога равносильно поклонению ложным богам. Ретик же вкладывал в слова апостола иной, прямо противоположный смысл: «невидимое Его» становится видимым благодаря науке (астрономии), данной Им людям, т. е. благодаря знанию, полученному извне⁵⁶, а не есть совокупность самоочевидных истин о Боге и божественном Творении. Далее, если в апостольском послании «они» — это язычники, которые могли познать Бога через «рассматривание творений», то у Ретика «они» — это те божьи избранники, которые должны поведать простым смертным о божественном Провидении. «Действующая причина [астрономии], — писал Ретик, — это Бог, а потом уже ratio или человеческий ум (mens), ибо Бог возбуждает умы выдающихся людей с тем, чтобы они могли затем доносить [другим] суждения о природе»⁵⁷. И Ретик делал все возможное, чтобы познакомиться с такими людьми. В кругу его друзей, знакомых и собеседников были действительно выдающиеся умы своего времени — Меланхтон, Лютер, Карион, Дюрер, Коперник, Кардано, Парацельс и многие другие. Все великие люди, по убеждению Ретика, обязаны своими талантами исключительно «универсальным и великим конфигурациям небес»⁵⁸ в момент своего рождения. Именно в натальных констелляциях небесных светил для великих людей, выражающих и определяющих дух эпохи, Бог являет свою Волю. Потому важны даже не сами по себе деяния этих людей, но то, что через них Всевышний открывает миру Свои божественные истины. Естественно, особое значение для протестанта Ретика имела фигура Лютера, коего он считал третьим после Моисея и Христа посланником Бога, на которого Господь возложил миссию сокрушить римско-католическую церковь.

История с гороскопом Лютера заслуживает в этом контексте особого внимания. Еще в IX столетии арабские астрономы и астрологи, в частности, Абу Юсуф Якуб ибн Исхак ибн ас-Саббах аль-Кинди (ок. 800-ок. 873) и его ученик Абу Ма'шар (787—886), связывали «великие соединения» Юпитера и Сатурна⁵⁹, повторяющиеся в разных знаках зодиака каждые двадцать лет, с грандиозными социальными и религиозными потрясениями, иногда сопровождаемыми природными катаклизмами и эпидемиями. Так, «великое соединение» 1484 г. имело место в знаке Скорпиона (Солнце проходит его с 24 октября по 23 ноября), и потому в этот год ожидались большие потрясения и несчастья. Более того, еще Абу Ма'шар⁶⁰ связывал «великое соединение» с приходом «малого пророка», т. е. пророка, который не несет новую религию, но обновляет существующую. Впрочем, этим предсказаниям верили не все. «Как часто ученые объявляли о "лживом пророке", основываясь на этом "великом соединении"! — писал в 1494 г. известный итальянский гуманист Дж. Пико делла Мирандола. — Однако прошло уже десять лет после этого соединения, но так ничего и не случилось»⁶¹. Действительно, за эти десять лет (1484—1494) в Европе ничего особенного не случилось (установление династии Тюдоров в Британии в 1485 г., оккупация Бретани французами в 1491 г., заговор «Башмака» в Эльзасе в 1493 г. и прочие скучные мелочи политической жизни). Что же касается самого Пико, то ему три астролога независимо друг от друга предсказали, что он не доживет до 33 лет, и, действительно, великий гуманист скончался 17 ноября 1494 г., как сказано в одной энциклопедии, «от непосильной умственной работы», (так, кстати, и не дописав свой антиастрологический трактат Disputationes adversus astrologiam divinatricem), прожив всего 31 год 8 месяцев и 17 дней.

Среди итальянских астрологов наиболее известным сторонником идеи пришествия «малого пророка» был Павел Миддельбургский (Paulus Middelburgensis; 1445 или 1446—1533), родом из Голландии (точнее, из голландской провинции Зеландия, в то время части герцогства Бургундского). По неясным причинам он вынужден был покинуть родную Зеландию, которую называл barbara Zelandiæ insula, vervecum patria, cerdonum regio и прочими малопочтительными именами, после чего преподавал в Лувене, где ранее получил образование, затем, в 1480 г., он был приглашен в Венецианскую республику, где некоторое время преподавал натурфилософию в Падуанском университете, позднее стал придворным врачом Франческо Мария делла Ровере (F.M. della Rovere; 1490—1538), герцога Урбино, а затем епископом Фоссомброне (Fossombrone). Когда в 1514 г. V Латеранский собор (1512—1518) создал специальную комиссию по календарной реформе, то во главе ее был поставлен Павел Миддельбургский, получивший к тому времени известность как автор трактатов Epistola ad Universitatem Lovaniensem de Paschate recte observando (1487) и Paulina sive de recta Paschae celebratione et de die passionis domini nostri Jesu Christi (1513)⁶², в которых обсуждались календарные вопросы.

Разумеется, Павел Миддельбургский затрагивал в своих сочинения и астрологическую проблематику⁶³. Он, в частности, полагал, что последствия «великого соединения» 1484 г. должны проявиться с запозданием на 20 лет в силу особенностей знака Скорпиона. (Возможность отложенных последствий небесных знамений обсуждал еще Птолемей в Тетрабиблосе). Интересно, что свою трактовку «великого соединения» Павел дал в трактате, вышедшем в свет в октябре 1484 г., т. е. написанном до начала указанного явления. Разумеется, он упоминает и о «малом пророке», который, по его расчетам, должен появиться на свет в 1503 г. При этом Павел предостерегал читателей об опасности следовать учению этого нового пророка. Какие бы знамения и чудеса тот ни являл, его проповедь в конечном счете станет причиной большого кровопролития.

В 1488 г. было опубликовано сочинение придворного астролога императора Фридриха III (1415—1493) Иоганна Лихтенбергера (J. Lichtenberger; 1440—1503), в котором предсказывались великие потрясения для римско-католической церкви, а также войны, природные катаклизмы, эпидемии и прочие ужасы. И среди этих бедствий миру, уверял автор, явится «малый пророк», после чего наступит конец света. Что касается высказываний Лихтенбергера о «малом пророке», то они дословно переписаны с трактатов Павла Миддельбургского (в чем последний публично обличал Лихтенбергера в 1492 г., но тот даже не соизволил ответить на эти обвинения). Сочинения Лихтенбергера, в силу их эмоциональности, памфлетного стиля, вошедшего в моду в Германии в конце XV столетия, наличия выразительных иллюстраций и доступности (он писал не только по-латыни, но по-немецки и по-итальянски), получили в 1520—1530-х гг., т. е. в разгар борьбы между католической Церковью и последователями Лютера, широчайшую популярность⁶⁴.

Разумеется, вся эта памфлетная истерия обостряла эсхатологические ожидания и страхи. Причем по мере разрастания конфликта Лютера с римско-католической церковью мысль о том, что доктор Мартинус и есть тот самый «малый пророк», приход коего предсказывали задолго до рождения автора 95 тезисов обновленной веры, получала все большее распространение. И в этой связи все чаще звучал вопрос: а какова истинная дата его появления на свет? Этим интересовались многие, в том числе и Меланхтон. Мнения разделились. По расчетам П. Эбера (P. Eber; 1511—1569), сделанным, правда, уже после смерти Лютера, получалось, что реформатор родился 10 ноября 1483 г. в 11 утра. По мнению же И. Пфейля (J. Pfeul; 1496—1541), правильная дата рождения Лютера-22 октября 1484 г., в 3 часа 22 минуты пополудни. Ту же дату давали и расчеты Гаурико, однако время рождения реформатора у итальянца было иным — 1 час 10 минут пополудни. Это почти то, что было надо лютеровому окружению. (А им было надо, чтобы все совпало с астрологическими предсказаниями.) Расхождение во времени (при совпадении даты) — не пустяк (по крайней мере в религиозно-политическом плане). Ведь и Пфейль, и Гаурико использовали метод ректификации, что, кроме всего прочего, предполагало определенную оценку личности их героя. Гаурико считал, что агрессивной самонадеянности Лютера и его склонности к демагогии и ереси лучше отвечает асцендант⁶⁵ Козерога и положение Марса в знаке Овна, тогда как Меланхтон, Пфейль, Карион и Рейнхольд исходили из того, что Лютер в действительности был человеком героическим, правоверным и добродетельным, а потому время его рождения следует отнести либо к 9 часам утра (Карион), либо к 3 часам 22 минутам дня (Пфейль). В конце концов Меланхтон решил навести справки у матери доктора Мартинуса. Однако та утверждала, что рожала сына в полночь.

«У нас нет уверенности во времени рождения Лютера, — писал он Осиандеру в 1539 г. — День известен точно и почти есть уверенность в часе — это полночь, как я сам слышал это из уст его матери. Год, я полагаю, 1484. И тем не менее мы испытали много гороскопов. Гаурико согласен с выбором года — 1484»⁶⁶. Более того, мать утверждала, что Лютер родился не 22 октября, а 10 ноября (т.е. накануне Дня св. Мартина — 12 ноября).

Но из более раннего письма Меланхтона Шёнеру (ок. 1532 г.) вырисовывается несколько иная картина: «Карион изменил время рождения Лютера (Genesim Lutheri), которое Фило (Philo — прозвище Пфейля. — И.Д.) относил к 9 часам [утра]. Мать, однако, говорит, что он [Лютер] родился около полуночи (но я думаю, она ошибается [sed puto eam fefelli]). Я предпочитаю другое время и Карион тоже, хотя это и удивительно в силу положения Марса и [его] оппозиции пятому дому (т. е. Марс оказывается в асценданте и в оппозиции "великому соединению" в знаке Скорпиона. — И.Д.), и тогда рождение приходится на великое соединение с асцендантом. И тем не менее, независимо от того, в котором часу он родился, это поразительное соединение в знаке Скорпиона не может не породить очень агрессивного человека (non potuit non efficere virum acerrimum)»⁶⁷.

Любопытное признание. Меланхтон выбирает самый политически неприемлемый для Лютера гороскоп, в котором Марс, а не Луна, как у Эбера, оказывается в оппозиции «великому соединению», из чего следует агрессивный и злобный характер родоначальника немецкой Реформации, т. е. тот образ последнего, который был популярен у католиков⁶⁸. Но это все дела приватные, публично же, в частности, на похоронах Лютера, Меланхтон в качестве года рождения доктора Мартинуса принимал 1483, и этот год стал официальной датой рождения отца немецкой Реформации.

Сам же Лютер, хотя и не доверял астрономическим прогнозам⁶⁹, тем не менее быстро смекнул, что они могут неплохо послужить для пропаганды его учения. Поэтому в разгар своей борьбы с римско-католической церковью он инициировал два новых издания памфлета правоверного католика И. Лихтенбергера (в 1527, а затем в 1535 г.) со своим предисловием, в котором оценил астрологию с нехарактерной для него мягкостью: «Я полагаю, что основа астрального искусства Лихтенбергера правильна», и хотя на астрологические прогнозы нельзя полагаться, однако «небесные знамения никогда не лгут». Лютер, шедший напролом, готов был использовать в своей религиозно-политической борьбе самый широкий арсенал доступных ему методов. Меланхтон, по-видимому, был более щепетилен, во всяком случае он выказал меньше готовности подстраивать астрологические прогнозы (к коим он относился с величайшей серьезностью) под цели религиозно-политической пропаганды.

С укреплением протестантизма сочинение Лихтенбергера не кануло в Лету. Когда в XVII в. началась Тридцатилетняя война, вышло еще шесть изданий. Были и другие поразительные астрологические предсказания. Одно из них принадлежит кардиналу Пьеру д'Айи (P. D'Ailly; 1350—1420), теологу и логику, чьим трактатом Imago mundi зачитывался Х. Колумб. В 1414 г. д'Айи писал, что в тот год, когда Сатурн завершит десять обращений по зодиаку в мире, — «если он [мир], конечно, просуществует до того времени, что известно одному Богу, — произойдет множество великих и удивительных изменений, прежде всего в сфере законодательства и религии» и «скорее всего именно в этот год придет Антихрист». Д'Айи имел в виду 1789 г.⁷⁰

Как видим, астрологические штудии тесно переплетались с религиозно-политическими реалиями эпохи. Однако для того чтобы делать астрологические прогнозы (не говоря уже о других потребностях времени, например, календарной реформе), необходимо было иметь достоверную и обширную «базу данных». Поэтому, основывая в 1474 г. на деньги своего ученика и покровителя Бернарда Вальтера (B. Walther; ок. 1430—1504)⁷¹ типографию в Нюрнберге, Региомонтан предполагал печатать там математические и астрономические сочинения не только древних, но и современных авторов. При этом он, сетуя на недостаточность Альфонсин и прочих астрономических таблиц для объяснения небесных явлений, подчеркивал необходимость собирания и издания новых достижений наблюдательной астрономии и публикации новых, более обширных и точных астрономических таблиц и альманахов⁷². Региомонтан предлагал также всем астрономам и университетам, которые пришлют ему результаты своих наблюдений, бесплатно высылать издаваемые в его типографии таблицы эфемерид. После смерти Региомонтана, последовавшей 6 июля 1476 г., его обширное собрание рукописей, включавших результаты многочисленных наблюдений, попали к Шёнеру. Меланхтон и виттенбергские астрономы, глубоко почитавшие Региомонтана, решили продолжить начатое им обновление и исправление астрономических таблиц⁷³. Фактически речь шла о многогранном проекте перестройки астрономического образования, инициатором которого стал Меланхтон. Реализация этого проекта предполагала среди прочего написание новых работ по астрономии и астрологии (как в жанре sphaera, так и в жанре theorica⁷⁴), переиздание Альмагеста⁷⁵, а также составление и публикацию новых астрономических таблиц. Таким образом, цели и задачи поездки Ретика определялись целями и задачами этого проекта, которые, в свою очередь, были тесно связаны с астрологическими интересами виттенбергских реформаторов. Не случайно поэтому Ретик привез в дар Копернику несколько астрономических книг, опубликованных в типографии Иоганна Петрейуса (J. Petreius; 1497—1550), а также данные наблюдений Региомонтана и Б. Вальтера, изданные позднее (1544) Шёнером⁷⁶. Возможно, Ретик надеялся, что в ответ Коперник поделится с ним (а через него и с Шёнером⁷⁷) результатами своих наблюдений. Однако, как мы знаем, Ретик получил от Коперника нечто большее.

Теперь о второй возможной причине отъезда Ретика из Виттенберга осенью 1538 г. и его столь долгого отсутствия там.

Виттенбергское, как и всякое другое студенчество, являло собой весьма пеструю массу. Многие из молодых людей любили пошуметь, побузить и выпить. И сколько их ни увещевали представители церковных и светских властей, сколько ни штрафовали, сколько ни сажали под арест — результат был ничтожный. Дело, однако, не ограничивалось уличными шалостями и трактирными дебошами. Интеллектуальная жизнь также принимала подчас шокирующие формы. Примером может служить группа виттенбергских студентов, больших любителей латинской и греческой литературы, коих, правда, по обстоятельствам возраста, более всего тянуло к тому

Искусству страсти нежной,
Которое воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век, блестящий и мятежный,
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

Короче, мальчиков тянуло к Ars amatoria Овидия несколько больше, чем к Цицерону и Сенеке. Благодарная история, любящая сохранять для потомства всякую ерунду, сохранила и их имена и сочинения. Лидером группы был зять Меланхтона Георгий Сабинус (G. Sabinus; 1508—1560), автор многих поэтических сочинений⁷⁸. Кроме него, в ядро виттенбергской интеллектуальных озорников входили: Михаэль Шютц по прозвищу Токситес (M. Schütz [Toxites]; 1514—1581), ставший впоследствии известным врачом, последователем Парацельса, и автором многих поэтических опусов, за которые он получил звание poeta laureatus⁷⁹, Иоганн Штигель (I. Stigel; 1515—1562), Мельхиор Фольст (M. Folst [латинское имя Acontius]; 1515—1569), Каспар Бруш (C. Brusch, лат. Bruschius; 1518—1557) (последние трое к 1538 г. были уже признанными поэтами), а также Симон Лемниус (S. Lemnius; 1511—1550), тоже поэт. Все они пользовались покровительством Меланхтона, и Ретик был хорошо с ними знаком⁸⁰.

Скверная история, из-за которой Ретику пришлось покинуть Виттенберг, связана с Лемниусом. Последний, получив неплохое наследство, отправился в 1534 г. в Виттенбергский университет с намерением завершить там свое образование. Молодой человек был весьма приветливо принят Меланхтоном, который высоко оценил его литературные дарования. Через год Лемниус стал магистром и начал преподавать в университете древнегреческий язык. В самом начале июня 1538 г. он опубликовал сборник своих эпиграмм⁸¹, что стало причиной грандиозного скандала. Язвительными и часто скабрезными стихами Лемниус умудрился оскорбить практически всех известных и уважаемых граждан города, кроме, разумеется, Меланхтона и членов группы Сабинуса (к которой был причислен и Ретик). Причем объекту эпиграммы присваивалось имя той или иной древнегреческой знаменитости, и зачастую, чтобы понять, о ком идет речь, нужно было обладать хорошим знанием античной истории и культуры, чем могли похвастать далеко не все прототипы его эпиграмм, а потому насмешки Лемниуса задевали еще больнее. Более того, этот сборник эпиграмм был посвящен маркграфу Бранденбургскому, архиепископу Магдебурга, курфюрсту и архиепископу Майнцскому Альбрехту (1490—1545), т. е. главному противнику Лютера в Германии.

Вот одна из эпиграмм Лемниуса (далеко не самая злая):

Эмпедоклу

Соблюдай, если можешь, благоразумную осторожность,
Смотри, чтоб твой студент не стал учителем твоей жены,
Ибо пока ты созерцаешь звезды снаружи, он созерцает твою жену изнутри;
И пока ты делаешь свое дело, он делает свое с твоей женой.

Речь в эпиграмме шла о выдающемся виттенбергском астрономе Эразме Рейнгольде. Почему последний представлен Лемниусом под именем Эмпедокла? Видимо, ключом может служить следующий фрагмент из диалога Платона Менон, где Менон спрашивает Сократа, что такое цвет:

«Сократ. Ведь вы говорите, в согласии с Эмпедоклом, о каких-то истечениях из вещей?

Менон. Да.

Сократ. И о порах, в которые проникают и через которые движутся эти истечения?

Менон. Верно.

Сократ. А из этих истечений одни, по вашим словам, соразмерны некоторым порам, а другие слишком велики или слишком малы для них?

Менон. Так оно и есть.

Сократ. И существует нечто такое, что ты называешь зрением?

Менон. Ну конечно!

Сократ. Вот из этого и "постигни то, что говорю я", как сказал Пиндар. Цвет — это истечение от очертаний, соразмерное зрению и воспринимаемое им.

Менон. По-моему, Сократ, лучше нельзя и ответить!» (Менон, 76 c—d).

Однако самому Сократу этот ответ не по душе. Лемниус, как и многие в его время, считал Эмпедокла атомистом, а последние, как правило, весьма скептически относились к астрологии, поскольку у них были свои, отличные от астрологов, представления о причинности. Таким образом, Лемниус намекал на антиастрологические взгляды Рейнхольда и, разумеется, на некоторые особенности семейной жизни автора Tabulae Prutenicae.

В ответ на возмущенные заявления Рейнхольда, Лемниус заметил: «Я писал о некоем Эмпедокле. Однако некий магистр Эразму с подумал, что это написано о нем, хотя его имя вовсе не Эмпедокл, будто кроме него никто не наблюдает за звездами, ни у кого, кроме как у него, нет студентов и ни у кого, кроме него, нет неверной жены. Но даже если бы так все и было, то это он так понял написанное мною. И если то, что я написал об Эмпедокле, он отнес к себе и к своей жене, то почему он обвиняет меня, а не себя?»⁸². В таком же духе он отвечал и остальным обиженным, коих поэтическими стараниями Лемниуса набралось около сотни. Кроме того, колкие эпиграммы этого молодого дарования поссорили тех, кто стал объектом его насмешек, с теми, кого он хвалил. Поэтому не удивительно, что отношения между Рейнхольдом и Ретиком (мировоззренческие позиции которых существенно различались и до 1538 г.) оставались весьма прохладными.

Естественно, униженные и оскорбленные Лемниусом горожане потребовали принятия самых строгих мер к зарвавшемуся пииту. Печатник Николас Ширленц (N. Schirlentz), в виттенбергской типографии коего вышел в свет лемниусов Epigrammaton, был срочно посажен в тюрьму. На допросе он показал, что сочинение молодого поэта было одобрено Меланхтоном. В результате Praeceptor Germaniae, который, кроме всего прочего, был ректором Виттенбергского университета, оказался, мягко говоря, в весьма затруднительном положении, а потому ему пришлось немедленно принимать соответствующие меры. Прежде всего было приостановлено печатание злосчастного опуса. Конфискованные экземпляры Лютер приказал сжечь⁸³. Друзья упорно советовали Лемниусу покинуть Виттенберг. Тот сначала противился, но Меланхтон его убедил. «И другой человек, наделенный величайшей эрудицией и авторитетом, — писал позднее Лемниус, имея в виду Меланхтона, — явился ко мне среди ночи, тепло меня обнял, как он это делал всегда, когда приходил опечаленным, и рассказал об ужасных вещах, заявив, что против меня могут быть выдвинуты злобные обвинения»⁸⁴. Видимо, оба полагали, что Лемниусу за его пасквили благодарные сограждане присвоят звание poeta laureatus.

Лютер прекрасно понимал, что Лемниус имел в Виттенберге мощную поддержку, и решил действовать. 16 июня 1538 г. он обнародовал декларацию против пасквилянта, в которой под угрозой сурового наказания потребовал, чтобы «отныне ни в церквях, ни в школах, ни в городе более не славословили этого гнусного дерьмового придурка (Scheisspfaffe)»⁸⁵. В ответ, в сентябре 1538 г., беглый Лемниус, обзаведясь связями и поддержкой в среде католических прелатов и князей, переиздал свои эпиграммы в Лейпциге в расширенном виде, добавив к двум прежним третью книгу Epigrammaton, главным героем которой стал сам Лютер, для которого не придумывалось никаких эвфемизмов и древнегреческих прототипов — словесный удар доктору Мартинусу был нанесен в буквальном смысле ниже пояса.

Положение Меланхтона становилось все более трудным. Пошли слухи, что он не только помог Лемниусу сбежать, но и после этого продолжал оказывать тому поддержку. Один из сограждан Меланхтона, который требовал, чтобы тот предстал перед сенатом университета, писал Камерарию 8 июля 1538 г. (т.е. еще до переиздания эпиграмм Лемниуса.): «Филип уверен, что ему грозит изгнание, и в одиночестве ищет довод, который мог бы послужить ему оправданием»⁸⁶. Но худшие ожидания не оправдались. Меланхтона не тронули, хотя его авторитет и влияние резко упали. Но для других друзей Лемниуса, которые не имели большого веса и заслуг в деле Реформации, ситуация складывалась крайне неблагоприятная, тем более, что на протекцию Меланхтона рассчитывать уже не приходилось. Все они вынуждены были оправдываться перед судом, который подозревал их в том, что они помогали Лемниусу составлять эти омерзительные эпиграммы. Поскольку Лемниус сбежал, то гнев обиженных им горожан обратился на его друзей. А действия самого Лемниуса, который продолжал хвалить своих друзей (признавая, что и будучи в бегах получал от них помощь) и оскорблять всех остальных, только подливали масло в огонь. Поэтому все приятели Ретика поспешили покинуть Виттенберг. Он также решил отправиться в путь, тем более, что для отъезда были и иные основания, о которых шла речь выше.

О его пребывании в Нюрнберге я уже писал. Далее Ретик посетил Ингольштадт, хотя точнее было бы сказать — возможно он там побывал и познакомился с П. Апианом. Сомнение возникает потому, что, хотя из данного Ретику рекомендательного письма Меланхтона к Камерарию следует, что молодой человек должен был посетить Апиана, в упомянутом мною выше письме Ретика Г. Виднауеру от 13 августа 1542 г., в котором его путешествие описано довольно подробно, Ингольштадт даже не упоминается. Впрочем, это может быть связано с тем, что Ретик не нашел там ничего для себя полезного и интересного. Об Апиане он был мнения невысокого, характеризуя его работы как ein Faden kunst. Действительно, Апиана мало волновали вопросы небесных знаков божественного Провидения. Но он был отличным картографом и прекрасно владел тригонометрией, в том числе и сферической, что могло в какой-то мере заинтересовать Ретика.

Что касается пребывания последнего в Тюбингене, то свидетельств тому сохранилось совсем немного. Достоверно известно лишь, что он посетил Камерария, астрологические взгляды которого были близки меланхтоновым⁸⁷, что естественно, поскольку астрологию Меланхтон вместе с Карионом изучал в Тюбингене именно под руководством Камерария.

Вернувшись ненадолго в Фельдкирхе (по-видимому, в апреле 1539 г.), Ретик прежде всего направился к своему давнему другу и покровителю Ахиллу Пирминиусу Гассеру (A.P. Gasser; 1505—1577). Гассер был практикующим врачом, глубоко интересовался натуральной философией и кроме того опубликовал ряд работ по истории⁸⁸. В свое время именно он порекомендовал Ретику отправиться на учебу в Виттенберг и написал рекомендательное письмо Меланхтону. Позднее, когда будет написано Narratio prima, Гассер станет одним из первых в Европе, кто публично заявит о величии Коперника. Ретик привез в подарок другу несколько книг, главным образом, по астрологии, а тот, в свою очередь, познакомил его с любопытным сочинением — редким манускриптом XIII в. Петра Перегринуса де Марикура (P. Peregrinus de Maricourt; ок. 1269) Epistola de Magnete⁸⁹. Перегринус отметил, что подвешенный на нити магнитный брусок или намагниченная игла ориентируются всегда определенным образом относительно небесных полюсов. Отсюда он сделал вывод, что именно от последних магнит получает свою силу и качества. Если же магнит имеет сферическую форму, то каждая часть его, по мнению Перегринуса, черпает свою силу от соответствующих частей небесной сферы. Эти идеи перекликаются с представлениями Птолемея, изложенными им в Tetrabiblos, согласно которым гороскоп человека зависит от места его рождения, поскольку разные участки земной поверхности претерпевают разные небесные влияния. Иными словами, между астрологией и географией прослеживалась тесная связь, что и привлекло внимание Ретика.

Объездив несколько городов, Ретик, как уже было сказано, отправился к Копернику, по дороге заехав ненадолго в Виттенберг к картографу Генриху Целю (H. Zell; 1518—1564), который стал его новым помощником и компаньоном (Гуглер остался в Лейпциге).

Тем временем во Фромборке происходили драматические события, непосредственно затронувшие Коперника. Все началось в 1537 г. 1 июля этого года скончался М. Фербер (M. Berber), епископ Вармии, с которым у Коперника сложились прекрасные отношения. Вармийский капитул послал польскому королю список кандидатов, которые в принципе могли бы занять вакантное место. Из представленного списка Сигизмунд I в свою очередь выбрал четыре приемлемые для него кандидатуры, в число которых вошли Коперник и Т. Гизе. Теперь слово было за капитулом. Гизе было обещано, что если он снимет свою кандидатуру в пользу Иоганна Флешбиндера, более известного под своим латинским именем — Дантискус (J. Flachbinder [Dantiscus]; 1485—1548), который в то время был епископом в Кульме (польск. Хелмно, Cheimno), то он, Гизе, получит освободившееся место Кульмского епископа. В итоге Дантискус в сентябре 1537 г. стал епископом Вармии, а Гизе в апреле 1538 г. — в Кульме.

Таким образом, с отъездом Гизе Коперник лишился доброго друга и покровителя. Отношения же с Дантискусом у него не складывались и ранее. Впрочем, поначалу все шло неплохо: Коперник консультировал нового епископа как врач, затем тот послал его с деловым поручением к Гизе, в августе 1538 г. Коперник в качестве одного из легатов сопровождал Дантискуса в его официальной поездке по диацезу. Но в декабре в отношениях между ними появились первые трещины. Упреки епископа были для Коперника неновы — речь шла о его «неподобающих отношениях» с Анной Шиллинг (A. Schilling), его домоправительницей. Еще во время упомянутой поездки по диацезу Дантискус завел с Коперником разговор о домоправительницах каноников вообще, что, мол, лучше, если это будут их родственницы и желательно постарше. Поэтому епископ настоятельно советовал Копернику сменить экономку. Тот пообещал, что к Пасхе, которая в 1539 г. приходилась на 6 алреля, он этот вопрос решит, хотя найти подходящую кандидатуру будет нелегко. Но Дантискуса такие сроки не устраивали, и он посылает Копернику официальное письмо со строгим выговором и требованием как можно скорее решить этот вопрос. Дело принимало серьезный оборот, и в ответном письме (от 2 декабря 1538 г.⁹⁰) Коперник пообещал все уладить сразу после Рождества. 11 января 1539 г. он сообщает епископу, что исполнил свое обещание. Однако Анна Шиллинг имела во Фромборке собственный дом, который она решила продать и переехать в свой родной Данциг. 23 марта 1539 г. Дантискус получает сообщение от Павла Плотовского (P. Plotowski), настоятеля Вармийского капитула, о том, что Анна, отослав в Данциг свои вещи, сама все еще проживает во Фромборке. Из этого можно было понять, что она, по-видимому, тайно встречается с Коперником (или, по крайней мере, имеет такую возможность). Кроме того, из доклада Плотовского следовало, что обвинение в интимных связях со своими домоправительницами может быть предъявлено еще двум каноникам вармийского капитула — другу Коперника Александру Скультети и Леонарду Ниддерхоффу (L. Nidderhoff). В том же письме сообщается, что А. Скультети вернулся из Хелмно во Фромборк «с счастливым выражением на лице». Плотовский явно намекал, что Гизе и Скультети что-то замышляют против Дантискуса. Тот намек понял и немедленно послал Гизе запрос: что именно так осчастливило подпавшего под подозрение каноника. В ответ Гизе сообщил, что «он может только подивиться лживости доносителя».

Весной 1539 г. Гизе заболевает, и Коперник 27 апреля прибывает в Хелмно для лечения друга. Дантискус весьма настороженно относится к подобным встречам. 5 июля он пишет Гизе о своем восхищении достижениями фромборкского каноника, но отмечает, что тот «в своем преклонном возрасте (Копернику в то время исполнилось 66 лет. — И.Д.), почти на исходе отпущенного ему времени [жизни]... как всё еще говорят, позволяет себе часто тайно встречаться со своей возлюбленной». Поэтому он, Дантискус, старый и преданный друг Коперника, просит, чтобы Гизе уговорил стареющего каноника вести себя прилично и не брать дурного примера с А. Скультети, которого Коперник ставит выше всех других каноников Вармии, а между тем тот подозревается в тайных симпатиях протестантизму⁹¹. И еще одна просьба: пусть Гизе скажет все это как бы от себя, не ссылаясь на Дантискуса⁹². Чтобы оценить драматизм ситуации, надо иметь в виду, что дело шло не просто о нарушении обета, в данном случае обета целомудрия (что само по себе требовало наказания виновного), но о таком нарушении, которое позволяло церковным властям подозревать нарушителя в симпатиях к протестантизму. Ведь, по мнению Лютера, обрекать себя на безбрачие, думая угодить этим Богу, значит заниматься самообманом и ломать комедию, ибо ни один из монашеских обетов не заповедовал Господь.

В разгар этих событий во Фромборк в конце мая 1539 г. прибыл Ретик. Гизе, а, возможно, и сам Коперник, рассказали гостю о сложившейся непростой ситуации. В процессе ее обсуждения Гизе или Ретику⁹³ пришла на ум смелая мысль: Копернику можно помочь, получив для него чье-либо мощное покровительство, лучше всего прусского герцога Альбрехта. В случае удачи, Коперник, а вместе с ним и Гизе с Ретиком обрели бы надежного патрона, и Дантискус вынужден был бы считаться с этим обстоятельством.

Здесь необходимо дать краткую историческую справку. После смерти гроссмейстера Тевтонского ордена Фридриха, герцога Саксонии, на его место в 1510 г. был избран двадцатилетний Альбрехт Гогенцоллерн (1490—1568). По матери Альбрехт приходился племянником польскому королю Сигизмунду I. В течение нескольких лет Альбрехт упорно отказывался принести присягу своему дяде, что в итоге привело в 1519 г. к войне. В 1521 г. Альбрехту удалось заключить с Польшей перемирие на четыре года. За это время он надеялся найти себе союзников в Германии. Во время пребывания в Нюрнберге в 1522—1523 гг., Альбрехт познакомился с лютеранским проповедником Андреасом Осиандером (A. Osiander, наст. имя Hosemann; 1498—1552)⁹⁴, а в 1523 г. Альбрехт встретился в Виттенберге с Лютером. Разговор зашел о реформировании Тевтонского ордена. Лютер посоветовал гроссмейстеру секуляризовать орден, а самому жениться. К тому времени, когда срок перемирия с Польшей подходил к концу, Альбрехт понял, что новую войну его рыцари не выиграют, и решил последовать совету Лютера — секуляризовать орден и просить Сигизмунда I о пожаловании ему Пруссии в качестве светского владения. Получив согласие, он в 1525 г. в Кракове принес присягу дяде и получил Пруссию в качестве герцогства, которое поляки называли Prusy książęce, чтобы отличить его от польской или королевской Пруссии, т. е. от той части Тевтонского ордена, которая была присоединена к Польше в 1466 г.
Став герцогом, Альбрехт принялся за организацию в Пруссии лютеранской церкви и за устройство там светского правления. Вспыхнувшее в 1525 г. восстание крестьян было энергично подавлено. Фромборк в 1519—1521 гг. воевал против Тевтонского ордена и в 1520 г. был сильно разрушен его рыцарями, но после 1525 г. отношения улучшились. При этом Альбрехт весьма терпимо относился к католикам своего герцогства и даже помог вармийскому епископу М. Ферберу подавить крестьянский бунт.
Альбрехт, интересовавшийся науками и желавший поднять просвещение в стране, а также дать ей хорошо подготовленных протестантских пасторов, основал в 1544 г. Кенигсбергский университет. Он заботился об упрочении протестантизма не только среди немецкого населения Пруссии, но также и среди литовцев и поляков и принимал меры к переводу Св. Писания и книг духовного содержания на польский и литовский языки. Кроме того, он находился в тесных сношениях со многими польскими протестантами, приобрел среди них большое влияние и даже пытался побудить польского короля перейти в лютеранство, но безуспешно⁹⁵.

Однако добиться покровительства Альбрехта было непросто, ведь Гизе и Коперник — католики, тогда как герцог — протестант. Кроме того, на реализацию замысла требовалось немало времени. Поэтому Гизе, в ответ на просьбу Дантискуса повлиять на Коперника, предлагает свои услуги в качестве посредника: он готов, как только представится возможность, с глазу на глаз серьезно поговорить с последним о его отношениях с Анной Шиллинг, но только от имени Вармийского епископа. 12 сентября Гизе сообщает Дантискусу, что сделал Копернику соответствующее внушение, хотя тот и уверял, что не знает за собой никакой вины. Гизе отметил также хороший характер Коперника и вновь посоветовал Дантискусу не доверять утверждениям Н. Плотовского⁹⁶ (родственника П. Плотовского). Тем самым друзья Коперника получили некоторый выигрыш во времени. Теперь действовать нужно было быстро и решительно. Но как? Прежде всего следовало подумать, как обратиться к герцогу. Сделать это надо было так, чтобы не затронуть конфессиональных струн, т. е. тема переговоров должна была быть сугубо нейтральной, но вместе с тем представлять для Альбрехта определенный интерес. Ретик предложил следующий хитроумный план: он в кратчайшие сроки напишет апологетическое сочинение, в котором без излишних для неискушенных в тонкостях математики и астрономии читателей деталей изложит суть коперниканского учения и сверх того, включит раздел с панегириком герцогу как заботливому ревнителю просвещения на землях Пруссии. Так возник замысел Narratio prima⁹⁷. Таким образом, Ретик, Гизе и Коперник представляли себя инициаторами некоего математико-астрономического проекта и именно в таком качестве собирались обсудить с герцогом кое-какие вопросы касательно его реализации.

Но этого мало. Для успеха задуманного предприятия нужен посредник между Ретиком и герцогом. Наиболее подходящая кандидатура — А. Осиандер, давний клиент Альбрехта и его доверенное лицо. Поэтому Ретик срочно отправляется в Нюрнберг, где договаривается с Осиандером о посредничестве.

Теперь оставалось самое главное — написать Narratio prima (естественно, с помощью Коперника, ведь Ретик, не успевший еще толком разобраться в астрономических деталях и в математических аспектах гелиоцентрической теории, вряд ли смог бы самостоятельно написать о ней что-то содержательное). Самое поразительное, что Ретик справился со своей задачей всего за четыре месяца — к 23 сентября 1539 г. рукопись была готова⁹⁸. Столь же быстро — по меркам и техническим возможностям XVI столетия — она была напечатана в Данциге. Уже 23 апреля 1540 г. Гизе посылает герцогу экземпляр Narratio prima с сопроводительным письмом⁹⁹. В целом на реализацию плана по защите Коперника путем нахождения для него и двух его друзей могущественного патрона ушло меньше года.

Формально Narratio prima написано в форме обращения к «ученейшему господину Шёнеру», но и герцог не обижен — одну десятую текста занимает раздел Encomium Prussiae, никакого отношения к астрономическим вопросам не имеющий, но зато красочно, с обширными цитатами из Пиндара живописующий процветание прекрасной Пруссии, мудро управляемой герцогом Альбрехтом.

«Что касается зданий и укреплений, то их можно было бы назвать дворцами и храмами Аполлона, а сады, поля и всю страну — наслаждением Венеры, так что эту страну заслуженно можно назвать Родосом. А что Пруссия — дочь Венеры, станет совершенно ясно, если обратить внимание на плодородие почвы или на красоты и приятность всей страны».

А какие там люди! «То, что пруссы очень гостеприимны, — продолжает Ретик, — и я, ученейший господин Шонер, испытал это (да хранят меня боги!); подходя к жилищу какого-нибудь великого в здешней местности мужа, я всегда сейчас же замечал на самом пороге геометрические фигуры и видел, что геометрия прочно сидит в умах этих людей. Поэтому, как и следует добрым мужам, почти все стараются всеми возможными услугами и заботами помогать изучающим эти науки, так что истинная мудрость и эрудиция всегда нераздельны с добротой и благотворительностью»¹⁰⁰.

Не забыт и главный источник неприятностей Коперника. Перечисляя потомство, которое «Аполлон произвел от супруги своей Пруссии», Ретик, после Кёнигсберга, Торна и Данцига, называет Вармию — «местопребывание многих ученых и благочестивых мужей, славящуюся досточтимейшим господином Иоанном Дантиском, красноречивейшим и мудрейшим епископом»¹⁰¹.

Когда читаешь этот раздел Narratio prima, трудно отделаться от ощущения, что все там написанное — это хорошо замаскированное издевательство. Ретик в чем-то пошел дальше Лемниуса — грубости нет вообще, а яда больше. Чего стоит один лишь рассказ о прусских мужиках — детях Венеры, — украшающих свои дома геометрическими построениями!

Как известно, чем примитивней лесть, тем она действенней. Разумеется, герцог принял Ретика и тут же дал ему кое-какие поручения, в частности картографического свойства (надо составить подробную карту столь замечательно описанных им прусских земель, а заодно и соседних — на всякий случай). Поручения герцога были исполнены в срок и с превеликим усердием. Причем — что следует отметить особо — Ретик получил от герцога не только подобающее вознаграждение, но его секретари отписали в сентябре 1541 г. курфюрсту Саксонии и в Виттенберг, университетскому начальству, похвальное письмо, прося всячески поддержать деятельность Ретика и его проект публикации книги Коперника (речь, конечно, шла о De Revolutionibus)¹⁰².

Но больше всех был доволен сам Коперник¹⁰³. Его трудности в отношениях с Плотовскими, излюбленное хобби которых состояло в присвоении имущества каноников, наказанных за те или иные проступки (главным образом, амурного свойства), и с Дантискусом постепенно истаяли. Так, например, в начале января 1541 г. Коперник был введен в судейскую коллегию, которая должна была решить вопрос о том, кому следует распоряжаться домом А. Скультети.

История вопроса вкратце такова. Скультети, как уже было сказано, обвиняли в сожительстве со своей экономкой. Учитывая, что у обвиняемого имелись обширные связи в Риме, соответствующие бумаги, по распоряжению Сигизмунда I, были посланы в курию. Но там колеса бюрократической машины вращались так медленно, что в итоге польский король 24 мая 1540 г. приказал Скультети предстать перед королевским судом и дать объяснения по поводу того, что он, Скультети, будучи католическим каноником, сожительствует со своей экономкой и у них есть дети, а также ответить, на каком основании он позволяет себе утверждать, будто в таинстве евхаристии тело и кровь Христовы присутствуют метафорически, а не физически. Скультети, зная обычаи королевского суда, счел за лучшее сбежать в Италию, бросив дом во Фромборке, после чего в этот дом тут же вселился Н. Плотовский, что было совершенно незаконно. Началось разбирательство в вармийском капитуле, для чего была создана судейская коллегия, в которую вошел Коперник. Тогда Н. Плотовский на первом же слушании дела 10 января 1540 г. заявил, что требует вывести Коперника из состава коллегии и что на следующих слушаниях предъявит доказательства виновности Коперника в тех же самых преступлениях, в которых был обвинен сбежавший каноник.

Следующее заседание суда было назначено на 23 апреля¹⁰⁴. Однако в начале апреля герцог Альбрехт написал в Биармийский капитул, что у него внезапно захворал придворный, и из герцогского послания следовало, что во всей Пруссии никто, кроме Коперника, вылечить беднягу не в состоянии. Ну как могли члены капитула отказать герцогу! Не за себя же просит. Коперник отправился в Кенигсберг. 13 апреля члены капитула получают от герцога благодарственное письмо, где как бы между прочим сообщается, что необходимость пребывания Коперника при герцогском дворе все еще не отпала¹⁰⁵. В итоге слушание дела пришлось перенести на 27 июня. Но в начале мая герцог вновь обращается к капитулу с просьбой продлить пребывание Коперника в Кенигсберге¹⁰⁶.

Наконец, в начале июня Коперник возвращается во Фромборк и вскоре его и настоятеля (Павла Плотовского) срочно вызывает к себе Дантискус, причем прибыть велено до завтрака. Что же так не терпелось сообщить, натощак, своим гостям Вармийскому епископу? Как выяснилось, последний получил от герцога душевное письмо (причем не первое), в котором Альбрехт уведомлял епископа, что, хотя он, герцог, и отпустил Коперника, но все еще продолжает нуждаться в его медицинских советах, а кроме того, ему (герцогу) очень бы хотелось, чтобы судебная тяжба разрешилась к его (опять-таки герцога) полному удовлетворению, а следовательно и к удовлетворению Коперника.

Чуть позже Дантискус, уже от себя лично, передал Копернику стишок его, дантискусова, сочинения, специально составленный для книги, над которой работает Коперник. Расчет епископа был прост и ясен: появись стишок на первой или второй странице титульного листа книги Коперника, которая, как нетрудно было догадаться, наверняка будет посвящена герцогу, так всем станет понятно, благами чьего патроната пользуется автор стишка (плюс, конечно, укрепление репутации Дантискуса как ревнителя наук). Коперник вежливо поблагодарил епископа за заботу о литературном уровне De Revolutionibus¹⁰⁷, но стишком не воспользовался.

Однако обижать Дантискуса пренебрежительным отношением к драгоценным образчикам его поэзии не стоило, епископский опус надо было куда-то пристроить, и поскорей. На помощь пришел опять же Ретикус. Он в 1542 г. издал фрагмент первой книги De Revolutionibus, посвященный основам сферической тригонометрии и включавший тригонометрические таблицы¹⁰⁸, которые начал составлять Коперник, но кои Ретик тщательно пересчитал, причем с меньшими интервалами угловых значений. Вот туда-то, на оборот титульного листа этой тонюсенькой, менее 60 страниц, книжечки, Ретик и поместил творение Дантискуса. (Возможно, ради этого стишка и было затеяно все издание.) Главный же труд Коперника, как известно, посвящен тому, кто занимал куда более высокое место, — папе римскому.

Но если De Revolutionibus должен был, по замыслу Гизе и Ретика, стать даром клиента своему патрону, то почему же тогда epistola dedicatoria обращена не к герцогу Альбрехту, а к Павлу III? Не следует ли это обстоятельство расценивать как проявление неблагодарности или по крайней мере как грубое нарушение клиентом патронатной этики? Нет, нельзя, поскольку в рамках логики патронатных отношений Коперник сделал шаг вперед, а не назад. Как заметили по этому поводу П. Баркер и Б. Гольдштейн, «папа был великим патроном, а великим патронам требуются великие клиенты, статус же клиента определяется (кроме всего прочего. — И.Д.) статусом (by the importance) его предыдущих патронов»¹⁰⁹. Конечно, для амбициозного католика возможность посвятить свой труд папе и снискать тем самым одобрение верховного понтифика значило очень много. Коперник, однако, не был амбициозен (хотя цену себе знал), но он вынужден был в целях самозащиты бороться за поддержание определенного статуса в местной иерархии, что наглядно продемонстрировала история его отношений с Дантискусом. Возможно также, что определенную роль в решении Коперника посвятить свое сочинение папе сыграл конфессиональный фактор: ему, католическому канонику, посвящать свой труд протестантскому герцогу и подчеркивать заслуги протестантского профессора как-то, как говорят поляки, nie wypada (негоже).

Вместе с тем посвящение De Revolutionibus папе породило немало проблем. Чтобы осознать сложность ситуации, обратимся к краткой хронологии событий.

В 1541—1542 гг. Ретик исполнял обязанности декана факультета искусств Виттенбергского университета (теперь, имея герцогский патронат, можно было безбоязненно вернуться в цитадель протестантского гуманизма). Его полномочия заканчивались 30 апреля 1542 г.¹¹⁰, после чего он должен был отбыть в Лейпцигский университет, где по протекции Меланхтона получил место профессора математики. В мае, по пути из Виттенберга в Лейпциг, Ретик ненадолго заезжает в Нюрнберг и передает рукопись De Revolutionibus (без предисловия-посвящения папе¹¹¹) Петрейусу¹¹². Процесс печатания книги Коперника, завершившийся к 20 апреля 1543 г. (а может быть, несколько ранее), контролировался, однако, не Ретиком, не Гизе и не автором, а самим Петрейусом и Осиандером. Скорее всего Ретик к моменту передачи рукописи De Revolutionibus в типографию Петрейуса и некоторое время после этого, уже будучи в Лейпциге, был уверен, что книга Коперника непременно будет посвящена герцогу Пруссии и что его, Ретика, роль в истории ее появления на свет также будет подобающим образом отмечена¹¹³. На деле же оказалось, что сочинение посвящалось папе, а благодарность была вынесена только Гизе.

Присланное в Нюрнберг посвящение Павлу III, которое должно было заменить либо уже имевшееся в рукописи, либо ожидавшееся Ретиком, Осиандером и Петрейусом посвящение герцогу Альбрехту, вызвало там некоторое замешательство, поскольку новая epistola dedicatoria свидетельствовала о смене Гизе и Коперником патронатной стратегии. Теоретически, конечно, можно было посвятить De Revolutionibus Его Святейшеству, не испрашивая предварительно ни у кого никаких советов и разрешений, но, если автор рассчитывал на гарантированные ответные знаки папского благоволения, а также на право — в случае теологических претензий¹¹⁴ — ссылаться на одобрение публикации самим верховным понтификом, то следовало заранее согласовать вопрос с римской курией. У Коперника была возможность обратиться в Рим через Гизе. Может быть, именно это обстоятельство и объясняет задержку с высылкой текста epistola dedicatoria Петрейусу. Но пока это — гипотеза историков¹¹⁵, достоверно же неизвестно, имела ли вообще место переписка с Римом по поводу посвящения De Revolutionibus Павлу III, а если запрос и был послан, то дождались ли Гизе и Коперник ответа из папской канцелярии или решили более не ждать, поскольку печатный станок уже был запущен и времени оставалось совсем немного. Однако в любом случае переход на новую, понтификальную, ступень патронатной иерархии исключало посвящение De Revolutionibus герцогу-протестанту, да еще с благодарностями Осиандеру, клиенту герцога, и Ретику, протестантскому профессору, да еще не где-нибудь, а в цитадели лютеранской учености. Правда, сочинение Коперника включало также обращение к читателю (Ad lectorem), написанное Осиандером, но оно было опубликовано анонимно, и даже во времена Галилея, т. е. в начале XVII столетия, в Риме были уверены, что это текст самого Коперника¹¹⁶.

Получив из Фромборка текст epistola dedicatoria, Петрейус честно выполнил авторскую волю. Но Ретику, который в силу сложившихся обстоятельств считал себя главным представителем интересов Коперника, включение без его (Ретика) согласия текста Осиандера, в котором утверждалось, что гелиоцентризм — это не более, чем математический прием для «спасения явлений», а не отражение космологической реальности in rei natura, пришлось, мягко говоря, не по душе¹¹⁷, и во всех экземплярах De Revolutionibus, которые он дарил или пересылал своим друзьям и знакомым, раздел Ad lectorem был крест-накрест перечеркнут красными чернилами¹¹⁸. Не устраивало предисловие Осиандера и Гизе, который намеревался подать на Петрейуса в суд и просил Ретика помочь ему в этом деле. Кроме того, кульмский епископ просил лейпцигского профессора подумать также о втором издании труда Коперника, уже без предисловия Осиандера, но с включением материалов Ретика¹¹⁹.

Если неудовольствие последнего понять еще можно, то претензии Гизе вызывают, по крайней мере, на первый взгляд, недоумение. Ведь будучи доверенным лицом и другом Коперника, Гизе, к которому скорее всего перешли после смерти фромборкского астронома все бумаги покойного, в том числе и переписка с Осиандером, не мог не знать, что текст Ad lectorem почти дословно повторяет тексты писем Осиандера Копернику¹²⁰. Но даже если он не знал о содержании этой переписки, ему наверняка было известно имя автора обращения к читателям. Возможно, Гизе считал, что если Коперник и не возражал против включения текста Осиандера, то исключительно потому, что был болен и/или опасался, что без такого предуведомления выход De Revolutionibus в свет может задержаться на неопределенное время по причинам теологического свойства. Даже если это и так, остается другой вопрос: зачем Гизе искать помощи для второго издания De Revolutionibus у протестантского профессора, когда можно было прямо обратиться с этим предложением к кому-либо в Италии?

Я полагаю, что наиболее убедительное объяснение реакции Гизе на выход труда Коперника дали П. Баркер и Б. Гольдштейн¹²¹. Гизе в первую очередь беспокоило, что в Риме могут узнать, кто был автором Ad lectorem, а это, несмотря на теологически приемлемый характер текста, могло повредить патронатным планам и ожиданиям епископа (ведь такое «умеряющее» предисловие мог написать и любой католический теолог). Кроме того, из изложенного в Narratio prima следовало, что сам кульмский епископ считал, что гелиоцентризм отражает истинное строение мира, а потому текст обращения к читателю с его совсем иной оценкой познавательного статуса теории Коперника ставит Гизе в глупое положение, что тоже подрывает его «patronage diplomacy»¹²². Поэтому-то Гизе тщательно скрывал, что ему (и Копернику) было известно имя автора Ad lectorem, ибо в противном случае он, католический епископ, в глазах Рима оказывался в одной компании с опаснейшим еретиком. И даже если бы городской совет Нюрнберга начал разбирательство по жалобе Гизе на Петрейуса, на котором могло бы всплыть имя Осиандера, то Гизе тут оказался бы ни при чем — он ни о чем не знал, во всем виноват печатник. Да, собственно, никакого разбирательства Гизе и не было нужно, поскольку его жалоба городским властям Нюрнберга в действительности имела совсем иного адресата — римскую курию и итальянскую клерикальную аудиторию.

Итак, призрак коперниканства по крайней мере уже в начале 1530-х гг. бродил по Европе, заглядывая то в Hortis Vaticanus, то в виттенбергский кружок молодых интеллектуалов, собиравшихся вокруг Меланхтона. Более того, гелиоцентризм, еще не прошедший печатный станок, уже стал темой масленичных представлений. В феврале 1531 г. некий У. де Фолдер (W. de Volder; 1493—1568), называвший себя на греческий манер Гнафеем (Gnapheus), сочинил и поставил в Эльблонге (что в пяти километрах от Фромборка) комедию под названием «Морософос» (т.е. «глупый мудрец» или «умный дурак»), в духе Теренция. Протестант Гнафей, пострадавший от гаагской инквизиции, католиков не любил и решил высмеять некоего «звездочета»-католика, хорошо известного местным жителям, который выдумывал странные теории, достойные осмеяния.

Как было показано выше, в истории создания и публикации De Revolutionibus протестантские и католические контексты, мотивации и лица тесно перемешались: католический каноник Николай Коперник по настоянию епископа Хелминского Т. Гизе, кардинала Н. Шёнберга и лютеранина Ретика, пользуясь покровительством герцога Пруссии Альбрехта, протестанта, публикует в протестантском Нюрнберге свой трактат (De Revolutionibus), посвященный папе римскому Павлу III с предисловием (пусть анонимным), написанным, — видимо, не без ведома автора, — лютеранским проповедником А. Осиандером¹²³. Рукопись в типографию И. Петрейуса привез Ретик, который озаботился также получить несколько рекомендательных писем к влиятельным людям Нюрнберга, подписанных Меланхтоном (и это при том, что последний поначалу не очень-то лестно отзывался о гелиоцентризме, о чем см. далее). Как справедливо заметил Х. Небелсик, «вместо того, чтобы встать в оппозицию теории Коперника, протестанты и католики работали рука об руку, чтобы эта теория была опубликована»¹²⁴.

Примечания

1. Цит. по: Веселовский И.Н., Белый Ю.А., 1974. С. 324—325. — Речь идет о фрагменте из Иис. Нав. 10:12—13: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицом сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! // И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: "стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день"?».

2. Запись А. Лаутербаха (A. Lauterbach) от 4 июня 1539 г.: «4638. De novo quodam astrologo [Novi cuisdam astrologi] fiebat mendio, qui probaret [probare conaretur] terram moveri [moneti] et non coelum, solem et lunam, ac si quis in curru aut navi moveretur, putaret [putans] se quiesare et terram et avbores [avboresque] moveri. {Respondit Martinus Lutherus} Uber es gehet hierunter also: Wer wo will klug sein, der soll ihme nichts lassen gefallen, was andere achten [machen]; er muss ihme etwas eigen [eigens] machen, sicut ill facit, qui totam astrologiam inventere vult. Etiam illa confusa tamen ego {autem} credo sacrae scripturae, nam Iosua jussit solem stare, non terram» ([Luther M.], 1967—1968. Bd 4. S. 412—413). Ср. c более ранним свидетельством Аурифабера (Aurifaber): «Дурак хочет повернуть вспять все искусство астрономии (Der Narr will die ganze Kunst Astronomiae umkehren)» (Idem. Bd 1, № 855).

3. См., например: Bornkamm H., 1943; Norlind W., 1954. P. 99; Christianson J.R., 1973.

4. White A.D., 1936. Vol. 1. P. 126—127; Russell B., 1935. P. 22—23.

5. Поскольку далее я не буду касаться вопроса об отношении Кальвина и его последователей к науке вообще и к коперниканству в частности (см. об этом Vermij R., 2002), ограничусь здесь краткими замечаниями. Как и Лютера, женевского реформатора натурфилософские проблемы сильно не занимали. Однако известно, что в 1556 г. Кальвин, ссылаясь в проповеди на 1Кор. 10: 19—24, осудил тех, кто извращает истину, и высмеял утверждающих, «будто Солнце неподвижно, а Земля обращается вокруг него и около своей оси», ибо они искажают порядок Природы. Что же касается отношения к гелиоцентрической теории интеллектуалов-кальвинистов, то в лучшем случае можно говорить о пассивном сочувствии. Возможности практического использования коперниканских достижений их, в отличие от астрономов Виттенбергского круга, не волновали, как, впрочем, и теоретические аспекты новой астрономии. Возможно, это связано как с тем, что кальвинистам не удалось в сколь-либо заметном масштабе поставить под свой контроль университетское образование, так и с аскетической жесткостью их идеологии, препятствовавшей усвоению гуманистических идей и ценностей. Эти люди в большинстве своем твердо знали одно:

Земля недвижна — неба своды,
Творец, поддержаны тобой.

И детали их не интересовали.

6. Westman R.S., 1986. P. 82.

7. Александр Афродисийский, или, как его еще называли — Комментатор, стоял во главе перипатетической школы с 198 по 209 г. и был одним из самых влиятельных и, по выражению Симпликия из Киликии (ум. 549), самым адекватным (γνησιώτερον) толкователем Аристотеля. В эпоху Возрождения особый интерес к трудам Александра Афродисийского проявляли перипатетики Падуанской школы (подр. см.: Randal J.H., 1961).

8. «Clemens VII Pontifex Maximus Hunc Codicem mihi DDD Anno MDXXXIII Romae, postquam ei praesentibus Fr. Ursino, Joh. Salviato Card. Joh. Petro Episcopo Viterbiensi et Matthaeo Curtio Medico physice in hortis Vaticanis Copernicanam de motu terrae sententiam explicavi. Joh. Albertus Widmanstabius cognomine Lucretius» (Prowe L., 1883. S. 274). В книге И.Н. Веселовского и Ю.А. Белого Николай Коперник указано, что Видманштадт узнал о теории Коперника «очевидно, через Вармийского каноника Яна Скультети (J. Scultetus), с 1527 г. состоявшего при папском дворе» (С. 322). Действительно, Я. Скультети, последователь Эразма, некоторое время бывший профессором и ректором Гейдельбергского университета, а в 1490-х гг. ставший каноником Вармийского капитула и тогда же бывавший при папском дворе, играл важную роль в интеллектуальной жизни Вармии. Однако те же авторы на с. 450 своего труда приводят следующую (и совершенно правильную) дату его кончины-1526 г. (Более точная датировка его жизни: 1470—1526). По мнению Э. Циннера (Zinner E., 1978. S. 228), информация о гелиоцентрической теории была получена в Риме от друга Коперника вармийского каноника Александра Скультети (A. Scultetus; ?—1564). Согласно же более правдоподобной версии Э. Розена (Rosen E., 1971. P. 387), сведения о коперниканских астрономических новациях Видманштадт получил от Теодориха Редена (Theodoric von Radzyn или Dietrich von Reden; ?—1559), представителя Вармийской епархии в Риме.

9. Русский пер. см.: Веселовский И.Н., Белый Ю.А., 1974. С. 322—323.

10. По некоторым сведениям Гаурико предсказал Павлу III также и дату смерти и даже болезнь, от которой тот умрет.

11. Предшественник Павла III, Климент VII, также пользовался советами и астрологическими прогнозами Гаурико. Некоторое время последний жил во Франции и в Германии, куда ездил, как гласит молва, чтобы познакомиться с доктором И. Фаустом. Гаурико составлял гороскопы для семейства Медичи и предсказал, что Джованни Медичи станет римским папой, а юная Екатерина Медичи — королевой Франции (оба пророчества сбылись). Известно также, что Гаурико предсказал мужу Екатерины Генриху II смерть на турнире. Действительно, в 1559 г. Генрих устроил турнир по случаю свадьбы своей дочери, в котором сам принял участие. Во время боя с графом Монтгомери копье последнего сломалось о панцирь короля, и осколки вонзились Генриху в голову, спустя несколько дней он скончался от этой раны (см.: Zambelli P., 1986).

12. В частности, он переписывался с нюрнбергским печатником И. Петрейусом (который с 1540 г. публиковал работы Гаурико), а также с Меланхтоном.

13. «Я, Мартин Лютер, родился под несчастливыми звездами, возможно под Сатурном» ([Luther M.], 1967—1968. Bd 3. S. 193).

14. Его близкий друг, выдающийся итальянский поэт Лудовико Ариосто (L. Ariosto; 1474—1533), упоминает о нем в своей знаменитой поэме Orlando Furioso. Ариосто описывает как рыцарь Ринальд попал в замок на реке По и увидел там фонтан, украшенный восемью изваяниями, изображающими прекрасных дам, стоящих на плечах славных мужей, которые поют им хвалу. Одна из статуй изображает Диану д'Эсте,

А ученейший Целий Кальканьин
Трубным звоном возвестит ее имя
От Инда и до Ибера...

Ариосто Л., 1993. Песнь XLII. 90. С. 319 (см. также Песнь XLVI. 14).

15. Согласно Кальканьини, Земля, изначально пребывающая в центре мира, некогда получила вращательное движение (импетус), и поскольку этому ее движению ничто не противодействует, то, согласно принципу, установленному Буриданом, Альбертом Саксонским и Николаем Кузанским, вращение Земли сохраняется, не убывая в своей интенсивности. Кроме того, Земле, по мнению Кальканьини, присуще также колебательное движение, что объясняет прецессию точек равноденствия. Это второе движение служит, по Кальканьини, причиной приливов и отливов. Последнее утверждение было поддержано Андреа Чезальпино (Andrea Cesalpino; 1519—1603) в его трактате Quæstiones peripateticæ (1569) и, возможно, стало источником теории приливов Галилея, о которой см.: Фантоли А., 1999).

16. Barker P., 2005. P. 35—36.

17. См. подр.: Swerdlow N., Neugebauer O., 1984. P. 17—22.

18. Отец Г. фон Лаухена, Георг Изерин (Iserin), — врач, астролог, алхимик и, возможно, шарлатан, — был казнен в 1528 г. по обвинению в колдовстве (Burmeister K.H., 1966—1968. Bd 1. S. 14—17). После этого вдова казненного взяла себе свое девичье имя (De Porris), поскольку по закону ни она, ни ее дети не могли носить имя преступника, а Георг Иоахим (мл.) впоследствии принял дополнительное имя — Rheticus, (Rhaeticus или Rhetikus) — поскольку его родной Фельдкирхе (Feldkirch, совр. Австрия) располагался в границах бывшей римской провинции Rhaetia. Ретик был человеком увлекающимся, эмоциональным и непоседливым. По характеристике А. Кёстлера, он «подобно Джордано Бруно или Теофрасту Бомбасту Парацельсу (с которым Ретик познакомился, когда учился в Цюрихе) был одним из странствующих рыцарей эпохи Ренессанса, чей энтузиазм разжигал пламя из заимствованных искр, и рыцари, неся факелы из страны в страну, действовали как долгожданные поджигатели в Республике ученых... [Ретикус] был enfant terrible и вдохновенным шутом (fool), кондотьером науки...» (Koestler A., 1963. P. 153—164). См. также изящное, правда, не без налета психоаналитического гипотетизма, эссе Р. Уэстмана (Westman R.S., 1975. P. 181—190).

19. То, что Ретик начал свой grand tour с посещения Шёнера, вполне естественно, поскольку после смерти Кариона в 1537 г. Шёнер стал, пожалуй, наиболее авторитетной фигурой среди немецких астрономов и астрологов. Кроме того, он был в теплых отношениях с Меланхтоном. Возможно, Ретик, будучи в Нюрнберге, останавливался в доме Шёнера и пользовался богатой библиотекой последнего. Кроме того, Ретик познакомился в Нюрнберге с И. Петрейусом и А. Осиандером. Петрейус знал о теории Коперника от Гаурико и вполне мог поделиться соответствующей информацией с Ретиком.

20. В 1535 г. в Нюрнберге он издал греческий оригинал Тетрабиблоса К. Птолемея вместе со своим переводом на латинский язык и комментариями. В 1553 г. он выпустил в Базеле второе издание греческого текста этого сочинения с латинским переводом Меланхтона.

21. Burmeister K.H., 1964; Burmeister K.H., 1966—1968. Bd III. S. 40—51. — Ретик посвятил Виднауеру свой трактат Orationes duae, prima de astronomia et geographia, altera de physica (Nuremberg, 1542) и в качестве посвящения поместил там это письмо.

22. Rhetici Georgii Joachimi, 1982. P. 214—315.

23. Barker P., Goldstein B.R., 2003. P. 363 (n. 11).

24. Друг Коперника со времени его учебы в Краковском университете, впоследствии доктор канонического права, камерарий папы Юлия II (понтификат: 1503—1513), перемышльские и краковский каноник, секретарь короля Сигизмунда I (1467—1548, с 1506 г. — король польский и великий князь литовский), известный историк и географ.

25. Каноник Вармийского капитула (с 1504 г.), с 1538 г. — епископ Кульмский (Хелминский), с 1549 г. — епископ Вармийский.

26. Biskup M., 1973. Item 345; Plate 16.

27. По констатации Н. Свердлова и О. Нейгебауэра, «остается неизвестным, отправился ли Ретик во Фромборк по совету Шёнера, как часто предполагают, исходя из того, что именно к нему, Шёнеру, было обращено Narratio Prima (а не к Меланхтону, который был наставником Ретика в Виттенберге и которому последний должен был посылать письма-отчеты о ходе своей поездки. — И.Д.), или же он [Ретик] с самого начала намеревался встретиться с Коперником (и тогда он должен был заранее иметь некую информацию о польском ученом. — И.Д.)» (Swerdlow N., Neugebauer O., 1984. P. 24). См. также: Swerdlow N.M., 1992. — Есть еще одно свидетельство в пользу того, что идея посетить Фромборк возникла не до, а в ходе поездки Ретика: Меланхтон, составляя для него рекомендательное письмо к Камерариусу (от 15 октября 1538 г.), упоминает о намерении молодого преподавателя посетить Шёнера и Апиануса, но о Копернике не сказано ни слова (Corpus Reformatorum, 1834—1852. Т. III. P. 597).

28. Ретик вернулся в Виттенберг только в 1540 г., да и то ненадолго, недели на две, чтобы прочитать несколько лекций по астрономии. После этого он отбыл в Лейпциг, где по протекции Меланхтона и Камерария получил место преподавателя в университете.

29. Веселовский И.Н., Белый Ю.А., 1974. С. 340.

30. Ретик называл его своим учителем и соотечественником (Burmeister K.H., 1966—1968. Bd III. S. 50).

31. Oestmann G., 1997. S. 75—85; Moll J.C., 1877.

32. Подлинное имя — Иоханнес Негелин (J. Nägelin; совр. нем. Nelkenlein, букв. «гвоздичка»; Carion — от греч. Caryophyllon — сушеная гвоздика; на гербе Кариона. были изображены три гвоздики). Карион был весьма разносторонней личностью, он занимался историей, математикой, астрономией, геральдикой, медициной, но самым прославленным его сочинением стала всемирная хронология (Chronicon Carionis), где давалось астрологическое толкование главнейших событий прошлого от сотворения мира до 1532 г., т. е. до года первого издания трактата) и делались некоторые предсказания грядущих событий. Меланхтон принял активное участие в этой работе и иногда трудно решить, что в ней принадлежит Кариону, а что Меланхтону.

33. Thorndike L., 1923—1958. Vol. IV. Ch. XI.

34. В 1553 г. в Базеле был издан Тетрабиблос Птолемея на двух языках: греческий оригинал и латинский перевод Меланхтона, над которым он работал много лет. Но наиболее отчетливо и последовательно свое отношение к астрологии он выразил в предисловии к Сфере Сакробоско (Sacrobosco J., 1531).

35. Более детально мировоззрение Меланхтона будет рассмотрено далее.

36. Замечу, что Лютер, в отличие от Меланхтона, относился к астрологии весьма прохладно и даже с известным презрением, заметив как-то, сидя в узком кругу своих последователей, что «никто, ни [апостол] Павел, ни ангел небесный, ни даже Филипп [Меланхтон], никогда не заставят меня поверить в эти астрологические гадания... Если они [астрологи] два-три раза что-то правильно угадают, так об этом только и разговору, а как ошибутся, так помалкивают» ([Luther M.]. 1967—1968. Bd VI. S. 668. Август 1540). Однако, чтобы не портить отношений с Меланхтоном, Лютер старался воздерживаться от жестких публичных оценок астрологии, соглашаясь иногда с тем, что звезды оказывают-таки некое влияние на человека, но познать их действие нам не дано.

37. Rheticus G.I. Annotata in Alfraganum. Paris, La Bibliothèque Nationale de France, MS. lat. 7395, fol. 60—85; fol. 63.

38. Belluci D., 1990.

39. Имеется в виду одно из имен Юноны — богини брака, материнства, женщин и деторождения. Лат. Луцина означает «светлая», «выводящая ребенка на свет», «родовспомогательница». Меланхтон, упоминая о Луцине, имеет в виду практику «натальной астрологии».

40. Каждому небесному телу ставился в соответствие один или несколько элементов из аристотелевой тетрады (огонь, вода, воздух, земля), и это соответствие определяло характер движения тела.

41. Кроме того, назывался также трактат Centiloquium, или, другое название, Fructus, который ошибочно приписывался Птолемею.

42. См. подр.: Grafton A., 1999.

43. Ретик получил степень магистра в Виттенбергском университете 27 апреля 1536 г. За десять дней до этого он провел публичный диспут на тему «Осуждают ли [юридические] законы астрологические предсказания (An eges damnent praedictiones astrologicas?)».

44. Цит. по: Kraai J., 2003. P. 15.

45. Ibid. P. 15—16.

46. Имеется в виду четверка элементов Аристотеля — земля, вода, воздух и огонь.

47. Kraai J., 2003. P. 16.

48. Если таких отношений выявить не удается, то соответствующие предсказания следует, по Ретику, считать внелогическими, основанными на суеверии.

49. Kraai J., 2003. P. 35.

50. Ibid. P. 37.

51. 3десь Ретик ссылается на Платона: «Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего (...) Будучи совершенной и окрыленной, она [душа] парит в вышине и правит миром... Крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое в высоту, туда, где обитает род богов» (Платон, 1993. Федр, 246a—d. С. 155).

52. Rheticus G. Annotata in Alfraganum, fol. 63.

53. Ha основании точного времени и места рождения человека строится так называемая натальная карта (гороскоп рождения), по которой составляется индивидуальный гороскоп человека.

54. Текст этих лекций сохранился: Tractatus integer de nativitatibus (1538), Paris, La Bibliothèque Nationale de France, MS, lat. 7395, fols. 149—320^v.

55. Это утверждение апостола было провозглашено на I Ватиканском Соборе (1870) истиной веры.

56. «Человеческий ум не единственная действующая причина астрономии, ибо если ум возбуждается Богом, то это наделяет человека бесценным даром — прекрасными и воистину божественными науками. И такой дар был у Гиппарха, Птолемея и Пурбаха» (Rheticus G. Annotata in Alfraganum, fol. 62).

57. Ibid., fol. 61.

58. Rheticus G. Annotata in astrologium. Paris, La Bibliothèque Nationale de France. MS lat. 7395, fols. 86—148^v; fol. 87.

59. Одним из центральных понятий астрологии является понятие аспекта. В широком смысле под аспектом понимают угловое расстояние между двумя точками астрологической карты, измеренное в эклиптической системе координат, в более узком смысле аспект — это определенное астрологически значимое угловое расстояние между двумя точками карты по эклиптической долготе или широте. Так называемые универсальные аспекты образуются, когда дуга между двумя точками гороскопа составляет целое число элементарных дуг, полученных при делении окружности на числа натурального ряда (называемые порождающими числами). Как правило, астрологи используют универсальные аспекты, порожденные числами от 1 до 12 (при этом часто исключаются аспекты, порожденные числами 7 и 11, так как их дуга не составляет целого числа градусов). Вот некоторые основные (универсальные) аспекты:

порождающее число 1: аспект: соединение (conjunctio) — 0° (360°);

порождающее число 2: оппозиция — 180° (1/2 окружности);

порождающее число 3: трин (тригон) — 120° (1/3 окружности);

порождающее число 4: квадратура (квадрат) — 90° (1/4 окружности);

порождающее число 5: квинтиль — 72° (1/5), биквинтиль — 144° (2/5);

порождающее число 6: секстиль — 60° (1/6) и т. д.

Характер аспекта (гармонический или, наоборот, напряженный, благоприятный или же неблагоприятный) зависит, главным образом, от участвующих в нем планет и от того, в каком созвездии (созвездиях) имеет место данный аспект. Наивысшего влияния планета достигает в своем собственном доме, например, Сатурн является хозяином знаков Козерога (дневной дом) и Водолея (ночной дом), зона его возвышения — весь знак Весов, зона его падения — знак Овна. Юпитер — хозяин знаков Стрельца (дневной дом) и Рыб (ночной дом).

60. Главные астрологические трактаты Абу Ма'шара (лат. Albumasar или Albumazar) начали переводиться на латынь, начиная с XII в. (см., например, Albumasar, 1489, а также: Albumasar, 1515). По ним европейцы изучали астрологию и в Средние века, и в эпоху Ренессанса. Ретик также штудировал труды Абу Ма'шара в Виттенберге.

61. Pico della Mirandola G.F., 1969. T. I. Lib. V. P. 550. См. также: Broecke S.V., 2003.

62. Paulus Middelburgensis, 1513.

63. Paulus von Middelburg, 1484.

64. Lichtenberger J., 1488 (см. также: Lichtenberger J., 1890); Lichtenberger J., 1497. См. также: Kurze D., 1960.

65. От лат. gradus ascendens — восходящий градус, самая восточная точка индивидуального гороскопа, начало первого дома. Для ее определения необходимо знать точное время и место рождения.

66. Corpus Reformatorum, 1834—1852. T. IV. P. 1053.

67. Цит. по: Warburg A.M., 1998. S. 501.

68. Замечу также, что Карион, с которым солидаризируется Меланхтон, состоял на службе у Иоахима I Нестора (Joachim I Nestor; 1484—1535), курфюрста бранденбургского, злейшего врага протестантов.

69. Он считал астрологию незаконным искусством, более того — опасной игрой с дьяволом (Luther M., 1883—1928. Bd 29. S. 376—379).

70. Подр. см.: Smaller L.A., 1994.

71. Региомонтан поселился в Нюрнберге летом 1471 г. Б. Вальтер выстроил для него великолепную астрономическую обсерваторию, инструменты для которой были изготовлены лучшими нюрнбергскими мастерами, а также мастерскую для изготовления астрономических инструментов и приборов и специальную типографию для печатания астрономических и математических книг. Региомонтан так много сделал для усовершенствования типографского искусства, что Петр Рамус ставил его в ряд изобретателей книгопечатания.

72. См., например, его письмо Христиану Родеру (июль 1471 г.) в: Curtze M., 1902. S. 327. См. также: Zinner E., 1990. P. 104; Swerdlow N., 1990.

73. Melanchthon Ph., 1999.

74. Учебники астрономии периода позднего Средневековья и начала Нового времени делились на два типа: sphaera, по названию популярнейшего пособия Джона Холивуда (J. Holywood или Holybush, лат. Sacro Bosco или Sacro Busto; ум. 1256) De Sphaera mundi и theorica или theorica planetarum (см. подр.: Thorndike L., 1949; Pedersen O., 1981). В учебниках первого типа, предназначенных для первоначального знакомства с предметом, рассказывалось о небесных явлениях, связанных, по представлениям того времени, с суточным вращением небесной сферы вокруг неподвижной Земли, тогда как в theorica рассматривались планетные движения. В XV в. Г. Пурбах создал новую разновидность theorica, где, во-первых, изложение было насыщено техническими деталями, а во-вторых, что важнее, был сделан акцент на описании движения трехмерных планетных сфер (Alton E.J., 1987). Тем самым Пурбах продолжил астрономическую традицию, берущую начало от Планетных гипотез Птолемея и арабских комментариев к этому трактату. Учебник Пурбаха Theoricae novae planetarum выдержал в XV—XVI вв. 56 изданий, потеснив в университетском curriculum, в том числе и в Краковском университете, De sphaera Сакробоско.

75. И такие работы действительно были написаны и изданы, см., например: Grynaeus S., 1538; Reinhold E., 1542; Peucer G., 1551.

76. Swerdlow N., Neugebauer O., 1984. P. 429, 438.

77. Судя по всему, Ретик представился Копернику как посланец Шёнера.

78. Sabinus G., 1531; Sabinus G., 1584.

79. Scmidt Ch.G.A., 1888.

80. М. Фольст написал поэму-посвящение к Tabulae astronomicae Ретика, несколько раз издававшуюся в 1540-х гг., тогда как Ретик со знанием дела разбирал поэму Брушиуса «О двенадцати домах зодиака и пиве из Бреслау» (к сожалению, я не имел возможности познакомиться ни с самой поэмой, ни с рассуждениями о ней Ретика).

81. [Lemnius S.], 1538. См. также: [Lemnius S.], 1892.

82. [Lemnius S.], 1983. S. 222.

83. В итоге сохранилось менее сотни экземпляров и в настоящее время первое издание эпиграмм Лемниуса является величайшей библиографической редкостью.

84. Mundt L., 1983. S. 284. Университет действительно требовал, чтобы Лемниус немедленно предстал перед университетским сенатом.

85. Ibid. S. 320. — Как видим, Лемниус мог поучиться живости слога не только у древних риторов.

86. Ibid. S. 331.

87. Baron F., 1978.

88. Burmeister K.H., 1970—1975.

89. В 1558 г. Гассер опубликовал это сочинение: Peregrinus Maricurtensis P., 1588.

90. Biskup M., 1973. Item. 404.

91. Согласно эдикту Дантискуса против ереси от 21 марта 1539 г. (Mandatum wider die Ketzerey) все симпатизирующие лютеранству навсегда изгонялись из Вармии.

92. Многие материалы, относящиеся к описываемым событиям, можно найти в книге: Rosen E., 1984. P. 77—86; 149—165.

93. Ретик вместе с Коперником был приглашен Гизе в Хелмно, где они провели несколько недель летом 1539 г.

94. Seebass G., 1996.

95. Nischen B., 1996.

96. Biskup M., 1973. Item. 426.

97. Goldstein B.R., 2002.

98. Как выразился П. Баркер, «Rheticus was a veritable dinamo», в отличие от медлительного Коперника (Barker P., 2005. P. 40).

99. Rheticus G.J., 1540; см. также: Biskup M., 1973. Item. 433.

100. Ретик Г.И., 1964. С. 542—543.

101. Там же. С. 542.

102. Burmeister K.H., 1966—1968. Bd III. S. 40—42.

103. Кстати, именно летом 1540 г. начинается его переписка с Осиандером (Biskup M., 1973. Item. 440).

104. Biskup M., 1973. Item. 446.

105. Ibid. Item. 450.

106. Ibid. Item. 456—457.

107. Ibid. Item. 465.

108. Copernicus N., 1542.

109. Barker P., Goldstein B.R., 2003. P. 357—358.

110. Burmeister K.H., 1966—1968. Bd I. S. 68.

111. Или с посвящением герцогу Альбрехту.

112. Burmeister K.H., 1966—1968. Bd I. S. 77.

113. Это следует из того, что, согласно записи друга Ретика А. Гассера, человека весьма информированного и дотошного, посвящение папе было написано Коперником «в Вармии, Пруссия, в июне 1542 г. (Datum, Warmiae in Borussiae mense Junio anni 1542)» (Gingerich O., 2002. P. 108). Надпись сделана на экземпляре De revolutionibus, присланном Гассеру Петрейусом. В переписке Ретика, однако, нет никаких сведений о том, что к лету или к началу осени 1542 г. ему стал известен текст этого посвящения. Возможно, Коперник не торопился отсылать написанное сразу в Нюрнберг и решил сначала посоветоваться с Гизе, а может, была иная причина задержки, о которой будет сказано далее в основном тексте.

114. О том, что возможность неблагоприятной теологической реакции Коперником и Ретиком принималась во внимание, свидетельствует следующий факт. В 1540 г. Ретик послал А. Гассеру экземпляр только что опубликованного Narratio prima с сопроводительным письмом. Письмо не сохранилось, но Гассер в предисловии ко второму изданию Narratio (Basel, 1541) упоминает, что Ретик допускал, что его сочинение «могут счесть еретическим (как скажут монахи)» (Rosen E., 1984. P. 184). Кроме того, А. Осиандер, искренне желая помочь делу и столь же искренне полагая, что гипотезы, «не будучи статьями веры [articulos fidei], являются лишь основой для вычислений», — разъясняя Копернику и Ретику, почему он счел необходимым предварить De Revolutionibus своим «спасительным» Ad lectorem, уверял, что его намерение состояло в том, чтобы «умиротворить перипатетиков и теологов, конфликтов с коими вы опасаетесь» (Kepler J., 1858—1871. Vol. I. P. 246).

115. Barker P., Goldstein B.R., 2003. P. 359.

116. Подр. см.: Дмитриев И.С. Увещание Галилея. В печати.

117. Не говоря уж о том, что Ретик был, конечно, уязвлен замалчиванием его заслуг, ведь во многом именно благодаря ему гелиоцентрическая теория увидела свет.

118. Gingerich O., 2002. P. 83, 136, 151—152.

119. См. письмо Гизе Ретику от 26 июля 1543 г. (Burmeister K.H., 1966—1968. Bd 3. S. 54—35). Это письмо было написано уже после смерти Коперника, который скончался 24 мая 1543 г.

120. См., в частности, письмо Осиандера Копернику от 20 апреля 1541 г. (Jardine N., 1984. P. 97, 152).

121. Barker P., Goldstein B.R., 2003. P. 359—360.

122. Ibid. P. 360.

123. Swerdlow N., Neugebauer O., 1984. P. 23—30; Nebelsick H.P., 1985. P. 209—211.

124. Nebelsick H.P., 1985. P. 207. См. также: Jardine L., 1996. P. 333—376.