История создания школы. Исторические условия

В Петербурге, куда Делиль приехал в начале 1726 г., он застал почти укомплектованный состав Академии (Л. Эйлер приехал год спустя). Это учреждение, основанное по идее Петра Великого, в первые годы своего существования пользовалось подчеркнутой благосклонностью русского двора и особенно самой императрицы. 15 августа 1725 г. Екатерина I дала торжественную аудиенцию первым приехавшим в Россию профессорам, на которой присутствовали обе ее дочери — Анна Петровна и Елизавета Петровна, а также внук Петра — будущий император Петр II и А.Д. Меншиков.

Весьма пышно проводились и первые публичные собрания Академии, на которые, как отмечали современники, съезжался весь Сенат, Синод, генералитет, министры, посланники и множество придворных, а порой — и сама императрица. В числе гостей были Феофан Прокопович, а также юные Петр Апостол и Антиох Кантемир [6, с. 83, 93, 106—107]. Выделив необходимые средства на содержание Академии, передав ей библиотеку Петра I и купленные по его приказу книги, инструменты и коллекции Кунсткамеры, Екатерина больше не вмешивалась в дела этого учреждения, предоставив ему полную свободу научных исследований.

В Петербурге первой половины XVIII в. сложилась весьма благоприятная для научной работы обстановка. Петербургские ученые имели вполне достаточно средств для проведения всех своих исследований. Даже малейшие бытовые нужды академиков, по желанию Петра, поначалу обеспечивались за счет государства, дабы ученые не отвлекались от научных занятий и «времени не теряли бездельно» [6, с. 82]. Ничего подобного не было тогда в других странах Европы. Так, Лондонское королевское общество вовсе не получало государственных субсидий. В мелких княжествах раздробленной тогда Германии, в Швейцарии и других небольших странах Европы положение было еще хуже, чем в Англии. Петербургская Академия наук выгодно отличалась и от Парижской, которая, хотя и получала финансовую поддержку государства, но, обремененная тяжким грузом картезианских традиций, категорически отказывалась использовать эти средства на развитие каких-либо ньютонианских идей.

В Петербурге можно было спокойно изучать научное наследие Ньютона и творчески его осваивать, выявляя и устраняя все вкравшиеся в него ошибки. Развитию «ньютонианского духа» способствовало и то обстоятельство, что в числе профессоров первого набора оказались такие убежденные ньютонианцы как Делиль, а также ученые, не чуждавшиеся изучения трудов Ньютона, Я. Герман, Д. Бернулли и даже Г.Б. Бильфингер.

Немаловажным было и то, что основную массу петербургских ученых составляла молодежь, особенно склонная к восприятию новых идей в науке. Средний возраст первых петербургских ученых составлял 31 год. Другу Делиля, хирургу и анатому И.Г. Дювернуа было 35 лет, Д. Бернулли — 26, его брату Н. Бернулли — 31. математику Х. Гольдбаху — 36, Ф.Х. Майеру — 29, Г.В. Крафту —25, Г.Ф. Миллеру —21, Л. Делилю де ла Кройеру — 36, Т.З. Байеру — 32, президенту Академии Л. Блюментросту — 34, И.Д. Шумахеру — 36 лет, Ж.Н. Делилю — 38! Все они отважились ехать в далекую и неизвестную страну потому, что на родине не имели возможности получить условия для научной работы.

Как по возрасту, так и особенно по научным заслугам Делиль сразу занял в Петербургской Академии ведущее место, что нашло отражение и в получаемом им жаловании. Как вспоминал впоследствии Миллер: «Наибольшее профессорское жалование мы видели у господина Германа.¹ Делиль имел 1800. Это не могло удивить никого из нас. Большой ученый и должен был получать большое жалование, тогда как посредственному и незначительному приходилось довольствоваться меньшим» [50, т. 6, с. 66]. Делиль не замедлил использовать свое положение для всемерной пропаганды учения Ньютона и Коперника, для активного вовлечения новых коллег в работу по своей программе и для воспитания местных научных кадров.

Как показало изучение материалов XVIII в. в ЛО Архива АН СССР, почти все молодые петербургские ученые прошли обучение по программе Делиля. Многие из ученых-иностранцев у себя на родине считались «безбожниками». Таким был, например, Д. Бернулли. Даже Шумахер в свое время был исключен из Страсбургского университета за свободомыслие! Поэтому они с пониманием отнеслись к традиционным для «рассадника безбожников» материализму Гассенди, религиозной веротерпимости и признанию свободы научного исследования от контроля со стороны церкви. Этому способствовало и то, что ученые-иностранцы пользовались в России свободой вероисповедания. Однако вольнодумцем и даже атеистом считался курляндец И.А. Корф, президент Академии в 1734—1740 гг. [44, с. 90]. Вольнодумцем слыл и вице-президент Синода Ф. Прокопович, с готовностью защищавший ученых Академии от нападок со стороны не в меру ретивых церковников.

В первые годы деятельности Академии даже Шумахер, известный своим самоуправством, не докучал Делилю и, помня об отношении к нему Петра, проявлял интерес к работам по истории астрономии. Как вспоминал Миллер, вплоть до 1738 г. Делиль жил в мире с Шумахером [50, т. 6, с. 49, 50]. Это отнюдь не исключало конфликтов между ними — ведь Делиль нередко вступался за обиженную Шумахером академическую молодежь. Однако на первых порах все разногласия прекращались, стоило лишь Делилю напомнить о том, что Петр поручил ему заниматься наукой, а Шумахеру — только библиотекой. «Ссора» Шумахера с Делилем была вызвана событиями отнюдь не только личного характера. К разрыву, а затем и открытой вражде их привели изменения политической ситуации в стране.

Немалую роль сыграла и смена руководства Синода. После смерти Ф. Прокоповича в 1736 г. к власти пришли его идейные противники, стремившиеся выкорчевать память о петровских преобразованиях и вернуть русской церкви ее былое могущество. Сотрудники Академии, прослывшие у противников Ф. Прокоповича «безбожниками», имели все основания опасаться за свою жизнь. В таких условиях Шумахер, ранее проявлявший интерес к работам Делиля и его друзей по истории астрономии, теперь пытался со всей решимостью от них отмежеваться. Он сделал все возможное, чтобы, несмотря на условия контракта, заставить Делиля уехать из России, а в дальнейшем, оклеветав его, добился запрещения даже его переписки с Академией, не говоря о лишении его пенсии. Как правило, ее пожизненно получали все иностранцы, хотя бы немного проработавшие в Академии. Делиль же, отдавший этому учреждению почти 22 лучших года своей жизни, был ее лишен. Основанием послужило сфабрикованное Шумахером обвинение Делиля в том, что он увез в Париж все свои материалы, как из обсерватории, так и из Географического департамента. Правда, столь крайняя мера была применена лишь к двум ученым — Делилю него другу Дювернуа, который был лишен пенсии... за малую активность. Однако из-за происков Шумахера Петербургская Академия лишилась многих крупных ученых, в том числе Д. Бернулли и Л. Эйлера.

И все же вплоть до 1738 г., особенно в 1730—1738 гг., приходящихся на царствование Анны Иоанновны, в России еще сохранялись благоприятные для научной работы условия. Эта племянница Петра, пытавшаяся обосновать свое право на русский престол продолжением всех начинаний своего великого родственника, подчеркнуто благоволила к Академии. Не случайно, что именно в ее царствование была организована и самая крупная из всех научных экспедиций XVIII в. — Вторая Камчатская (1733—1743 гг.).

Примечания

1. Я. Герман получал 1500 руб. в год [6, с. 92]. Наименьшая ставка профессора составляла 600 руб. в год [50, г. 6, с. 66].