Идеологический конфликт между Галилеем и церковными властями

Предостережение со стороны инквизиции (1616 г.)

Как уже упоминалось, огромное впечатление произвели демонстрации Галилея в Риме весной 1611 года его открытий на ночном небе заинтересовавшимся влиятельным деятелям, причем эти открытия были тогда же подтверждены отцами-иезуитами. Органы церковного идеологического контроля насторожились, хотя Галилей был весьма сдержан в отношении напрашивавшейся интерпретации фактов. Во всяком случае, уже тогда кардинал Беллармин от имени Священной коллегии (руководства инквизиции) сказал, обращаясь к посланнику Великого герцога тосканского:

«Следует относиться с глубоким уважением ко всему, что касается их Светлейших Высочеств. Если же, однако, деятельность Галилея зайдет здесь слишком далеко, нельзя не быть вынужденными призвать его к ответу».

Не будем также упускать из виду, что в 1611 году флорентийский монах Сици опубликовал в Венеции сочинение, направленное против «Звездного вестника» Галилея и оснащенное теологическими контраргументами, поднятое на смех даже самими иезуитами, но все же явно представлявшее собой первый сигнал к атаке. Если добавить к этому расследование, проводившееся в 1611 году инквизицией против Падуанского профессора философии Кремонини, то ясно, что положение становилось все более острым.

Ослепленный блеском подмостков, на которые он был вознесен, Галилей не замечал того, что разыгрывалось за кулисами, не прислушивался он и к словам предостережения своих предусмотрительных друзей. Вскоре, однако, ему пришлось воочию познакомиться с расстановкой идеологических сил.

Под председательством флорентийского архиепископа Марцио де Медичи было проведено совещание относительно того, как подступиться к Галилею.

Галилей узнал об этом и навел справки у дружески к нему расположенного кардинала Конти в Риме об отношении церкви к новому учению. Ответ последнего от 7 июля 1612 года был обнадеживающим.

Вышло так, что на званом обеде при дворе великого герцога в Пизе физик Боскалья изложил великой герцогине-матери Кристине Лотарингской свои сомнения по поводу учения Коперника. Принимавший горячее участие в дискуссии профессор Кастелли настоял на том, чтобы запросить Галилея о его позиции. Таким образом Галилей счел себя обязанным написать 21 декабря 1613 года своему бывшему ученику бенедиктинскому священнику Кастелли письмо, приведшее к целому ряду последствий. В нем он ради оправдания учения Коперника на свой лад толковал Библию и тем самым вторгся в область компетенции теологов. Это письмо — не без его собственных стараний, не говоря уже о помощи посторонних, — стало широко известно и произвело сенсацию. Это же относится и к уже упомянутому нами вышедшему в том же году его труду о солнечных пятнах, где Галилей подробно излагал и пропагандировал учение Коперника на своем родном языке в доступной для любого грамотного итальянца форме.

Так вершила свой ход судьба. На четвертое воскресенье рождественского поста 1614 года доминиканский священник Каччини с кафедры в церкви Святой Марии Новеллы во Флоренции обрушился с нападками на Галилея. Он начал с остроумной игры слов: «Вы, люди галилейские, что вы стоите там, уставившись на небо?» Вслед за этим он объявил, что католическое учение не совместимо с мыслью о движении Земли, намекая тем самым на Коперника, которого еще при первых нападках с кафедры в ноябре 1612 года цитировал священник Лорини («этот известный Ипернико, или как он там себя называет»). Он объявил Галилея еретиком, а математику — изобретением дьявола.

Следующим этапом было заявление доминиканского священника Лорини, касавшееся письма, направленного Галилеем Кастелли, и поданное кардиналу-секретарю римской инквизиции, который 25 февраля 1615 года начал дело против Галилея.

19 марта 1615 года последовал вызов в инквизицию Каччини, где тот изложил свои обвинения в адрес Галилея. Начавшего по этому поводу беспокоиться Галилея подбодрили его друзья, в особенности Чамполи и Дини из Рима. В письмах, которыми обменялись Дини, Чамполи и Галилей, в первую очередь шла речь о толковании библейских текстов. Священник Дини сообщал 16 мая 1615 года, что не может быть и речи об обсуждении системы Коперника. Однако в его письме также говорится, что [B 2]

«Я не покажу разъяснений касательно Солнца никому, кто не был бы вместе с Вами, ибо пока что представляется, что необходимость движения Земли не найдет должного отклика».

К этому же времени относится публикация Галилеем его ставшего знаменитым, но опять-таки опасного для него письма великой герцогине-матери Кристине Лотарингской [B 2], где он вновь и более подробно, чем в письме к Кастелли, излагает свои взгляды на вопросы, касающиеся священного писания, и выступает за отделение теологии от естествознания:

«Почему же всякий, кто ничего в этом не смыслит, имеет право проповедовать против Коперника, тогда как мне запрещается говорить в его пользу?»

Далее в том же письме он пишет:

«Если еще и можно сомневаться, что папа в отношении того или иного учения... всегда обладает абсолютной властью допускать его или запрещать, то ведь не во власти какого бы ни было сотворенного существа делать его истинным или ложным...»

Тот же священник Лорини оговаривал Галилея в кругу его учеников как вольнодумца и искусителя, внушая колеблющимся ощущение риска и неуверенности. Этим можно с уверенностью объяснить тот факт, что последующее десятилетие стало для Галилея временем относительного одиночества.

В декабре 1615 года Галилей, обеспокоенный слухами, снова приехал в Рим, чтобы в устных объяснениях с авторитетными церковными властями противодействовать последствиям инсценированного Каччини во Флоренции нашумевшего скандала. Тосканский посланник в Риме был весьма недоволен сообщением о предстоящем новом визите Галилея, когда он писал 5 декабря 1615 года во Флоренцию своему непосредственному начальнику, государственному секретарю:

«Не знаю, изменились ли его отношение к учению и темперамент, но я уверен, что некоторые братья святого Доминика, имеющие отношение к Священной коллегии, да и другие настроены против него, и здесь не то место, где можно спорить о Луне или — тем более в наше время — поддержать или пытаться распространить новое учение».

Тут Галилей получил от Каччини извинения. Добровольный приезд Галилея в Рим произвел благоприятное впечатление на папу Павла V (понтификат 1605—1621 гг.). Что касается властей инквизиции, то в случае обвинения они явно должны были сосредоточить внимание на двух тезисах учения Коперника, заключение по которым было испрошено 19 февраля 1616 года. Тезисы были следующие [B 2]:

1. Солнце является центром Вселенной и не совершает никаких движений в пространстве.

2. Земля не является центром Вселенной и не неподвижна, но движется как целое, совершая также суточное вращение вокруг своей оси.

Уже 24 февраля 1616 года было опубликовано заключение, составленное одиннадцатью квалификаторами Священной коллегии.

По первому тезису оно гласило, что он является бессмысленным и абсурдным в философском отношении и к тому же еретическим, ибо явно противоречит учениям многих мест из священного писания как в буквальном смысле, так и в толковании его святыми отцами и докторами теологии.

По второму тезису заключение содержало такой же категорический вывод. Что же касается теологической истины, то этот тезис представляет собой по меньшей мере заблуждение в вере.

Основываясь на этом заключении, папа Павел V 25 февраля 1616 года через кардинала Меллини дал следующее указание Священной коллегии [B 3]:

«...названного господина Галилея к себе призвать и оного увещевать, чтобы он от замышленного мнения отрекся; в случае если он откажется повиноваться, отец-комиссар должен сообщить ему в присутствии нотариуса и свидетелей приказ о том, чтобы он всецело воздерживался от распространения такого учения и мнения, от его защиты или его обсуждения; если же и тогда он не успокоится, то подвергнуть его заключению в тюрьму».

Присутствие Галилея в Риме сделало возможным выполнение этого указания папы уже на следующий день.

Как об этом свидетельствует подвергаемая сомнению запись в книге протоколов от 26 февраля 1616 года, к которой мы еще вернемся при обсуждении процесса над Галилеем, увещевание проводил кардинал Беллармин в своих личных апартаментах в присутствии генерального комиссара Святейшей коллегии. При этом, согласно протоколу, Галилею было

«повелено и приказано, чтобы он вышеназванное мнение, что Солнце является центром Вселенной и неподвижно... более никоим образом не разделял, не распространял и не защищал как устно, так и письменно, в противном же случае против него начнет дело Священная коллегия, при каковом приказе указанный Галилей успокоился и обещал повиноваться».

Здесь утверждается, что Галилей выглядел успокоившимся, так что не было отказа в повиновении. Поэтому, согласно указанию от 25 февраля 1616 года, не было оснований увещевать его в присутствии нотариуса и свидетелей, сообщая суровый приказ. Если протокольная запись от 26 февраля 1616 года, подвергаемая сомнению исследователями дела Галилея вплоть до последнего времени, подлинна, т. е. не подделана позднее на оставленной чистой добавочной странице (как утверждают многие авторы, указывающие на видимые отступления от процедуры подписания протокола и предполагающие разнобой в почерке), то Беллармин явно отклонился от предписаний папского указания.

Обратим внимание на то, что в протокольной записи от 26 февраля 1616 года говорится об объявленном Галилею приказе, формулировка которого содержит пункты («никоим образом... не распространял...»), которые в анализе правомерности приговора играли важную роль.

3 марта 1616 года состоялось заседание инквизиции под председательством папы, на котором Беллармин докладывал о выполнении данного ему поручения.

На всякий случай Галилей заручился свидетельством от 26 мая 1616 года, подписанным кардиналом Беллармином [B 3]:

«Мы, Роберт кардинал Беллармин, поскольку дошло до нас, что господин Галилео Галилей был ложно оклеветан в клятвенном отречении перед нами с последующим несением спасительного покаяния, объявляем настоящим во свидетельство истины, что вышеназванный господин Галилео Галилей ни перед нами, ни перед кем-либо другим, ни в Риме, ниже́ в каком-либо ином месте, насколько нам ведомо, ни от каких своих мнений или учений не отрекался и никакого спасительного покаяния на себя не накладывал, но только лишь что ему сообщено было разъяснение, нашим Господом данное и Священной конгрегацией опубликованное, согласно коему учение, приписываемое Копернику, что Земля движется вокруг Солнца, Солнце же стоит в центре Вселенной, не двигаясь с востока на запад, противно Священному писанию, а потому его не можно ни защищать, ни принимать за истину. И в подтверждение этого мы настоящее свидетельство собственноручно составили и подписали: 26 мая 1616 года».

Когда 16 лет спустя во время большого процесса, проводившегося инквизицией, Галилей предъявил это свидетельство в качестве оправдательного документа, оно было воспринято скорее как отягчающее преступление обстоятельство, так как в нем снова было письменно подтверждено, что учение Коперника противно священному писанию.

На основании того же упоминавшегося выше теологического заключения Конгрегация Индекса опубликовала 5 марта 1616 года декрет о запрете учения Коперника. Указ такого же содержания был уже сообщен Галилею при его увещевании Беллармином. Согласно декрету [B 3],

«...и поскольку указанной Конгрегации стало известно, что это ложное и прямо противоречащее Священному писанию пифагорейское учение о подвижности Земли и неподвижности Солнца, которое Николай Коперник в своем труде «О движении небесных тел», а Диего из Стуники в комментарии к Книге Иова изложили, уже распространилось и стало принято многими, как это явствует из опубликованного письма одного отца-кармелита, в коем указанный отец тщится показать, что указанное учение о неподвижности Солнца в центре мира истинно и не противоречит Священному писанию; а потому Конгрегация полагает, дабы таковое мнение не приносило дальнейшего вреда католической истине, книгу Николая Коперника «О движении небесных тел» и таковую же Диего из Стуники о Книге Иова временно изъять впредь до их исправления, книгу же отца-кармелита Павла Антона Фоскарини запретить совершенно и наложить на нее проклятие, как и прочие книги, тому же учащие, запретить, потому как они также настоящим декретом все соответственно запрещаются, проклинаются и изымаются...»

Рис. 3. Галилео Галилей в возрасте 60 лет. По гравюре Оттавио Леони, 1624 г. (Немецкий музей в Мюнхене). «Я думаю, что нет в мире большей ненависти, чем у невежества к знанию» [B 16] (Галилео Галилей)

Иоганн Кеплер порицал запрет первоначально изданной книги Коперника, однако он критиковал и «непредусмотрительность известных лиц, кои вопросов астрономических касаются не в должном месте и не должным образом». Нет сомнения, что под таким лицом он имел в виду Галилея.

Спустя четыре года на римский книжный рынок поступило пересмотренное издание труда Коперника — гелиоцентрическая система была допущена для распространения в качестве математической гипотезы. Здесь в первую очередь сыграло свою роль ее соответствие практике, так как требовалась разработка более совершенного календаря.

Тот факт, что при увещевании с Галилеем обошлись столь снисходительно, был обязан счастливому стечению обстоятельств. Папа Павел V весьма благосклонно относился к Галилею ввиду его преданности католическим убеждениям и церкви, что не в последнюю очередь доказывалось его добровольным прибытием в Рим, чтобы выслушать мнение властей. Папа даже удостоил Галилея 13 марта 1616 года продолжительной и благожелательной аудиенции. По рассказу самого Галилея, папа при этом заверил его в полной безопасности, пока длится этот понтификат.

Галилей встретил в Риме среди могущественных князей церкви дружественно настроенных почитателей его научных достижений, и среди прочих кардиналов Маффео Барберини, Александра Орсини и Франческо Мариа дель Монте. Противниками же были хотя и многочисленные, но менее влиятельные теологи и философы. Высшая политика церковного государства в это время явно не приходила в противоречие с добрососедскими отношениями с Тосканой, чего следовало бы ожидать, если бы инквизиция осудила прославленного ученого и протеже великого герцога.

Расценивая ситуацию, сложившуюся под влиянием декрета, сверхоптимистически, Галилей задержался в Риме еще на несколько месяцев и вернулся во Флоренцию лишь после довольно настойчивого требования об этом в письме государственного секретаря великого герцогства [B 2]:

«Вы уже испытали на себе преследования со стороны монахов и знаете, насколько сие приятно. Их Высочества опасаются, что Ваше продолжающееся пребывание в Риме могло бы принести Вам неприятности, а потому они были бы рады, если бы Вы уже сейчас оттуда с честью отбыли, не дразня более собак, пока они спят, и если бы Вы с возможной поспешностью сюда вернулись, ибо ходят неблагоприятные слухи, а монахи всесильны».

Защита коперниканского учения в Dialogo (1632 г.)

6 августа 1623 года кардинал Маффео Барберини взошел под именем Урбана VIII (понтификат 1623—1644 гг.) на папский престол. Галилей и его сторонники сочли этот момент и обстоятельства благоприятными для того, чтобы добиться отмены декрета от 5 марта 1616 г. Барберини неоднократно проявлял благожелательный интерес к астрономическим наблюдениям Галилея и поздравлял его с успехами в одобрительных письмах и полной пафоса оде. Став папой, он даже одобрил галилеева «Пробирщика» (1623 г.). Хотя автор не очень любезно обошелся с отцами-иезуитами, папа принял посвящение себе этого трактата. Преисполненный в таких условиях надежд, Галилей писал тогда князю Чези: «Обстоятельства столь благоприятны, что мы должны осуществить наши желания — теперь или никогда!»

Весной 1624 г. Галилей вновь отправился в Рим и был принят папой не менее чем на шести продолжительных аудиенциях. Можно быть уверенным, что при этом волновавшая Галилея проблема была основательно и всесторонне обсуждена. Однако ни одна из сторон не смогла изменить позиций другой, но милостивое отношение папы к Галилею пока что сохранялось. Покидая Рим, он получил ценные подарки. В грамоте на имя великого герцога папа писал:

«В нем мы лицезрим не только лишь блеск учености, но также и усердие благочестия, и богатство его состоит в знании, как легко он снискал наше папское благоволение».

Какую же роль в конфликте Галилея с церковью сыграл его Dialogo, как состав преступления (corpus delicti)? Просто Галилей, когда все иные усилия оказались безуспешными, решился во всей полноте представить образованной Италии как «про», так и «контра» в отношении обеих систем мира — птолемеевой и коперниковой. Тем самым эти круги Италии должны были получить стимул высказать собственное мнение и стать действенным противовесом по отношению к тем теологам и философам, которые отвергали новое из принципа.

Для этого Галилей написал свой труд по-итальянски, и его по праву считают шедевром не только в отношении астрономии и физики, но и в отношении языка. Этот труд стал известен под сокращенным названием Dialogo («Диалог»), и в нем использован методический прием Платона — спор между представителями противоположных точек зрения. Рукопись была в основном готова к концу 1629 года, но печать задерживалась по внешним причинам, и не в последнюю очередь из-за длительных переговоров Галилея с органами цензуры в Риме, куда он и сам отправился в мае 1630 г. Так как 18 мая папа удостоил его аудиенции, Галилей воспрянул духом. К тому же, по счастью, обязанность провести цензорский досмотр была возложена на отца Риккарди, друга Галилея. После консультации с профессором математики Висконти Риккарди одобрил в конце концов опубликование для Рима в том случае, если отдельные страницы после напечатания будут вновь поданы для проверки, а предисловие и заключение к Dialogo будут отредактированы органами цензуры в духе декрета 1616 года.

Вернувшись во Флоренцию в конце июня 1630 года, Галилей, видимо, вследствие вмешательства папы долго не получал из Рима никаких вестей, почему и стал добиваться разрешения на печатание во Флоренции. Риккарди запросил флорентийские органы цензуры о проведении новой проверки и принятии решения. Предисловие и заключение должны были, однако, в любом случае снова направлены в Рим. Но Галилея уже совершенно вывели из себя эти постоянные отсрочки, и он во Флоренции приступил к печатанию книги. Подталкиваемый усердным заступничеством тосканского посланника, Риккарди выдал наконец 24 мая 1631 года постановление для инквизитора. 19 июня Галилей представил предисловие и приписку о том, что заключение будет содержать те же обоснования. Так как печатание уже началось, то предисловие, набранное крупным шрифтом, было отпечатано дополнительно на отдельном листе. 22 февраля 1632 г. Галилей смог преподнести своему монарху первый экземпляр Dialogo, снабженный разрешением цензуры для Рима и Флоренции.

Галилей ответил препятствиям со стороны церковных властей делом. Он по-своему исполнил требование органов цензуры, как можно это видеть из хитроумной и пронизанной иронией формулировки предисловия [A 7]:

«Благосклонному читателю. В последние годы издан был в Риме священный эдикт, долженствовавший воспрепятствовать опасным соблазнам нашего времени и своевременно обязывавший замолкнуть пифагорейские представления о том, что Земля подвижна. Не было недостатка в голосах, которые денно и нощно утверждали, что своему появлению это решение было обязано не разбору со знанием дела, но проистекало из партийных страстей, поддерживаемых скудными знаниями. Выражалось явное мнение, что консультанты, вовсе не знакомые с состоянием астрономической науки, не должны были подрезать крылья творческим умам таким неожиданным запретом. Слушая столь легкомысленные жалобы, я не мог сдерживать своего гнева. Всецело веря этому столь мудрому постановлению, решился я выступить на мировой сцене свидетелем беспристрастной истины. Я был тогда в Риме, и я не только внимал самым высшим из сановитых духовных владык этого двора, но и встречал также одобрение с их стороны. Так что опубликование означенного декрета не прошло без того, чтобы я не был некоторым образом поставлен об этом заранее в известность. И посему я вознамерился показать в предлагаемой, выстраданной мною работе иным народам, что в Италии, и в особенности в Риме, о сем предмете настолько же известно, насколько могли бы об этом сказать иностранные исследования. Сопоставляя все свои собственные рассмотрения коперниканской системы, хочу я показать, что знание прежде всего принадлежало римской цензуре, что в этой стране пребывает не только родина догмы во спасение души, но и что из нее исходят остроумные открытия, радующие дух.

Для того я в ходе беседы прибегнул к партии Коперника, причем исхожу я из его системы совершенно математически как из предположения, и с помощью всевозможных ухищрений пытаюсь показать, что сия система не просто превосходит систему, согласно коей Земля неподвижна, но также и принимая во внимание возражения, выдвинутые истинными перипатетиками. Люди эти, вопреки своему названию, довольствуются преклонением перед призраками, но не странствуют и не стремятся испытать истину силой собственного размышления, но только лишь и всецело через затверживание четырех неверно понятых принципов.

Разобраны будут три главных вопроса. Сначала попытаюсь я показать, что все опыты, кои на Земле могут быть поставлены, суть недостаточны для выявления ее движения и что таковые, напротив, в равной мере примиримы как с движением, так и с неподвижностью Земли, и при таком допущении, как я надеюсь, можно обсуждать и многие неизвестные древним наблюдения. Затем разбору подвергаются небесные явления, и сей разбор идет настолько на пользу коперниканских предположений, как если бы они из него с совершенной неизбежностью проистекали; при этом рассказывается и о новых изысканиях, на кои следует смотреть как на вспомогательные астрономические средства, но не как на истинно действующие законы природы. Наконец, в-третьих, выношу я на спор остроумную фантазию. Много лет назад однажды было мною сказано, что было бы возможно бросить свет на темный вопрос об отливе и приливе, если бы согласиться с движением Земли. Сие мое высказывание передавалось из уст в уста, и нашлись столь милосердные отчимы, что объявили бедного сироту порождением собственного ума. И ради того, чтобы какой-то иностранец, вооруженный нашим оружием, не выступал перед нами и не порицал нас за то, что мы де недостаточно уделяем внимания столь важному явлению природы, счел я за должное изложить основания, по которым это явление делается понятным в предположении подвижности Земли. Будем же надеяться, что эти разбирательства докажут всему миру, что хотя прочие народы, возможно, и более широко занимаются мореходством, но что мы им в научных изысканиях не уступаем, и что если мы удовольствовались утверждением о неподвижности Земли, рассматривая противоположную посылку лишь как математическую прихоть, сие никак не происходит из незнания иной идеи; что, напротив, оставляя в стороне другое, мы делаем это из тех побуждений, которые проистекают из благочестия, религии, понимания божьего всемогущества и сознания ограниченности человеческого духа. И, мыслил я далее, как будет превосходно развить эти мысли в форме беседы, ибо таковая не связывает себя со строгим соблюдением математических законов и то здесь, то там дает повод для отклонений не менее интересных, чем сам предмет.

Много лет тому назад я чаще посещал чудесный город Венецию и в ту пору общался с синьором Джованни Франческо Сагредо, мужем благородного происхождения и исключительной остроты ума. Туда же приезжал из Флоренции синьор Филиппо Сальвиати, известный по самой меньшей мере своей благородной кровью и своим блестящим богатством; этот возвышенный ум превыше всего считал наслаждением размышления и изыскания. С ними обоими часто беседовал я о вышеуказанных вопросах, причем именно в присутствии философа-перипатетика, которому, очевидно, ничто не затрудняло познания истины, чем та репутация, которую он заслужил толкованиями Аристотеля.

Теперь, когда безжалостная смерть лишила города Венецию и Флоренцию этих двух просвещенных мужей во цвете их лет, попытался я, насколько это позволяют мои слабые силы, вызвать их снова к жизни для их же славы на этих листах, и да будут они принимать участие в предстоящих диалогах как собеседники. И да не будет забыт также честной перипатетик, а ввиду его особого пристрастия комментировать Симплициуса при умолчании о его истинном имени подошло ему название любимого им автора. И да приимут души обоих превосходных мужей, навсегда пребывающих в моем полном к ним уважения сердце, сей открытый для общества памятник моей никогда не умирающей любви, и да поможет мне воспоминание об их красноречии ясно изложить для потомства обещанные рассуждения. Между указанными господами постоянно завязывались беседы на всевозможные темы, которые, как это обычно бывает, касались произвольно зародившихся вопросов. Однако этим лишь разжигалась в их душе жажда познания, никогда не утолявшаяся. И тогда они приняли мудрое решение проводить вместе некоторые дни, дабы, исключив все иные дела, прилежно и в должном порядке заниматься рассмотрением и восхвалением чудесных небесных и земных творений божиих. Когда сие общество собиралось во дворце благороднейшего синьора Сагредо, то после обыкновенной, однако краткой церемонии приветствования синьор Сальвиати начинал так...»

Галилей составил это предисловие по настоянию римской цензуры, требовавшей, чтобы был подчеркнут гипотетический характер коперниканской системы. Просто удивительно, насколько образцово-показательно он пошел навстречу этому настоянию («...причем исхожу я из его системы совершенно математически как из предположения...») и с какой находчивостью бросил на чашу весов довод о национальной гордости. Хотя в основе своей все это предисловие было навязанным Галилею и недостойным уровня Dialogo лавированием!

Очевидно, что в образе Сальвиати Галилей хотел изобразить себя как исследователя, тогда как Сагредо он предоставил роль интеллигентного дилетанта, подбрасывающего интересные вопросы и стимулирующего дискуссию. Он умолчал лишь о том, кого олицетворял Симпличио.

Указания цензуры относительно издания Dialogo касались кроме предисловия также и заглавия всего труда. Как мы увидим позднее, в Dialogo, где беседы подразделены на четыре дня, последний день посвящен объяснению приливов и отливов. Галилей был настолько увлечен своей идеей о том, что приливы и отливы являются самым убедительным и очевидным для всех доказательством двоякого движения Земли, оспариваемого его противниками, что хотел отразить это в заглавии Dialogo. Однако папа имел на сей счет свое мнение. Он считал, что нельзя ограничивать божьего всемогущества, но что бог способен вызвать это явление и другим путем, чем в проповедуемой Галилеем модели в виде наполненного водой блюда, движущегося то в одну, то в другую сторону.

Кеплер уже в конце XVI столетия пришел к твердому убеждению о причинной связи между Луной и приливными явлениями. Он писал 26 мая 1598 г. из Граца баварскому канцлеру Херварту фон Хоэнбургу:

«...Если мои мысли об этом явлении верны, то мне кажется, что не следует отвлекаться от Луны, ибо с ее помощью можно рассчитать приливы и отливы — я уверен, что это возможно. Кто связывает движение моря с движением Земли, тот основывается на очень резком движении, но тот, кто предоставляет морю следовать за Луной, приходит к движению, в определенных отношениях естественному».

Оставим открытым вопрос о том имел ли папа в виду идею Кеплера; во всяком случае, Галилею пришлось согласиться изменить предполагаемое заглавие его труда Dialogo del flusso e reflusso («Диалог о приливах и отливах»). Так было одобрено новое заглавие, в буквальном переводе гласящее:

«Разговор Галилео Галилея, члена Академии деи Линчеи, экстраординарного математика Университета в Пизе, первого философа и математика Светлейшего Великого герцога Тосканы. В коем в заседаниях на протяжении четырех дней трактуются две главные системы мира, птолемеева и коперникова; с беспристрастным указанием философских и естественных оснований как для одной, так и для другой точки зрения».

Последнее требование цензора состояло в том, чтобы в тексте нашел отражение довод папы. Галилей выполнил это требование в заключительном обмене мнениями между Симпличио и Сальвиати [A 7].

Симпличио: «...Что касается проведенного обсуждения особенно последних из разобранных вопросов о причинах отливов и приливов в морях, то этот вопрос остался мне все же не вполне понятным. Однако в представлении, которое я для себя об этом смог составить, хотя оно еще и неполно, должен я признать, что Ваше объяснение, конечно, представляется мне более изобретательным, чем все прочие, о коих я до сих пор слышал. И тем не менее я не считаю его верным и доказательным. Перед моим духовным взором предстает то непоколебимо стоящее учение, которое некогда вывело меня в люди как ученые, так и высокопоставленные. Я знаю, что на вопрос, не мог ли бог в силу своих бесконечных мощи и премудрости придать воде как элементу переменное движение, нами в ней наблюдаемое, также и иным путем, кроме как приводя бассейны морей в движение? — Знаю, говорю я, что на сей вопрос Вы ответите, что он мог бы и сумел бы сделать это многочисленными и неисповедимыми для нашего понимания способами. И допуская сие, тут же прихожу я к выводу, что было бы недопустимой смелостью ограничивать мощь и премудрость божии и свести их в пределы какой-то одной человеческой прихоти».

Сальвиати: «Удивительное, поистине небесное учение! Как с ним превосходно согласуется то другое божественное распоряжение, согласно коему дозволяется нам исследовать строение мироздания, но тем не менее навсегда запрещается действительно постигать творение рук его, с той, верно, целью, чтобы живость человеческого духа не замирала и не притуплялась. И потому будем же пользоваться духовной живостью, богом дозволенной и данной, дабы познавать его величие и исполняться к нему тем большим изумлением, чем менее мы ощущаем себя в силах проникнуть в неизмеримые глубины его вездесущности».

Заключает беседу Сагредо, приглашая отдохнуть от напряженного диспута и прогуляться в гондоле в вечерней свежести.

Позднее мы еще остановимся подробно на специальных проблемах, обсуждаемых в Dialogo. Этот труд встретил в тогдашнем ученом мире широкий отклик, ибо в нем устанавливались новые масштабы всего научного метода исследования вообще. Здесь мы укажем еще на некоторые важные философские идеи Галилея.

В одном месте, обобщенно говоря о своих разочарованиях, связанных с наблюдениями при помощи зрительной трубы, Галилей высказывает жалобу [A 7]:

«Пока они не допустят что-либо изменить на небесах Аристотеля, они яростно оспаривают то, что видят на небесах природы».

Или в другом месте [A 7]:

«Ограниченность обыкновенных душ достигла того пункта..., когда они отказываются прислушаться, не говоря уже о том, чтобы исследовать, какие возникли новые умозаключения или проблемы...»

Сюда же нацелено следующее высказывание [A 7]:

«Что же может превзойти ту узость взглядов, когда при публичной дискуссии, касающейся доказуемых утверждений, некто молниеносно преподносит цитату, которая касается часто совершенно иного предмета, и затыкает ей рот противнику? Но ведь если Вы вообще хотите вести исследования таким образом, то Вас тогда не следует называть философом, называйтесь же историком либо доктором зазубривания наизусть, ибо тот, кто вовсе не философствует, не вправе и думать о почетном звании философа».

Несмотря на ряд недостатков Dialogo в научном отношении, которые выдают аристотелевское прошлое Галилея в молодости, ядро его теоретических научных представлений являет собой значительный шаг вперед от позиций аристотелевского естествознания. В этой связи мы процитируем высказывания Эмиля Штрауса [A 7], который взял на себя благодарный труд перевода книги Галилея на немецкий язык и ее издания. В его предисловии подчеркивается, что

«в этой книге речь идет отнюдь не просто о разборе двух систем, но гораздо более обо всем методе научного исследования. Такое исследование, начиная с этого этапа, должно было носить вид умеренности, но на деле быть более настойчивым и плодотворным; в нем уже не предполагалась возможность узнать или тем более иметь готовое знание a priori, и оно брало на себя несравненно более тяжкую задачу из внешне незначительных указаний, из будничных и потому не привлекавших внимания фактов извлечь следы многозначительных законов. Книга Галилея учила его современников — и такая наука еще и сегодня не стала лишней для широких и влиятельных кругов — тому, что сущность науки и научного образования не исчерпывается заученно-логическим мышлением и набором готовых формул, но представляет собой бесконечно более трудное искусство сообразовываться с фактами через наблюдения и опыты — главное средство познания».

Но и для церкви в Dialogo прозвучал набат тревоги, ведь воскликнул же в ужасе Симпличио: «Это философский метод... вносит хаос и в небеса, и в Землю, и во все мироздание и разрушает их».

Говорят, что по Риму поползли слухи, будто Галилей в образе Симпличио, ограниченного в своем перипатетическом стиле мышления и высказываний и зачастую производящего примитивное впечатление защитника старины, вывел самого папу. Враги Галилея несомненно весьма способствовали распространению этих слухов, постаравшись, чтобы они были как можно более правдоподобными и поскорее стали известны папе. Теперь Галилей созрел для суда инквизиции.

Но прежде чем заняться процессом над Галилеем, следует еще отметить, что в период с 1617 по 1622 г., к которому относится и время создания Dialogo, Иоганн Кеплер написал свой труд Epitome astronomiae copernicanae («Краткое изложение коперниканской астрономии»), представлявший собой систематический курс астрономии того времени. Как уже упоминалось, этот труд до XIX столетия оставался в Индексе запрещенных книг.

Процесс инквизиции и осуждение Галилея (1633 г.)

Когда Галилей предстал перед трибуналом инквизиции за опубликование Dialogo, ситуация была совершенно иной, чем за 16 лет до этого.

На троне святого Петра сидел папа Урбан VIII — прежде дружественный Галилею кардинал Маффео Барберини. Теперь он считал себя оскорбленным и высмеянным в лице Симпличио (оставим открытым вопрос о том, насколько это было верно). Наверное, у Галилея и не было такого намерения, так как взгляды Симпличио и папы никоим образом не совпадали. Однако папа считал себя сильно задетым, ибо он явно решил если не полностью уничтожить своего прежнего друга Галилея, то хотя бы сильнейшим образом его унизить и самыми жесткими и решительными мерами создать устрашающий пример, так как церковь оказалась в опасности. Жертвами этого замысла наряду с Галилеем стали также осужденный позднее флорентийский инквизитор и в конце концов отрешенные от должности верные слуги папы Риккарди и Чамполи.

В то время интересы церкви явно не требовали особых мер в отношении Великого герцога тосканского.

Близкий к наукам и связанный с Галилеем кардинал Орсини к тому времени умер.

Могущественный орден иезуитов избрал своими адвокатами отцов-иезуитов Грасси и Шайнера, по отношению к которым Галилей проявлял явное неуважение в ходе научной полемики — по отношению к Грасси в споре о кометах и по отношению к Шайнеру — относительно солнечных пятен. Орден несомненно оказал влияние на перемену папского мнения. После своего осуждения Галилей писал одному другу, что отец-иезуит Гринбергер сказал их общему знакомому следующее:

«Если бы Галилей сумел сохранить симпатии отцов Collegium Romanum, он продолжал бы жить во славе в этом мире».

Ход событий был следующим.

Спустя шесть месяцев после выхода в свет Dialogo в августе 1632 г. по распоряжению папы издатель получил приказ приостановить продажу этого труда. Издатель сообщил, что уже было продано 500 напечатанных экземпляров.

Комиссия Конгрегации Индекса, испрошенная в процедуре обвинения, установила следующие отягчающие вину обстоятельства:

1. Противозаконное добавление цензорского разрешения для Рима. Папа сам был разгневан на Галилея за то, что тот явно перехитрил Риккарди.

2. Выделение предисловия из остального текста использованием другого шрифта, а также пренебрежительное обращение с исходящими от папы заключительными доводами против коперниканского учения.

3. Частый выход за рамки гипотетической точки зрения при обсуждении коперниканского учения.

4. Вымысел насчет того, будто церковное решение против этого учения еще не принято, но только ожидается.

5. Резкая полемика против антикоперниканского и высоко ценимого церковью автора.

6. Утверждение о существовании известного подобия между божественным и человеческим толкованием математических истин.

7. Утверждение, что последователи Птолемея превратятся в последователей Коперника, но не наоборот.

8. Сведение отливов и приливов к следствию движения Земли.

9. Нарушение запрета от 26 февраля 1616 года.

Как было указано в этом документе, первые восемь пунктов могли быть ослаблены, если бы от книги проистекала какая-либо польза. Поэтому добавление последнего пункта обвинения было существенным.

Опираясь на результаты предварительного следствия, инквизиция начала судебное разбирательство против Галилея, причем делалась ссылка на встречу Галилея с кардиналом Беллармином 26 февраля 1616 года, когда по мнению Галилея речь шла об увещевании, а по мнению инквизиции — о формальном запрете. При этом инквизиция опиралась на уже упоминавшийся протокол от 26 февраля 1616 года, согласно которому кардинал предписывал Галилею впредь всецело и полностью воздерживаться от того, чтобы «новое учение каким бы то ни было образом проповедовать, защищать или его придерживаться». Папа сообщил через Риккарди тосканскому посланнику, что одного только нарушения Галилеем этого запрета уже достаточно, чтобы погубить его [B 9]. Кардинала Беллармина уже не было в живых, так что допросить его было невозможно.

Так начался собственно процесс против Галилея — с формального юридического обвинения, основанного на научном заблуждении.

23 сентября 1632 г. Священная коллегия приняла решение вызвать его в Рим на октябрь месяц на свой суд. Однако Галилей в то время уже лежал больной, что удостоверялось тремя врачебными свидетельствами. Его просьба об отсрочке поездки была встречена угрозами из Рима. И почти семидесятилетний старик должен был зимой совершить эту трудную поездку; в Рим попал он 13 февраля 1633 года. Он остановился там на вилле Медичи как гость тосканского посланника Франческо Никколини, который для него был, видимо, всегда добрым советчиком.

Во время процесса, начавшегося спустя два месяца, Галилей с 12 по 30 апреля 1633 г. и с 21 по 24 июня 1633 г. содержался в заключении во дворце инквизиции. Как узник он пользовался необычными привилегиями — занимал во дворце три комнаты, имел с собой слугу и мог даже получать провизию из тосканского посольства, а также переписываться с Никколини без контроля со стороны цензуры. У инквизиции не было иного выбора, кроме как относиться к видному ученому с должным уважением.

Тактику Галилея можно охарактеризовать следующим образом. Он, очевидно, прибыл в Рим, полагая, что еще есть какая-то надежда защитить коперниканскую систему. Однако лишь только он увидел, сколь далеко заходят замыслы инквизиции, то пустил в ход политику отговорок и уверток, чтобы избежать возможных пыток или даже мученического конца. Если разобраться в документах процесса, в которых зафиксирован ход допроса, то видно, насколько трудно было инквизиции принудить его к ясным и влекущим осуждение высказываниям. Всякий раз допрос изобиловал противоречивыми высказываниями Галилея. Местами это было сплошное лавирование. В конце концов он, очевидно, понял, что существует лишь один выход — безграничная, можно сказать, почти ироническая покорность.

Когда ему разрешили 30 апреля 1633 г. покинуть дворец инквизиции, он, видимо, уже подумал, что его оправдали, тем более что Никколини пытался склонить к этому папу, все время выражая поддержку со стороны великого герцога Фердинанда II, который в 1621 г. стал преемником Козимо II и правил до 1670 г. Считая, что его доведенное до нелепости прямодушие не может не попасть в цель, Галилей даже сказал [B 3]:

«Дабы вернее подтвердить, что я не принимал на веру это проклятое мнение о том, что Земля движется, а Солнце покоится, ни что его принимаю, готов я дать еще одно отчетливое доказательство...» — он хотел добавить к Dialogo еще два дня, чтобы опровергнуть в них учение Коперника.

Эти маневры, вероятно, можно хотя бы отчасти понять, если учесть, что на скамье подсудимых был духовно сломленный, старый человек, испытывавший жестокие сомнения, с сильно подорванным здоровьем и страдавший от постоянных болей — следствий костного перелома. Галилей, наверное, думал, что на основании десятилетий предыстории его научных убеждений, которые он и пропагандировал устно, и отражал в печати, для потомков его позиция будет однозначно очевидной независимо от того, как он выручал себя в этот момент из беды.

Во вторник 21 июня 1633 г. Галилею на последнем из четырех допросов под угрозой пытки, утвержденной папой 16 июня 1633 г. на заседании Конгрегации [B 9], инквизитором был задан казуистический вопрос, «упорствует ли (он) или упорствовал и с какого времени в том, что Солнце, а не Земля находится в центре мира, последняя же движется, в том числе совершает оборот каждые сутки» [B 3]. К концу этого допроса Галилей заявил:

«Я считаю, что более не упорствую в этом мнении Коперника после того, как мне сообщено приказание, дабы я от него отрекся. К тому же я здесь в Ваших руках, и делайте со мной все по Вашему усмотрению».

Когда же в последний раз от него потребовали истинного признания, он сказал:

«Я здесь для того, чтобы оказывать послушание, и, как уже было сказано, после свершившегося приговора в том мнении упорствовать не буду».

Заключение протокола гласит, что «во исполнение декрета от него ничего иного не может требоваться».

Суд вели десять кардиналов, назначенных папой инквизиторами в борьбе против ереси. Они вынесли следующий приговор, который Галилей должен был выслушать стоя в церкви доминиканского монастыря Санта Мария сопра ля Минерва [B 3]:

«Святейшим именем Господа нашего Иисуса Христа и преславной Богоматери и пречистой Девы Марии мы утверждаем, возвещаем, постановляем и объявляем сиим нашим окончательным приговором, который мы, состоя в Трибунале, при участии и с помощью достойных учителей теологии и докторов обоих прав как наших адвокатов в этом документе выражаем, касательно рассмотренного перед нами вопроса и вопросов между его милостью Carolus Sincerus, доктором обоих прав и фискальным прокурором настоящей Святейшей коллегии, с одной стороны, и тобой, Галилео Галилей, каковой в силу имеющегося здесь процессуально разобранного писания был обвинен, подвергнут расследованию и допрошен и в указанном выше сознался, с другой стороны, что ты, вышеназванный Галилей, в силу того, что обнаружилось на процессе и ты сам выше признал, перед сей Святейшей коллегией себя под подозрение в ереси ставишь, а именно, что ты уверовал и упорствовал в учении, кое ложно и Священному и Божественному писанию противно и гласит, что Солнце есть центр земного круга и не движется с востока на запад. Земля же подвижна и не есть центр мира, и что сие мнение можно принять возможным и защищать даже после того, как оно было найдено и объявлено противоречащим Священному писанию, и что ты посему подпадаешь под все запреты и наказания, кои священными канонами и иными всеобщими и особыми установлениями против совершивших такого рода преступления определены и на них наложены. Сии прегрешения мы тебе отпускаем, лишь ты от чистого сердца и с нелицемерной верой от вышеназванных заблуждений и ереси и всего прочего ложного и противного слову католической и апостольской церкви отречешься, проклянешь их и предашь анафеме согласно формуле, каковая тебе нами будет предложена. Затем же, чтобы твое тяжкое и гибельное заблуждение и неповиновение не остались без наказания и чтобы ты впредь действовал с предосторожностью, прочим же чтоб это было примером, от подобных ошибок удерживающим, определяем мы, что книга «Диалог Галилея» да запрещена будет официальным распоряжением; тебя же осуждаем мы к тюремному заключению по всей строгости при сей Святейшей коллегии на срок, определяемый по нашему усмотрению, и накладываем на тебя спасительное покаяние в течение последующих трех лет произносить еженедельно один раз по семь покаянных псалмов, оставляя за нами право указанные наказания и покаяния умерить, заменить, полностью или частично отменить.

Сказано, возвещено и объявлено нами в приговоре, определено и присуждено, и сохранено нами за собой право, в настоящей или иной лучшей форме или образе, как это нам по праву возможно и должно».

Этот приговор, недостойный и враждебный науке по всей своей сути, был подписан семью из десяти кардиналов, принимавших участие в процессе. Отсутствуют подписи кардиналов Каспара Борджиа, Лаудивио Закиа и Франческо Барберини (племянника папы). Этот факт, за которым несомненно скрываются острые внутренние противоречия в Святейшей коллегии, исторически весьма знаменателен!

После объявления этого приговора Галилей должен был, смиренно преклонив колени и с рукой на Библии, зачитать перед присутствующими предложенную ему формулу отречения [B 3]:

«Я, Галилео Галилей, сын покойного Винченцо Галилея из Флоренции, 70 лет от роду, доставленный лично на суд и коленопреклоненный перед Вашими Преосвященствами, высокопреподобными господами кардиналами, генеральными инквизиторами против ереси во всем христианском мире, имея перед собой священное Евангелие и возлагая на него руки, клянусь, что я всегда верил, верую ныне и с Божией помощью буду веровать впредь во все то, что святая католическая и апостольская римская церковь признает, определяет и проповедует. Но так как Святейшая коллегия по праву отдала мне приказание, дабы я полностью отрекся от того ложного мнения, согласно коему Солнце есть центр мира и неподвижно, Земля же не есть центр и движется, и дабы я названное учение ни признавать и ни защищать, ни каким-либо образом письменно или устно проповедовать не стал; и так как я, по возвещении мне, что указанное учение состоит в противоречии со Священным писанием, написал книгу и напечатал ее, в коей я это уже тогда проклятое учение разъяснял и весьма весомые основания приводил в его пользу, без того, чтобы добавить и противные доводы; так что посему я навлекал на себя тяжкие подозрения в ереси, а именно, что принимаю и верую, что Солнце находится в центре мира и неподвижно, Земля же не в центре и движется. — Посему, желая теперь снять с себя это по праву навлеченное тяжкое подозрение перед Вашими Преосвященствами и всеми католическими христианами, я с чистым сердцем и нелицемерной верой предаю анафеме и проклятию и отрекаюсь от названных заблуждений и ереси, как и вообще от всего прочего ложного и от всякой секты, враждебной названной святой церкви, а также я клянусь впредь ни устно, ни письменно не говорить и не утверждать ничего такого, из-за чего могло бы против меня подобное подозрение возникнуть, но если я встречу еретика или подозреваемого в ереси, то я укажу на него настоящей Святейшей коллегии либо инквизитору и епископу того места, где буду находиться. Кроме того, я клянусь и обещаю выполнить и полностью совершить все покаяния, которые этот святой суд на меня наложил или еще наложит. И если мне случится перед кем-нибудь преступить эти обещания, заявления и клятвы (от чего избави меня Бог), то я предам себя всем покаяниям и наказаниям, определенным и предназначенным священными канонами и другими всеобщими и особыми установлениями для такого преступника. И да поможет мне Бог и святое Евангелие, на которое я возлагаю свои руки. Я, вышеназванный Галилео Галилей, отрекся, поклялся и дал обещание и принял обязательство перед высшей властью и для заверения таковой я передо мной лежащий акт моего отречения слово в слово произнес и собственноручно подписал.

В Риме в монастыре Минервы сего дня 22 июня 1633 года.

Я, вышеназванный Галилео Галилей, собственноручно присягаю».

Галилей коленопреклоненно присягал на том самом месте, где Джордано Бруно выслушал свой смертный приговор. И хотя сам Галилей был глубоко унижен, инквизиция добилась с помощью этого достопамятного показательного процесса лишь кажущегося торжества церкви. На деле стала лишь очевиднее зияющая пропасть между окаменевшей догмой и развивающейся наукой. Иначе и не могло быть, ибо церковь в этом судебном процессе выступила против научного прогресса, за которым стояли объективные законы развития общества.

На следующий день после оглашения приговора папа в порядке помилования заменил Галилею заключение в тюрьме инквизиции изгнанием, и тот мог вернуться во дворец посланника на виллу Медичи. Там должен он был, однако, жить в строжайшем уединении. Галилей униженно просил, чтобы ему позволили отбывать заключение не в Риме, а во Флоренции, но в этой просьбе было сначала отказано. Однако он получил разрешение ввиду свирепствовавшей во Флоренции чумы принять приглашение архиепископа Пикколомини, относившегося к нему по-дружески, несмотря на осуждение, и поехать в июле 1633 года в Сиену.

В конце 1633 года Галилею было разрешено переселиться в Арчетри под Флоренцией. Там в его распоряжении была усадьба. Вивиани сообщает, что в деревне Галилей чувствовал себя прекрасно, там его часто посещали близкие друзья, которых он имел право принимать, однако только по одному.

Его Dialogo был включен в Индекс запрещенных книг. Происходил розыск уже проданных экземпляров. Еще в 1633 г. Галилею удалось переслать один экземпляр Dialogo своему очень интересовавшемуся этим трудом другу, кальвинисту Элиасу Диодати в Париж, так что этого не заметил священник, следивший за Галилеем. Целью было опубликование книги за границей без личного участия Галилея. Так как итальянский текст был там бесполезен, то потребовался перевод на общедоступный в те времена латинский язык. О нем позаботились три немецких протестанта — страсбургский эрудит Матиас Бернэггер вместе со школьным учителем из Гейдельберга Лингельсгеймом и математиком и астрономом из Тюбингена Вильгельмом Шикхардтом. Латинский перевод запрещенного труда вышел уже в 1635 г. в издательстве «Эльзевир» в Лейдене. Тем самым он был спасен для мира и для потомков. Dialogo оставался в Индексе запрещенных книг около 200 лет.

Осуждение Галилео Галилея произвело в тогдашней Европе ощущение шока, тем более что по распоряжению папы копии приговора были разосланы во все университеты и другие заведения. Этот акт навел на многих ученых страх перед церковью. Примечательно, что даже такого знаменитого ученого, как Декарт, это убедило проявить осторожность — отвергнуть коперниканскую систему и механику Галилея и изъять свой начавший печататься труд Le Monde («Мир»).

О процессе над Галилеем существует почти необозримое количество работ, подробный анализ которых здесь невозможен. Сейчас нецелесообразно уже спорить о подлинности протокола от 26 февраля 1616 г. и в связи с этим о формально юридической правомерности самого приговора.

Несомненно, что церковь, обладавшая в те времена всей полнотой власти, могла бы изыскать и другой путь, чтобы справиться с угрожавшим ее существованию учением Коперника и с его основным представителем — Галилеем.

Несомненно также, что Галилей, позднее в конфиденциальных письмах горько жаловавшийся на несправедливый приговор, изменил своим научным убеждениям, которых он придерживался десятилетиями, хотя его отречение и можно рассматривать как чисто словесное.

Зададимся двумя вопросами. Во-первых, следует ли отождествлять, как это иногда делают, прагматическую линию поведения Галилея перед лицом инквизиции с бесхарактерностью или с предательством по отношению к науке? Во-вторых, зачем было бы Галилею бессмысленно жертвовать своей жизнью? Кому он принес бы этим пользу?

Отвечая на эти вопросы, следует принять во внимание следующее:

— признание, добытое под нажимом власти и под угрозой возможного мученического конца, явно является вынужденным, и совесть Галилея не могла быть им отягощена;

— спасши свою жизнь таким образом, Галилей обеспечил себе возможность дальнейшей научной деятельности, ценным плодом которой были его Discorsi;

— он находился под сильным психологическим давлением, особенно со стороны своей старшей дочери Вирджинии, переселившейся во Флоренцию еще до него и с 1613 года пребывавшей там в одном из монастырей, которая усердно заботилась о его душевном благополучии;

— он был убежденным католиком, практикующим все обряды, и хотел освободить церковь от ее научного заблуждения, что и привело его к острейшему моральному конфликту, причем в соответствии с господствовавшими в его столетие взглядами он не желал быть отлученным от общества верующих;

— Галилею как человеку было дозволительно проявить слабость из стремления сохранить жизнь, тем более что коперниканская система тогда была еще противоречива и отвергалась превосходящим большинством выступавших против нее духовных противников, так что еще полностью отсутствовала научная солидарность в собственном смысле слова;

— решающий плодотворный элемент для самокритичного исследователя в данной исторической ситуации — постоянные сомнения в правильности собственных результатов, что, с одной стороны, не должно уводить в агностицизм, но, с другой стороны, должно служить рычагом, стимулирующим истинное творчество. Галилей не был свободен от таких сомнений, иначе он не был бы Галилеем. Яснее всего это выражено в его высказывании, относящемся к концу 1612 г., когда казалось, что кольца Сатурна внезапно исчезли:

«Как следует понимать такое необычное изменение? Может быть, обе меньшие звезды исчезли, как пятна на Солнце? Или Сатурн «пожрал своих детей»? Или все явление было в действительности обманом и иллюзией, и стекла все это время вводили в заблуждение и меня, и многих других, кто столь часто наблюдал вместе со мною? Возможно, пришло время ожить сгинувшим было надеждам тех, кто, ведомые более глубоким пониманием, постигли все заблуждения этих новых наблюдений и обнаружили их невозможность! Не знаю, что мне сказать в столь новом, столь странном, столь неожиданном положении. Краткость времени, беспримерность происшедшего, слабость моего понимания и страх впасть в заблуждение смущают меня до крайности».

Кроме того, стоит вопрос: пошла бы инквизиция тогда ввиду целого ряда внутри- и внешнеполитических факторов на то, чтобы действительно физически уничтожить старика Галилея, если бы он не отрекся от своих убеждений? Не помог ли Галилей своим отречением выйти церкви из ставшего крайне трудным для нее положения, освободив ее от необходимости приговорить к сожжению Галилео Галилея, прославившегося во всей Европе? Не была ли его капитуляция преждевременной?

Здесь невозможно продолжать анализ заданных вопросов, стимулирующих дальнейшие размышления, и нам хотелось бы лишь заметить, что не следует забывать при общей оценке качеств Галилея о другом, следующем труде его жизни — Discorsi и о том мужестве, с которым он передал его для опубликования за границей, что вновь ввело его в конфликт с церковными властями и тем самым обрекло на многие неприятности.

Создание Discorsi со всей ясностью показывает, что исследователь (здесь — Галилей), даже если ему по ходу дела приходится испытывать колебания и другие субъективные затруднения, снова приходит в своем процессе познания на верный путь, влекомый объектом исследования — объективной реальностью. Конечно, необходимым условием при этом является то, чтобы исследование было по-настоящему научным.

Домашний арест и смерть в Арчетри (с 1633 по 1642 г.)

С осуждения и помилования, заменившего заключение на домашний арест в вилле Il Gioiello («Украшение») в поместье Арчетри под Флоренцией, начались последние восемь лет жизни Галилея. Сообщения о степени изоляции, в которой он содержался, противоречивы. Насколько печальной была жизнь Галилея в Арчетри, можно доподлинно узнать из одного его письма, направленного другу Элиасу Диодати в Париж [B 3]:

«В Арчетри я живу под строжайшим запретом не выезжать в город и не принимать ни много друзей одновременно, ни с теми, кого я принимаю, не общаться иначе как крайне сдержанно. Часто посещаю я близлежащий монастырь, где мои две дочери пребывали в монахинях, и я их очень любил, особенно старшую, исключительно духовно одаренную, наделенную редкой сердечной добротой и весьма ко мне привязанную. В пору моего отсутствия, кое она для меня почитала полным крайней опасности, здоровье ее было подорвано охватившей ее меланхолией, а затем, наконец, случилась с ней жестокая дизентерия, от которой спустя шесть дней, всего 33 лет от роду, она скончалась, оставив меня в глубочайшей скорби, усугубленной еще одной черной бедой. А именно, когда в сопровождении врача, посещавшего больную мою дочь незадолго до ее смерти и открывшего мне тогда, что ее положение непрочно и она даже едва ли, как это и случилось, доживет до следующего утра, возвращался я из монастыря, застал я здесь викария инквизитора, доверительно мне сообщившего о приказе, поступившем к инквизитору в письме господина кардинала Барберини: что я должен впредь отказаться от того, чтобы добиваться разрешения на свое возвращение во Флоренцию, иначе же меня снова вернут туда (в Рим), и прямо в тюрьму Святейшей коллегии. Таков был ответ на прошение, которое господин тосканский посланник переслал в письме этому трибуналу, когда я уже девять месяцев провел в изгнании! И мнится мне, что из этого ответа можно заключить, что, по всей вероятности, теперешняя моя тюрьма заменена будет лишь на ту долгую и тесную, которая всех нас ожидает».

В тиши Арчетри Галилей завершил в 1636 г. новый труд своей жизни — Discorsi e dimostrazioni matematiche interno à due nuove scienze attenenti alla mecanica ed i movimenti locali («Беседы и математические доказательства о двух новых науках, механике и законах падения»). Соглядатаям оставалось лишь с недоверием наблюдать его усердие, но они не могли ему помешать, ибо тема его новой работы не противоречила запрету от 26 февраля 1616 года.

Рукопись первых четырех дней Галилей позднее посвятил своему прежнему ученику и другу в Падуе графу де Ноэлю, бывшему тогда французским дипломатом и многократно и настойчиво обращавшемуся к папе Урбану VIII по поводу смягчения надзора за Галилеем. Разрешение на опубликование Discorsi Галилей не мог получить ни в Венеции, ни в Богемии, ни где-либо еще в католическом мире [B 4].

Так случилось, что Галилей передал 16 октября 1636 г. свою рукопись графу де Ноэлю в деревне Поджибонзи под Арчетри, где они могли встречаться. Таким образом в обход цензуры Discorsi попали в Голландию. В 1638 г. труд вышел в издательстве «Эльзевир» в Лейдене. Для Галилея, который сам организовал вывоз своего труда за границу, это не было, конечно, неожиданностью, тем более что уже в мае 1636 г. он вел в Арчетри переговоры с Л. Эльзевиром о печатании книги. В это время Галилею было около 74 лет.

После того как ему в 1637 г. удалось открыть еще либрацию Луны — ее добавочное движение, позволяющее увидеть больше половины лунного диска, — Галилей ослеп — в июне 1637 г. на правый глаз, а затем и на левый. К декабрю 1637 г. он был совершенно слепым. Причины этой слепоты приписывают тому, что он проводил множество наблюдений Солнца без специального светофильтра.

Вивиани писал:

«...случились у него тяжкие истечения из глаз, так что спустя несколько месяцев совсем остался он без глаз — да, говорю я, без своих глаз, которые за краткое время увидели в этом мире более, чем все человеческие глаза за все ушедшие столетия смогли увидеть и наблюсти»

Рис. 4. Титульный лист Discorsi (1638)

В связи с таким прискорбным состоянием здоровья друзья Галилея предприняли новые усилия добиться снисходительности папы. 13 февраля 1638 г. флорентийский инквизитор, в ведении которого находился Галилей, направил следующее письмо [B 3]:

«С тем, чтобы лучшим образом выполнить поручение Его Святейшества, появился я лично в сопровождении постороннего врача, лица мне верного, безо всякого предупреждения у Галилея на его вилле Арчетри, дабы обследовать его положение. Менее думал я о том, чтобы получить тем самым возможность дать отчет о его болезненном состоянии, более же улучить момент бросить взгляд на его работу и занятия, коим он предается, дабы возыметь собственное суждение, мог ли бы он по возвращении во Флоренцию продолжать здесь распространять проклятое учение о двояком движении Земли, выступая в собраниях. Я нашел его, потерявшего зрение, совершенно слепым, хотя он и надеется на исцеление, ибо минуло лишь шесть месяцев, как образовалась у него катаракта, но врач ввиду его возраста считает недуг неизлечимым. К тому же у него тяжелая грыжа, постоянные боли в животе и бессонница, от которой, как он уверяет и подтверждают его домашние, он из двадцати четырех часов и одного не спит. Он и во всем прочем пришел в такое состояние, что походит более на мертвеца, чем на живого человека. Эта вилла лежит далеко от города, дорога к ней плохая, почему Галилей лишь редко, и то с большими трудностями и расходами, может получить помощь от врача. Его исследования прерваны из-за слепоты, хотя иногда он просит, чтобы ему читали; да и устно общаться с ним мало кто хочет, так как он может ввиду плохого состояния своего здоровья лишь жаловаться на свои болезни да говорить со своими редкими посетителями о своих горестях. Я полагаю также ввиду этого, что если Его Святейшество почло бы за благо склонить к нему свое бесконечное милосердие и пожелало бы ему разрешить проживать во Флоренции, то у него не нашлось бы возможности созывать собрания, да если бы и нашлось, то он настолько податлив, что, думаю я, для полной верности было бы совершенно довольно и строгого предостережения, чтобы держать его в узде».

Потрясающий документ!

На основании этого письма папа поручил генеральному инквизитору Фанано отдать распоряжение Галилею, что и было сделано 9 марта 1638 г. [B 3]:

«Его Святейшество желают Вам дозволить перейти из Вашей виллы в дом, которым Вы владеете во Флоренции, дабы там излечиться от Вашей болезни. Однако сразу по прибытии в город Вы должны направиться или быть принесены в дом Святейшей коллегии, дабы там от меня узнать, что я Вам для Вашего блага должен указать и предписать».

Рис. 5. Галилео Галилей в возрасте 77 лет. Гравюра Дж. Календи по портрету Сустерманса (Немецкий музей в Мюнхене). «Тот, кто хочет решать вопросы естественных наук без помощи математики, ставит неразрешимую задачу. Следует измерять то, что измеримо, и делать измеримым то, что таковым не является» (Галилео Галилей).

Галилей сразу же воспользовался данным ему разрешением вернуться во Флоренцию. Здесь он получил от имени Святейшей коллегии предписание [B 3]:

«...под страхом пожизненного заключения в истинную тюрьму и отлучения от церкви не выходить в город и ни с кем, кто бы это ни был, не говорить о проклятом мнении насчет двоякого движения Земли».

В качестве сиделки Галилею разрешили взять его собственного сына Винченцо, который с любовью ухаживал за отцом. Он должен был следить за тем, чтобы посетители задерживались у отца не слишком долго. Малейшее нарушение распоряжений инквизиции влекло за собой отмену этого «милосердия папы». Великий герцог Фердинанд II за все время лишь дважды посетил своего придворного математика, жалованье которому он продолжал выплачивать. О снятии наказания он не стал ходатайствовать. Однако Галилей все же пользовался скрытой симпатией при дворе во Флоренции, особенно у Франческо Никколини, которому мы прежде всего обязаны инициативой заказа Сустермансу написать портрет Галилея, ставший исторической реликвией.

Во Флоренции Галилей содержался под таким строгим домашним арестом, что мог лишь по специальному разрешению посетить на пасху для исповеди и причастия находившуюся вблизи его дома церковь. Состояние его здоровья не улучшалось. Во время пребывания Галилея во Флоренции к нему обратились Генеральные Штаты Голландии, которым он сделал предложение по поводу интересовавшей их проблемы точного определения местонахождения судов в открытом море на основе точного измерения времени затмений спутников Юпитера в разных географических точках, откуда следовали значения разностей долгот этих точек. В связи с этим отцу Кастелли, математику, все еще сохранявшему дружеские отношения с Галилеем, удалось получить доступ к своему учителю (в присутствии третьего лица). Рассматриваемый проект столкнулся, однако, с невозможностью построить в то время часы с большой точностью хода и поддающиеся транспортировке на судах. Но и после того как эти технические препятствия были устранены, «небесные часы» Галилея пришлось признать непригодными уже по другим причинам: как раз нерегулярность вступления ближайших к Юпитеру спутников в его тень привела к открытию Олафом Рёмером в 1616 г. конечности скорости света, в результате чего перемещение Земли по орбите за период с августа до ноября приводило к сдвигу в 10 минут.

Голландский посланник, который так и не добрался до Флоренции, переслал Галилею в знак благодарности через немецких купцов в подарок золотую цепь. Из страха перед инквизицией Галилей не принял подарка, за что флорентийские инквизиторы выразили ему особое одобрение. Этот эпизод бросает свет на душевное состояние Галилея. В связи с этим заслуживает упоминания тот факт, что уже в мае 1635 г. Генеральные Штаты Голландии предложили Галилею кафедру в Амстердаме. Ответное письмо Галилея послужило толчком к возобновлению дискуссии об определении географической долготы.

В конце 1638 г. инквизиция распорядилась о возвращении Галилея в Арчетри. В этом проявилось, по-видимому, ее раздражение по поводу опубликования за границей Discorsi и обширной переписки Галилея с учеными многих стран Европы, свидетельствовавшей о его большом авторитете.

Не может быть сомнения, что Галилей оставался до самой смерти убежден в правильности коперниканского учения и что он всегда действовал до пределов своих возможностей. Это усматривается из многих документов того времени, если только уметь читать между строк. Его несгибаемая стратегия ясно видна из письма от 6 марта 1638 г., в котором он посвящает Discorsi графу де Ноэлю и где подчеркивает, что его труд попадет тем самым в верные руки и станет доступным во Франции друзьям и всем заинтересованным, подтверждая тем самым, что хотя он и молчит, но не сидит сложа руки. Он пишет далее [A 8]:

«...И пусть потому мой труд будет посвящен Вашему имени, к чему я стремлюсь не только из сознания полноты долга по отношению к Вам, но также — посмею сказать — той ответственности, которую Вы на себя берете, защищая мои взгляды против моих противников, и это снова ставит меня в ряды борцов. Так что я буду сражаться под Вашими знаменами...»

Эти слова и все, что происходило вокруг Галилея, доказывают, что его отречение было лишь вынужденным тактическим ходом. Что же касается стратегической линии, то здесь он был непоколебимо тверд.

Вокруг Галилея образовался круг преданных близких людей, продолжавших работать для прогресса науки как бы в осажденной крепости. Последнее письменное высказывание Галилея о системе Коперника было сделано в письме от 29 марта 1641 г к Франческо Ринуччини по инициативе последнего, который, несмотря на иезуитское воспитание, был восторженным поклонником Галилея и к тому же обладал правом дипломатической неприкосновенности как флорентийский полномочный посланник в Венеции. В этом письме Галилей в форме, по необходимости лояльной, однако явно имеющей иронический оттенок, пишет, что, хотя ложность системы Коперника и определенно установлена теологами на основании священного писания, так как все утверждения Коперника сразу же опровергаются одним лишь доводом о всемогуществе божьем, мнения Птолемея и Аристотеля еще более ложны, так как их неприемлемость доказуема. Несмотря на плохое состояние здоровья, Галилей не терял времени даром и после возвращения в Арчетри. Он готовил продолжение «Бесед», включающее еще два дня, и намеревался включить его в новое издание своего труда, который только что вышел в свет. Вивиани пишет [B 6]:

«И поскольку добрый наш Галилей был предельно измучен сильнейшими болями в членах, не дававшими ему ни сна, ни покоя, и особенно почти непереносимыми резями в веках глаз, а равно и иными слабостями, приходящими в преклонные годы, и от истощения многими трудами и бдением, то не смог он предать бумаге других своих трудов, которые в уме своем создал и упорядочил...»

Этим можно объяснить, что 5-й и 6-й дни ныне известных Discorsi были добавлены в оригинал постфактум и не прошли авторского редактирования.

Вивиани, наконец, сообщает нам о Галилее еще следующее:

«...напала на него постепенно изнуряющая лихорадка и сильное сердцебиение, от коих он за два месяца постепенно иссох, пока в среду, что была 8 января года 1642, в 4 часа ночи не скончался с философским и христианским достоинством в возрасте 77 лет, 10 месяцев и 20 дней...»

В последние месяцы жизни Галилея при нем кроме его биографа Вивиани и отца Кастелли был также его ученик Торричелли, тогда 33-летний, которого ожидала слава изобретателя ртутного барометра. Когда Торричелли было еще 24 года, он в первом письме к Галилею заявил о своей принадлежности к «вере и секте галилеистов». Он наследовал место Галилея при дворе во Флоренции.

Хотя Галилей как добрый католик получил перед смертью причастие с благословением от папы Урбана VIII, на его погребение в освященную землю требовалось разрешение от церковных властей, так как приговор инквизиции оставался в силе. Галилею было отказано в погребении в церкви Санта Кроче во Флоренции, где он желал обрести последнее упокоение в своем семейном склепе, и по указанию Урбана VIII бренные останки Галилея были без всякой торжественности помещены в послушнический придел этой церкви. Задуманное великим герцогом возведение памятника не состоялось, так как он подавал бы «дурной пример для мира»,

«ибо Галилей за столь ложные и ошибочные мнения перед Святейшей коллегией предстал и этим самым как во Флоренции, так и во всем христианском мире этим проклятым учением большой скандал вызвал».

Лишь в 1674 г. Пьероцци, монах из монастыря Санта Кроче, отважился поставить надгробную надпись. В 1693 г. Вивиани в память о своем учителе установил у его дома бюст с соответствующей надписью.

12 марта 1737 г. прах Галилея перенесли в достойный его памяти мавзолей в церкви Санта Кроче, которая служит также местом последнего упокоения Макиавелли, Микеланджело и Витторио Альфиери. Тогда же по завещанию Вивиани был возведен и памятник, на который он оставил 4000 эскудо.

Другим местом, хранящим память о Галилее, является во Флоренции Музей физики и естествознания, в котором сохраняются как бесценные реликвии оригинальные инструменты ученого. Там же в 1839 г. была построена Tribuna di Galilei — мемориальный зал удлиненной формы с апсидой, в глубине которой установлена большая мраморная статуя великого естествоиспытателя работы Котоди.

Лишь в наше время драма Галилео Галилея получила более или менее достойное завершение. С понятным облегчением человечество в 1979 г., через 337 лет после смерти Галилея, узнало о заявлении, сделанном папой Иоанном Павлом II в Риме, что преследование ученого римско-католической церковью было несправедливым. Было признано, что инквизиция силой вынудила Галилея отречься от коперниканского учения. Это заявление явилось первой официальной реабилитацией Галилея главой римско-католической церкви. Так была поставлена точка в «деле Галилея», в принципе, конечно, непоправимом.

Галилео Галилей был одним из величайших ученых в истории науки. Для того чтобы понять его и его вклад в науку, нужно рассматривать как единое целое и его эпохальные свершения, и противоречивость как его личности, так и его характера. При этом невольно приходят на ум слова Фридриха Шиллера о Валленштейне, полководце императора:

Уж вне любви и злобы всех сторон
В Истории струится его образ.

Поэтому мы вновь предоставляем слово первому биографу Галилея Вивиани, который последние три года жил с ним в тесном домашнем кругу и которому можно простить как ученику великого ученого умолчание о его недостатках зачастую при восторженном восхвалении старого и беспомощного учителя [B 6]:

«Что касается характера сего великого мужа, то был он жизнерадостного и дружелюбного рода, и особенно в его возрасте был солиден телом, среднего роста, от природы сангвинического и флегматического, но при этом довольно крепкого сложения, хотя оно и было весьма сильно ослаблено многими трудами, как духовными, так и телесными. Подвергался он также многим тяжким превратностям судьбы, ипохондрическим чувствам, а часто и приступам тяжелых и опасных болезней, вызываемых большею частию его постоянными бдениями при астрономических наблюдениях, в коих проводил он порой целые ночи. Кроме того, со своего 48-го года и до конца терпел он сильные боли и колики, особенно сильно ему досаждавшие при изменении погоды... В остальном же считал он наилучшим средством для наслаждения души и исцеления тела свежий воздух. Посему, возвратившись из Падуи, жил он почти все время вдали от городского шума Флоренции — либо в имениях своих друзей, либо в одном из соседствующих друг с другом имений, Беллосгуарде или Арчетри, где было ему тем любезнее, что город представлялся ему тюрьмой для спекулятивного ума, деревенская же свободная жизнь, напротив, книгой природы, всегда лежащей открытой для глаз всякого, кто умственным взором хотел бы читать и изучать ее. Как он сам имел обыкновение говорить, буквы и алфавит, коими сия книга написана, суть геометрические предложения, фигуры и умозаключения, и они суть единственное средство для постижения бесконечных тайн природы. И потому он имел при себе немного, но исключительно хороших книг. И хотя он одобрял тех, кто читает все хорошее, что написано в философии и геометрии, дабы тем самым привести свой разум на такой же уровень, а возможно, и просветить и пробудить его к еще более высоким спекуляциям, однако говаривал, что, дабы войти в сокровищницу естественной философии, более всего подходят двери, кои открыты могут быть ключом разума благородных и любознательных душ. Будучи чрезвычайно расположен к покою и одиночеству, он при этом рад был иметь подле и вокруг себя благодетельных людей и добрых друзей, которые не упускали дня, чтобы его посетить и почтить всевозможными напитками и подарками. С ними он часто веселился за умеренной трапезой, был он и поклонником хороших вин из разных стран, коих всегда держал хороший запас из великогерцогского погреба или откуда-либо еще. Имел он также обыкновение у себя в саду сам с особым вниманием и чрезвычайным прилежанием подчищать и подвязывать лозы. Равно имел он всегда большую охоту к земледелию, служившему ему не только лишь для приятного провождения времени, но и как возможность для философствования о плодотворящей силе и других чудесных деяниях всевышнего творца при взгляде на питание и рост растений... Скупость он ненавидел даже более, чем расточительство. И он не стоял ни за какой ценой, чтобы вести наблюдения и опыты и через них приходить к познанию новых удивительных вещей. Он был щедр в помощи нуждающимся и странноприимстве, особенно к тем, кто был превосходен в искусстве; он подавал им необходимую помощь и даже содержал в своем собственном доме, пока не обеспечивал им существование и работу. Я мог бы перечислить многих молодых людей из Германии, Голландии и других стран, упражнявшихся в живописи, ваянии или ином искусстве, а равно и в математике и в разных иных науках...

В своих невзгодах он сохранял стойкость духа и переносил преследования со стороны противников с большим мужеством. Его легко было привести во гнев, но еще легче вновь умилостивить. В беседе был он всегда очень приятен, и когда говорил он о серьезных вещах, то произносил часто сентенции и глубокие мысли, в веселых же беседах не чужды ему были остроумные слова и блестящие выражения...»

Галилео Галилей сделал много изумительно ценного для физики и тем самым для всего естествознания, когда оно вырвалось из лабиринта схоластических заблуждений духа; он проложил путь научному методу органической связи эксперимента и — хотя еще ограниченной — теории. И что бы ни говорили о дурных сторонах характера Галилея или еще могли бы сказать о них, он все равно остается удивительной личностью. Можно лишь удивляться тому, с каким упорством он двигался по пути научного прогресса вопреки официально разрешенному учению, несмотря на процесс инквизиции, домашний арест, болезнь и прогрессирующую слепоту.